Awake

Раскаленный асфальт плавился. Во всём виноват цемент и едкие вещества. Духота в городе не давала дышать свободно, в лёгкие стягивалась горячая жижа, вулканический осадок. Места, где всё ещё работали кондиционеры — переполнены до отказа. Маленькие ладошки вспотели. Вытерев их о шорты, Чимин лениво огляделся по сторонам. Людей на улице почти не было, а те редкие прохожие, что перебегали из тени в тень, выглядели чуть ли не прозрачными, плазменными и склизкими, солнце словно сушило их заживо. Электронный таблоид над головой погас, напоследок проморгав отчаянными «+ 45 °C». Страшно хотелось пить. Казалось бы — магазин через дорогу, но денег не оставили, а просить чужого как-то неудобно. Обещанное ожидание в десять минут, вроде: «Я туда и обратно» длилось гораздо дольше. Дела взрослых — то, во что Чимин старался не ввязываться, но в чём варился ежедневно. Он понимал, что все они ошибаются по-своему и все когда-то были такими же, как он, маленькими и беспомощными. Теперь они боялись прогнозов, грозивших адским пеклом. — Слушай, малой, не знаешь, когда это закончится? — таксист, с которым они ожидали взрослого, открыл дверь нараспашку. — Когда мне выдадут тачку с нормальным кондеем, например? — Через две недели, — Чимин ласково улыбнулся. Наверняка это таксиста утешило. Мужчины любят сказки не меньше малышей. — Может быть. — Твои слова да богу в уши, эх! Конкретно этот мужчина имел запах бензина и масла, его замусоленная и мокрая у подмышек и на груди рубаха требовала срочной стирки. Но он обыкновенный, как и многие сотни других в злополучной серости мегаполиса. Он заговорил еще о чем-то, находя ли Чимина интересным собеседником или просто со скуки. Ребёнок не слушал. Пять лет он наблюдал за тем, как быстро меняется. Этим летом ему купили уже новые сандалии и одежду, так как старые стали тесны. Зачем расти и меняться, намеренно приближаясь к концу?... Присев на бордюр, Чимин поднял голову. В кроне дерева не шелохнуться и листочку. Штиль. Небесная лазурь ослепляюще яркая. Машины на проезжей части шелестели шинами. Над разметкой плыли облака, похожие на готовящийся мираж, в них видимое и невидимое солнце, напускной ядовитый туман. Пыль нагрелась, пыль забиралась под одежду. Чимин сглотнул и закрыл глаза. Желания должны быть слышимыми, иначе бы им не звучать внутри, верно? Есть небольшая надежда и уверенность, что так могут все. Сомнения. У тревоги привкус хуже горелого хлеба. — Будешь? Тут таксист протянул бутылку холодной воды, и когда пластмасса коснулась тоненького запястья, Чимин вздрогнул. Но вовремя улыбнулся, маскируя смятение. — Спасибо. Я как раз очень хотел пить. И осушил бутылку залпом. — Как и я. По такой-то жарище с ума сойдешь, — пожал плечами мужчина, хотя к своей бутылке не притронулся. Когда они ехали назад, по радио передавали последние новости. Кажется, на какой-то электростанции произошла авария, и в некоторых районах людям придётся сидеть без электричества до завтра. Потом серия дтп, ограблений и случаев взяточничества, забитые больницы, повышенный уровень климатической опасности и риск лесных пожаров, проблемы международного авиасообщения и усиленный контроль над продовольственными товарами. Отец с таксистом комментировали всё, что слышали и раскуривали "Мальборо", в их вялых голосах поселились безысходность и страх. Чимину глобальные проблемы почему-то близки и чужды одновременно. В квартире десятого этажа более-менее дышалось на теневой стороне, куда входила и комната Чимина. Пока отец готовил обед, мальчик занялся раскрашиванием картинки, где изображены смеющиеся зверушки. Он разложил цветные карандаши строго в том порядке, в каком собирался ими воспользоваться. И видел конечное изображение задолго до того, как за него брался. Никогда не выходил за границы. Может быть поэтому папа пророчил ему художественную академию или что-то наподобие. Чимин не обращал внимания на обнадеживающие хвалебные монологи других, он чувствовал себя водицей, легкой капелькой, собравшейся на кончике лепестка, но не падавшей уже много лет, застывшей. Он был первой росой и