Прилетай скорей

Мне жутко хотелось выйти на ночную улицу и просто идти и идти вперед, утопая во тьме, редко разбавляемой уличными фонарями. Однако вместо этой романтики одиночества я, не менее одинокая, лежала в своей постели, тупо смотря в потолок. Я снова и снова пыталась отогнать наваждение, связанное с мыслями о Белове, но те крутились по кругу, иногда заедая на одном месте, как старая пластинка. Я честно хотела выкинуть его из головы. Я понимала, что у нас все равно ничего не получилось бы. И хорошо, что все прошло более или менее безболезненно и почти никто не узнал о моем состоянии на грани чего-то серьезного. Но в этот поток судорожного самовнушения постоянно вклинивались мысли, типа «Он такой потрясающе сильный и волевой, такой серьезный, такой надежный, такой красивый». Это сразу же выбивало меня из колеи, и я замирала с отсутствующим взглядом, чувствуя, как щемит зажатое в тиски реальности сердце. Я проваливалась в беспокойный сон несколько раз за ночь, иногда мне начинало казаться, что я схожу с ума, потому что терялась в пространстве, во времени, в этих чертовых бессмысленных размышлениях. Я была полнейшей дурой, которая выдумала себе какие-то чувства и теперь устроила страдания из-за них. Я злилась на себя, даже ненавидела, стуча кулаком по подушке. Ну зачем ты ему сдалась? У него цели, амбиции, движение вверх, а ты что? Что ты ему можешь дать? Он до звезд дотрагивается, среди них летает, когда он на площадке и ему ничего больше не нужно для счастья, а ты ему зачем? Так что забудь, это же так просто, особенно когда ничего, что могло бы тебя глупо обнадежить, не произошло. Накрутила себя сама, пострадала сама и выныривай из этого всего тоже сама. Хватит. Зажмурив глаза, я обрушилась на подушку, твердо решив наконец заснуть, но с соседней кровати послышалась какая-то возня. Потом тихие, почти беззвучные всхлипы. Я и думать забыла, что была в комнате не одна. А сейчас внутри все болезненно сжалось, и я спрыгнула с кровати, мгновенно оказываясь рядом с Леней. Он лежал лицом к стене, и только его вздрагивающие плечи указывали на то, что он плакал. – Лень, – прошептала я, пытаясь его развернуть, но он упирался, – что такое? Кошмар приснился? Я заволновалась, когда он ничего не ответил. – Леньк, скажи мне, пожалуйста. И тут он повернулся. Его лицо все блестело, глаза сверкали и казались маленькими кристалликами, в которых застыло горе. Я не на шутку перепугалась и нашла руку Лени, нежно сжимая ее. – Мне папа приснился, – упавшим голосом признался он. Мое глупое сердце пропустило удар, с головой накрыло понимание, что, пока я тут плескалась в своих страданиях, Леня переживал все не слабее моего. А я только делала вид, что забочусь о нем, ведь мы никогда с ним по-настоящему не обсуждали то, что произошло год назад. То, как он пережил недавнее 19-ое июня. Мне стоило бы знать и помнить, что это событие уничтожило не только часть меня, но и мамы, и Лени тоже. Я забралась к нему в кровать и прижала к себе. Вина разливалась в душе ледяными ручейками. В глазах защипало, когда мой брат, прижимаясь ко мне, шумно всхлипнул. И где та хорошая сестра, которой я так сильно хотела быть?.. Которая не строит потемкинские деревни из исполнения детских желаний, а действительно… – Он был здесь, – неожиданно пробормотал Леня, – в нашей квартире, и все было как всегда. Вы что-то делали с электрофоном, мама шила на машинке, а я смотрел на все это. И мне было так хорошо. Было солнечно и тепло. Папа оглянулся на меня, что-то сказал – и я проснулся. – Ох, Леня, – каждое его слово резало ножом. А я-то, я-то чем занималась! Влюбилась, чтоб меня. Боже. Отличный способ избавиться от грусти из-за несуществующих проблем – напомнить себе о существующих… – Он любил меня, я знаю. И мне иногда бывает