Музыка к главе: Jinco — Tokyo Обязательно к прослушиванию Спасибо, что были со мной
Хосок на церемонию захоронения не явился, что от него, впрочем, и ожидалось. Чонгук своих людей по периметру кладбища выставил, приказ взять живым, но всё впустую. Как и ожидалось. После ужина Хосок испарился вместе с Феликсом и признаков жизни не подавал. Это напрягало семью Ким, Чонгука… и Тэхена тоже. Одно лишь воспоминание о налитых желанием и ненавистью глазах, о сгорающей вишне и удушающем запахе дыма пробуждало в омеге все страхи, всё, что, казалось бы, улеглось. Хосок исчез, но память о нём жила внутри Тэхена, прочное место себе выбила, под кожу внутривенно забралась. Хосок жил внутри. Жил теперь и снаружи. Чонгук отпускает запястье омеги, притягивает ключицы, целует почти робко, пока Тэхен его по волосам гладит, пока сам понять пытается. Выходит откровенно плохо, никак совершенно. Потому что Чонгук говорит о своём брате. Тэхен же ничего такого о нём не знает. Тэхен представить не может, и представить боится, что думает Чонгук. В глазах альфы разлитая тьма чернильными кляксами воспоминания детства марает, опустошает все кладовые памяти, все выворачивает. Он вспоминает папу и его шрамы под меткой, редкие истерики среди ночи, дрожь, стоит Чонгуку заикнуться о младшем, о желании ещё одного ребёнка. Чонгук прокручивает каждую деталь, усмехается, каким слепым был. — Чонгук? Тэхен зовёт робко, носом тычется в щёку, за руку берёт, к себе прикладывает. Альфа смотрит пусто как-то, губы облизывает, отвечает на поцелуй, а после и вовсе отстраняется. — Я еду в больницу, — кидает сухо, не смотрит на омегу, строго перед собой только. — Мне нужно поговорить с Юнги-хеном. — Зачем? — Тэхен впервые за эти дни злится, сжимает кулаки, впивается ногтями в кожу. — Зачем ещё что-то узнавать? Кажется, тех слов вполне достаточно, если не мне, то тебе точно. — Заткнись, — сухо обрывает парня Чонгук, пока одевается и с охраной связывается. — Заткнись? — Тэхен давится возмущением, в нем негатив всплывает, огонь раздувает. — Нет, это ты помолчи, великий и ужасный альфа! — Омега с колен встаёт, простыней закрывается, ближе к Чонгуку шагает, упирается взглядом в подбородок, но голову упрямо выше задирает. — То, что ты меня пометил, тебе никаких прав не даёт! Ты не смеешь меня затыкать! Тэхен почти кричит, видит, как дёргается кадык Гука, но не замолкает. Ему молчать надоело, пусть он и слушается его по своему желанию, пусть он и доволен вполне меткой. — Забываешься, — шипит Чонгук, нависая сверху, — Тэхен. — Это в чём же?! Тэхен нарывается, откровенно провоцирует, отпускать не хочет, чувствует, что этот разговор с Юнги в альфе что-то обязательно надломит, что-то сломает, что его этим Чонгуком делает. Тэхен готов вцепиться в мужчину и не отпускать, лишь бы сохранить. Лишь бы сберечь… — Где твоё место. Тэхен как ошпаренный отходит, на полуслове осекается. Чонгук слова бросает, разворачивается и уходит, зло дверью хлопает, не видит, как оседает на пол омега, как сжимаются крепче пальцы на простыне, как ногти метку царапают, по цветам ведут, словно воздуха дать пытаются лёгким. Чонгук не видит, из квартиры выходит, на вопрос охраны, что делать с омегой, лишь рукой раздражённо машет. Едва руль не вырывает, через ночной город несётся к больнице. В голове набатом мысли стучат, о черепную коробку разбиваются, пеплом оседают где-то в сердце, горчат и в кровь въедаются. Брат. Брат. Брат-брат-брат… Чонгук вскрыть череп хочет, вытряхнуть всё из него, тишину почувствовать. Весь его мир, устойчивый до этого, монолитный, где целей много, но главная одна, где многое выполнено и столь же многое задумано, его мир сыпется. Подобно песчаному замку на побережье, его волнами слизывает, назад в океан забирает, подобное к подобному, кровь к крови возвращает. Тьма разрезается полосками света, в которые сливаются высотки и фонари, но альфе этот свет разогнать мрак не помогает. Чонгук дышит редко, со свистом воздух выпускает, несётся по улицам всё быстрее, быстрее желает. Чон Хосок перед глазами, улыбка его приторная, замашки дикие, двуличность и скрытые за маской лица. Хосок менял их по своему желанию, тасовал карты образов, манипулировал и под себя подстраивал. Игра безупречная, чистая, без единой помарки. Чон тянет воздух, чуть не задыхается. Салон пропитан карамелью — Чонгук только сейчас замечает, стоило о брате подумать. Вместе с Хосоком неразрывным образом Тэхен идёт. Его Тэхен, ломкий, трепетный, сколотый во многих местах, живой и настоящий. Тот Тэхен, которого Чонгук оставил, которого не пожелал с собой брать. Альфа встаёт на светофоре, сам же думает о Хосоке, о Тэхене, о своих чувствах, пусть он уверен, что то - лишь собственничество, желание подчинить и присвоить. Чонгук сам себе усмехается, головой качает, пока рык чудовища слушает. Зверь беснуется и всё вдолбить альфе пытается, что тот глуп непроходимо, если очевидное отрицает. Любовь… «Я тебя не люблю»… Желание, страсть и нежность. Все в Чонгуке мешается, сверху цементом заливается, шлифуется. Чон почти зеркало видит, своё отражение: как дракон чешуей блестит, как скалится и змеевидным телом ведёт. Чон видит, как капли с неба срываются, как о стекло бьются и трещины по нему пускают. То капли яда или кислоты — не важно, на самом деле. Потому что с родной руки срываются, потому что дом самый близкий почти разрушают. Те капли — Хосок. Та рука — Юнги. Чонгук вживую видит, как тонкие пальцы омеги сжимают флакон, как крошится тонкая оболочка, как алая жидкость, что кровь больше, на его мир проливается. Все этим пятнается, все заливает, и Чонгук видит, как края яда к той части отражения подбирается, где Тэхен и абсолютно без масок. Чонгук замечает краем глаза зелёный, снова на скорость срывается, выжимает едва ли не максимум. Он сам парами яда задыхается, по нему ступает, растворяется капля за каплей, но упрямо идёт в самый центр, где осколки флакона, где след от руки. Чонгуку нужно знать. Почему? Как давно Юнги знал, почему только сейчас сказал, почему решил вывалить всё именно так, именно в этот момент. У Чонгука вопросов тьма и желание ответов зашкаливает. Ровно настолько, насколько он не желает Хосока видеть. Эфемерный брат, оказавшийся врагом, тем, кого изничтожить следует, стереть с лица земли, избавиться, как от нарыва, от опухоли. Хосок — болезнь, что с каждым днём всё больше прогрессирует, что разрастается подобно плющу. Тот обвил собой всё, обвил каждого, ядом своим дышать заставляет, корни пускает. Уже пустил. Распустившиеся цветы аконита на запястье, тихая задумчивость в глазах Тэхена, неуверенность, смирение. Чонгук видел это, видел, что Хоуп в Тэхёне живёт, пусть не буквально, но зацепился прочно, не отпускает. Это бесит, это на дикую ярость выводит, это заставляет сглатывать комы злости и лишь