последним закатным лучом, он не просто помнил, но знал, каковы на ощупь растения и искусственные поверхности. Если они вместе с отцом читали книги, Чимин обязательно выбирал что-нибудь посложнее, ненароком забирался в школьную программу. Пожалуй, его эрудированностью следовало гордиться. Не чересчур любознательный, не так часто задающий вопросы — скорее, вовремя на них отвечающий. — Мне кажется, что-то, о чём я думаю — происходит, — сказал Чимин за обедом, и отец вжался в спинку стула, так и не разъединив палочки. — Многим так кажется, — ответил он, махнув рукой. — В том ничего особенного. Ты еще ребенок, Чимин. Это пройдёт. Взрослые действительно забывали о том, какими были в начале. Боже-боже, какие они смешные. — В твоей тарелке мошка, — невозмутимо заметил Чимин посреди трапезы. — Они на кухне из-за пропадающих яблок, которые ты держишь в вазе с позапрошлых выходных. Смутившись, отец вгляделся в тарелку золотисто-зеленого бульона. И немало удивился, обнаружив насекомое в капельке масла, точно залитое в янтаре. — Чёрт, старею и становлюсь невнимательным, — он поймал её чайной ложкой, бросил в раковину и неловко улыбнулся.— Бывает. Выпустил из виду. — Не поэтому она там. Из-за яблок, пап, я же сказал. Их пора выбросить. — Если знал, почему сам не справился? — Есть вещи, которые должны произойти. В следующий раз ты будешь внимательнее. В такие минуты отец не спорил с ним, а молча соглашался. Во взгляде его сына томилось понимание важных вещей, о каких детям знать не стоило. Он позволял ему больше, чем кому-либо. Проявлять характер, оказывать влияние, высказываться начистоту. К тому же, взыскательный вид подходил этому мальчику, укрепляя мысль, что он вылитый папа в детстве. Залежавшиеся яблоки показательно резко брошены в мусорное ведро. Довольный Чимин похлопал в ладоши. — Всё правильно, — оценил он. — От всего негодного следует избавляться. — Мы только что убили несчастных букашек, Чимин, не жалко тебе? — Как думаешь, когда людей отправляют сюда — их кто-нибудь жалеет? — он не по-детски усмехнулся, и отцу оставалось лишь поддержать его шуткой. — Что за дитя? Ты слишком быстро растёшь. По-твоему, жизнь — гнилые яблоки? — Намно-ого хуже, ты и сам это знаешь, — мальчонка встал из-за стола и вытер руки, возвращаясь к обычным проблемам обычных детей. — Ну что, пойдём собирать пазлы? И они неутомимо собирали их весь вечер, слушая джазовое радио. На деле, Чимин не нуждался в помощи: справлялся с невероятной быстротой. Нужные части картинки подбирались чудным образом — всё необходимое копилось под рукой. Он точно заведомо готовил будущее, заваривая его, как достопочтенный господин мог бы заваривать чай. И с тем же удовольствием. Перед сном Чимин лежал в ванной, играя с пушистой пенкой. Перед тем, как уйти на работу, отец распахнул окна, проветривая помещения. Ночью воздух становился свежее. С каким-то удовольствием папа говорил, что быть дождю, так как на горизонте виднелись тучи. Он ждал, что Чимин подтвердит его догадку. Лёжа в воде и переливая её из ладошки в ладошку, Чимин ответил, что синоптики действительно ошиблись. Буря разразилась около двух ночи, бушуя до самого утра. Чимин знал точное время, когда штиль вернётся, а лето возвратит себе права на разведение костров из костей. 5:27. Яркий отсвет на полу, огненно-красный и красно-оранжевый, как крылья феникса в книжках. В чёрном окне повисла полная луна во вдовьей вуали, обозлённая, вечно притянутая, навеки обманутая. Закрывать её рукой бесполезно. Свет слепил, истязала бессонница. Завывший ветер бросался в стекло горстями не то крупных капель, не то града. Внезапно обрушившееся море боролось с величием камня. Отсюда не видно, но если закрыть глаза и представить… Тело обволокло паутинкой холода. Часть любого города — ядро льда. Созданное человеком по определению безжизненно. Всё, кроме себе подобных. Хотелось бы не вдаваться в подробности, от которых тошно. Яблоки, яблоки, яблоки... Кисло-сладкий аромат, исходящий отовсюду. Убедившись, что отец ушел на ночную смену, Чимин заглянул в кухню, промочил горло. Сны приходили к нему