Симфония жизни для Разрушителя Времени (в трех актах)

"Желаю жить, желая смерти. Желаю смерти я, чтобы себя освободить. И день, и ночь, и ночь, и день, Желаю жить, чтобы освободиться и отбросить эту тень."

Тлеющие осколки Белых Врат, мириадами круживших над ними в воздухе, напоминали падающий снег; они сверкали, пожираемые зеленоватым пламенем, и исчезали, так и не коснувшись земли - золотисто-охристого песка, коего здесь было в избытке. Красиво... Он все смотрел и смотрел куда-то вверх, сверлил задумчивым взглядом полуразрушенный потолок древних руин Матила, что возвышался над ними, спасая от палящего солнца, прижимая к себе чужое умирающее тело, что превращалось постепенно в серый песок, так отличающийся по цвету от здешнего. Было тихо; даже ветер не гулял, завывая, в этих катакомбах, однако он предпочел бы сейчас с гораздо большим удовольствием слушать его песню - тот, по крайней мере, сумел бы, наверное, заглушить ревущий поток его собственных мыслей, что прорастали неумолимо сквозь воспоминания о недавних событиях. Где-то в груди тянуло до ужаса сильно, отдаваясь изредка острыми вспышками боли, и он все вглядывался и вглядывался в потолок, не будучи в силах принять того факта, что все закончилось. Все... - Как хорошо здесь... Из собственных размышлений, однако, его выдернул голос - такой родной и чужой одновременно. Раздражающий. Канда ничего не ответил, покрепче прижав к себе умирающего постепенно Алму - он все еще плакал, но всхлипывать уже не всхлипывал. Улыбался. Юу старался не смотреть на него. - Так тихо... Юу, тебе нравится это место? Самурай промолчал снова; разговаривать ему не хотелось. Алма вздохнул неожиданно тяжело и боднул лбом его плечо, закрыл глаза и затих ненадолго. Канда возблагодарил за это небо и снова попытался сосредоточиться на собственных размышлениях относительно случившегося, однако тот заговорил снова, и слова эти заставили самурая вздрогнуть: - Ты ведь любишь его, так? - реакция Юу не укрылась от Алмы и тот, приоткрыв глаза, скосил на него взгляд; Канда по-прежнему уперто сверлил глазами потолок, игнорируя его, однако пальцы его теперь весьма немилосердно впивались в чужое плечо. - Я ведь... - меж тем, продолжал Алма, снова прижавшись к нему в поисках тепла и закрыв глаза, - я понял это еще тогда, во время сражения. - Как? - Канда, заговоривший внезапно, не узнал собственного голоса - тот был глухим и сиплым, низким до ужаса. Алма же снова улыбнулся. - Ты всегда был слишком честным, Юу. У тебя на лице все написано было. Голос умирающего звучал тепло и обреченно; пусть он сейчас находился наконец-то рядом с любимым человеком, который держал его в объятиях снова спустя очень долгое время, но в то же время понимал для себя слишком ясно - до боли - что самого главного он так и не получил, потому что мыслями Канда, совершенно определенно, был не с ним. - Зато тебе этого всегда не доставало, - меж тем, привычно язвит самурай, но делает это безо всякого удовольствия - выходит почти бесцветно, но от того не менее зло. Алма замолкает ненадолго, перестав улыбаться, и между ними снова воцаряется молчание - неожиданно уютное и ничуть не гнетущее. Юу продолжает любоваться почти завершившими свой последний танец осколками снега, а Карма все так же беззвучно рыдает, свернувшись калачиком у него на руках - жизнь оставляла его, утекая сквозь пальцы самурая жемчужно-серыми песчаными ручейками. - Прости, - снова подал голос один из тех, кто раньше назывался Вторым Экзорцистом, - ты, наверное, ненавидишь меня. Канда не совсем понимает, что это: искреннее раскаянье или же попытка вызвать жалость самурая к его скромной персоне, поэтому и отзывается он не сразу, отвечая вопросом на его предположение: - Почему я должен ненавидеть тебя? Алма пожимает плечами и снова улыбается - грустно и все так же обреченно, утратив для себя всякую надежду с того момента, как увидел вместе двух экзорцистов и то, как они смотрели друг на друга. - Не знаю... Будь я на твоем месте, я бы ненавидел себя за все то, что я сделал. Юу пожимает плечами, хмыкает негромко: - Я не ты, Алма. - И правда, - улыбается снова тот все так же тепло и обреченно. - ...