Больше, чем нужно

      Для самых обыкновенных подростков с Земли, случайно попавших в космос, мы были самонадеянными, легкомысленными и до смешного неосторожными. Казалось, во всей Вселенной не нашлось бы ничего, что было бы нам не по плечу.       Поначалу слишком разные, ни капельки не похожие друг на друга, мы учились объединять наше сознание, незаметно для самих себя сливаясь в одно целое. В первый раз с опаской нацепив на голову чужое инопланетное приспособление, способное просканировать наш мозг, мы вдруг поняли, что секреты закончились, что по отдельности каждого из нас больше не существовало. И это слияние было только началом – наткнувшись в глубинах замка на небольшой бассейн с бледно-розовой и теплой, как кровь, текущая по нашим венам, водой, мы взяли в привычку совершать тайные вылазки к нему все вместе в любое время, какое нам только хотелось.       Мы плавали в нем нагишом – Широ с телом, напоминавшим обнаженную статую древнегреческого бога, медово-бронзовый, долговязый и худой Лэнс, Ханк – массивный, но на удивление подтянутый, и Пидж – тонкая и андрогинная, словно лишенная первичных половых признаков, и от этого только еще более красивая. Опустив лицо в розовую, как клубничный сироп, воду, мы с закрытыми глазами дрейфовали на ее поверхности, словно ленивые морские звезды, позволяя теплу проникнуть в каждую клеточку наших тел. Во время водных процедур мы обычно молчали – в словах не было никакой необходимости, границы между нашими телами и сознаниями были окончательно стерты, будто бы их и не было никогда. Мы вспоминали о них, только нечаянно соприкоснувшись под водой с соседом и на секунду – на одно короткое и в то же время бесконечно долгое мгновение – ощутив, каким головокружительно теплым и обтекаемо-гладким было чужое тело.       Я вспоминаю об этом сейчас, потому что на самом деле хочу понять, насколько мы изменились за все время и изменились ли вообще. С того момента прошло три года – и сейчас по земным меркам мне должно быть около двадцати одного. Но Пидж беспрестанно заверяет нас в том, что времяисчисление, которое мы продолжаем вести здесь по инерции, относительно, так что, может, на Земле мне уже бы исполнилось пятьдесят один, а может быть, тридцать два. Не знаю.       Иногда я даже чувствую себя так – мое тело, кажется, немного сбито с толку, как расстроенные часы. Или в космосе просто по-другому взрослеют? Но зато у нас есть криопод – без него, наверное, моя кожа уже давно бы походила на решето или, в крайнем случае, на исцарапанную старую кушетку в зале ожидания на автовокзале. Только что я вспомнил вот что: Лэнс страшно гордится тем, что его подстрелили целых два раза. Первый раз луч бластера сжег дотла его правую ключицу, во второй – он отделался чуть легче, всего-то дыра на левом бедре размером с пятицентовую монетку. На его теле, само собой, от этого ни следа не осталось, но он все еще кичится, что эти фантомные шрамы делают его настоящим мужчиной. Как бы не так. Последние несколько минут я сидел, думая об этом, и не мог перестать ухмыляться.       Мы дрейфуем в открытом космосе, совсем как тогда дрейфовали по клубничному сиропу альтеанского бассейна. Все закончилось – между прочим, уже почти месяц назад, а я до сих пор не могу поверить. Первые три недели после победы смахивали на сумасшедшее турне рок-звезд по американской глубинке, но сейчас – слава богу – все немного улеглось. Пидж уже как несколько дней вместе с Мэттом на планете олькари – мы иногда разговариваем с ними по межпланетному коммуникатору, который Лэнс в шутку называет «скайпом». Говорит, что связь примерно такая же дрянная.       Не так давно я спрашивал у нее, что она думает о возвращении на Землю. Похоже, эта тема ее не особенно интересовала – в ответ она только принялась расписывать преимущества биотехнологий олькари и сказала, что ей и всей жизни не хватит для того, чтобы изучить хотя бы их половину. И добавила, что Мэтту тут «ох как нравится», причем таким тоном, будто бы они пожилая супружеская пара, в кои-то веки выбравшаяся в отпуск на Гавайские острова.       