***
Овада появился на месте в двадцать минут второго. Он и сам не понял, какого чёрта он здесь делает. Хотя он смог найти для себя аж пять оправданий. «Номер один. Я просто не хочу сидеть дома весь день. Нужно выйти и освежиться», — Овада оделся. «Номер два. Будет лишний повод подшутить над зубрилой. Наверняка он оденется, как северянин какой-нибудь», — Овада вышел из дома. «Номер три. Около академии есть обалденная забегаловка. Я как раз давным-давно хотел отведать их неповторимые булочки», — Овада пришел на остановку.* «Номер четыре. Как раз подвернётся удобный шанс навешать люлей Леону… За всё хорошее», — Овада едет в душном автобусе. «Номер пять. Номер… пять… Возможно, не стоит рушить так тщательно выстраиваемый Киётакой классный строй? Да ну, бред!» — Овада стоит перед академией. Ещё вчера он и другие ученики с радостными воплями выбегали из академии, поскальзываясь на ступенях и вылитых катках, падая, смеясь во всю глотку. Сейчас же здесь царило спокойствие и ощущение некой новогодней сказки. Кое-что привлекло его внимание. Абсолютно пустая аллея. Только один Ишимару стоит, прислонившись к решётке, и дрожит. С такого расстояния не определишь — от ярости или же от холода. Губы его были плотно сжаты в две тонкие полоски, слегка посиневшие от ледяного ветра. «Вот же дебила кусок», — подумал Овада и подошел к горе-старосте ближе. — Слышь. Ты чё здесь торчишь? Никто не пришёл. И ты домой вали, — категорично выпалил Мондо. Ишимару, явно не ожидавший увидеть здесь Оваду, выпрямился в струнку и мгновенно изменился в лице. Аж жутко стало. — Пламенный привет! Ты всё-таки внял моей просьбе и пришёл! Я восхищён твоим стремлением объединиться с классом и отпраздновать этот Новый Год вместе. Правда… — Киётака огорчённо огляделся, -…никто так и не явился. И даже если ты соизволил прийти, то после тебя уже никто и не появится. — Что ты имеешь ввиду под «даже если ты»? Хочешь сказать, что я… — начал было закипать Мондо. — Не закипай, Овада-кун! Я уже много раз повторял тебе, что не нужно горячиться по пустякам, ведь ты выше этого! — поторопился оборвать его Киётака. Овада зашипел, но дал Ишимару закончить. — Я хотел сказать, что ты — единственный, кто отказал мне по телефону. На твой приход я надеялся меньше всего! — Я понял. Ну, раз мы всё порешали - по домам. Бывай, зубрила, — Овада пожал плечами и накинул на голову капюшон. Под его сапогами уже жалобно заскрипел снег, как внезапно Ишимару окликнул Мондо. Его губы и подбородок тронула лёгкая дрожь, а сам он прикрыл лицо большой ладонью. На вопрос «ты чё, помираешь?» Ишимару замахал перед собою ладонью и проорал в руку: — Ты можешь не уходить, Овада-кун? Парень склонил голову и с толикой презрения взглянул на педанта. Ишимару опустил ладонь до носа, и Овада смог увидеть нечто невероятно красивое, завораживающее, отчего его щёки слегка побагровели. Красные и заплаканные глаза старосты. Его брови были сведены, образовывая горки морщинок на лбу, а сам Киётака вздрагивал всем телом. Через секунду он выпрямился и стал, как показалось Оваде, прежним. Только вот дрожь не прошла, по щекам всё ещё текли горячие, солёные дорожки слёз. Мондо одёрнул себя. Отшатнулся. Открыл рот в немом крике. Грязно выругался. Чёрт возьми. Даже Чихиро… И та выглядит менее трогательно, когда плачет. Лицо Ишимару стало пунцовым от слёз, а плечи… Плечи, боже мой, они подёрнулись сладкой дрожью, которая передалась Мондо, и он вздрогнул всем телом, почти в унисон всё ещё плачущему педанту. — Блять… Ты чего разревелся? Как девчонка! — попытался отвести от себя внимание Овада. Как ни странно, это сработало. Староста тут же одернул себя и поблагодарил Оваду за замечание. — Я хотел попросить тебя всё-таки пройтись со мной! — продолжил Ишимару, — Всё же ты пришёл сюда не ради того, чтобы потом уйти! Я прав, Овада-кун?!***