но ненависть это лучше, чем ничего, правда? А мне всегда хотелось, чтобы ты хоть что-то ко мне чувствовал. Канда снова не отвечает, не реагирует никак на его слова, и в этот раз молчание воцаряется довольно продолжительное. Каждый из них размышляет о чем-то своем. Алме горько. Горько даже сейчас: он попросил Юу быть с ним в последние минуты его жизни, желая разделить с ним если не минуты, то хотя бы мгновение смерти, но тот ускользал от него даже сейчас, всеми своими помыслами стремясь вернуться обратно. К Аллену. - Ты даже сейчас продолжаешь думать о нем, верно? - интересуется Карма, скосив на него взгляд, и голос его звучит обиженно, почти утратив свою теплоту. - Не твое дело, - Канда, как ни странно, отзывается тут же, и в его низком, бесцветном голосе едва заметно звенит раздражение, что выдает самурая с головой; на Алму он по прежнему не смотрит, и тогда тот решается напомнить ему об одной крохотной детали: - Этот мальчишка - Ной, ты в курсе? - один из тех, кого называли Вторым, косится на Юу деланно-невозмутимо, внимательно наблюдает за его реакцией. Канда же наконец-то перестает созерцать потолок и переводит на него взгляд, хмурит брови, и взгляд его говорит Алме о многом. Он с надеждой всматривается в чужое лицо, глаза, но не находит там и тени прежних его чувств, как будто над ним возвышается совершенно другой человек. Карма вздыхает снова и прижимается к самураю, опустив взгляд и снова исполнившись горечи. - Ты знаешь, мне совсем недолго осталось, - Алма хватается слабеющими пальцами за его одежду и снова закрывает глаза. - Я понимаю... Я все понимаю. Ты уже давно мне не принадлежишь. Его голос ломается вдруг, и он всхлипывает снова, напрягается, из-за чего его тело начинает разрушаться быстрее. - ...но, пожалуйста, - снова умоляет его несчастное создание, изуродованное вмешательством ученных и темной материей, - до тех пор, пока я рассыплюсь прахом... - Алма снова всхлипывает и тянется к Юу, который по-прежнему смотрит на него, только взгляд его теперь... непроницаем и пуст, - будь со мной, прошу!.. Рука Алмы замирает в нескольких миллиметрах от его лица, и тот улыбается вдруг сквозь бегущие градом слезы - тепло, почти нежно: - ...и я отпущу тебя. Ты ведь хочешь спасти его, правильно? Этого юношу, что дал нам возможность побыть вместе еще немного... Взгляд Канды становится решительным. Он прижимает чужую ладонь к собственной щеке и кивает. - Хорошо. Взгляд умирающего становится почти счастливым; он удобнее устраивает голову на плече самурая и снова закрывает глаза, вздыхает облегченно и чувствует, как сам Канда прижимается щекой к его виску, обнимает крепче его рассыпающееся прахом тело. Ему наконец-то тепло, и он может позволить себе расслабиться, улыбаясь спокойно, почти безмятежно. Алме кажется, что он засыпает, убаюканный тишиной и чужими бережными объятиями; он помнит их, он все помнит, и в эту самую минуту он счастлив по-настоящему. Ему снится, что его - мальчишку - уводит за руку красивая женщина в пышном форменном платье; они идут по воде, и под ногами их распускаются белоснежные лотосы - такие сильные и такие нежные. Он оборачивается и видит, как его самурай сидит, привалившись к одной из колонн, провожает его взглядом и тянет к нему руку, кажется, не совсем осознавая то, что делает. Женщина оборачивается тоже, и они вдвоем машут ему рукой на прощание, улыбаются тепло и видят, как вытягивается