burn me

Минхёка крутит жутко: ладони потеют, что приходится раз в минуту вытирать о джинсы, и сердце колотится, словно выпил литр свежесваренного кофе за раз, а перед этим снюхал пару дорог хорошего мета. Мысли в хаосе полнейшем и вдруг узнал, хотя на деле между ними чёрт знает сколько метров и в темноте разглядеть просто нереально. Минхёковские лёгкие отказываются работать, их словно сводит, и, оказывается, чтобы дышать хоть как-нибудь, нужно прилагать усилия. Страшно, зябко несмотря на дикую духоту в клубе, а перед глазами почти плывёт от нервов и действительно сковывающего утробного ужаса. Он и шаг не может сделать, словно пригвождён к пыльному вибрирующему полу, а в голове нет ни одной мысли, за которую возможно ухватиться. Похоже, Чжухон был прав и Минхёку стоило накатить (до соплей) для храбрости прежде, чем вот так, на трезвую психику, идти к бару, в котором властвует Хосок. Тот самый Хосок, с которым они не виделись полгода и который в последний разговор послал нахуй, пообещав прирезать и вскрыть, если Минхёк хоть на три метра к нему приблизится. увижу рядом — убью. Минхёк глубоко вдыхает и не знает, чего ждать, потому что Шин Хосок — чрезмерно эмоциональный человек с такими перепадами настроения, которые вообще объяснению не поддаются. Жуткая ассоциация с биполяркой, но, кажется, в то время, когда они ещё общались, Хосок не говорил про это. Чжухон смотрит серьёзно, потому что Минхёк бледный, как пресловутая смерть, и на лице ужас застыл восковой маской. Он тормошит друга за рукав, пытаясь вывести из оцепенения, но получается херово: Минхёк совсем не чувствует прикосновения и снова вытирает мокрые ладони о джинсы, вдыхает судорожно, потому что сдавливает так, что разодрать бы грудную клетку, поломать рёбра — всё, что угодно, лишь бы вдохнуть. Хосок, разумеется, не видит их, потому что суббота и народу в баре даже больше, чем просто нереально много. Он крутится, смешивая разноцветные шоты, но улыбается всем приветливо, словно с каждым давно знаком и совсем не запыхался. Вокруг барной стойки столько фриковатого народа, что невольно кажется, будто весь Сеул пришёл вот прямо сейчас и именно сюда. Минхёк не слышит даже музыки, что, вообще-то, ощутимо бьёт по ушным перепонкам: басы дабстепа вибрируют по полу, а Чжухон, стоящий совсем рядом, морщится иногда, потому что и правда запредельно громко. Минхёк теребит рукав нервными пальцами, дрожит весь и руки как у запойного алкоголика трясутся. Он минут десять просто наблюдает за Хосоком, который юлой бегает от одного края стойки к другому, смешивает текилу, егермейстер с дорогущим вискарем разливает по стаканам. Минхёк прокручивает чужую возможную реакцию, стараясь предугадать все варианты развития дальнейших событий. — привет, — и приятельская полуулыбка без тени презрения. — я же сказал, что убью, — и злые глаза, испортившееся настроение и плевок Минхёку в лицо. — мы знакомы? — и Хосок даже не вспомнит минхёковского имени, потому что фигня же у них была, а не планы на будущее. — что пить будешь? — Шин узнаёт, профессиональная улыбка сползает медленно и просто он на работе, иначе бы въебал. а, может, он даже не заметит Минхёка в толпе. — Просто пиздец, — наконец выдавливает из себя блондин и чувствует, как глухо стучит сердце, пробиваясь сквозь здоровые кости, а потом допирает, что и сам-то не в курсе, зачем вообще пришёл. Поздороваться? Незачем. Сказать, мол, хэй, я всё ещё жив? Хосок не оценит. Поблагодарить за проведённое вместе время? Срок давности уже истёк. Извиниться за то, что налaжал тогда жутко и, в общем-то, из-за Минхёка они расстались? Чёрт его знает. До одури страшно показаться глупым — пугает, что зря он подыхает чёрт знает, сколько времени. Уходить — тоже не вариант, потому что Чжухон отменил свои планы ради Минхёка, потому что «я там один сдохну». Похоже, и с Чжухоном, который рядом, Ли сдохнет от какого-нибудь разрыва сердца. В груди колет, как после десяти километров на максимальной скорости, а музыка, наконец, начинает бить по ушам, хотя вообще не помогает отвлечься. Минхёк сейчас, кажется, сознание потеряет от страха. — Может, уйдем? — Чжухон аккуратно ищет пути отступления, но парень непреклонен, хотя и правда дико хочет сбежать на край света из грёбаного «Crazy Night», в котором сейчас оцепеневшим стоит. — Нет, — говорит Минхёк и с оборвавшимся сердцем шагает к Хосоку. В глотке комок шершавый, словно наждачная бумага, и тот обдирает до крови, кажется, потому что с каждым шагом всё хуже становится — того и гляди, как захлебнётся. — Привет, — Минхёка и голос подводит, потому что он сам себя не слышит. Хосок поворачивается и это два самых длинных мгновения в жизни двадцатитрёхлетнего Ли Минхёка. Хосок не узнаёт.