так стыдно, что я играю в баскетбол, что иногда перестаю думать о нем. Ведь это неправильно… – Нет-нет-нет, – горячо зашептала я, целуя его в макушку, – все хорошо. Папа не хотел, чтобы мы мучились. Он хотел, чтобы мы жили и были счастливы. Ты все правильно делаешь. Ты такой у нас молодец. Леня что-то пискнул, крепко обнимая меня. Он вскоре забылся сном, а я долго лежала, перебирая его волосы, и думала о его словах, о своих словах, и не знала на самом деле, кто из нас прав. Имею ли я в действительности право страдать из-за каких-то маленьких, глупых потрясений, когда в жизни моей семьи произошла самая настоящая трагедия? Идти к Гаранжиными тем же путем, что и всегда, было плохой идеей. Потому что – опять этот дворец спорта. Одним своим видом он поднимал у меня внутри такое цунами смешанных чувств и бесконечных «А если бы…», что впору было бежать без оглядки. С одной стороны – разумное решение о том, что мне нужно быть умнее, рациональнее, реалистичнее и забыть Сергея. А с другой – сердце, которое заходилось каждый раз, когда я проходила мимо баскетбольной площадки во дворе. Это чертово сердце, почти не скрываясь, надеялось снова встретить Белова. И выходил старый, как мир, конфликт разума и чувства. «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно». Вы знали, о чем говорили, Михаил Юрьевич. Эти мытарства преследовали уже несколько дней, и мне всерьез и с нарастающим страхом начинало казаться, что из этого омута никогда не выбраться. Меня редко что-либо занимало, я все чаще обнаруживала себя сидящей и смотрящей в одну точку. Это выматывало и лишало всякого вкуса к жизни. Так знакомо и так ненавистно. Такие метания доходили вплоть до того, что я насильно вызывала в памяти воспоминания о папе, желая отрезвить себя ими. Но эмоционально становилось только хуже. И я уже не знала, что делать. Мне хотелось, очень хотелось избавиться от этих чувств, от этих мыслей, которые методично царапались внутри. Оставалось только ждать и отвлекать себя, пока это не пройдет. Ведь пройдет же? …А вот если бы я сейчас его встретила, что бы я сделала? Если бы он, чисто теоретически, позвал меня прогуляться?.. Потом, после почти месяца подвешенного состояния, постоянных столкновений с суровой правдой жизни и полным отсутствием новостей от готовящегося к Олимпиаде день и ночь Белова, был мой день рождения. Я почти про это забыла. Только засыпая накануне, я вздрогнула от пронзившей меня мысли: «Завтра же 17 августа. У тебя день рождения, Любаша». Разбудил меня в тот день Леня. Он был весел, бодр и радостен. Казалось, он обрел второе дыхание после той ночи, когда рассказал мне о своем сне. В отличие от меня. Я сползла с кровати совершенно без ощущения праздника. Но в гостиной мама уже накрывала наш раскладной обеденный стол, суетилась и улыбалась. Леня громко поздравлял меня, обнимал. И я не смогла предаваться своей меланхолии. Только не сегодня. – Иди-ка сюда, – позвала мама, раскрывая руки для объятья. – Такая взрослая, уже 22 года… Ох, давай я тебе подарок покажу, – она достала из шкафа какой-то сверток и вручила мне. Леня нетерпеливо заглядывал за мое плечо, пока я разворачивала подарок. На свет показались сиреневые брюки и блузка благородного серого, почти серебристого цвета с ненавязчивым узором. Я оглядела эту прелесть, повертела в руках с улыбкой до ушей и, растроганная, кинулась маме на шею. – Я шила все у бабушки, чтобы ты ничего не узнала раньше времени. Я знаю, ты не любишь клеш, это прямые… – счастливо вздохнула мама. – Это так красиво! Спасибо огромное. Насколько же это было сложно? – Не сложнее ремонта магнитофонов. Боже, как я рада, что у меня такая семья. Я побежала переодеваться, чтобы остаток дня провести в новом наряде. Брюки с большой пуговицей на поясе выгодно подчеркивали