его лицо и увеличиваются глаза, полные непролитых слез. Они улыбаются ему до того нежно, что у Канды едва не щемит сердце, по очереди шепчут ему "Прощай..." и, отвернувшись, растворяются в сияющей нетленной белизне тумана, что обычно висит по утру над водой и растворяется постепенно в лучах рассвета... Канда вздрагивает незаметно, моргает и снова начинает дышать, понимает не сразу, что и сам беззвучно плачет - слезы градом катятся по его щекам, и самурай спешит утереть их, сжимает пальцы сильнее... и понимает, что хватает воздух. Самурай опускает взгляд, желая взглянуть на Алму, однако обнаруживает вместо него лишь жемчужно-серый песок, что струится сквозь его пальцы; он весь засыпан им. Юу некоторое время бездумно разглядывает чужой прах, вслушиваясь в теперь уже мертвую тишину этого места, нарушаемую лишь его собственным дыханием - ему нужно время, чтобы прийти в себя. - Прощай, - глухо шепчет Канда пересохшими, растрескавшимися губами и снова поднимает взгляд к потолку, и перед глазами его вновь восстают картинки совсем недавнего прошлого. "Этот мальчишка - Ной, ты в курсе?" Самурай громко цокает языком и с размаху ударяет кулаком о песок, поднимая тем самым небольшое облачко пыли, сгибается медленно пополам и сходит с ума от бессильной злобы. Он же обещал ему! Обещал, что не даст этому произойти, и что в итоге? Своими же руками... пробудил в нем Ноя. Самурай громко и страшно скрипит зубами, пытаясь сдержать рвущийся наружу звериный вой; осознание внезапно удвоившейся вины свалилось ему на плечи неподъемным бременем, и он всеми силами боролся сейчас с самим собой, пытаясь не сломаться под его натиском. Предал. Во всех смыслах предал. Не смог оправдать ни взятой на себя ответственности, ни возложенных на себя обязательств, однако... кое-чего он не предал все-таки, и это "что-то" пламенело в его сердце негасимым, вечным огнем, возвращая ему едва не утраченную решимость, давая силы продолжать жить и снова действовать. Канда резко выдохнул и снова разогнул спину, запрокинул голову и уставился в потолок оживающими постепенно, блестящими глазами цвета ночи. - Ты все правильно понял, Алма, - выдыхает в пустоту самурай, обращаясь к только что умершему, освободившему его товарищу. - Ты все правильно понял. Я люблю его. Губы его против воли кривит улыбка, и Юу, посидев так еще немного, медленно, но решительно поднимается на ноги; его все еще пошатывает, но для самурая это, похоже, не проблема. Он отряхивает с себя остатки жемчужно-серого праха и совершенно точно знает, что ему делать теперь. *** Весна в этом году выдалась довольно прохладная. Снег давно уже сошел, однако ветер был весьма неприветливым, и порывы его то и дело трепали людям одежду и волосы, раскачивали пока еще голые ветви деревьев, а по ночам иногда температура была настолько низкая, что все еще случались заморозки. Несмотря на все это, однако, на улицах было весьма оживленно: спешили по делам взрослые, путались под ногами дети. Возле фонтана, на одной из площадей группа мальчишек гоняла мяч, создавая при этом вокруг себя столько шуму, что перекрыть его был не в силах гул, создаваемый прилегающими к площади улицами; помимо них там было еще много народу, однако среди всех отдыхающих выделялись особенно сильно две фигуры в бежевых плащах, под которыми пряталась форменная одежда черного цвета. Миловидная девушка восточной внешности сидела на скамейке рядом с высоким темнокожим мужчиной и, созерцая городскую площадь, изредка обменивалась с ним какими-то фразами, поддерживая не слишком оживленную беседу - каждый из них был погружен в собственные мысли, каждый из них размышлял о своем в ожидании появления Белых Врат. Мари, однако, выглядел куда более спокойным, нежели его напарница, с которой они в этот раз возвращались с