Остальные, как мне кажется, взволнованы и перевозбуждены. Лэнс еще сентиментальней обычного, все уши нам уже рассказами о своей чудесной-пречудесной семье прожужжал. Широ и Аллура только молча переглядываются друг с другом, как тайные сообщники кровавого преступления, да и Ханк ощутимо взбодрился. Я иногда думаю о покинутом доме в пустыне, но не испытываю по этому поводу никаких ностальгических чувств.       Три дня назад, когда мы собирались стартовать – Коран долго и тщательно готовил замок к гиперпрыжку – нам вдруг объявили по «скайпу», что в целях предосторожности открытие «черных дыр» запрещено на неопределенное время. Речь, по-моему, шла всего-то о паре недель, но все заметно приуныли. Как жертвы кораблекрушения, которых прибило к необитаемому острову. Но как по мне – этот остров не такой уж и плохой. Довольно уютный даже.       Эта атмосфера – траур по непонятно чему, непонятно зачем – уже держится в замке больше пяти дней. Все апатичные и неразговорчивые, как под транквилизаторами. Я тоже чувствую себя не ахти как – на Землю мне по большому счету наплевать, но такие подвешенные состояния, как сейчас, я не люблю. Скорей бы просто уже оказаться там – когда что-то происходит быстро, это почти всегда безболезненно.       Вчера вечером ко мне заявился Лэнс. Вечером не в прямом смысле, а по относительной системе времени Пидж – как бы то ни было, я уже собирался ложиться спать. В своей пижаме и «львиных» тапочках на босу ногу, Лэнс выглядел потерянно и жалко, будто ребенок, которого запихнули по ошибке во взрослое тело. Когда я спросил, что ему тут нужно, он только пробурчал едва разборчиво, словно под легким гипнозом:       – Плохие сны…       – В каком смысле?       – Кошмары, ты, эмоциональный инвалид! Мне приснился кошмар…       Я нахмурился.       – А я-то тут при чем?       – Ни при чем, Кит. С дороги!       Лэнс оттолкнул меня – так нахально, как только мог, и, протопав вглубь моей комнаты, забрался в кровать и демонстративно натянул на себя одеяло до самого носа.       – Что тебе приснилось?       Никакого ответа.       – Ты что, здесь теперь спать собрался?!       Бугорок под моим одеялом пошевелился, как мне показалось, в знак согласия. Вздохнув, я задвинул дверь. Спорить с Лэнсом – все равно что… Придумать подходящее сравнение на ходу у меня не получилось, и я просто вернулся к своей кровати.       О кроватях в замке – они не то чтобы не «королевского размера», но даже и не двуспальные. В общем, мне пришлось скорчиться на максимум сантиметрах десяти, великодушно оставленных Лэнсом, об одеяле же – можно было забыть навсегда.       Какое-то время мы лежали неподвижно, а потом Лэнс перевернулся на спину – места стало еще на пару сантиметров меньше – и уставился в потолок.       – Ты только посмотри на нас, – пробормотал он. Не знаю, с кем он там разговаривал, но будто бы и не со мной. – И ведь еще недавно мы были соперниками, а теперь вот лежим рядышком…       – Мне все еще некомфортно от того, что ты здесь, Лэнс.       – Ой-ой, да брось ты, – принялся фыркать он, – мы уже трахались сто раз…       Ему удалось попасть в мою больную точку. Я разозлился.       – Извини, ты сказал «сто раз»? Я раз пять от силы вспоминаю.       – Ну раз десять было точно…       – У тебя с математикой проблемы.       – А у тебя с памятью.       Как хорошо, что все приятные вещи в жизни – вот такие вот, как этот разговор, например – всегда заканчиваются довольно быстро. Ни один из нас не нашел больше ничего язвительного и обидного, что можно было бы ввернуть, поэтому мы просто замолчали. Лэнс – само великодушие – даже подвинулся, и я почувствовал, как уровень моего комфорта возрос в несколько раз.       