The strongest feeling

      Негреющий свет пробивается сквозь пасмурное небо и льётся на плитку, от времени и запустения потрескавшуюся и облупившуюся — может быть, когда-то там был рукотворный орнамент, а не хаотичные выбоины, но никто и никогда уже этого не расскажет — все, наблюдавшие поместье в годы его расцвета, обратились в пепел.       Руки Хоук скользят по ребру замаранного и тусклого нагрудника. Фенрис чувствует спиной Её дыхание даже через кожаный доспех, ощущает ожогами каждое прикосновение к плечам и, ссутулившись, стоит смирно и покорно, пока Хоук без спешки расстегивает ремешки у лопаток, снимает с него перчатки и бережно складывает их на высокий табурет.       Хоук раздевает Фенриса в полной тишине, и этот момент такой интимный и сокровенный, что смывает волной тяжесть и жестокость прошедшего дня и кровь жертв после череды новых и новых убийств — ради свободы, ради любви и ненависти, ради всех вещей, за которые стоит бороться и убивать, страдать и умирать. Ради того, чтобы иметь хотя бы один миг проникновенного единения, которого Фенрис не достоин. И ему страшно. Страшно, что Хоук однажды поймёт, насколько лучшего заслуживает, а он, бывший раб с искалеченной душой, останется один; страшно, что Данариус воскреснет из мертвых и снова придёт за своим ручным волком, и Хоук ответит: «Забирай», — тогда, наверное, Фенрис без возражений последует её воле.       Демон подери, как же он боится, что его, приручив, выбросят, если посчитают ненужным, а потому лезет из кожи вон, чтобы доказать свою преданность и незаменимость. Андерс, наверное, прав, Фенрис — бродячий пёс; пёс, готовый ластиться за любой знак внимания, но упорно грызущий кормящую руку; и Хоук нужен кто-нибудь лучше.       И всё же, почему-то она не уходит. Не уходит всё чаще и чаще — из поместья с обшарпанным полом, из скрипучей до ужаса кровати, из путаных мыслей и жадных рук Фенриса.       Время тянется бесконечно. Дождь крупными каплями тарабанит о стены и брызгами влетает в дом через открытые окна и прохудившуюся крышу. Фенрис бы сказал что-нибудь. Скорее всего, сейчас надо что-нибудь сказать. Однако Хоук терпеливо гладит его ключицы: изнеженные ладони движутся вниз по загорелой груди с белой вышивкой меток, по напрягшемуся животу, потому Фенрис лишён дара речи, обезоружен, совершенно и окончательно беспомощен. Он улыбается уголком губ, пока Хоук касается их невесомым поцелуем, а потом вздрагивает, стоит ей начать расстёгивать на нём штаны.       — Ты уверена?       — Без сомнения.       — Ты не обязана…       — Нет ничего плохого в том, чтобы заботиться о любимом мужчине.       «Любимом…» — мысленно вторит Фенрис, это слово растекается одновременно сладостной и горькой болью по сосудам. Ему не нужны громкие слова и долгие признания, но он нуждается в ласковых руках Хоук; он может обойтись без клятв в вечной верности и брачных обетов, но жизнь кончится, если Хоук просто не будет рядом.       Штаны падают на пол, и Фенрис небрежно их переступает, влекомый ароматом любимой женщины и её изящными пальцами; Фенрис уже не помнит, как давно привязан к Хоук, не знает, зачем она остаётся с ним, только отчётливо понимает, что смысл существования теперь заключается в большем, чем ненависть и злость, в необъятном и необъяснимом — в бесконечной преданности и обоюдоострой любви, рассекающей наотмашь, в этой болезненной и молчаливой заботе.       Среди непрерывной бессловесной тишины они, сплетая пальцы и соприкасаясь бёдрами, будто в танце, целуются долго и мучительно, и Фенрис чувствует, как горячая бездна объемлет его, хотя на самом деле просто залезает в переполненную деревянную лохань — вода в ней колеблется и переливается через край на без того сырой пол и ноги Хоук, которая шепчет тихо и ласково простое: «Расслабься».       Аромат мыла, терпкий и сладкий, приглушает запах дождя, а Фенрис честно пытается расслабиться, раствориться в слегка пенной воде, пока Хоук проявляет свою заботу таким странным способом — не иначе как услужением — и смывает пыль с его рук вместе с усталостью. В подобные секунды любовь кажется нерушимой и осязаемой, но одновременно зыбкой и мимолётной, и если существует на свете сила, способная остановить мгновение, то пусть она проявит себя сейчас.       Пожалуйста, Создатель.       Под сладкой негой веки тяжелеют, Фенрис дышит безмятежно; он доверяет себя Хоук, всецело принадлежит ей и, теряя ощущение времени, закрывает глаза. Напрасно.        — Хоук? — Голос Фенриса звучит обеспокоенно.       Он не ощущал её рук в слепой темноте слишком долго, и теперь судорожно оглядывается, пытается убедиться, что происходящее не было сном. Не было.        Хоук здесь, рядом, с едва уловимой улыбкой наклоняется и целует Фенриса, а он смотрит на неё непрерывно, теперь не желая даже моргнуть, прикованный и заворожённый увиденным, словно впервые.       Сорочка на ней намокла, и это выглядит красиво. Хоук всегда выглядит красиво.       Фенрис с головой погружается под воду и понимает, что Андерс прав.