думать, выстраивать схемы, где неизвестная одна теперь, где каждый коэффициент знаком, где всё в итоге к нулю сводится. Только ноль в данном случае это не конец, но точка отсчёта. Ноль теперь не Хосок, но Тэхен. Тормозит у больницы, когда телефон оживает. Чонгук мобильник назад отбрасывает, вспыхнувший экран игнорирует. Идёт мимо людей Кимов, те кивают уважительно, пропускают. Чонгук на ступеньках замирает, знакомую фигуру замечает. Парень тонкие струи дыма в ночной воздух пускает, заглатывает холодный воздух, смотрит в укрытое тучами небо. Возможно, пойдет снег, Чонгук не уверен, но точно знает, что в одной рубашке холодно. И не то, чтобы он о его здоровье пекся, но заставляет что-то куртку стащить и на плечи омеге накинуть. Чимин улыбается уголками губ, фильтр выпускает, сглатывает. — Спасибо. Чонгук лишь макушки касается мимолётно, в здание проходит. Война? Вражда? Ненависть? Разрушенное до основания и построенное заново. Его жизнь, та, что пошла прахом из-за Тэхена и Чимина. Чонгук на самом деле хотел бы сам спасибо сказать. За что, точно не скажет, но благодарен. Персонал больницы устало взглядами водит по многочисленной охране, и Чонгук усмехается, живой туннель видит. Люди клана берегут его глав, пусть и Намджун сейчас за решеткой. Что странно вообще-то, босс никогда не задерживался в таких местах. Но не об этом Чонгук думает. Он мимо палаты Джина и Чимина проходит, внутрь заглядывает. Ким дышит уже легче, и явно в сознание приходил, иначе бы Чимин все также ночевал у его постели. Каждый раз Чонгук находил его в одной позе и на одном месте. И если не это преданность, то Чонгук не знает, тогда — что. Чимин не отходил, буквально поселился у головы своего альфы, говорил с ним о чем-то шёпотом, ронял слезы на тёплые ладони, иногда пел. Чонгук действительно не испытывает к омеге прежней неприязни. Нечего уже испытывать. Проходит мимо, к следующей палате следует, ожидает всякого. Юнги сидит на подоконнике, иероглифы на запотевшем стекле выводит. Те кривые немного и каплями вниз скатываются, разрушаются. В палате темно, и стоит Чонгуку дверь закрыть, как и вовсе в тёмно-синий полумрак погружается, тени ветвей по стенам и лицу Юнги. Тот кривит губы, глаза прикрывает, голову откидывает назад. — Ты долго шёл, — голос уставший, сухой и надтреснутый, Юнги давно таким не был. Отсутствие Намджуна бьёт по омеге тысячекратно, выламывает душу, тонкие стебли рассекает. Цветущий последние годы Юнги медленно увядает, крошится от недостатка собственного света. Чонгуку жаль хёна, очень жаль. И всё же… — Я думал, — продолжает стоять, словно опасается, что стоит ему ближе подойти, как Юнги не выдержит. В этих сухих пальцах, глазах воспалённых, хриплом голосе и запахе дыма Чонгук не Юнги видит. Шуга. Тот, кого Монстр так упорно менял, вернулся быстро, занял освободившееся место. Чонгуку бы помочь, но нечем, он видит от Юнги лишь остов, но не бежит на помощь. Не теперь. — Как давно? Шуга кивает чему-то своему, щёлкает зажигалкой перед лицом, смотрит завороженно на язычок пламени, что танцует тоже один, что умирает медленно, с тихим шипом газа из маленького баллончика. Подносит к стеклу, и Чонгук видит, как на том проступают сотни слов, сотни отпечатков пальцев омеги, который все дни у окна проводит, который ждёт и с каждым днём всё больше на источающийся огонь похож. Слов много, от верха и до низа, смазанные, стёртые, чёткие. К ним новые добавляются. Омега их ладонью стирает, хмыкает, когда те от тепла разводами проступают. — Давно. Молчит и не играет, Чонгук понимает. Тому тяжело из себя звуки давить, тяжело признаваться. Но опять же — плевать. — Кто ещё знал? От чего-то важно очень, от чего-то безразлично. Но знать обязательно, того, кто предал, к кому спиной не поворачиваться. Того, кому верил безгранично и всё отдал бы. Чонгук ждёт, терпеливо, не давит, но Юнги и не дрожит, не считается с ним сейчас. — Кто знал? Хм… — вроде насмешливо, но лавины внутри сходят, вроде легко слова слетают, но бетонными плитами ложатся, вроде правда, но насквозь, не щадя. — Все. Все мы знали. Для Чонгука кислород заканчивается, его резко не хватает, и он понимать начинает, что за взгляды и обрывки фраз были в его присутствии, что за шепотки между Кимами, отведенный взгляд Юнги, ярость Джина. Чонгук понимает теперь и на шаг отступает, останавливается, потому что иначе упадёт. Чувствует это, слабость не сиюминутную, но крепко в него впившуюся. Чонгук отходит, взгляд Юнги ловит на себе. Омега задумчиво его рассматривает, зажигалкой щёлкает, гасит огонь, погружая их обоих в тишину и тьму. Даёт несколько мгновений на передышку. — Уйдёшь. Не вопрос — констатация факта. Юнги понимает прекрасно, что уйдёт. Если не навсегда, то надолго. Пока не улягутся бури в чужой душе, пока не придёт смирение. Пока он не остынет. Или не перегорит. Чонгук не тот уже, у него сердце полыхает через раз, и пульс сбивается. Юнги это по отблескам в глазах видит, чувствует в воздухе, холод кожей ощущает. Чонгук рвёт всё сухо, тихим щелчком двери. Уходит. Юнги в колени снова утыкается. Зажигалкой щёлкает. На огонёк смотрит. — Я жду, — обещает.***
Отравляет. Каждый выдох, каждое движение, каждый звук. Вытягивает все силы и всю выдержку. Оставляет с песком вместо позвоночника, что рассыпается. Тело предаёт, как и всё вокруг. Как и всё вокруг окрашивается красным. Тот же цвет внутри. Тот же снаружи… Чонгук застывает на пороге палаты Джина, когда слышит выстрелы с улицы и вой сигнализации своей машины. Красное, да? Вокруг красное, оно с ночью мешается, иссиня-черный добавляет, снежной пылью посыпает. Красное. Оно снаружи во всех оттенках и запахах. Красное на асфальте и охране. Красное на ступенях. Красное на куртке альфы. Красное на Чимине, которого нет.***
Размеренный ход стрелок. Тишина. Вакуум, если можно так сказать. Пустота. Тэхен беспомощно озирается, смотрит на тёмные стены, что давят угрожающе, нависают. Так и сидят впятером, — он и стены, — общаются, Тэхен с ними мыслями делится, открывается. Говорит без утайки обо всем, знает, что в этих стенах всё и останется. Изливается весь, не жалеет шёпота, кричать не в силах. Не жалеет ладоней, пока холод бетона бьёт, не жалеет себя, до конца разрушая. Тэхен встаёт медленно очень, слышит звон тишины, медленно всю квартиру обходит. Ожидаемо никого. Знает наверняка, что за дверью несколько охранников, не более. Кому он нужен? Хосок скрывается и сюда не сунется, Тэхен знает. Знает и то, что один совершенно остался. Что сорвавшийся с цепей Чонгук исчез стремительно, его бросил. Бросил ли? Бросил. Как и предполагалось. Бросил, на место его указав. Легко свергнул с небес своей зимы в раскалённый ад Тэхена. Только тот не плавит, а острыми камнями в спину впивается, заново полосует, только отросшие и уже сломанные остовы крыльев ранит. Тэхен