Еще мы немного целовались, но как-то без особого энтузиазма. Наверное, оба были не в настроении. Через минут пять Лэнсу окончательно надоело, он отодвинулся и спросил, с чего это у меня сегодня губы такие сладкие. Без понятия, ответил я, но он не отставал, выпрашивая у меня все подробности того, что я ел на ужин.       – То же, что и ты, тупица.       – Да нет, – Лэнс принюхался. – По запаху как сливочная карамель. И по вкусу. Теперь ты       будешь у меня карамелькой…       – Забудь об этом!       – Ну не сердись, моя сладкая карамельная ириска.       Вот ведь прицепился. Если пару минут назад я всерьез задумывался о том, чтобы заняться с ним этим, то после очередной порции его чуши мне совсем перехотелось.       Лэнс отвернулся лицом к стене, накрылся одеялом по самые уши и принялся бормотать что-то вроде: «Кит – сладкая-сладкая карамелька. Прости, не могу с тобой целоваться, а то все слипнется ко всем чертям…» Ну понятно, решил разозлить меня по-крупному. Я несколько раз врезал ему локтем, и только тогда он заткнулся. А еще через пару минут заснул – так внезапно, как под огромной дозой снотворного. Только и слышно было, как он сопит мне в подушку.       Я лежал и смотрел ему в спину, а потом обнял его, прижавшись к нему всем телом, в попытке позаимствовать у него немного его глупых, беззаботных и солнечных снов.       Потому что чувствовал, что разучился создавать свои собственные.       Я долго думал о доме в пустыне. Пытался визуализировать его, чтобы вызвать те чувства, которые у меня с ним были связаны, но ничего так и не получилось. Почему все так одержимы Землей?       Еще несколько дней мне хватило для того, чтобы понять: единственное, что я чувствую при воспоминании о Земле – это пустота. Не в плохом смысле. Пустота не обязательно должна равняться одиночеству. Но мне от нее все равно стало не по себе.       Мне хотелось поговорить об этом с Широ, но я не знал, как мне найти для этого время, да и вообще… В последние дни они с Аллурой постоянно вместе, а я не большой любитель этих «упс-я-не-хотел-вам-мешать»-моментов. Вчера мне наконец-таки удалось застать его одного, и мы говорили в столовой несколько часов подряд.       Мне легко разговаривать с Широ, хотя я не всегда понимаю его. И наши мнения не обязательно сходятся, но это не так раздражает, как с тем же Лэнсом… С Широ все всегда очень естественно, и я готов слушать его и соглашаться. Готов идти на компромисс.       Широ несколько раз упомянул об «эмоциональной опустошенности». Это слово меня заворожило. Вот оно что!       – Эмоциональная опустошенность?       – Да, мне кажется, ты чувствуешь именно ее, Кит. Ты думаешь, что был частью чего-то большего, а теперь все изменилось, и то, к чему ты принадлежал, распалось на крошечные кусочки. Но это не так.       Я подпер подбородок ладонями. Могу слушать Широ целую вечность…       – Может, тебе стоит попытаться придать своим чувствам форму? Тогда ты сможешь лучше разобраться, лучше понять их…       – Как мне это сделать?       Люблю, когда Широ мне что-то объясняет. Мне нравится, когда он серьезный, сосредоточенный и чуткий одновременно. В этот момент мне кажется, что его окружает какая-то особенная теплая аура, и она меня очень успокаивает.       Все закончилось тем, что Широ предложил мне изложить свои чувства на бумаге. Написать письмо. Но кому?       Он улыбнулся и сказал: «А вот это, Кит, реши, пожалуйста, сам…» Он был прав, конечно, но в этот момент мне так захотелось – так страшно захотелось – чтобы он просто заглянул мне в голову и все решил за меня. Как раньше.       Широ дал мне непосильную задачу. Я еще ни разу в жизни не писал никому писем, да и зачем? Если решить все совсем просто, я мог бы написать письмо ему, но с другой стороны – тем, с кем и без того можно поговорить, писем не пишут. Или написать Пидж? Но она сейчас с Мэттом. Не хочу, чтобы он читал…       Я решил, что напишу моей матери. У меня к ней накопилось парочка вопросов, вроде того, например, почему она бросила меня. Неужели я был таким ужасным сыном? Может быть, потому что внешность у меня, как у человека, и я был совсем не похож на галру… Или ей просто было все равно? Все равно, с кем я вырасту, каким будет мое первое слово, буду ли я успевать в школе и как будут звать моих друзей…       С детьми так не поступают.       