х х х
С того дня прошло почти две недели. На Питер не обрушился цунами, и полюса Земли не поменялись местами. Мир таков, что смерть одного человека не останавливает планеты. Все еще шумела пресса, фанаты оплакивали своего кумира, а весь окситабор на публику даже носа не показывал. Никаких комментариев в прессе, на организованном для поклонников прощании был только Ваня Евстигнеев, да и тот был мрачнее тучи и находился там, видимо, только для галочки, за всю церемонию едва ли десяток фраз сказал. Слава знал, потому что смотрел эфир. Ни на прощание, ни тем более на похороны, которые сделали закрытыми и куда вообще пустили только самых близких, он, конечно же, не пошел. Под ложечкой противно сосало, а совесть грызла некоторое время: оппонент же! но Слава не поддался из соображений здравого смысла. Ему там рад никто не будет. Топор войны вместе с гробом Федорова никто не зарывал. В целом, жизнь текла своим чередом. Душный август сменился сентябрем, туманным и мокрым. Когда пришла посылка, Слава развешивал на балконе постиранные только что полотенца и курил. Противной трелью затрещал дверной звонок, Славка крикнул: «Иду!» и, перекинув сигаретку из одного уголка рта в другой, вернулся с балкона в комнату. Коха тут же кинулась под ноги (он привычно споткнулся об нее) и побежала за хозяином, мурлыкая от любопытства: вдруг пришел Замай, принес ей колбаски? Слава открыл, не глядя в глазок, и поздоровался с усатым курьером. — Вячеслав Машнов? Курьер, похоже, Славу не узнал, просто сунул ему в руки завернутую в коричневую бумагу небольшую коробку, по размеру напоминающую обувную. На крышке были небрежно нацарапаны адрес и фамилия, имя и отчество Славы. Без отправителя? — Распишитесь вот тут о получении. Спасибо, всего доброго. Курьер кивнул, забрал бумажку и направился вниз по лестнице. Слава нахмурился — посылок он не ждал, но все равно закрыл дверь и поволок коробку на кухню. Коха замяукала, решив наверное, что раз они идут в сторону местной харчевни, то ее будут кормить. Машнов затушил сигарету в блюдце, стоящем на столе, и поставил рядом посылку. Странно это все. Может, фанаты? Не мама же ему варенье прислала без обратного адреса. Он подумал об этом еще несколько секунд, пожал плечами и задумчиво оглядел кухню в поисках острого предмета. Предмет нашелся быстро, и Слава разрезал кухонным ножом бумагу, аккуратно снял ее и повертел коробку, которая действительно оказалась обувной, из-под кроссовок одной небезызвестной марки. Не найдя снаружи ничего подозрительного, Слава почесал затылок и открыл ее. Нехорошее предчувствие, как будто случится что-то плохое, родилось где-то в желудке и мгновенно подступило к горлу тошнотой. Слава смотрит на содержимое коробки и пытается заглушить в себе это мутное чувство, потому что внутри — обычные пленочные аудио кассеты, с подобных он в детстве слушал музыку. Их семь, они все без коробочек. Слава пальцем проводит по корешкам кассет, думая, кто мог послать ему такой странный подарок и главное — зачем. Противное чувство тревоги никуда не девается, и Машнов решает, что надо сделать перерыв. Первым делом он пьет воду, кормит Коху, уносит с балкона тазик из-под белья, закрывает балкон. Привычные бытовые действия возвращают ему спокойствие, которого хватает на то, чтобы вспомнить — на прошлой неделе Витя принес ему старый кассетный плеер, вроде бы, рабочий, но приятель просил что-то там проверить да подшаманить, мол, работала техника как-то не так. Слава попыхтел тогда, что он, вообще-то, программист, и закинул плеер в дальний ящик стола до настроения покопаться в железках. Сейчас же он достал его, протер салфеткой, нажал на кнопку, и кассетник открылся. Машнов снова вернулся к коробке и обнаружил, что на кассетах чем-то вроде замазки стоят номера от одного и до тринадцати. Что ж, очевидно, порядок прослушивания. Он пожал плечами, все еще пытаясь себя успокоить, и вставил кассету. Сел на табуретку и нажал на кнопку. Плей. Несколько секунд была тишина, и Слава уже было решил, что плеер и правда неисправен, как из динамика раздался голос Мирона. «Привет. Это я, Мирон Федоров. Да, живой. В вашем плеере или, может, магнитофоне. Знаете, я не думал, что когда-нибудь буду вот так записывать сообщения на кассетную пленку, как какой-нибудь поехавший хипстер, но этот способ показался мне надежным и… не знаю, красивым что ли. Что ж, пленка не резиновая, поэтому, к делу. Я хочу, чтобы вы знали, что я покончил с собой не просто так. Я записываю это, находясь в трезвом уме, во мне нет ни алкоголя, ни наркотиков, ни лекарств. Не утверждаю, что был чист последние пару месяцев, но сейчас — абсолютно. Я хочу сказать, что к решению, которое я принял сегодня утром, меня подтолкнули тринадцать людей, окружавших меня на протяжении всей моей жизни. Самое главное: если вы сейчас слушаете это, значит, вы — одна из причин, почему я сунул голову в петлю. Я не хочу перекладывать