лежит недолго на углях и пепле, позволяет золоту по щекам скатиться парой капель, после же поднимается. Встаёт медленно, тяжело и еле отрывается от земли, плечами ведёт и вновь голову вверх поднимает, в далёкую голубую высь, где черная точка парит. Тэхен смотрит на него с пару секунд и снова на пепел возвращается. Идёт. Идёт через камни и огонь, сквозь острые выбоины и грубые останки таких же, как он. Тэхен спотыкается, поднимается и дальше идёт. Что же, то было ожившей на мгновение мечтой. Мечтам свойственно заканчиваться. В мире Тэхена уж точно. Он ведь права на это не имел, думать не мог, что получится, что открыться и не обжечься можно. Он ведь столько блоков поставил, столько масок нацепил, столько игр провёл, лабиринт к своему сердцу построил. Он столько сделал, чтобы власть чужого выбора его не ранила, то хрупкое, что в нем осталось, не затронула. Чтобы остаться где-то внутри самим собой. Тэхен ведь старался, всех отторгал, отталкивал. Не желал этого. Нет Видимо, у Судьбы шутки своеобразные, нестандартные. Она как дожидалась партии подходящей, карты тасовала. Три случайных в одну сторону, остальные веером разложила. Первую потянула: случай презабавный. Омега избалован ужасно, сплошная грязь под ликом золота, такое темное и низкое порочное пятно. Интересно ведь. Вторая острыми краями пальцы режет, себя окропляет красным. С неё алый стрелок, сумасшедший наездник смотрит, в наряде шута, но с коллекцией масок. Хосок пришёл не случайно, его первый веер карт вытолкнул, в жизнь Тэхена занёс, всю позолоту соскреб, всё обнажил. У первой карты края почернели, и сама она дороговизну утратила. Ворох карт долго на столе пылился, руки Судьбы над третьей замирали, все в ход не пускали. Наконец её добавляют к первым двум. И тут смешно становится. Чонгук. Его карта с Тэхеном повязана, такой связью, что нагар с черной карты Тэхена слетает, снова золотом покрывается. Судьбе забавно наблюдать, как двое одно делят, как один ничего не желает, но тайно об одном мыслит. Усмехается. Раскидывает снова, но всё так же ложится, все до единой карты выстраиваются. И то уже забавно. Судьба руки убирает, даёт картам выбрать самим. За происходящим наблюдает. Тэхен и сам наблюдает, пока одевается. Следит за цветами, что в дань настроения омеги, вянут, бутоны скрывают. Метка зудит немного, чешется и раздражает. Тэхен игнорирует. Он на этот рисунок смотреть не может, без напоминаний обойдется, без свидетельства своей самой огромной глупости. Тэхен толстовку плотнее затягивает, едва не душит себя завязками, как в ногу тычется что-то мягкое. Котёнок мурчит и об щиколотку трётся, ласки просит. Тэхен замирает в раздумьях. Подарок Чонгука на свадьбу. Ирония ведь, не иначе. Черный кот. К несчастью ли? Тэ плевать. Он животное подбирает, в спальню несёт, гладит осторожно. — Прости, — шепчет, запирая дверь. Омега ищет документы и деньги, когда в квартиру входит охрана. Знакомый Марко напряжён и с недоверием парня осматривает. — Вы куда-то собирались? Тэхен жмёт плечами, продолжает искать и на сумку свою натыкается, задумывается. — А что? Нельзя? Голос привычно надменный возвращается легко, так же, как и Тэхен высокомерно выгибается, вешает сумку на плечо, незаметно запихивая туда найденные деньги. Смеряет Марко взглядом, мимо проходит. — Хозяин приказал отвезти вас в больницу. — Сдать решил? — фыркает Тэхен, пока украшения на полке перебирает, пока кольцо стащить с пальца пытается. Не выходит, и омега только бесится. — Чтобы обеспечить вашу безопасность. Вещи можете не брать. — И с чего такая срочность? — Тэхен старательно делает вид, что всё в порядке, что он просто от Марко по квартире ходит, а вовсе не собирает необходимое. Останавливается и чувствует, как сердце ухает от следующих слов альфы: — Господин Ким Чимин в результате стычки с людьми Тигра был похищен. Хозяин приказал доставить вас в безопасное место. На сборы приказа не было. Пойдемте к машине. Тэхен дальше первого предложения не слышит, его по новой прокручивает, дублирует в сотни копий, пока те не заполоняют мысли. — Как похищен? Выходит сухо настолько, что Тэхен едва языком ворочает, тот внезапно тяжёлый и прилипает к нёбу. — У меня нет времени вам всё объяснять. Пойдёмте. Марко дожидается, когда Тэхен подойдёт ближе, за локоть его цепляет и к машине ведёт. Тэхен выбирает сесть сзади, сумку сжимает, в упор в затылок альфы смотрит. Его сопровождает только Марко, и даже это Тэхену кажется насмешкой. Забрал, как же. Все внутри ядом истекает на пополам с ужасом. Тэхен почти седеет, представляя Чимина в руках Хосока. Покрывается испариной, ком глотает, весь будто съеживается, но спрашивает, заранее уверенный в ответе. — Где Чонгук? Альфа молчит некоторое время и этим только сильнее до истерии доводит. Тэхен повторяет громче, и голос его где-то у вершины интонации надламывается. — Где Чонгук?! Он в больнице? Охранник выдыхает, но мотает головой, понимая, что выдаёт информацию, которую не следует. — Хозяин поехал в резиденцию Тигра. Тэхен стынет от ужаса снова, пытается картинки в голове отключить, на пейзажи за окном переключиться. Но на улицах ночь властвует, и Тэхен снова и снова на своё отражение натыкается. Тянет ворот кофты, воздуха даёт, метки касается. Выходит обжигающе больно, но не это настораживает. — Клан Чон пал, — шепчет Тэхен. — Он не может там находиться. Марко жмёт плечами, пока перестраивается, и небрежно роняет нужную информацию: — Хозяину позвонили и донесли, что его бывшего омегу сегодня видели там. Удивительно, конечно, что господин решил ехать сам, почти без охраны. Если учесть, что господина Чимина он недолюбливает… Тэхен не слышит снова. В голове набатом «решил ехать сам» и «бывший омега». Не ревность, но злость выбивает руль у здравомыслия, и Тэхен решает, что в последний раз выскажет этому уроду всё, что копил это время. За всю боль, за все страдания и насилие. Если Чонгук медлил до этого, то сейчас Тэхен решает с этим покончить. Омега сквозь сумку сжимает стилет, дожидается, когда они приедут к больнице, вместе с Марко выходит. Альфа оставляет ключи в зажигании, чтобы после уехать к хозяину. Тэхен показательно охает: — Я забыл сумку, — и после кивка возвращается к машине. Марко поворачивается на скрип шин по асфальту, успевает увидеть полосы, да свет фар. Матерится, понимая, что его рация, как и мобильный остались в машине. На поиски замены уходит слишком много времени, альфа понимает, что-то упущено. Альфа задирает голову, смотрит на ночное небо, представляет, что с ним сделает за эту оплошность Чонгук и прощается с жизнью. На верхнем этаже больницы замечает вспыхивающий и гаснущий огонёк. Тот почему-то ассоциируется с уехавшим Тэхеном. Омега каждый раз воскресает и упрямо идёт вперёд. И пусть никто этого не видит, но страх в золотых глазах Марко заметил отчётливо. От того ли он оставил ключи… кто знает.***