Я сидел над пустым листом альтеанской бумаги – коричневой, как карамелизированный попкорн – весь проклятый вечер и не написал ни строчки. Мои чувства не хотят приобретать форму, они бесформенные. Лэнс называет меня «эмоциональным инвалидом» и, по всей видимости, он прав.       Боже, я просидел перед пустым листком бумаги весь вечер, и единственное, чего я добился, было признание правоты Лэнса. У меня бывали времена и получше.       Но нужно сосредоточиться. Если письмо у меня не выходит, то, может, просто стоит попытаться написать что-нибудь другое? Я вышел наружу и побродил по коридорам. Уже было поздно (по относительной системе времени Пидж), и все разошлись по своим комнатам. Когда в коридорах никого нет, замок напоминает обитель призраков. Неудивительно – ведь все альтеанцы, не считая Аллуры и Корана, мертвы. Я попытался отыскать наш тайный бассейн, но его нигде не оказалось. Опять эта пустота…       Моя короткая прогулка по коридорам, если честно, не подняла настроения, но зато у меня появилась неплохая идея. Почему бы не попробовать записать пару своих воспоминаний? Потом я могу дать их почитать Широ. И Лэнсу… если он, конечно, захочет. Записанные на коричневой альтеанской бумаге воспоминания больше не будут такими эфемерными и прозрачными, они обретут новую форму и новый смысл.       Тогда, во время тех тайных вылазок к бассейну с водой цвета разбавленного клубничного сиропа, мы были еще детьми. Сейчас я имею в виду под «нами» только нас четверых – Лэнса, Ханка, Пидж и себя. Мы все примерно одинакового возраста, не считая Пидж, которая на порядок младше, но у девушек – я слышал от Широ – все происходит совсем по-другому. На тот момент, когда мы в чем мать родила дрейфовали на поверхности отливающей розовым воды, как морские звезды, в головах у нас не было ни одной неприличной мысли. Наше сознание было не только открытым для других, но и необыкновенно чистым, будто свежепобеленные комнаты пустого дома. К тому времени ни один из нас еще ни разу не занимался этим. Лэнс пытался прихвастнуть, что он уже не раз заходил куда дальше обычных поцелуев, но никто, включая меня, ему не верил. Сильно ли мы изменились с тех пор? Давайте я расскажу.       Мне бы не хотелось начинать с Лэнса, но придется, потому что он был самым первым. Первым из нас, плавающих в клубничном сиропе, чье сознание перестало быть кристально-чистым, потому что другие – интимные, взрослые – впечатления замутнили его. Его тело изменилось раньше всех – он все еще был таким же худым и долговязым, но подростковая угловатость куда-то исчезла, а плечи и грудная клетка будто бы стали немного шире, сильнее. Он вдруг начал источать вокруг себя феромоны, где бы ни находился. И если даже я заметил это, то инопланетные особи женского пола и подавно.       Помню, как в один из вечеров, когда я зашел в столовую за соком, Лэнс и Ханк валялись на диване и бурно обсуждали девушек.       – Понимаешь, старик, – вздохнул Лэнс, – девушки с Земли все равно самые красивые… Не могу объяснить, почему меня больше всего тянет к ним. Генетика? Ну или, по крайней мере, они должны выглядеть по-земному… Полукровки какие-нибудь… Вот как Кит, например.       Извлекая сок из холодильной камеры, я насторожился.       – Даже если Кит с первого взгляда выглядит, как человек, кто знает, что там с его телом происходит, – это был уже Ханк. Я не выдержал.       – Ничего с ним не происходит! У меня человеческое тело.       Лэнс с Ханком переглянулись. Эти их переглядывания смутили меня еще больше.       – В одежде да, – наконец выдал Лэнс, – но кто знает, что там под ней…       – Вы оба уже миллион раз видели меня голым!       