Хацухинодэ

      Накануне отец Ишимару уехал по делам. Вчера он отчитывал непутевого сына, прибывавшего в каком-то явном афиге, видимо, ото сна; приплетал ему всяко-разные противоправные действия, совершенные под напором 'плохой компании'. Вертел руками (было в этом жесте нечто семейное, нечто Киётаковское), негодовал, все беспокоился за честь и престиж собственной фамилии, уже успевшей изрядно исчерниться — спасибо отцу — но все-таки оставил сына одного в доме. Все приготовления были на педанте: скрупулезная уборка, приготовление фирменных блюд, развешивание ярких гирлянд, украшение дома.       Ближе к десяти утра (а встал Иши в семь) квартира сияла яркими огнями, задыхалась жарким ароматом умело приготовленной пищи, а ещё — что очень важно, между прочим! — прямо-таки надулась от гордости вместе с Ишимару.       Педант решил сегодня выглядеть особенно празднично и отыскал в платяном шкафу парадную форму. Тем не менее, это все ещё была школьная форма, но позолоты было больше, брюки сияли шелковыми вставками по швам, ширинка переливалась серебром. Слишком напыщенно? Пф, восхищайтесь молча, фрики в раздутых штанах.       Ещё вчерашним коротким звонком друзья условились встретиться в сквере.       Они сошлись на улице в полдень. Солнце ещё лениво плыло вверх по дуге, обнимая городок и покосившиеся крыши. Рядом тут и там стояли украшенные цветастой мишурой и игрушками маленькие статуэтки. Ветви деревьев размеренно качались под дуновение холодного ветерка. Красиво, думали оба, неловко переминаясь с ноги на ногу.       Встреча была очень волнующая. Ишимару все ещё помнил тяжёлые руки на своих плечах, помнил погоню и волнение сердца. Овада же чувствовал все то же самое, но со своей стороны: острые, широкие плечи, чуть подрагивающие под прикосновениями; биение сердца в ушах, когда Иши потерялся на ярмарке… но только до тех пор он это помнил, пока не опустил взгляд на штаны своего визави. — Нет. Я отказываюсь в это верить, — прошептал Овада сквозь пальцы. — Что такое, Овада? И байкер взорвался смехом. — Блять, Иши! — вскричал он, нагибаясь и теребя золотистые вставки на штанах педанта. — Ты. Просто. Издеваешься!       Овада взвыл от беспомощности. Как Киетака мил! Его наивный взгляд, надутые от обиды красные щёчки, выглядывающие золотые пуговицы пиджака, белые кожаные берцы, стянутые чёрными шнурками… А, к чёрту!        Иши снова утонул в объятиях друга. — О-овада… — А, это, я тебя зачем позвал-то… — начал байкер, вскинув руку перед собой и чуть не отвесив пощёчину Иши, — не хочешь вместе Хацухинодэ встретить?       Сердце Иши забилось часто-часто. Отстранился, выпрямился ещё сильнее обычного (помните про геометрическую прогрессию?) и зарделся. Под слепящим глаза солнцем было прекрасно видно, как подрагивал подбородок педанта, как медленно расплылся он в нежной улыбке, как круглые его глазки сощурились на радостях. Он и мечтать не мог о том, что отметит этот Новый Год в чьей-то, исключая отца, компании. Но даже в его подсознании не было ни мысли о том, что этой компанией станет Овада. — Да. Да, конечно, Овада, я буду просто счастлив встретить этот праздник с тобой! — привычно затараторил Иши. — Зубрилка, ты чего такой взвинченный? — Мондо опять нестерпимо захотелось обнять Таку. ***       Они помчались в магазин. Купили еду. Много еды, правда. А ещё — алкоголь. Хорошее, выдержанное сакэ с шариками на этикетке. Овада машинально потянулся к праздничной бутылочке, подчиняясь иррациональному детскому восторгу. Сейчас ни один из них не желал сдерживать эмоции или слабости: они, разинув рот, смотрели на сверкавшие огни гирлянд, развешанные всюду; восхищённо рассматривали дорогие украшения; ходили по магазину кругами, объедая глазами каждый отдел до костей. ***       Под вечер все было готово. Стол накрыт, посуда расставлена, кровать заправлена, квартира украшена. Возникла, конечно, пара вопросов, когда Иши обнаружил в мусорке тот самый постер с голой женщиной, но Овада предпочёл отмолчаться и вырвать клочок бумаги из рук друга. А затем на его же глазах порвать на мелкие кусочки. Им снова пришлось пылесосить.        Все сияло тёплыми огоньками, когда занимался закат. Парни оделись быстро, без колебаний выбежали на улицу, вдохнули свежий воздух полной грудью.       