У Чимина ужасно ноет затылок и боль колючая волнами расходится. Глаза открывает с трудом, чтобы тут же на плотную повязку наткнуться. Темнота его не пугает, как и то, что он связан и на холодном полу лежит. Кисти затекли от неудобного положения за спиной, и всё тело дрожью прошивает от гуляющего ветра. Что же, от воспаления лёгких умереть такое себе удовольствие, решает Чимин, хмыкая. Жалеет об этом почти сразу. По челюсти неслабо бьют подошвой, и омега шипит от боли, ловит следующий удар в живот и скрючивается. — Очнулся, — слышит знакомый голос и проскользнувшего страха сдержать не может, дернувшись в сторону. — Куда это ты? Феликс хватает омегу за край кофты, тянет назад, заставляя лечь на спину, придавив руки. Чимин шипит, пнуть пытается, даже кусает парня за пальцы, за что тут же расплачивается. Сплевывает кровь и совсем не боится от чего-то: — Трус. За волосы больно тянут и тащат куда-то, Чимин только брыкаться пытается, но Феликс от чего-то явно сильнее. Или то напряжение сказалось на Чимине, что он не может вырваться из его хватки. В любом случае, волокут его недолго, но больно, в конце снова кидая на пол. — Пришёл в себя, — кидает кому-то Феликс, и Чимин принюхивается, разбирая запахи на составляющие. Обоняние сразу же забивается дымом, прогорклым, душащим, отвратительным, что в смеси с ванилью даёт ужасный аромат. Чимин кривится, и это не остаётся незамеченным. Шорох шагов, и уже Хосок за волосы тянет, повязку срывает: — Малышу что-то не нравится? Чимин от отвращения цепенеет. У Хосока вид маньяка, что устал уже выжидать жертву. В альфе едва ли теплится желание жить, замешанное на наваждении и ненависти. Последние искры высекает с явным трудом, огня же все равно не хватает, даже на глаза. Взгляд мутный, и белок глаз в красном из-за лопнувших капилляров. Глубокие тени и всё тот же оскал. Хосок теперь больше похож на чудовище, чем на человека. — Воняешь, — обыденно тянет Чимин и нового удара ждёт, но Хосок лишь смеётся и пальцы разжимает. Чимин от удара об пол разбивает подбородок и едва язык не прикусывает. — Смелый такой, — Хосок отходит, Чимин видит краем глаза сидящего на лестнице Феликса, что мрачно сверлит его взглядом и держит в руках камеру. — Надо было и тебя забрать, малыш, в довесок к Тэхену. Было бы весело… Чимин прикрывает глаза, вспоминая. Заранее продуманная отцом игра и смешавший все карты Джин. Чимин почти плачет от благодарности, что не он тогда достался Хосоку. Не он, но Тэ. Не он, но почему здесь сейчас именно он? — Знаешь, малыш, — голос Хосока где-то сзади, Чимин напрягает слух. — У нас не так много времени, чтобы болтать. Я любезно пригласил тебя на съёмки. Окажи мне честь: стань лучшим в этой картине. Его вновь хватают за шкирку, в этот раз на стул почти кидают, Чимин почти падает, но держится на коленях, с трудом балансируя. — Странный у тебя вид мести, — тянет омега, догадывается о чём-то и тут же озвучивает. У него не так много времени, чтобы играть в угадайку. — Или это не из-за того, что до Тэхена и Юнги ты добраться не смог? Мстишь Джину? И тем двум? — Умненький, Феликс, смотри, — Хосок тянется погладить Чимина по голове, но тот уклоняется, опасно накреняясь над полом. Хосок все равно ловит парня и треплет по голове, почему-то нежно, почему-то потерянно. — Такой умный, а так легко попался. Как там Джин? Уже сдох? Хосок меняет интонации и настроение неожиданно. Вот он ласково гладил чужие волосы, а вот сжимает в кулак и бьёт под дых, шипя последние слова на ухо. Чимин стонет от боли, видит, как направил на него камеру Феликс. Хосок отходит, круг наворачивает, снова заговаривает. — Так вот, о времени. У нас его маловато, конечно, но на небольшое кино хватит. Наверное, ты хочешь знать, почему ты? Конечно, ты же сам это озвучил. Извини, я не заметил сразу, — Хосок заговаривается, Чимин чувствует охватывающее альфу безумие, страсть к насилию, любовь к жестокости. — Месть? Может быть, очень даже. Но, знаешь, не месть. Моё золото очень тебя любит, Чимми, — Хосок снова замирает напротив, — Тэтэ очень тебя любит. А мне нужен он. Всё просто, ты же умненький, Чимин. Ты же понимаешь. Чимин понимает, принимая новый удар, падая на пол, разбивая колени. Понимает чужое безумие, чужие слетевшие тормоза. Чимин понимает, но до сих пор не плачет, не боится. Не за себя. Омега слишком отчётливо видел проступающую в глазах Чонгука жестокость, чтобы понять: Хосок Тэхена не коснется, не получит, не увидит. От того ли скрипит внутри, что сам он видел своего альфу сегодня в последний раз? Последний вечер рядом, и Чимину вполне хватает того, что Джин пришёл в себя, что выживет. Большего ему и не надо, большего он и не получит. Подставляет щёку под удар ботинка и первые слезинки размазывает по полу. Если это его последние минуты, то он будет думать о Джине. О своём альфе, муже, о том маленьком несбыточном счастье в несколько дней. Чимин понимает: от такого удара в живот не выживают. И даже рад, что сказать не успел. Одного его оплакивать легче. — Ну, чего ты затих? Давай, спой мне песню боли, кричи, я хочу, чтобы тебя услышали. Хосок вздергивает омегу на ноги, трясёт, снова бросает, уже к ногам Феликса. Тот камеру ближе наводит, безразлично снимает. Чимин его оглядывает надменно. Видит расползшихся бабочек, что чёрные совсем и полностью руки оплели. Видит дикую усталость и тоску, видит горечь и ненависть. Не может не добить: — Жалкая кукла… Получать по лицу больно, но не обидно, когда за правду. Чимин лишь улыбается. Отсчитывает секунды. Он вообще-то уверен, что никто не подорвется его искать, спасать или ещё что-то. Неадекватный Юнги заперся в палате, его навряд ли интересует судьба кого бы то не было, кроме Намджуна. Джин слишком слаб, а Чонгук… Чонгук никогда любовью к нему не отличался. Тэхен же… Тэхен не узнает. Не сразу, да и вообще, скорее всего, не узнает. Чимин чувствовал его течку, чувствовал его на Чонгуке, понимает, что тот не появится. Чонгук не позволит… Чимин вздрагивает от глухих выстрелов на периферии сознания и тяжело глаза открывает. Феликс с лёгким удивлением на двери смотрит, продолжает сжимать камеру и на Хосока поглядывает. — Это Чонгук, я знаю его запах. — В голосе сквозит тоска и откровенная ненависть, что в контрасте и дают новый цвет, опасный. Чимину бы узнать, почему Чонгук пришёл, если знает уже об общем предательстве, почему пришёл сюда, где сошедший с ума Хосок только этого и ждёт. — Надо же, — Хосок подхватывает Чимина и нож к его горлу приставляет, на двери смотрит. — Ящерица сама приползла. Прекрасно. На конце выходит шипение, что по вискам болью стреляет. Чимин старается не двигаться, старается не дышать даже. Размышляет только о том, что есть во всей его жизни какая-то ирония: был подарком Хосоку, как довесок