ни на кого вину. Это мое решение. Я лишь хочу, чтобы вы понимали, что подтолкнули к нему меня вы все. Прослушаете все и узнаете, в чем были виноваты. Когда закончите, отмотайте пленку назад, сложите кассеты обратно в коробку и отправьте тому, кто в моем рассказе следовал за вами. Хотя, конечно, можете не слушать и выкинуть эти кассеты к чертовой матери, я все равно об этом никогда не узнаю. А теперь, начнем». Машнов поставил на паузу и выдохнул. Дышать было сложно, как будто на грудь ему положили по меньшей мере наковальню. Типа так легко узнать, что ты виновен в чей-то смерти. В голове проносились сотни мыслей, но ни одна из них не была ясной, а потому Славе казалось, что в мозгу стало пусто и тихо. Что это — шутка? Не смешно нихуя. Да и не стал бы Мирон шутить такими вещами, слишком он любил свою «больше чем семью», чтобы делать им настолько больно. Но тогда получается, что они сделали ему еще больнее? На самом деле Славу сейчас мало волновало, как Мирону вымотали нервы его группиз, Мамай и Рудбой, что он аж жить не смог, его волновал вопрос, причем тут он сам? Они даже почти не пересекались, разве что разок до баттла. Не мог же Машнов довести Мирона до самоубийства своими «диссами на диссы, на релизы, на микстейпы»?.. Слава подумал, что Мирон Янович выпилился, послушав его треки, и эта мысль показалась до того нелепой и комичной, что Слава заржал. Он смеялся, пока в уголках глаз не показались слезы. Утер их ладонью и, все еще глупо улыбаясь, посмотрел совершенно тоскливым взглядом на тихо гудящий кассетник. Коха, напуганная истерикой хозяина, бросила хрустеть кормом, громко мяукнула и запрыгнула на колени. Что же, видимо, жизнь все-таки не шла своим чередом, потому что Слава чувствовал себя так, как будто его обухом по башке шарахнули пару раз. Полюса Земли, конечно, никуда не съехали, но вот кукуха Славы Машнова точно пошатнулась. — Что же ты сделал, Мирон Янович? — спросил Слава, почесывая загривок Кохи. Ком в горле мешал говорить, и Славе сделалось так паршиво, что захотелось выжрать бутылку водки в одно рыло прямо сейчас, но он нажал на кнопку, снимая запись с паузы, и закрыл глаза. Зашелестела пленка и из динамика полился голос Федорова.Посылка
7 января 2018 г. в 00:05
Каждые 40 секунд в мире совершается одно самоубийство. В странах Азии — чаще, чем в других. Связано это, надо полагать, с азиатским менталитетом. У узкоглазых в крови заложено стремление быть во всем лучшими, а потому: неудачи на работе, в личной жизни, финансовые трудности — все, несчастный азиат уже накрутил себя, вообразил собственное существование главным позором всего своего рода, а себя — лузером номер один во всем мире. А чем быть уродом в семье, лучше наложить на себя руки. Мужчины, кстати, сами обрывают свою жизнь в два раза чаще, чем женщины. Но это все — сухая статистика, на самом же деле, никто точно не может понять, почему человек встает на табуретку или жует свою последнюю таблетку. Нельзя же просто так лишить себя самого ценного, должна быть веская причина, и, возможно, даже не одна. Конечно, бывают случаи, когда несчастные оставляют после себя записку, но этого «Прошу винить Наташу!» конечно же, не достаточно для понимания мотивов самоубийцы.
Обо всем этом Слава Машнов успел подумать прежде, чем ему выбило воздух из легких и он бухнулся в кресло, потому что колени мелко задрожали и подкосились. Тело как-то разом обмякло, как будто он за секунду вмазался чем-то. Он все еще стискивал побелевшими пальцами телефон, крепко прижимал его к уху и хотел наорать на Андрея, напомнить ему, что такие вещи лучше сообщать не по телефону, но в горле стоял ком, сделать вдох было решительно невозможно, и поэтому Слава молчал.
Он уже испытывал подобное, когда ему сообщили о смерти отца. Тогда по лицу сразу покатились соленые, тяжелые слезы, сейчас же их, конечно, не было. Но Мирон Федоров не был ему родственником, не был даже близким другом. Хотя конечно нельзя говорить, что был ему совсем уж чужим, посторонним человеком. Впрочем, никто все равно не задумывается особо о месте и роли кого-либо в своей жизни, пока этот «кто-либо» его не покидает.
— В прессу пока информация не просочилась, но мне Тимарцев сказал. Типа, тусовка в курсе, — говорил из трубки Замай, и голос его был тихим и по-особенному скорбным. Да уж, подобным тоном только такие новости и сообщать.
Он болтал еще что-то, но Слава его не слушал, смотрел в окно. Было душно, и Славке приходилось открывать окна, а не включать кондиционер — его на съемной квартире просто не было. Через распахнутые рамы доносилась бодрая попсовая песенка из работающего у соседей приемника. Небо над Питером висело серым брюхом, но дождя все не было. И Славе мучительно хотелось вспороть это небесное брюхо, чтобы пролился наконец на Петербург ливень и смыл к черту всю пыль, грязь, духоту и главное, этот день, когда Слава узнал о том, что Мирон Федоров повесился.