Овада зол. Очень зол. Его редко можно принудить к чему-либо, но провокация — штука, работающая без помех. — Только слабые прибегают к насилию! И только слабые убегают от проблем и обязанностей! Так сказал бы твой брат, Овада-кун! — прощебетал Ишимару, сгорбившись под замахнувшимся Мондо. Сейчас Мондо и Ишимару молча идут чуть ли не под ручку — Киётака жмётся всем своим хрупким естеством к широкому плечу Овады, что-то бормоча про то, как он хочет увидеть первый рассвет где-нибудь за стенами дома. Мондо поначалу старался отстраниться от Ишимару, угукая на его бубнёж, кивая или качая головой на его вопросы, но потом окончательно сдался, позволив Ишимару навалиться на собственное плечо, когда они сидели на скамейке. — Эй, а почему ты хочешь праздновать именно за пределами дома? — неожиданно выпалил Мондо. — Неужели у тебя семейные междоусобицы? Ишимару шмыгнул носом и выпрямился, наконец-то отлипнув от Овады. Педант торопливо помотал головой и добавил что-то вроде «ничего особенного». Мондо пожал плечами и согласился на предложение Таки «сходить в парк неподалёку».***
Когда Киётака и Мондо вышли из булочной рядом с городским ботаническим садом, солнце лениво сползало вниз, хватаясь лучами макушек деревьев. Весь город был подёрнут дымкой, будто укрылся одеялом, готовясь ко сну. На лице Ишимару не осталось и следа от утреннего всплеска эмоций, хотя Овада не мог сказать, что видел плачущего Киётаку впервые. Однажды байкер застал педанта плачущим на уроке. На удивление всего класса, Киётаки не было в школе целую неделю, и он, разумеется, пропустил изучение довольно сложного материала, но никто из учащихся не сомневался в стремлении Ишимару изучать пропущенное самостоятельно. Именно поэтому на зачёте весь класс с крайним изумлением смотрел с задних парт на дёргающиеся плечи одиноко сидящего впереди Киётаки. Учитель не стал разглашать его оценку, и все решили сойтись на мнении, что Ишимару просто не получил «A». Тогда Овада подумал, что Иши действительно одинок. Даже ему, байкеру-разгильдяю, с уроками помогает старший брат, хоть и с горем пополам. С орами, криками и подзатыльниками, но помогает. Овада и Киётака — огонь и вода, жара и холод, инь и янь — стояли рядом, оперевшись на стену закрывшейся в пять часов булочной. Мондо взглянул на Иши. Он выглядел удовлетворённым сегодняшним днём. Сегодня они провели его на удивление мирно, правда, не обошлось без пары стычек с прохожими. Овада рычал на каждого, кто смотрел на них дольше двух секунд. Особо смелых он пытался ударить в живот, но Киётака каждый раз вставал между спорящими и орал на Мондо со всей дури, срывая глотку на каждом слове. «Пожалуйста, Овада-кун, не трогай прохожих! Они тебе ничего не сделали!», а потом оглядывался на них и улыбался настолько широко, насколько ему позволяли мышцы, что отпугивало зевак куда лучше, чем угрозы Мондо. А Овада, в кои-то веки, не отвечал на оры Таки рычанием или ударами. Он просто сжимал и разжимал кулаки, сопел и хрипел, но даже не смотрел на Иши. — Пора расходиться, зубрила, — прошептал себе под нос Мондо. Он хотел как можно скорее