к договору, оказался его же жертвой и приманкой для Тэ, сейчас напрямую столкнул двух Чонов. Двух братьев. Братьев… Чимин задерживает дыхание от осознания в тот самый момент, когда двери распахиваются и входит Чонгук. Альфа один и уже в крови, лениво почти осматривает помещение, кивает чему-то своему. — А ты быстро, — Хосок прижимает лезвие сильнее, пуская несколько капель красного по коже. — Неужели чужая сука тебе так важна? — Нет, — Чонгук ведёт плечами, скидывает пиджак, мимо Феликса смотрит на Хосока, по глазам Чимина читает понимание и отголоски благодарности, снова кивает. — Спешил к тебе, Хосок. Не представляешь, как трудно было тебя найти. И как легко ты облажался, похитив омегу Джина. Что тобой движет? Месть? Ненависть? Или он только приманка? По тому, как Хосок дёргается, Чонгук понимает, что угадал. Его изнутри печёт и разрывает. Он с жадностью сейчас в черты Хосока всматривается, папу ищет в этом безумном человеке. Находит. В складках на лбу и разрезе глаз, в аккуратном носу. Чонгук находит новые детали, и это полосует его сердце в маленькие лоскуты. — Ко мне? — Хосок смеётся, чуть опуская нож. Чимин напрягается, почувствовав ослабшее давление, слабо руками дёргает, ощущая, как ослабла веревка на запястьях, и что он может с усилием освободить руки. — Чем я заслужил такой визит? — Напал на мою семью, — чеканит Чонгук, осторожно подходя ближе. — Этого достаточно. — Хах, забавно. У тебя было столько возможностей меня убить, на том же ужине. Чего ты ждал, Гук? Нужной звезды? Хосок скалится, и все происходит в один момент. Чонгук стреляет, и Хосок разжимает ладонь с ножом, но толкает Чимина в сторону почему-то замершего при виде бывшего альфы Феликса. Чимин врезается в парня, сбивая с ног, и оба катятся по полу в борьбе за положение сверху. Борются, пока Феликс не прикладывает Чимина затылком об пол, от чего омега отключается. Феликс судорожно ищет нож, на Чонов оборачивается. Хосок рычит от боли в простреленном плече, сам пистолет сжимает, на Чонгука направляет. У Феликса от одного вида кровь стынет. Он понять не может, как сам Хосок ещё не заметил. Мужчины позы копируют, лица, даже ауры их совпадают. Феликса ведёт от концентрации ненависти на квадратный сантиметр, и он вклинивается между, едва ли не полосуя лезвием каждого. — Уйди, куколка, — шипит Хосок, отталкивая омегу. — Уйди, Феликс, — тянет Чонгук, — если в тебе что-то осталось от Феликса, конечно. Это режет и весь запал в омеге убивает. Тот смотрит на альф, пошатывается от окатившей его ненависти и на шаг отходит. — Я не могу, — хрипит, нож отбрасывает в сторону. — Не могу! — срывается, впиваясь пальцами в волосы. — Я не могу, не так, это неправильно! Истерит, тянет себя за волосы, правильно сказать хочет. Уже порывается, но Чонгук делает выпад, и Феликс рефлекторно бросается на него. Не дотягивается пары сантиметров, падает под чужим весом. Чимин седлает его сверху, верёвку через шею перекидывает, натягивает. Феликс вырывается, ногами сучит, пытается скинуть парня с себя. Тщетно. Чимин заученным с охоты движением верёвку сжимает, удерживает, как опасного зверя, спокойно душит, игнорируя сип и хрипы. Игнорируя мимолётный взгляд Чонгука и полностью равнодушного, сосредоточенного на Чонгуке Хосока. Душит, душит одну из причин того, что Джин был при смерти, что Юнги затухает. Душит, пока тело под ним не обмякает. Разжимает пальцы под несколько выстрелов и голову поднимает. Смотрит задумчиво на расплывающееся алое пятно на тонкой кофте, пальцы пачкает, хмыкает. Сзади где-то глухо что-то говорит Хосок, насмешливо, что ему не жить, что он не останется под этим небом, следом за куклой уйдёт. Чимин слышит плохо, валится вперёд, глаза закрывает. «Спасибо» Чонгуку взглядом посылает, пусть альфа и не видит, на брате сосредоточен, пусть здесь на двух мертвых теперь больше. Чимин думает отстранённо, что всё-таки не увидит уже Джина, не поймает его улыбку и губы тёплые в свои, не почувствует сильной уверенной хватки на талии, не услышит его смеха. Чимин глаза прикрывает, ему явно холодает, и он уже готов принять, что проиграл, как тишину его замёрзшего океана разрезает крик. Крик до боли знакомый, до ужаса родной, до полной истерики насмешки: — Пришёл всё-таки. Полутонные веки едва поднимаются, когда омега рядом на колени падает, пульс прощупывает. Чимин видит дрожащего от ужаса Тэхена, видит замерших на мгновения альф, понимает, что у Тэхена пара секунд, не больше. Напрягается всем телом, всю боль собирает, отталкивает в сторону Чонгука, от Хосока, что уже протянул руку с пистолетом. Чимину не больно, не холодно даже. Смотрит лишь устало, улыбку глушит в чужом крике, падает. Хосок матерится, вновь взводит пистолет, безумным взглядом на Тэхена смотрит, рычит, вперёд подаётся. Все чувства обостряются, инстинкты самосохранения отключаются напрочь. Он перед собой единственное родное ему существо видит, единственное пристанище уставшего сердца. Хосок режется об осколки связи, что глухой болью по всем нервам бьёт, Хосок давится запахом, захлёбывается им, ещё и ещё вдыхает. Он кругами вокруг двоих, чужих слов не слышит, опасности не чувствует. Он устал и основательно уже, он на издыхании, и ему необходима эта искра жить. Его собственного огня не хватает, тот уже пыль и сизый пепел на пальцах. Вокруг красное, но для него серое. Хосока рвёт от чего-то больше, чем дольше он на омегу смотрит, как тот к Чонгуку жмется, неосознанно за него заступается, но смотрит на распластавшееся тело Чимина. Хосоку до парня нет и дела, он затравленно на Тэхена смотрит, на метку под спавшим воротом, низко утробно рычит, вперёд бросается. Дикий, потерявший всё и всех, ему не за что бороться, ему незачем жить. Но стоит губы эти увидеть, стоит карамель почувствовать, стоит лишь представить касание. Хосоку срывает все предохранители, все оставшиеся эфемерные заслоны. Идёт вперёд, не слышит ничего. — Отойди, — сквозь зубы шипит Чонгук на омегу, отталкивает, с приближающегося Хосока пистолета не сводит. — Убирайся отсюда! Тэхен не слушает, от Чимина взгляд отвести не может, умирает где-то внутри в тысячный раз, все с сухим треском обваливается, рушится гораздо глубже основания, из ДНК высекается. Тэхен опустошенно падает на колени, плачет и истерику сдержать не может. На нем теплое и красное, чиминово; на нём кровь и слезы его; на нём ноша непомерная с этой секунды, убивающая. Тэхен сквозь стекло слёз смотрит, как поднимает руку Чонгук, как целится безразлично почти. Прорывает. — Убьёшь его?! Убьёшь? Даже когда узнал?! Хосок останавливается, на омегу смотрит слишком странно, воздух клоками глотает. — Струсишь, Чонгук?! Давай, убей его, убей его, не сказав правду! — Тэхен, заткнись!.. — Ты трус! Ты не можешь, да?! Ты не хочешь даже! — Тэхен смеётся, смотрит на Хосока, почти плюёт в