Они дурачились, носились по заснеженным кварталам города. Пробежали сквер, ярмарку, булочную. Они будто петляли где придётся, но оба держали конкретный маршрут до утёса, откуда открывался дивный вид.       Окольцованный елями, он располагался на окраине города. Туда почти никто не ходил. Это место нашёл Леон, когда отводил туда свою девушку, и поделился им с Овадой. А Киётака прознал об этом месте от отца: там Ишимару-старший впервые поцеловал мать педанта. С утёса открывался потрясающий вид: дух захватывало при виде открытого ночного купола, усеянного россыпью мерцающих звёзд.       Овада был эмоционален. Очень сильно, как и Иши. Оба не смогли сдержать слёз, лишь усевшись на край утёса. Мерцание светил будто бы отдавались в сердце тяжёлыми толчками, солоноватые капли сами струились из уголков глаз. Переглядываясь между собой, они посмеивались над своей восторженностью. Смех звучал мягко, бархатно, и вскоре оба замолкали и снова устремляли свой взгляд в звёздное небо. — Этот год был тяжёлым, — зашептал Ишимару. — Многое случилось. Я буду предельно честен: даже если соберу все события воедино, они не в силах противостоять последним дням, что я провел с тобой.       Овада зыркнул на Иши. В темноте ночи было плохо видно его эмоции, а надежда углядеть пунцовый румянец и вовсе исчезла. Юноша вспомнил ночь, когда аромат Таки расстекался по всей квартире, заглатывая Мондо целиком. Сейчас он чувствовал точно такой аромат. — Ты, блин, говоришь странные вещи, а ещё ты странно пахнешь, — сведя брови, пробормотал Овада под нос. Иши повернул голову и зашевелил носом. — Я… я мылся. Мондо прыснул со смеху. — В этом и проблема, блин!.. Дурачок.        В сторону друга он уже не смотрел. Было слишком стыдно. Возбуждение не накатывало, но чертовски хотелось сгрести зубрилу в охапку и… и что ещё? — Ты знал секрет Хацухинодэ, Овада? — Нет, не знал. — В эту ночь все желания сбудутся. С рассветом твои самые сокровенные мечты заберёт солнце и, куда будут падать его лучи весь следующий год, там твоё желание найдёт исполнение.       Мондо встрепенулся. Его желание?.. Он мог думать только о Ишимару. С другой стороны, что значит вся эта чёртова тахикардия, происходившая наедине с ним? Что значит это желание постоянно держать Иши в объятиях? — Не повезло тем, кто любит прятаться в теньке, — попытался отогнать мысли Овада. — Да уж…       Когда шумел салют, Мондо осмелился признаться Ишимару. Шёпотом. Скрытно. Пока тот кричал от восторга. Но почему-то, повинуясь странному порыву, Иши резко обернулся к другу, шепчущему важные слова, и уставился на его губы. 'Я люблю тебя. Кажется.'        Овада не успел заткнуть рот, потому что заткнул его Киетака. Рукой, разумеется. В его глазах отражались веера салютов, пляшущие огоньки, а ещё в них плескалось восхищение и какая-то непередаваемая тревога. Возможно, совсем немного надежды. Он убрал руку и отвернулся, положив подбородок на колени и обняв их руками. Салют громыхал, но сердца студентов громыхали громче. — Прости, — выдавил Овада, лёжа на спине. Салют отзвенел, и над их головами растворялись клубья дыма. — Нет, — слетело с дрожащих губ Киётаки, — мне не за что тебя прощать. Я…       Он задрожал всем телом, когда лёг рядом с Мондо. Может, ему холодно?.. или он боится? Зачем он лёг рядом? Это. согласие? — Скажи мне всего одно слово: да или нет. — Откуда я знаю, ответом на какой вопрос это будет?       Овада звучал твёрдо, а вот Иши лепетал. Он колеблется, это точно. Внезапно байкер понял, какое желание он загадает, когда взойдёт солнце. — Как думаешь, моё новогоднее желание сбудется? — Ну конечно, — облегчённо выдохнул Иши. — Я ждал чего-то более серье-       Он не успел договорить. Его губ коснулся тёплый палец. Овада рвано выдохнул, проводя указательным по бархатным губам Ишимару. Они были такими нежными, так сладко дрожали… запах редко усилился. Гребанный. Гибискус.       Ярко-красный диск выглянул из-за горизонта, макушки деревьев занежились под светом солнца, и лучи осветили лица влюблённых. Точно влюблённых. — Солнце взошло. Моё желание исполнится… или нет? — байкер нагнулся к педанту низко-низко, задышал горячо-горячо. — Я… я уже сказал, — Така зажмурился и приоткрыл рот, обнажив белую кромку зубов. Ниточка слюны блеснула утренней росой, и Овада нежно поцеловал эти сладкие губы.