***
Спустя пару неловких разговоров про компьютеры, игры, мотоциклы и мотоциклы в компьютерных играх зелёные насаждения остались позади, а на смену им пришли пейзажи спящего города. Мондо заулыбался: кажется, один из десяти фейерверков всё-таки влетел кому-то в спину. Булочная около сквера была закрыта, сам сквер — тоже, а лезть через забор Иши отказался, попутно прочитав долгую лекцию про законопослушность и почтительно пропустив мимо ушей замечание Овады о том, что они сейчас в принципе не должны находиться на улице. Сошлись на том, чтобы завернуть домой к байкеру. Ишимару, хоть и был у Овады всего один раз, отчётливо помнил «чекпоинты» — ориентиры, которые вели к апартаментам. Декоративный камень смешной формы, валяющийся на обочине — Мондо по привычке перешагнул через него, попутно объясняя Иши принцип работы двигателя. Старый, давно заброшенный магазинчик овощей и фруктов — Иши переводит тему разговора на устаревшую систему образования. Закрытые ясли — Овада перестаёт понимать, о чём идёт речь, и ловит себя на слишком скрупулёзном разглядывании чужой открытой шеи. Деревянная лавочка около кинотеатра — Ишимару ёжится от холода, втягивая голову в плечи, но продолжает читать нотации о том, как важно быть преданным учёбе и уметь делать правильный выбор карьеры. Треснувшая бетонная колонна, ещё каких-то двадцать метров, и они будут на месте — Овада отдаёт свой шарф педанту и, раздражённый бесконечными замечаниями в свой адрес, заматывает ткань вокруг шеи Ишимару, отказавшись от навязчивой идеи задушить болтуна. — Тц, твою мать, у тебя когда-нибудь говорилка разряжается? — Мондо заливается смехом, окончательно разряжая обстановку, и про себя радуется, что неловкость испарилась. Наконец-то Ишимару не глядит обиженным волчонком, а хмурит брови как обычно, эмоционально выставляет свой проклятущий указательный палец прямо на переносицу Овады и поражает уровнем своей образованности — хотя, если быть честным, любой, кто хоть на йоту умнее Мондо, не стал бы так изумляться умению перемножать числа семь и восемь за долю секунды. Они заходят в квартиру, но, как и обычно, Ишимару именно вторгается и тут же просит за это прощения — традиции, ничего не попишешь! — и Мондо бросает одежду где попало, а потом ждёт, когда его гость расстегнётся, стянет сначала левый, затем правый рукав, потом стряхнёт снег с куртки строго в коридор (Овада, открой дверь, пожалуйста! — Да ты натуральный псих…), повесит верхнюю одежду на крючок и аккуратно выпрыгнет из берцев — да, Мондо это не впервой. Затем он сдаётся и тоже вешает свой пуховик рядом с чёрной курткой, ловит на себе одобрительный и почему-то горделивый взгляд Ишимару и бесится. Всё как обычно, но почему-то оба чувствуют неловкость, сидя на кухне рядышком. Токкури, наполненный сакэ, уже на столе, чашки расставлены, рис разложен, палочки на месте. Подвыпивши, Мондо замечает, что вместе с приятной смешливостью и расслабленностью подступает и тревожная озабоченность. Он вдавливал её в глубину сознания на протяжении последнего часа, затягивал крюками в самые дальние коридоры мыслей, лишь бы не всплыла тогда — на улице или на поляне. После поцелуя. Алкоголь не даст соврать, а уж тем более — удержать ослабленные цепи. — Ишимару, — голос пьяного Овады — такой мягкий, такой бархатный, протяни руку да потрогай — заставил педанта тотчас стукнуть чашкой о стол, отодвигая её от себя — неужто и с ним такое сделается? — послушай, не бубни тока, а-а? Ишимару кивнул, зажмурившись — байкер воспользовался этим и заглотил ещё сакэ. — Надеюсь, ты ещё помнишь тот по-…поце… блять, я не буду говорить, сам всё понима…шь. Я, я- эм, это, я же не просто так это сдела-ал. Ну, типа, ты помнишь, а? Я ещё сказал: я тя лю-лю, люблю, нравишься ты мне, балбес без палочки. Тока я тебя спросить забыл. Ну, а, типа, можно ли было тебя сосать, ой-… целовать, то есть… твои чувства же… сам всё понимаешь… — Овада… — Ты, чтоб тебя, засранец… вся банда на меня сверху вниз смотрит, а всё из-за Дайи… он