него словами вперемешку с ядом. — И его ты искал?! Из-за этого все разрушил? Из-за этого остался ни с чем? Вы хотите убить друг друга, хотите избавиться как от болезни. Я сам тебя ненавижу, всей душой ненавижу. Но ты… ты должен знать… — Тэхен… Чонгук угрожающе голос понижает. — Не смей. Тэхен воздуха набирает, честно в пожухлую вишню глаз смотрит, на последнем выдохе, вместе с громом выстрела выдыхает: — Он твой брат, Хосок. Подломленным остовом падает красное, сгорает в пламени, земли вокруг окропляет, даёт алым цветам прорасти, расползтись по себе, по всему в округе, заполнить каждый уголок. Подламывается стебель, лепестки осыпаются, остатки связи пылью, что вроде грязь обычная, но во тьме — звёздная. Растворяется прошлое и будущее, настоящее затирается, мазками по сырому холсту, где каждый оттенок неправильный, и каждый слой краски с треском осыпается. Где картина неприглядная, чужими жизнями написанная, но от того порочно прекрасная. Все мажется в одно, не красное. В серое. Тэхен чувствует горячее на щеках, как-то на руки Чонгука, его перехватившего, капает. Тэхен обвисает, не в силах поверить. Не в силах понять. Он не понимает. На красное напротив смотрит, обо всём забывает. У Тэхена горит запястье, омега не видит, но цветы на нём сгорают, сворачиваются, затухают. Тонкие стебли выцветают, острыми шипами остаются, что ранят не кожу, но гораздо глубже. Тэхен не понимает, почему, но начинает молотить руками, требует отпустить, кусается. Он из рук альфы вырывается, в лицо его смотрит, ищет там правду, сожаление, эмоции. Ищет то, что так отчаянно промелькнуло в глазах Хосока в последнюю секунду. Тэхен ищет, но кроме свернувшейся тьмы не находит ничего. Отшатывается. — Как ты мог… Отходит медленно, от наступающего Чонгука отходит, ладони, что в порезах и ссадинах, выставляет. Подворачивает ногу, но упорно отходит. Тэхена изнутри ураган чувств разрывает, наружу вырывается. Он этого человека не узнает, он этого человека боится. Он в нём того Чонгука не видит. Тэхен не слушает, что ему альфа говорит, за руку хватается, около лежащего в луже крови Хосока оседает. Чонгуку полосует душу и сердце, вырывает каждый нерв от того, что его омега отдаляется, что обвиняет в убийстве. Чонгука на много частей ломает, и детали теряются, он не цельный вовсе, и на тело брата смотрит равнодушно, Тэхена не понимает. Он осознание в глазах Хосока видел, вспыхнувшую искру жизни, надежду… Чонгук надежды дать ему не мог. Внутри пусто, и монстр молчит, смолкает, прислушивается. К тихим всхлипам омеги, хочет успокоить, но по связи обжигающим холодом и кровит сильно. Часть живого отрезали, монстр это как своё чувствует, потому сам рану зализывает, прячется. Чонгук стоит, смотрит на тела, по Чимину мажет взглядом, быстрым набором скорую вызывает, к Тэхену подходит. Стоит за спиной, убеждается, что Хосок дышит ещё, слабо, хрипло. Кожа краски теряет, выцветает старым пергаментом. Тихое тэхеново «ненавижу» эхом от тишины отлетает, альфу сквозь боль улыбнуться заставляет. — За… забавно, — хрипит, на брата взгляд поднимает чистый. - Я… искал те… тебя столько лет… думал, вы исчезли, — стонет тихо, мимо Тэхена смотрит. — И… и вот как… Смеётся и тут же шипит. Тэхен всхлипывает, снова в крови пачкается, пока волосы алые с лица убирает. — Ты счастлив? Ты ведь должен быть счастлив… Вопрос в пространство, Чонгук пытается игнорировать. Он на Хосока смотрит почти с жалостью, добить думает, Тэхена оттащить пытается. Омега не даётся, сам себя пугается, пытается в себя прийти, убедить воющее внутри что-то, что так правильно. Что это враг, и не должно быть так больно. Но боль есть, она осязаема, она кровит и холодом прошивает, она топит во тьме со вкусом дыма, она везде, и именно она заставляет пальцы приложить к чужим губам, теплом с ускользающей душой поделиться. Хосок смотрит чисто, пытается улыбнуться, но только пальцев касается губами, последнее своё желание исполняет, пытается в свою сказку поверить, где рядом брат и омега, что засел в остатках души. Он пытается поверить, но с хрипом выходит только: — Давай мы снова встретимся с тобой в Токио, малыш… Искра, что теплилась на дне вишни, гаснет. Гаснет улыбка. Гаснет и Тэхен.***
На кладбище в этот день выразительно тихо, пусто и, в общем, никого. День от остальных не отличается ни погодой, ни составом, ничем не выдаётся и ничем не запоминается. День солнечный, как назло едва тёплый, и прихватившие за ночь травинки хрустят зеленью под ботинками, звонко лопается лёд на лужах, трещат ветви в редких кустах. День насмешливый, солнечный… Тэхен стоит у совершенно незнакомой ему могилы, на плиту не смотрит даже, к ветру прислушивается, звуки ловит. Он весь обращен в слух, на деле же нерв оголенный, без панциря и защиты, открытый и абсолютно серый теперь. Тэхен прислушивается, ждёт, когда смолкнут последние разговоры, когда захлопнутся двери автомобилей и скрипнут шины по оттаявшей дороге. Тэхен ждёт, про себя секунды отсчитывает. Треск ветвей смолкает, и кладбище в полную тишину погружается. Омега поднимает уставшие глаза на могильную плиту, имя и даты читает чисто на автомате, делает робкий, осторожный шаг в сторону. Глухой стук сзади преследует, но Ким не оборачивается на двух альф, что тенью за ним следуют. За эти несколько дней он к ним не привык, но игнорирует блестяще. Те лишь тени, не более, Тэхену на них плевать. Бредёт вдоль могил, макушку пекущему солнцу подставляет, тепла не чувствует. Не замечает, как доходит до утоптанной травы и свежей земли, буквы в слова не складываются, цифры расплываются. Тэхен не может плакать, от того ли, что ослаб, от того ли, что нечем уже? Сам не знает. Только молчит перед камнем, молчит, пальцы сжимает, выворачивает суставы, пока больно не становится. Но то боль физическая, она хоть немного душевную глушит. Кого он обманывает? Не глушит. Вовсе нет. Тэхен хотел в зиму снежную в то утро вернуться, согревающее тепло чешуи прочувствовать, бережный огонь, что защищает. Тэхен был готов к нему идти с самого дна, возвращаться на каждый круг, если то окупится, если он ещё сможет рядом быть. Тэхен думал, что вернётся. Тэхен не знает, куда идти. В нём все дороги, все границы выжжены, каждый указатель сломан, все порушено и тонким слоем льда покрылось. Каждая трещина и выбоина в синем льде красными венами заполнилась, каждая пробоина затянулась. Тот узор страшный, по синему красным написанный, но Тэхену все одно — серое. На гранях души цветы не растут, то только тени и угольные остовы, то лишь замёрзшие слёзы и капли крови, что никогда земли не коснутся. То нити оборванной связи, что лопнули с диким криком, что болью полоснули по всему миру, по всей долине, где только начали прорастать цветы. То сторона выжженная, чёрная, что с серым мешается. То край дикий, опасный, глухой, безжизненный. Тэхен