Мои щеки пылали. Хуже темы для разговора нельзя было придумать. Особенно если вспомнить, что тогда – в самом начале наших вылазок к бассейну – я стеснялся раздеваться перед всеми. Даже плавки только под водой снимал, пока Лэнс не подкрался ко мне однажды и не стянул их вниз одним движением. После этого я перестал стесняться – все равно остальные уже все видели…       Как вы понимаете, мне не хотелось углубляться в эту тему.       Лэнс наморщил лоб.       – Да это давно было. Я уже ничего не помню. Может, покажешь еще раз? Что тебе стоит…       Я запустил начатый пакет с соком в него, но он каким-то образом смог увернуться. Вот такой вот Лэнс.       Результатом его полового созревания было то, что в один прекрасный момент он принялся бегать на свидания, будто легкомысленная девица, у которой от обилия ухажеров ветер в голове свистит. Иногда даже наши миссии из-за этого срывал… На каждой планете у него была новая пассия. И благодаря тому, что многие инопланетные расы двуполые, наш Лэнс познал прелести нетрадиционного секса очень-очень рано.       Ханк – прямо его настоящая противоположность. Когда он познакомился с этой инопланетянкой – Шейн или Шей, до сих пор не могу запомнить ее имя – нам всем стало ясно: пропал парень. Даже Лэнс над ним практически не подшучивал из-за этого – словно понимал своим недоразвитым мозгом, что все серьезно. Через какое-то время они начали встречаться и до сих пор вместе – рассказывать тут особенно нечего, кроме того, что она собралась навестить его, когда он вернется на Землю. Ханк счастлив по уши.       Что касается Пидж – я всегда думал, что она немного асексуальна. Причем это была ее положительная сторона, потому что мне было приятно осознавать, что в этом замке остался хоть кто-нибудь, у кого гормоны не заменили серое вещество в голове. Пидж была тогда для меня единственным человеком, с которым можно было нормально общаться, избегая больной для меня темы – у Лэнса в голове были только все эти его свидания и секс, а Ханк сделал из своей инопланетной подружки практически культ – такой незыблемый, что к нему было даже страшно подступиться. Но Пидж уже довольно скоро умудрилась опровергнуть мое представление о ней, влюбившись в неизвестно откуда взявшегося в космосе землянина, он был старше ее на два года и – как бы это ни было стыдно – настоящей копией ее брата. Лэнс называл его исключительно «Мэтт-2» и вообще не слишком жаловал. Я только потом понял, что Лэнс собственник и просто немного ревновал. Но чтобы дойти до этого, мне понадобилось время.       Мэтт-2 и Пидж расстались около года назад, но сейчас – как я уже упоминал раньше – она проводит много времени со своим братом, так что, наверное… ничего не изменилось? Лэнс прокомментировал это примерно так: «Все-таки оригинальная версия всегда лучше…» У него дурной юмор.       Вероятно, мне стоит рассказать и о себе, ведь так? Хотя говорить тут почти не о чем. Я лишился девственности с Лэнсом – из нас, троих парней, самый последний. Однажды мы вдруг начали целовать друг друга, и я даже не помню, была ли на это какая-то причина. Но, если уж говорить начистоту, мне было девятнадцать – и я был готов переспать даже с говорящим инопланетным растением, если бы оно обратило на меня внимание.       В любом случае… Мы безо всякой причины начали целоваться. Лэнс очень хорошо целуется. У него настоящий талант. Возможно, тут дело в опытности, или у него это в крови, все-таки он кубинец. Я же наполовину галра, и у меня с этим как-то не задалось, но Лэнс тогда не жаловался. Думаю, ему было все равно – чтобы дойти до оргазма, он вообще трахает все, что движется… Даже не так: все, что движется и не движется, лишь бы удовольствие получить. Когда мы целовались в первый раз, я не выдержал и спустил в штаны – минут через пятнадцать после того, как мы начали. Лэнс не расстроился, он только сказал что-то вроде: «Ну ты даешь, маллет. Тебе что, четырнадцать?», я тогда вообще ничего из себя выдавить не мог, и он закончил дело собственной рукой.       