burn me

penomeco - hunnit

В конце концов, у Чангюна от Минхёка остаётся только значок с то ли овцой, то ли львом, кривой ловец снов и сдохшая красная зажигалка с затёршимся железным человеком. Он думает, что нихрена не общепринятые катастрофы вроде войны, эпидемий, аварий с множеством человеческих жертв должны быть на верхушке общественного сочувствия, которого на деле нет, потому что вот она, блядь — вот эта самая драма, какую даже в классике не найдешь. Обычная драма обычных людей, оказавшихся в обычной ситуации. Каждому его первая любовь кажется чем-то дофига особенным, которого не случалось ни у кого и никогда. Кажется чем-то, что только в единственном экземпляре на Земле существует. На деле же судьбы, итоги, слова, жесты, мимика, воспоминания, эмоции, окружение, бэкграунд за спинами — всё одно и то же с мелкими несущественными отличиями. По большому счёту, всё давным-давно придумано и прыгнуть выше головы всё равно не получится. Под общую гребёнку идёт не только первая любовь, но и всё самое первое: наркотики, алкоголь, секс, дружба, перелом, переезд, концерт любимой группы, готовка, «отлично» по непонятному предмету — абсолютное и непоколебимое всё. Вот в этом как раз и есть ебучая драма современности. В грёбаном современном мире не придумаешь заново колесо да и зачем, если уже; не напишешь шедевр будь он книгой, альбомом или трэком, не нарисуешь что-то кардинально отличающееся, потому что уже миллион стилей; не придумаешь философскую теорию, не спроектируешь классное здание или мост. Ничего уже не сделаешь, потому что всё давно придумано. Чангюн думает, затягиваясь, что Минхёк — новое колесо, и точно знает, что на самом-то деле нет. Минхёк говорил режущие по сердцу вещи, от которых становилось так хорошо, что выходило за грань понятия «плохо». Минхёк лез целоваться при каждом удобном случае и мешал виды алкоголя между собой, на утро — подлец — совсем не страдая от похмелья. Минхёк целовался сладко, много шутил и руки у него были правда горячие, которыми он всегда грел чангюновские ледышки. У Минхёка плейлист состоял из популярной электронщины и олдскульного японского рока с вкраплениями баллад. Минхёк любил пончики с клубничным джемом, собак и сиреневый цвет; баловался ментоловыми сигаретами, очень хорошо пел песни и вставал поздно (настоящая сова). Предпочитал день ночи, потому что светло и не страшно, мечтал побывать на море и носил кучу лабуды на запястьях. Чангюн перелопачивает все эти оторванные друг от друга факты снова и снова, подкармливая вечно голодную псину внутри собственными внутренностями, сердцем, где и правда солнце затерялось, и понимает, что это всё никаким боком Минхёка не описывает. Сухие факты не расскажут о том, что тот много смеялся, был паникером жутким и — если честно — зависел от каждого, с кем общался. Ещё он ненавидел отца и нежно любил мать, хотя та — стерва и, откровенно говоря, вообще пиздец. Чангюн думает, что не выдержал бы, будь он на месте Минхёка. Минхёк склеивал видео и имел канал на ютубе, куда выкладывал полную дичь, а первым зрителем всегда оказывался Чангюн, потому что Ли считал, что так правильно, а ещё оставил солнечные очки на дне чангюновского рюкзака, которые до сих пор в тумбочке лежат — у Има столько разносортных фактов в голове, что впору создавать сталкерский список. Он с периодичностью в две недели заходит на страницу Минхёка, читает каждый репост и запись, разглядывает свежие фотки в инстаграме, случайно обжигая пальцы дотлевшим окурком, валяется на кровати поверх одеяла и вспоминает без конца. Кто ж знал, что бросить могут из-за простых разговоров. Может, конечно, Чангюн сам виноват, но прошло полгода, у Минхёка вроде как всё классно, а у Чангюна на месте солнечного сплетения тяжело и дыра размером с кулак.