самые разные, но не сразу. До их появления Чимин предпочитал осматривать привычные предметы. В полутьме выдавались очертания столика и стула, стеллажа с книгами и платяного шкафа, коробки с игрушками, занавесок с кружевной тесьмой. Игрушки Чимину не нравились. Обычно, беря их в руки, он сообщал отцу, что все они «уже мёртвые» и поддерживать их можно одними словами, а если к ним не обращаться, то внутри — пустота. Всё неорганическое и искусственное при одном лишь соприкосновении вызывало беспокойство и грусть, желание долго и судорожно рыдать об их нелёгкой судьбе. Когда бы Чимин пытался пояснить это отцу, тот реагировал соответственно: подыгрывал, наивно считая, что детские фантазии нужно поощрять. В конце концов, Чимин устал объяснять, что мозаика его мира разительно рушилась и разительно отличалась. Со стороны папы не удавалось найти понимания или сочувствия. Впрочем, в последнем Чимин нуждался вряд ли. Чимин подошёл к окну. Хватившись за край подоконника, подтянулся на носочках. Из всех благ старших ему еще не хватало одного: роста. Может быть, он смог бы стать таким же высоким, как папа. Открывался вид на соседние многоэтажные дома, похожие на величавые чёрные башни с мрачной сетью окон, разучившихся отражать. Проталину в небе, откуда придирчиво светила таинственная луна, наконец захватили тучи. Ничто не помешало бы уснуть, но Чимин, распахнув окно, продолжал расхаживать по комнатке. Дурманящая волна обнимала со спины. Спустя несколько минут мальчонка танцевал. Музыка звучала в голове, разрасталась симфонией, походя на одну из сюит Баха. Подоконник заливало, под ним скапливались лужицы. А Чимин, прикрыв глаза, плавно кружил, и движение его нежных рук словно бы делало воздух теплее. Потрясающая, удивительная стихия, созданная для того, чтобы показать человеку его низенькое, невзрачное местечко. И этой стихии, и многих других, Чимин не боялся. Он вообще чтил природу прежде человека. Окончив танец, Чимин подобрался к ростовому зеркалу и провёл по холодной глади рукой. Личико отражавшегося мальчишки можно назвать миленьким: внимательный и умный взгляд, хорошенькие щёчки и пухленькие губы. Чимин полагал, что вырастет достаточно привлекательным. Что-то пряталось под его кожей, нагревалось и остывало, вторило дыханию. Чимин выдохнул. Рисунки на запотевшем стекле — потеха. Разводов не избежать, но тем увереннее и быстрее он выводил буквы. В незавершенном кругу солнца прятались слоги, сливаясь воедино. "Сон". Освежающий петрикор, заполонивший улицы с рассветом, стал той упоительной колыбельной, под которую Чимин благополучно заснул, едва добрался до кроватки. Кашель появился согласно ожиданиям: не стоило разгуливать в пижаме под потоком холода. Сиропы, мази и лекарства в виде разноцветных таблеток-витаминов Чимин воспринимал спокойно. Некоторые «колёса», как смешно (но старпёрски) называл их отец, Чимину нравились особенно. Клубничные и со вкусом ментола (все равно, что кушать снег). Чимин рассказывал отцу, что замечал, как в доме росли цветы, как на незначительные миллиметры увеличивались бутоны и листья, а у кактусов вытягивались макушки. Более того, Чимин пробовал пыльцу некоторых на вкус и штудировал справочники по биологии. Воспитатели в группе детского сада хором твердили, что мальчик станет гениальным учёным. Отец, занимавший похожий пост, только качал головой. Он не хотел бы Чимину той невзрачной участи и нищенского прозябания на подмостках академии наук. Мальчика не интересовала слава или телешоу для вундеркиндов, он находился в том мире, каком ему следовало находиться, и никакого давления папа, к счастью, не оказывал. Сегодня Чимина волновали мириады запахов, коктейли и сборники вкусов. Табак, что курил отец, под языком скапливался сплошной горечью, его виски со льдом по пятницам — водянистой рожью. Еще интереснее «звучал» бисквитный десерт с ореховой пастой, что традиционно выдавался в садике дважды в неделю на полдник. Иногда повар халтурил и жалел муки, отчего пирожное разваливалось и крошилось, как какая-нибудь залежавшаяся мочалка. Жалобы не достигали ничьих ушей, и