избавиться от щемящего чувства жалости к Ишимару. Всё время, пока они «весело проводили время», весело было только Таке. Сердце Овады сжималось каждый раз, как брюнет восторженно показывал пальцами на розовеющее небо, на зажигающиеся гирлянды. Каждый раз, как Киётака вдыхал всей грудной клеткой запах сладкой варёной кукурузы, Мондо покупал ему початок. «Она дешёвая. Ты мне ничего не должен» — бубнил Мондо каждый раз, как Иши обещал вернуть деньги. — Но сейчас всего лишь… — Киётака взглянул на дисплей разрядившегося телефона. — …половина шестого. Тебя ждут дома? — Да, — сказал Мондо голосом, не терпящим возражений. — Приготовления, всё такое… Ну, ты сам всё прекрасно понимаешь. Губы Ишитаки сжались, но глаза его, брови, выражение лица не изменилось. Он всё так же хмурился, слегка улыбаясь. Ну и лицо. Така опустил взгляд, вглядываясь в свои излюбленные ботинки до колен. Прощаться он не торопился. Овада скептически скрестил руки и взглянул на Киётаку, пожалуй, впервые за день — с улыбкой. Не снисходительной, не безумной. Искренней. Таящей в себе ту толику добродушия, которая скрывается в глубине души Овады, задавленная негативом, вспыльчивостью, завистью, эгоистичностью… Она так упорно рвалась наружу весь день, и вот, наконец-то, смогла пробиться в виде едва приподнявшихся уголков рта Абсолютного Байкера. Киётака поднял глаза будто инстинктивно, желая найти в лице Мондо одобрение. И он его нашёл, отчего улыбнулся и сам. Эта улыбка не смогла бы сравниться с той, что он показывал прохожим. Овада отвернулся и почесал ладонью затылок. — Почему ты не хочешь идти домой, зубрилка? — едва слышно спросил Овада. Не услышав ничего в ответ, он посмотрел на Киётаку. Он всё так же улыбался, но смотрел куда-то сквозь левого плеча Овады. — Я боюсь. — Что? Иши в одно мгновение прижался к телу байкера, грузно на него навалившись. Мондо не смел двинуться — настолько он ошалел. — Мы с отцом… Мы неплохо ладим. Но если я в любом своём действии не проявлю себя идеально, то он… Сильно разозлится! Очень сильно. Я хочу оттянуть приход домой на как можно позднее время! — разорался Така. Прохожие даже смотреть не стали — чего только не услышишь в центре перед Новым Годом. Сегодня их уши и глаза уже налюбовались всеми прелестями предпраздничной лихорадки. Мондо вспомнил, что однажды дал Чихиро «слово мужика» — никогда не доводить её до слёз. Но он умолчал ещё кое о чём. После этого разговора Чихиро вполголоса попросила Оваду никогда не огорчать её друзей. И Мондо согласился. «Х-хоть мы и не идеально ладим, редко говорим, но Киётака — хороший человек. Пожалуйста, не делай ему больно. Пос-старайся его поддержать в сложной ситуации. Хотя бы ради меня. Ведь… ему и так тяжело». Мондо понимал: Чихиро поборола свой страх перед разговором с кем-то невероятно агрессивным, как Овада, ради того, чтобы защитить друга. Он ценил это. И дал себе слово. Слово мужика. Ишимару вздрогнул, когда чужая тёплая ладонь слегка коснулась его макушки и грубо взъерошила волосы. Он поднял голову и столкнулся с рассредоточенным взглядом Овады.***
Они простояли так где-то минут десять — просто смотря друг другу в глаза. Рука Овады уже гудела от напряжения, а щёки Ишимару пылали огнём. Грудь нестерпимо ныла от ускорившегося биения сердца у обоих. Только когда в динамиках по городу запищали песни нежные женские голоса, парни отпустили друг друга. — Хорошо. Ты можешь прийти ко мне, — сказал куда-то в пустоту темнеющего неба Мондо.