в том крае поселился, выхода не ищет, так и замер перед стеной, что ввысь и без конца упирается, замер перед ней изваянием, назад обернуться не может, вперёд ступить не хочет. Тэхен замер, и мир его весь завис, толстой броней покрылся, любого отторгает. В Тэхене что-то плачет по нему, что-то воет надрывно и просит время отмотать, дать понять раньше, найти выход, тяжесть эту многотонную на плечах облегчить. Только как Тэхен в стену не бьётся, как не кричит и не молит, то лишь стена и связь потерянная, чужой или своей, не знает уже, рукой оборванная. Та стена в инее, и рук касание пыль снежную и звёздную на коже оставляет, что пеплом сгоревших цветов осыпается. Так каждую секунду омега осыпается. Так каждое мгновение он возрождается. Так он снова и снова смерть того, что только пробудилось, переживает. Раз за разом и в тысячах вариациях, что Тэхена уже вымотало во всех смыслах. Омега еле держится на самом деле, стоит едва ли, покачивается. Ему нечего сказать, но слов бесчисленное множество, они в воздухе сухим шёпотом рассыпаются, так и невысказанными остаются. Тэхен сквозь стекло на имя смотрит, витое «Чон Хосок» читает, выдыхает резко, но вдохнуть не получается. По связи полосует лезвиями, и кислород перекрывает. На колени, разбивая ладони, падает, дышать пытается. Сквозь плёнку слышит от охраны: — Снова! Быстрее! Но протолкнуть воздух в лёгкие не получается. Закрывает глаза, назад к стене возвращается… Чонгук входит в комнату, на писк приборов не обращает внимание, сразу к врачу обращается: — Как он? Омега откладывает карту пациента, голову склоняет: — В этот раз успели вовремя, припадок удалось остановить, но сознание господин Ким всё же потерял. — Это я вижу, — Чонгук проходит к постели, где неспокойно спит омега, дёргается, барахтается в одеялах. Касается кожи, хмурится. — У него жар. — Это обычное дело, если гулять только в кофте. В конце концов, на улице январь, господин Чон, а ваш омега явно не заботится о своём здоровье. Чонгук только взглядом смеряет мужчину, мысленно галочку ставит наказать охрану за беспечность. — Что в остальном? Как долго это продлится? — Ох… — врач тоже подходит к Тэхену, сверяет приборы, головой качает. — Весьма редкий случай. Вы ведь, я так понимаю, не единственный его альфа? Чонгук задумчиво смотрит на старшего омегу, трёт переносицу. — В плане истинности, конечно, — тут же дополняет омега, поняв двусмысленность вопроса. — Я до этого не встречался с такими случаями, поэтому мне сложно судить. Но если посмотреть сюда… — Короче. Врач запинается, молчит пару секунд, размышляя, как лучше донести свои мысли. — Метка на запястье, — указывает на разодранное запястье под плотной повязкой, — выцвела, будто вымерла. При этом она была частью вашей, я так понимаю, метки. И узор идентичен, что указывает на двух альф. Редкость, конечно, но бывает. — И что с этой меткой? Как её исчезновение связано с моей и тем альфой? — Я ведь могу знать? — Омега сглатывает, но Чонгук кивает, пока подталкивает стул к постели и садится. — Тот альфа был вашим родственником? — Брат, — кивает Гук. — Он умер? Сдержанный кивок. — Тогда, позвольте объяснить. Своей меткой вы пробудили незавершённую метку брата. И пусть таких случаев один на миллион, но метки совпали, и ваши срослись. Я не представляю, что испытывает ваш омега, но разорванная связь всегда смертельно больно. Если учитывать тот факт, что погибла часть метки, то живая её составляющая сейчас как раненное животное. Как очень сильно раненное существо, господин Чон. И такие припадки, панические атаки, срывы, как ни странно, адекватная реакция организма на стресс. Чонгук молчит, слушает с какой-то обречённой пустотой внутри, что ощущает уже несколько дней. Эта пустота особенная, не глухая. Она в себя все силы всасывает, питается ими, питается, кажется, самим Чонгуком. — И как долго это продлится? Врач прикусывает кончик ручки, кивает сам себе: — Может, пару недель, может — месяцев. Поймите, это разрыв связи. Это не проходит бесследно. Вам придется только ждать и запастись терпением. И быть готовым поддерживать. Даже если он откажется вас принимать… — Откажется? — Чонгук вид не подаёт, но внутри все сжимается до темного тяжёлого шара, что готов собой дно пробить и весь мир во тьму утащить. — Это возможно? — Увы, да, — кивает мужчина. — Вы — главный раздражитель и главное лекарство. Здесь ни я, никто другой не поможет. Только природа. Сможет вас принять снова он сам или нет — зависит только от него. Чонгук выцветает здесь же, дышит с трудом, но благодарит омегу и домой отправляет. Себе обещает, что сможет, что справится. Что вытащит их обоих оттуда, куда сам сбросил. Он выкорчевал Хосока из жизни Тэхена. Выкорчует и из души.***
Проходит два месяца, и Чонгук, завершив оформление всех документов, возвращается в Китай. Провожать альфу на самолёт негласно приехал только Ким Намджун, полноправный хозяин города. Сейчас, после улегшихся скандалов и закрытого дела, мужчина решил расширить империю и поглотить всю страну. Продиктовано то было желанием уберечь семью и стать единой властью. Намджун скрывает факт того, что всё это принято для Джина. Брат Кима пришёл в себя и поправляется достаточно быстро. Достаточно, чтобы в первые же сутки на ногах прижать Чонгука к стене с требованием выдать ему Тэхена для казни. Чонгук на то лишь отмахнулся, заявив, что тогда объявит войну клану. Джин на провокацию повёлся. Растаскивали сцепившихся альф охранники под уставшим взглядом Юнги. Омега вышел из палаты впервые за несколько дней и первое, что увидел — дерущихся мужчин. Долго не понимал, что происходит, почему Джина заперли в палате, а сам Чонгук посещает другую. Юнги в прострации завис на эти долгие два дня, когда на пороге больницы впервые увидел Намджуна. Стены эмоциями прорвало и Юнги затопило. Он сам на альфе повис, в волосы и шею зарылся, впитался в него, покидать отказался. Намджун так и прошёл с любимым на руках, нашептывая ему слова нежности. Намджун всё знал, и как только покинул решётку, сразу явился сюда. Найти нужные палаты не составило труда. Юнги, увидев, куда принёс его альфа, сам сполз с рук. Чимин, опутанный проводами и трубками, был похож на бледное подобие себя. Избитый и с кровоподтёками, он лежал весь перебинтованный, дышал через аппарат и признаком жизни был лишь писк приборов. Юнги не поверил, не заплакал, когда читал карту, ощущая тяжесть руки на плече. Содрогнулся лишь под строчкой «Выкидыш». У Юнги перед глазами пелена ярости, он сжимает карту, едва не ломает её, и пальцы скрючивает. Чимина по впавшим щекам гладит, целует невесомо, все теперь понимает. Он слушает Намджуна долго и внимательно, старается держать себя в руках, но выходит откровенно отвратительно. Намджун это понимает, когда Юнги едва не бросается на Тэхена, что в