Чимин сообразил, что никому нет дела до того, что едят дети, когда фактически соблюдена рецептура. Вопросы Чимина носили характер осмысленный и долгоиграющий. Так, ему всегда проще спросить: «Зачем?», нежели пресловутое «Почему?». Он видел между вопросами существенную разницу. — Зачем бы им появляться? — они с отцом рассматривали мушек дрозофила. Теперь Чимин сам попросил оставить недоеденное яблоко — ради наблюдений. — Это подходящая среда для развития, там море питательных веществ, базис… — вздыхал отец, расставляя книги по полкам. — Да. Но зачем? Им как будто предопределено вести себя подобным образом. Радоваться процессу гниения. Как-то противно, не находишь? — Честно говоря, жизнь на Земле синонимична этому слову — «противно», — поморщился папа. — И после этого мне говорят, что дети — цветы жизни. Ужас, — Чимин подпер кулачками щечки и расхохотался, когда отец изобразил цветок, приложив вокруг головы веер блокнотных листов. Чимин уже неплохо разбирался в компьютерах, уверенно считал и читал без запинки, на занятиях дошкольной подготовки ему быстро наскучило. Общение давалось легко, будь то сверстники или люди намного старше. Будущее виделось ему безоблачным, а оттого невероятно пресным, утомительно предсказуемым. Бывало, Чимин тренировал чистописание, заполняя доверенные отцом документы. Как-то отец в спешке забыл просмотреть пачку принесенных домой папок, и Чимин наткнулся на одну из них, странную — зашитую, обернутую плёнкой, к ней скрепкой прикреплена бумажка, на коей отцовской рукой карандашом было приписано «Chrysalis». Соблазн заглянуть внутрь Чимин переборол и незамедлительно отнёс важное отцу, тот выхватил папку с таким рвением, что жалеть о содеянном не пришлось. Ценное есть ценное. Секрет есть секрет, и Чимин допускал, что у каждого на то есть право. Свой же секрет относительно некоторых волнующих сознание эксцессов, он берег, как зеницу ока. Проблема состояла в случавшихся галлюцинациях. Хотя, Чимин не считал, что видел то, чего не было. Скорее, ему открывался доступ к тому, что видно не всем. Вокруг людей он видел цвета, темные или переливающиеся, как бриллианты, при их взаимодействии воздух наполнялся чем-то похожим на фейерверки, взрывающиеся искрящейся теплотой где-то внутри. Необычное Чимин держал при себе, но как и любой ребёнок, однажды не выдержал. Проба намекнуть отцу о сути кончилась неудачей: тот лишь насторожился и принёс Чимину новые "колёса". Спустя неделю-другую до больницы их подвозил тот же знакомый таксист, счастливый до неприличия. — Э, представляешь, малой? Мне новую машину выдали. Ровнёхонько через две недели, как ты и говорил! Чимин изобразил удивление, ощутил холодный ветер, кутающий ноги и шею. Его знобило. Лечение не улучшало состояния. Просто Чимин искусно выучился лгать о том, что все симптомы пропали. Следующее лето выдалось менее жарким, но и с ним хватило причуд. Ночами температура, подобно климату пустыни, опускалась до нулевых значений. Ученые не находили тому достойного объяснения, народу же пришлось приспосабливаться и менять сезонный гардероб изо дня в день, из часа к часу. Красная курточка Чимину к лицу. Ветер довольно прохладен, облака в серости и тяжести не уступали осенним. Впрочем, самое главное, даже при поводе отца провести «неформальную встречу» с кем-то — работающие фонтаны. Бьющая ключом вода Чимина завораживала и восхищала, он мог беззаботно резвиться подле фонтанов до тех пор, пока его не оттаскивали силой. Порой он играл в отважного капитана, сражавшегося с монстром, порой воображал себя первопроходцем в космической экспедиции. Смотреть за людьми в какой-то степени весело. Чимина забавляли снующие туда-сюда детишки, он собирался присоединиться к ним немного позже. Несколько людей остановились поодаль и, держа в руках картонные стаканчики, обсуждали немецкий кинематограф, а затем восхитительные подачи нового питчера в бейсбольном матче. Прилично одетая мужская компания, стройные, холеные и мило улыбающиеся друг другу деловые партнёры, приземлившиеся на кофе-брейк неподалёку от надоевшего офиса. Они привлекли