задания; Линали же, хоть и пыталась улыбаться, явно была подавлена, что, конечно, не ускользнуло от внимания весьма проницательного Нойза, и как бы младшая Ли не пыталась отвлечь саму себя, и его ничего не значащей болтовней, тот, подгадав момент, все-таки заговорил: - Линали. Та повернула голову в его сторону и поймала серьезный взгляд чужих невидящих глаз, захлопала ресницами, а после снова улыбнулась напарнику: - Все в порядке, Мари, правда! Не нужно так смотреть на меня. Тот же вздохнул и поднял глаза к небу - оно было высоким и чистым, кое-где укрытым полупрозрачной кружевной шалью облаков, которую то и дело беспощадно рвал ветер. - Да если бы, - тянет Нойз, скрестив руки на груди. - Хотя я тебя понимаю - с того дня мы все места себе не находим. И даже дышать, как будто бы, стало тяжелее. Линали не смогла подавить тяжелого вздоха, однако на некоторое время между ними снова воцаряется молчание; Мари смотрит куда-то в небо, а младшая Ли - вниз, будто бы сквозь мощеную булыжником мостовую. - Аллен... - внезапно заговорила девушка, не поднимая на него взгляда. - Я видела его тогда. Виделась с ним перед тем, как он бежал. Темнокожий экзорцист резко поворачивает голову в ее сторону, удивленно распахивая невидящие глаза, но Линали все так же сидит, уставившись себе под ноги и упираясь ладонями в собственные колени. - Я видела его тогда, но... - продолжает говорить младшая Ли, и голос ее начинает стекленеть понемногу, звенеть и ломаться, - но я ничего не смогла сделать: ни остановить его, ни последовать за Алленом. По щекам ее начинают одна за другой катиться градом крупные слезы, и она поджимает губы, пытаясь не разрыдаться в голос. - Я... Я выбрала Орден, Мари, - сквозь слезы выдавила наконец-то девушка, размазывая их по щекам и стараясь не задеть при этом пластырь на скуле - после задания оба экзорциста снова были ранены, но, к счастью, пострадали совсем незначительно. - Я предала друга. Нойз тяжело вздохнул, прекрасно понимая чувства Линали, что, спрятав лицо в ладонях, сидела рядом с ним и горько плакала. Уже который месяц почти все те, кто был знаком и дружен с Алленом, ходили как в воду опущенные, то и дело тяжело вздыхая и переглядываясь друг с другом. Тосковали они не только об Аллене: после того случая с внезапными появлением и масштабным распространением акума в разных уголках планеты и разрушением Североамериканского подразделения Черного Ордена пропали так же Канда и Историки. Сильнее, чем остальные, грустили Линали и Джонни - последний, вместе с Рувилье, Смотрителем Комуи и Ривером, был свидетелем того, как Аллен Уолкер сначала едва не обратился Ноем прямо в разгаре боя, а потом помог бежать тем двоим, кого называли Вторыми Экзорцистами, и с тех самых пор местонахождение Канды Юу так и не было установлено. - Знаешь, - заговорил тот, постаравшись ободряюще улыбнуться - видеть младшую Ли всю в слезах было отчего-то невыносимо. - Я думаю, у тебя были причины поступить именно так, и... - Мари старательно подбирал слова, дабы не расстроить девушку еще сильнее, - я думаю, Аллен бы понял. - Понял? - переспросила та, отнимая ладони от лица и поднимая взгляд покрасневших глаз на напарника. Темнокожий экзорцист кивнул, улыбнувшись ей чуть шире. - Мне кажется, он бы не хотел подставлять под удар всех тех, кто ему дорог, поэтому и ушел один. - Один... - Линали снова поникла, всхлипнув. - Совсем один... Представляешь, как ему тяжело, Мари? Мы все остались здесь, а он... Линали снова расплакалась, однако голос, окликнувший ее мгновение спустя, заставил девушку вскинуть голову и шокировано распахнуть глаза, так и замерев на своем месте; напарник ее, к слову, был шокирован не меньше, и губы его тряслись в попытке вымолвить хоть слово, но голос не слушался.. - Господи, да ты никак ревешь