соседнем крыле усиленной терапии смотрит в одну точку на стене своей палаты. Омегу перехватывает охрана, и голос Чонгука, уставший, из угла доносится. — Не трогай его, — в нём дикой ревности и злости через край, усталость на лице отпечатывается тёмными кругами. Чонгук равномерно собирает и разбирает пистолет, не смотрит даже на действия. — Не подходите к моему омеге. — Ты видел, что с Чимином! Ты видел, что с ним! Это из-за него! Это его хотел Хосок! Почему Чимин?! Почему он должен был все потерять?! Почему сейчас ты на его стороне, Чонгук?! Ты предаешь нас? Предаешь меня?! Юнги срывается на крик, ближе подходит и ножку кресла пинает, на альфу набрасывается. Чонгук смотрит на него равнодушно и холодно, пожалуй, смотрит так, что Мин смолкает сам. И только в повисшей тишине отвечает, сам смотрит на Намджуна. — На его стороне? — Поднимается, нависая. — А на чьей стороне мне быть, хён? На твоей? После всего этого? После всей лжи? Думаешь, я всё забуду? Всё отпущу? Ошибаетесь. — Отстраняется, говорит теперь Намджуну. — Чимин сам подставился за Тэхена, он сам это выбрал. Тэхен — мой омега. И что бы он не совершил, я встану на его сторону, я буду его защищать. Если вы хотите расправы над Кимом — объявляйте войну. Мне теперь все равно. Из всего, что могло у меня быть, остался только он. Чонгук не говорит о Хосоке, о брате не думает. Все слишком быстро и много сразу, чтобы принять. Он понимает, что узнай раньше, и смог бы принять, смог бы понять и найти выход. Но нет. Он смотрит на тех, кто новую жизнь дал и кто её же своей войной разрушил, и взгляд на омегу переводит. Чувствует, что Тэхен проснулся, просто вида не подаёт, и вновь поднимается. — Уходи, Юнги. Я не буду больше говорить об этом. — Предатель, — шепчет Юнги, пока на Тэхена смотрит, но уходит, тянет Намджуна, что Чонгука все взглядом сверлит. Взгляд у главного тяжёлый, Чонгук встречает его равнодушно, ровно, выдерживает, и Намджун кивает, Юнги уводит. Чонгук возвращается в кресло, устало виски трёт, спрашивает тихо: — Ты в порядке? Тэхен молчит. Не отзывается. Сворачивается в комок и на альфу не реагирует. Тэхен закрывается сотней масок, каждая из которых рядом с Чонгуком больше часа не держится. Он приходит каждый день, рассказывает новости, о делах клана и фирмы, о Чимине говорит. Тэхен реагирует по-разному, но всегда одно неизменно: на каждый вопрос о самочувствии отвечает сдержанным «больно», что повисает пылью, перетертой между пальцев. Через месяц Чонгук не спрашивает, но и отпускать начинает, с охраной, со слежкой. Предупреждает о возможности нападения людей Джина и приказывает не вступать в конфликт без необходимости. Тэхена стерегут, и после семи покушений, что омеге до лампочки, Чонгук решает вернуться. Он недолго ждёт в последний раз в машине у кладбища, Тэхен возвращается быстро, без своей сумки, где, как знает Чонгук, хранил стилет. Та вещь, что с ног на голову перевернула всю их жизнь, осталась сияющим осколком прошлого на могиле Хосока. Чонгук к брату приходил пару раз, молчал и думал, что шутки у Судьбы дерьмовые, что и сама она дама прогнившая. Чонгук его не принял, но пообещал, что сбережёт. Сам считает то глупостью, но на сердце зверь рычать стал слабее. Тэхен привычно усаживается рядом, голову укладывает на грудь, слушает сердце. Чонгук привыкает к этому и уже привычно переплетает пальцы, вновь осторожно связи касается. На тех концах все тот же холод, все те же тени, но теплее немного, чудовище принюхивается. Тэхен становится ближе, и если два месяца назад Чонгук был на грани и вытащить уже отчаялся, то сейчас позволяет себе выдохнуть осторожно. Носом коснуться волос, спросить тихо: — Готов? — Я никогда не буду готов, — хрипит молчавший долгое время Тэхен уже возле аэропорта. Чонгук его целует в висок, сам в частный самолёт заводит, пристёгивает, на корточки присаживается. — Я сейчас вернусь, дождешься меня? Тэхен смотрит золотом замёрзшим, потухшим, но кивает согласно, на подъехавший джип Монстра выглядывает. Чонгук выходит к Киму, жмёт ладонь. — Домой? — хмыкает Намджун. — Теперь да, — Чонгук кивает, оглядывается на самолёт. — Как хён? — Лучше. Сейчас начал психовать, но, говорят, что это нормально на таком сроке. — Малыш? Пол уже известен? Намджун в этот момент улыбается впервые тепло, что согревает даже замерзающего сейчас Чонгука. Тот улыбается как самый счастливый на свете, и Чон завидует самую малость. — Вчера узнал, что омега, — говорит тихо и оглядывается пугливо, совершенно в этот момент главу сильнейшего клана не напоминает. Счастливый будущий отец, что готов собой весь мир обнять. Чонгук это видит и честно рад за эту семью. — Поздравляю, босс, — улыбается, сам же хочет уже вернуться назад, по связи волнение слабое чувствует, что сердце напрягает. — Тэхен? Чонгук качает головой, показывая, что говорить об этом не будет. — Что же, ты знаешь, я окажу поддержку, только позови. Тем более, что мы теперь партнёры. Дай мне знать, как все будет немного лучше. — Хорошо, — Чонгук вновь жмёт ладонь и разворачивается к выходу, когда Намджун окликает. — Чимин очнулся. Скажи ему. — Зачем? Ветер разрывает слова, но они до слуха Чона долетают в точности такими же: — Джин попросил передать. Он не простил, но Тэхен может жить. Больше покушений не будет. Слова эти не то, чтобы груз облегчают, но Чонгуку дышать легче от осознания, что он не будет возвращаться со страхом, что Тэхена больше живым не увидит. Тяжесть спадает, и Чонгук облегчённо выдыхает, снова прощается. В действительности прощается с этим местом, с этой страной. За те месяцы, что он провёл здесь, в Китае накопилось много дел, что требуют его срочного присутствия. Но спроси Чонгука, жалеет ли он, альфа ответит, что нет. Он возвращается не один, и пусть единственное родное обрёл и потерял почти одновременно, но не жалеет. Чонгук простился с этой страной, простился с папой, попрощался с братом. Он возвращается в свой мир, где отныне нет Феликса, но есть Тэхен. И пусть им предстоит трудный путь к себе, Чонгук чувствует, как оттаивает стена связи, как начинают пробиваться цветы. Те слабы, но Чонгук на то и дракон, чтобы огонь жизни дать. Чонгук на то и дракон, чтобы сгорающего раз за разом феникса возвращать к жизни. Он думал, что его ломать будет медленно, с наслаждением, по одной кости сминая и в пыль кроша, что сладкой кровью запьет его запах и утопит в боли. Сожжёт израненное сердце, а душу по ветру развеет. На законное место поставит. Чонгук думал, что место Ким Тэхена у его коленей. Но в самом сердце оказалось, на троне, в его собственном мире, под охраной его монстра. У Судьбы шутки своеобразные, дерьмовые очень. Чонгук на каждую из них сторицей ответит, своего омегу от каждого скроет. Вернёт из тьмы, нырнет за ним, у самого дьявола отвоюет. Ким Тэхен его. От начала и до конца.