крутой такой, башой весь из себя, ёбанарот… А-а, друзей, я думал, не найти мне без кулаков, хе-хе, и тут ты заявляешься, и всё, бля. Сколько дней прошло? Два? Три? Ахуеть, согласись, только-только же на встречу собирались всем классом, а уже вот… а я ведь и дрочил на тебя, будь ты проклят! — Овада! Киётака замер с чашкой в руке, сам не понимая, почему перебил Мондо. Хотя, чего здесь понимать? Его единственный — лучший! — друг дрочил на него, целовал его, признавался ему. В химии Иши разбирался отлично, чего не скажешь о химии людских чувств. Он не мог разобраться, он не мог принять этот факт — слишком быстро всё произошло. Киётаке точно не доставало самооценки. Она и не нужна ему, когда голова забита лишь учёбой и порядком. Он хотел дружбы как опыта, хотел попытаться, и вышло на удивление хорошо. Он сроднился с этим байкером, но открывать ему было нечего — Киётака со всеми был открыт и искренен, но с Овадой — по-своему. Было нечто особенное в этих двух днях, когда объятия стали чересчур долгими, разговоры неприлично двоякими, а взгляды — откровенно пошлыми. Не потеряет ли Киётака всё это, если не остановится вовремя? Он не знает, что делать, и что от него требуется. В одночасье Мондо стал слишком далёк от него, потому что было страшно ошибиться, облажаться перед ним. — Эй, — Мондо повернул лицо Ишимару к себе и замер. Он плакал. Как и в первый день — губы сжались в две тонкие полоски, плечи подёрнулись дрожью, а всё его лицо раскраснелось от стыда, досады и какого-то особенного чувства, родившегося ещё во время салюта, но не успевшего расцвести в полной красе. — Иди сюда, зубрилка, — Мондо чудовищным усилием воли удержал отрыжку и бережно обвил руками дрожащее, как осиновый лист, тельце. Молочная кожа покрылась багряными пятнами даже на шее, и Оваде захотелось дорисовать картину. Он спешно отбросил эту мысль и только сильнее прижал педанта к себе, придвинув стул ближе. — Что случилось? — Я-я не понимаю, что происходит! Это в-всё не под-даётся рациональному объяснению ил-ли какому-либо анал- анализу!.. Всё это так… я отвечаю на твои чув-вства, но не уверен, к чему это приведёт… Овада облегчённо улыбнулся, пряча лицо в острых плечах Иши. Они просидели так около минуты, оба пьяные и перевозбуждённые нахлынувшими чувствами. Для кого-то они стали неожиданностью, а кто-то просто перестал их сдерживать.***
— Согласен, согласен, пропахший табаком диван — не лучшее место для ночлега, но тебе грех жаловаться… скажи спасибо, что на пол не свалил… — Са-асибо… — Эй-эй, ты куда мундир снимаешь? А майку? Майку-то в покое оставь! Шт-таны… бля… НЕТ! Убери руки от трусов! Блять! Мондо пришлось перехватить ладонь Иши, чтобы тот ненароком не стянул белоснежное (Мондо перестал удивляться) нижнее бельё, и они простояли в этом неловком положении, пожалуй, около десяти секунд. — Ящетаю, што обнажение тела обнажает твою душу… Р-раздевайсь! — отрапортовал Ишимару. Только легче от этого не стало. Видимо, педант не знал, на что шёл, когда полез стягивать одежду с человека, который недавно признавался ему в любви. Уже в который раз Мондо убеждался в том факте, что Иши привык «отзеркаливать» своё мировоззрение на других людей, не отдавая себе в этом отчёт. Овада дал себя раздеть (руки прочь от трусов!) и облегчённо выдохнул, когда Иши отошёл в ванную. Это точно было затишье перед бурей. Он расстелил постель, достал второе одеяло, с неподдельным облегчением заметил, что футонов в наличие не имеется и, слегка взвинченный, устроился на своей половине дивана. Ишимару ожидал увидеть футон. Или, по крайней мере, смятую на полу простынь с подушкой. Как жаль, что финансовые возможности семьи Овада не позволяли себе ничего из этой роскоши. — Ложись давай, бля, — раздражённо пальнул Овада и тут же задохнулся ароматом гибискуса, ударившим прямо в ноздри: слишком быстро Киётака сломался и лёг рядом. Единственное, что смущало, так это то, что вместо зардевшегося личика Мондо увидел невероятно ухоженные ступни ног. — Ишимару, мы, вообще-то, не в позе валета спать собрались, — осторожно заметил байкер. Около минуты ушло на то, чтобы улечься по всем предписаниям и постулатам.***