опять! - возмущался на всю улицу человек в потертом дорожном плаще, до боли знакомо нахмурив брови и, кажется, наслаждаясь выражениями лиц экзорцистов. Высокий, строгий, темноволосый - о нем не было слышно ничего около трех месяцев, и друзья, хоть и тосковавшие по нему, осознавали, что он наконец-то обрел свободу, наконец-то перестал быть марионеткой Ордена и разменной монетой, способной склонить чашу весов в пользу так называемой Светлой стороны. Он шел, чеканя шаг, направляясь в их сторону, и ухмылялся незаметно, зная точно, что уж его-то появления точно никто из них не ждал! Он остановился ненадолго и отдал компании мальчишек их мяч, который те имели неосторожность запустить в его сторону, после чего продолжил свой путь, отмечая, что и у Мари на глаза навернулись самые настоящие слезы. Надо же... Он почти не помнил, чтобы темнокожий экзорцист плакал. Неужели настолько сильно обрадовался его возвращению? - Ты... - меж тем, выдохнул Нойз, кое-как справившись с собой и продолжая в упор смотреть на приближающего к ним молодого человека, волосы и шарф которого беспощадно трепал холодный ветер. - Зачем? Ну зачем? Рядом с Мари пуще прежнего рыдала Линали, мотая головой и неверяще глядя на того же. - Зачем, черт возьми, ты вернулся, Канда?! Юу подошел к ним вплотную и усмехнулся: - Дела еще остались, Мари, так что извини уж, что не обрадовал. Тот не нашел слов, чтобы ответить так внезапно возникшему перед ними самураю, а Канда воспользовался его секундной заминкой и перевел взгляд на Линали, которая смотрела на него такими глазами, будто бы все еще решая для себя: броситься ли ему на грудь, разрыдавшись еще сильнее, или устроить ему хорошенькую выволочку? Вопреки всем ожиданиям, это у нее получалось почти так же хорошо, как управляться с акума при помощи своей Чистой Силы. - Ты так громко хлюпала носом, что я тебя издалека услышал еще, - хмыкнул Юу, и, не дожидаясь, пока девушка придет в себя и обрушится на него со своей гневной отповедью, продолжил: - Так что там со Стручком? - Сбежал, значит? - Канда решительно следовал одним из коридоров Ордена в одному ему лишь известном направлении, а следом за ним торопились Линали и Мари. Он уже забрал "Муген" у стоящего на пороге смерти мастера Жу, обменявшись перед этим "любезностями" с препротивно ухмыляющимся Рувилье, который почему-то находился там же, возле старика, который, отдав меч вновь явившемуся пред его взором экзорцистом, испустил дух, улыбаясь открыто и счастливо. Перед этим он успел выслушать краткий пересказ Уолкеровского побега от лица друзей, которые, не то, чтобы располагали исчерпывающей информацией о том инциденте, и оттого рассказ их еще сильнее сбивал с толку и заставлял Юу беситься. - Никто так и не понял, каким образом это случилось, - немного задыхаясь, ответила ему девушка; шаг самурая был широким, и ей то и дело приходилось догонять его, переходя на бег. - Единственным, что мы услышали, было что-то, похожее на взрыв, а затем уже всех нас подняли по тревоге. - ...и это не говоря уже о том, что заградительный барьер вокруг здания Ордена его тоже не остановил! - добавил Мари, которому поспевать за самураем было куда проще, чем младшей Ли. - У меня даже чуть позже сложилось впечатление, будто они были сняты еще до того, как Аллен решился на побег. - Думаешь, он сам сбежал? - спросила его Линали, обратив к Мари взгляд испытующий и озадаченный одновременно. Тот же нахмурился и мотнул головой: - Нет. - Понятно, - Юу хмыкнул и нахмурил брови; яснее ясного, что сам этот придурок додуматься до побега точно не смог бы, поэтому Канда был более, чем уверен, что бежать ему кто-то помог... или же спровоцировал. Перед глазами его отчего-то тут же встала картина - воспоминание - как его Аллен стоит возле разбитого окна, на перепачканном