мою талию, а вырез блузки с широким воротником открывал ямку между ключиц. Я вертелась перед зеркалом, посмеиваясь над тем, как легко красивая одежда может поднять настроение. За стол мы сели ближе к вечеру, когда приехали родственники и Гаранжины. Леня с Шурой быстро нашли, чем себя занять у нас в комнате, пока взрослые вели скучные разговоры. Мы просидели маленькой, но шумной компанией часов до семи. В мою честь говорили тосты, в перерывах между которыми я слушала различные истории и от души смеялась. Среди людей было значительно легче переносить проблемы, которые отходили на задний план. Мы уже пили чай под подаренную мне двоюродной бабушкой грампластинку со шлягерами 60-х, когда на всю квартиру раздался звонок телефона. – Наверное, это тетя Клава, – предположила я, вылезая из-за стола. Только подруга бабушки, к которой мы раньше часто ездили в Калининград, еще не поздравила меня. Но это оказалась вовсе не она. После моего жизнерадостного «Алло?» на том конце я услышала до боли в сердце знакомый мужской голос. – Добрый вечер. Надеюсь, я не слишком поздно? Скажи мне, это со мной что-то не так или это просто стечение обстоятельств? – Сергей Белов говорил спокойно, почти серьезно, но было слышно, что он в хорошем настроении. И совершенно не подозревает о том, что я тут к нему чувствую. Разумеется, я сразу же перестала дышать, сжала в вспотевшей ладони трубку и попыталась унять сердце, грозящее переломать ребра своими бешеными ударами. – О чем ты? – во рту пересохло, а колени предательски подкосились, из-за чего пришлось присесть на стоящую рядом тумбу. Я не знала, что и думать. После стольких дней что он мне хочет сказать? Неужели как-то узнал о моем дне рождении? Может, Владимир Петрович сказал? Боже. Я сжалась в ожидании. – Проигрыватель не проигрывает ни одну пластинку. Я одновременно и разочарованно, и облегченно выдохнула. Все же я была не готова услышать милые, безобидные поздравления. Это еще больше бы меня запутало. – Это может быть что угодно, – ответила я. – Я не хочу ничего трогать без тебя. И так техника творит странные вещи в моем присутствии. Я рассмеялась слегка истерично. Ох, Сережа… – Приходи, пожалуйста, как сможешь, – продолжил он. – Сегодня или завтра с утра, если тебе удобно. Я слушала его и разрывалась на части. – Ладно, – ляпнула я и тут же повесила трубку, боясь, что голос предаст меня. Я подняла взгляд на свое отражение в большом, в пол, зеркале. Мои голубые глаза были такими испуганными и влажными, а лицо таким белым и резко осунувшимся, что, увидь меня сейчас кто-нибудь из тех, кто веселился за стенкой, непременно бы вызвал «скорую». Черт, и что теперь делать? Не бежать же к нему, правда?.. Я встала и на негнущихся ногах пошла в ванную. Умылась, стараясь лишний раз не смотреть в зеркало. Выдохнула пару раз и решила вернуться за стол. Но оказалась не готова к очевидному вопросу о том, кто звонил. Я потерянно обвела взглядом собравшихся, почти не соображая, не зная, что сказать. – Друг. – Тот самый? – мама улыбнулась уголком губ. – Какой «тот самый»? – сразу заинтересовались все. А у меня даже не было сил смутиться. – Да. – Поздравил? – Да, – соврала я на автомате. – Предлагает встретиться. – И что же у тебя такой вид, как будто ты привидение увидела? – громко воскликнула тетя Света, мамина коллега. – Думаю, идти или не идти. – А хочешь? – Хочу, – созналась я, запоздало понимая, что именно я на самом деле только что сказала. Одним словом разрушила все свои так упорно возводимые крепости из самовнушения и рациональных доводов. – Так иди скорее! Со всех сторон на меня посыпалось радостное «Иди!», и я не заметила, как оказалась в коридоре, потом на лестнице, потом на улице. Ну, вот я и ответила на свой насущный вопрос. Если он позовет, я полечу.