Всё-таки спать на одном диване было глупой идеей. Алкоголь всё ещё щекотал затылок, мягко массировал виски, пропускал лёгкие разряды тока по животу — не потому ли, что Иши жался всем своим телом прямо к Оваде? Выдержка, тем не менее, казалась байкеру просто чудовищной: несмотря на острое чувство дискомфорта прямо в зоне паха, вызванное длительным воздержанием, он сохранял спокойствие. Старался дышать ровнее, не смотреть на подрагивающие ресницы и приоткрытый рот, обнажающий белые головки ровных зубов. Да, а он при всём при этом был ещё и пьян! — Ишимару, — прошептал Мондо голосом настолько нежным и слащавым, что аж самого передёрнуло, — прошу тебя, подвинься, бля. — М-м. — И не издавай таких извращённых звуков. — М-м-ах. Ага… — Ишимару! Педант тотчас вскрикнул и ещё сильнее прижался к Мондо. Байкер издал вымученный стон. — Прости, боже, я не нарочно… ох, — Киётака попытался устроиться поудобнее, но наткнулся на явление, называемое Естественной Реакцией Молодого Организма. И этот «Молодой Организм» прямо сейчас вжимался лицом в подушку, чтобы не сделать ничего непреднамеренно зловещего. — Всё в порядке. Если хочешь, я лягу спать на пол… Мондо хотел было перевернуться на живот, чтобы не смущать Ишимару, но чужая ладонь совершенно точно неслучайно легла поверх боксёров в очень-очень неоднозначное место. — Я помню, что ты… дрочил на меня, — как-то слишком громко доложил Иши. — Покажи мне. — Ну-ну, так. Слишком быстро ты из неопытной девственницы превратился в бывалую потаскушку, — неосторожно заметил Овада и тут же заткнул себя ладонью, а затем промычал извинения. Он нервничал. Ну конечно, а кто почувствует себя в своей тарелке, когда член накрывает чужая ладонь? — Я… я читал. Так же обычно делают? Мондо опешил. Боже… Он читал. Ну что за прелесть! И в какие лапищи она попала… Возбуждённый, он прижал к себе Ишимару, лёгким толчком бёдер давая понять, что тут простым «я читал» уже не отделаешься. Обдав тонкую напряжённую шею горячим дыханием, Мондо позволил себе размечтаться о том, чтобы то же самое сделали и с его шеей. В деталях вспомнилась ночь, когда Киётака помогал байкеру разрядиться, а теперь он и вправду был здесь, прятал взгляд ладонями, отворачивался, вздыхал, шептал неуверенное «не надо», метался… — Киётака, — прошипел Овада прямо над ухом и получил желанную реакцию в ответ: педант вздрогнул всем телом и попытался свернуться в клубок, словно испуганный котёнок. — Ш-ш, — поспешил успокоить котёнка заботливый маркиз, покрывая невесомыми — и несмелыми, в чем он сам не хотел себе признаваться — поцелуями ключицы и плечи. Ишимару сдался под напором и сомкнул руки за спиной байкера, окунаясь с головой в пучину чувств и эмоций. Он готов был поклясться, что всю жизнь был далёк от подростковых страстей, любовных интрижек и прочей сентиментальной пурги, и сейчас ему было так неловко и непривычно от осознания собственной слабости перед сантиментами, что хотелось снова расплакаться, уткнуться в плечо и найти поддержку, защиту, оградить себя стеной от этих эмоциональных потрясений; но Овада, наоборот, не строил эту стену, а прокладывал им обоим мост вперёд — через влажные поцелуи, через прикосновения, через звенящий шепот и рык, через «обнажение своей души» перед Киётакой. У них не было секса как такового — лишь руки обоих мальчишек двигались почти одновременно, а затем одна помогала другой, когда разрядка приходила чуть быстрее, чем хотелось бы — но к большему никто и не был готов. Это откровение для них не было способом выплеснуть эмоции, оно было способом их выразить. — Пожалуй, теперь я понял, кто мы, — философски заметил Ишимару, аккуратно вытирая белоснежные руки бумажными салфетками. — Счастливчики и возлюбленные. Солнце Японии исполнило наши желания, и я безмерно этому рад! Мондо лишь довольно захрапел в ответ, отворачиваясь от утреннего солнца.