Лэнс лишил меня девственности так медленно и нежно, что я сначала даже не до конца осознал, что с нами произошло. Наш первый раз потом так часто прокручивался у меня в голове, что я до сих пор помню каждую деталь: как Лэнс громко дышал мне в ухо, как от него пахло и какой горячей была его кожа. А еще то, что он поначалу никак не мог в меня войти, но когда у него вышло, и я расслабился – было хорошо.       После секса Лэнс всегда очень сентиментальный. Ему хочется целоваться, обниматься, ласкаться и лежать в кровати голыми, притершись друг к дружке, и часами болтать о какой-нибудь ерунде. Я всегда прогоняю его – мне хочется побыть одному.       Я вернулся к реальности, когда было уже совсем поздно. Ничего не записал – коричневый лист передо мной был все еще пуст. Но, может, это и к лучшему? Эти воспоминания – не то, что мне хотелось бы дать почитать Широ. Лучше записать что-нибудь веселое – хочу, чтобы он улыбался, когда читал, потому что люблю его улыбку.       Только что вспомнилось кое-что забавное. Буду записывать.       «Смешное воспоминание, связанное с Ханком.       Помимо культа Шей в жизни Ханка существует еще одна очень важная вещь, и эта вещь – еда. Мы все скучаем по обычным земным продуктам, ну там, по вредным шоколадным батончикам, чипсам, соленым орешкам, мармеладным мишкам и жвачкам-тянучкам… Лэнс любит все острое – «чем больше чили, тем лучше», я бы не отказался от меню XXL из «Бургер-Кинга», а Пидж втайне сходит с ума от арахисового масла. Широ однажды признался мне, что так хотел бы, чтобы у Аллуры была возможность попробовать его любимый ореховый латте. Но только с соевым молоком, добавил он тут же – у Широ легкая непереносимость лактозы, как и у меня.       В космосе есть все что угодно, но соевое молоко? В этом смысле прогресс здесь просто стоит на месте.       Ханк тоскует по земным продуктам больше всех нас. И дня не пройдет, чтобы он не вспомнил о чем-нибудь вкусненьком. И двух – чтобы он не сварганил нам что-нибудь, превратив то, что случайно попалось ему под руку, в произведение кулинарного искусства.       На одной из освобожденных планет нас поприветствовали торжественным приемом, на котором все пили странный напиток ярко-фиолетового цвета. Он был шипучим, как знакомая нам с Земли газировка, но на вкус таким же ядовитым, как и на цвет. Лэнс потом весь вечер отплевывался.       На следующее утро, когда я проснулся и вышел в столовую, Широ, Лэнс, Пидж и Ханк сидели на диване и – у меня тогда спросонья чуть глаза на лоб не вылезли – распивали ядовитую дрянь с таким удовольствием, будто бы их вкусовые рецепторы разом сошли с ума. Я стоял на пороге, выпучив глаза, и смотрел на них, пока Ханк не встал со своего места, не подошел ко мне и не протянул мне с доверительным выражением стакан, полный шипучей фиолетовой мерзости.       – Прежде чем ты что-то скажешь, просто попробуй.       Я подчинился – остальные пожирали меня глазами. Газировка обожгла небо и язык, но когда первые капли жидкости заструились по моему пищеводу, я почувствовал себя на небесах. Старая добрая Кока-кола! Причем не диетическая, а настоящая – характерно сладковатая, заряженная гормонами счастья, словно кто-то неожиданно зашвырнул меня обратно в детство. Я выпил стакан почти залпом.       – Как это понимать?       Ханк таинственно ухмылялся.       – Ну, пришлось кое-что подправить…       – Что ты сделал?!       – Добавил туда сахара.       Я смотрел на него с отвисшей от изумления челюстью, остальные с выражением нескрываемого блаженства на лицах пили фиолетовую Кока-колу из нелепых альтеанских бокалов с тоненькими ножками, а Ханк только пожал плечами и заметил негромко: «Удивительно, правда? Стоит добавить в любую инопланетную бодягу сахарку – и вот что получается. Аллура с Кораном будут любить это…»       Я не мог с ним не согласиться. Вот такой вот Ханк. Он настоящая находка.»