кровью и заваленном осколками полу, как звенит его голос, когда он разговаривает с своим големом, пытаясь уговорить его покинуть комнату, и как они потом сидели, обнявшись, в Белой Комнате на Ковчеге. Как он гладил его волосы и слушал, как он рыдает - горько и безутешно. Канда нахмурился еще сильнее и скрипнул зубами от негодования. Сначала убийство Мариана Кросса, теперь - пропажа его ученика... Некстати вспомнилось, что в том еще и Ной просыпается, давая о себе знать с каждым разом все сильнее. Канда замотал головой, и тут его как осенило; он, еще прибавив шагу, повернул вдруг в противоположную от своей комнаты сторону, однако тут уже его окликнул Мари: - Канда! Канда! - тот настойчиво зовет его по имени, и в голосе его отчетливо звенит тревога. - Канда, постой же! Куда ты? Твоя комната же в другой стороне! - Знаю, - коротко роняет тот, не сбавляя шага, чем приводит в замешательство и Линали, и самого Нойза. - Я в комнату для репетиций. - Но за... Да подожди с этим! - предпринимает еще одну попытку остановить его темнокожий экзорцист. - Ты же вернулся только что! Не разделся еще даже... - Комната для репетиций? - Линали, похоже, удивлена настолько, что забывает об этикете, которым, в основном, старалась не пренебрегать, и влезает в чужой диалог. - Подождите... Я даже не знала, что у нас есть такая... - Долгая история, - нервно смеется Мари, посмотрев в ее сторону. - Я как-то случайно обнаружил ее еще в прошлом здании... Канда же негромко хмыкнул, но комментировать ничего не стал, продолжая шагать уверенно и быстро в сторону заветной комнаты. - Но зачем туда тебе, Канда? - обращается к нему уже Линали, недоумевая еще сильнее, но, тем не менее, не сбавляя шага; поведение самурая девушку сейчас, мягко говоря, озадачивает. - Ноты, - отвечает тот глухо, не отвлекаясь от собственных мыслей и глядя вперед, и глаза его полыхают странной одержимостью. - Ноты? - переспрашивает младшая Ли, выгнув дугой тонкую бровь. - Ты что, прямо сейчас репетировать собрался? - басит удивленно темнокожий экзорцист, и Канда снова скрепит зубами, но сейчас уже от негодования - если честно, посвящать подругу в их маленькую тайну он не собирался, но его напарник весьма недальновидно разболтал обо всем только что. - Да что происходит? - взрывается, наконец, Линали, нахмурив брови и став похожа на хрупкую, но воинственную амазонку. - Объяснитесь немедленно! - Неважно, - в очередной раз коротко и глухо роняет Канда, распахивая перед собой двери заветной комнаты и зажигая там свет, застывает на пороге и обводит помещение взглядом. Ноты обнаруживаются там, где их и оставлял всегда Мари, пока они отрабатывали очередное произведение - исписанные вдоль и поперек листы стояли на пюпитре* фортепиано. Заметив их, Юу подлетает к музыкальному инструменту и впивается в них взглядом, всматриваясь в чужую рукопись так, будто пытался прочесть что-то между строк. Он ведь не просто так их оставил тогда здесь? Не просто так положил в стол, прямо поверх остальных своих рукописей - старинных, гладких и пожелтевших от времени? У Канды все сильнее и сильнее складывалось впечатление, будто Кросс знал, что он непременно наткнется на эту рукопись. Более того - он знал, что он непременно заинтересуется ей. Почему? "Потому что она была написана для Аллена." Для Аллена... - Канда? - все еще стоявшие в дверях экзорцисты смотрели на него, вцепившегося в ноты с почти маниакальной одержимостью, недоумевали все сильнее и сильнее. - Да что с тобой? Самурай же вдруг закрывает глаза и делает глубокий вдох, выдыхает резко и поднимает наконец-то взгляд на своих друзей; в глазах его теперь пламенеет решимость, и он успевает заговорить прежде, чем друзья его успевают снова начать задавать ему какие-либо вопросы; - Мне понадобится ваша помощь.