внимание молодых и не совсем мамочек и, конечно, не остались незамеченными для Чимина. Отсюда он различал запахи. Сладковато-сиреневый от молодого мужчины в белом костюме, карамельно-пряный, похожий на кленовый сироп, от мужчины постарше, от других невыразительные нотки крыжовника. Чувства не поддавались описанию, но Чимину чудилось, что его кутало в бархатное одеяльце, и сотни шелковых ленточек узелками вязались к восприимчивому телу. Ему казалось, он понимал их переглядывания и оценивал одновременно. Привычные 36,6 доползли до 37. Кто-то среди них проявлял неприкрытую симпатию, и та походила на вальс, щекочущий грудь. Кончики пальцев задрожали, словно прошлись по клавишам фортепиано, а в животе разбушевался огонь. Чимин подался вперёд, как и парень в белом. Он улавливал взмахи ресниц, видел расширенные зрачки, интерес, не знал куда деться от усиливающегося медово-соленого аромата. Мальчик ступал мягко. Один из его ровесников, съехав с горки, затаился и тут же ринулся к нему, остальные последовали примеру, девчонки побросали в песочницы ведерки и лопатки, кукол. Полумертвые игрушки согласно тайному замыслу преданы земле. Чимина окружили дети. Все, что играли на площадке, стянулись к нему. Минута торжества, когда он снисходительно, но не слишком гордо осмотрел их, ознаменовалась привычно полюбовной, всепрощающей улыбкой. Это была улыбка принца, снизошедшего до жадного простого люда и в то же время, улыбка миссионера, тонко понимающего, чувствующего насквозь. Чимина мутило. Семя тревоги разрослось до крупного цветка, какому не хватало места под рёбрами, он задышал чаще. И продолжал говорить с детьми, убеждал их, какие они хорошие и добрые, благодарил. Те, добившись расположения, предлагали ему поиграть, отдавали конфеты и шоколадки, тянули ручонки, глядя на него блестящими от восхищения глазами. Дело в том, что Чимину не требовались их дары. Ноги наливались свинцом, и под черепной коробкой зазвенели колокольчики, заглушившие городскую какофонию. За спиной он отчётливо услышал голос. — Чимин, подойди, пожалуйста. Он обернулся. Отец вежливо повторял одно и то же. Плохая, заевшая пластинка. «Подойди, подойди». Выглянувшее вдруг солнце белым пятном осенило его лицо, где стёртые черты выглядели незнакомыми, далёкими и нереальными. Дети расступились, компания мужчин тоже разошлась. После глухого щелчка тревога лопнула, и Чимин почти впал в панику. Лоб покрылся испариной, и тошнота подбивалась к глотке. Но он послушно шёл к отцу, что вёл с кем-то беседу. Отец взял Чимина на руки. Глаза мужчины напротив — то единственное, что ясно читалось, как раскрытая книга. Чимин посмел подумать, что они понимают друг друга, как никто другой. Его утонченность, обаяние и манеры не уступали Чиминовым. И он абсолютно не имел запаха, напоминая синтетическую ткань или белый песок. От его речи вяжущее рот послевкусие. Чимин смотрел широко раскрытыми глазами, прижавшись к отцу и стараясь спрятаться. Но прятаться негде. Где бы он ни был, его достигали слова, движения, магнитные колебания, колкое и удушающее соприсутствие. Чимин с трудом переваривал моменты, когда реальность сдвигалась и как тогда — при танце у дождя, показывала кадры несуществующего фильма, похожего на зацикленный сон. Сердце сжалось. Взгляд остекленел. Незнакомец, как рисунок из раскраски, выцветал и наливался красками. Он точно такой же, как и Чимин. «Это безумие. Такого не может быть»… Чимин врастал в его скелет, шевелил его пальцами и так пронзительно чётко увидел себя — жмущегося к старшему комочка, что едва не закричал с испугу. Окатывало горячим, холодным, тяжёлым сплавом. Всем вперемешку. Он захлебнулся настигнувшей пустотой, его задавило земляной насыпью. Как похороненный заживо, он отчаянно бился за глоток кислорода, но напрасно. Нелепая и невозможная смерть обняла его трясущимися руками, а Чимин нарочно живой. Он продолжал дышать. Видел пузыри в мутной жидкости, попробовал пошевелиться, далось с трудом. Безмолвная, кладбищенская тишь. Попытки ударить кулаками о стекло тщетны. И после первого умерщвления ему предстояло утонуть.