Моему сердцу твое имя.

Он такой светлый и хрупкий, тонкие запястья, худые плечи, выступающие скулы, леденящая полупрозрачная кожа, сквозь которую видно каждую венку. А я вовсе не ровня ему. Смотря на его аристократическую внешность, я, будто бы споткнувшись на льду, вспоминаю, что сам весь будто кусок гранита, массивный, мрачный, со своей трехдневной щетиной на лице. Мне, порой, больно смотреть на его вечные ссадины и синяки, которые он ставит по своей неловкости. Я стараюсь его оберегать, мне даже не мешает то, что мы не знакомы, но я знаю о нем действительно многое: он живет в двух кварталах от меня, младше меня на полгода, учится со мной в одном университете, где я его вижу практически каждый день, он не особо общительный, держится на расстоянии от шумных компаний, чего не сказать обо мне. Я люблю наблюдать за ним, даже иногда провожаю на расстоянии до его дома. Началось все осенним утром, когда он своей легкой походкой вошел в аудиторию, собирая на себе взгляды почти каждого, кто находился внутри. Это был первый курс, по счастливому стечению обстоятельств наши пары проходили в одном месте. Он сидел прямо передо мной, изредка потряхивая своими белесыми волосами, которые невероятно меня манят. Я ходил за ним весь день, не понимая, что меня так тянет к нему, это было действительно странно. Я боялся к нему подойти, ведь он такой осторожный, я не хотел ничего портить. Мне достаточно того, что я приглядываю за ним, слежу в коридорах, разбираюсь с теми, кто его цепляет, после пар, стараясь делать это так, чтобы сам он не узнал. Я любил видеть его силуэт, любил эту боль от того, что он лишь смущенно на меня посматривает, закрывая бледные щеки, покрывшиеся румянцем, белыми волосами, я любил все в нем, каждую черту: нос, губы, скулы, руки, шею, плечи; я любил запах его одеколона, который исходил от его куртки, которую он изредка оставлял в раздевалке, я любил все в нем. Я понимал, что не достоин его. Не то, чтобы я был в себе не уверен или чем-то был отвратителен, просто мне казалось, что эти наши "отношения", которые продолжались уже больше года, такие интимные, что это наполняло меня энергией. Я любил удовлетворять себя, затыкая рот подушкой и вспоминая его образ, который, кажется, высечен у меня на подкорке мозга, мне нравилось скрывать возбуждение от того, когда я на совместных парах раздевал его глазами, я обожал, когда он видит мой взгляд и старается делать вид, что зрительного контакта не было. Я не мог спать с кем-то другим, он был моим единственным утешением, единственным, кого я хотел. Но я не позволял себе его испачкать, он был для меня неким святым существом, на которое я мог только смотреть издалека, но не иметь возможности прикоснуться. Я любил, пока одним холодным утром мой ангел не исчез. Его нигде не было, весь день он не появлялся, я караулил его у дома, но он не выходил, проходили дни, а я все еще не видел его, будто его никогда и не было, будто это было видением. Я начал сходить с ума, перестал есть, спать, мысли о том, что с ним могло что-то случиться, не давали мне покоя. Я эгоист. Он нужен мне, как доза. Он нужен мне. И я всем своим видом требовал, чтобы он появился. Я метался, пытался вспомнить хоть каких-то его знакомых, я даже каким-то образом раздобыл его номер, но звонить не решался, что-то держало меня, я не мог так просто сдаться. Для меня это игра, я должен сам дойти до решения, должен сам найти его, мое утешение. Мое сердце рвется на куски. Все, что я хотел сейчас-увидеть его, снова почувствовать его запах. Единственной точной информацией было его имя, которое отдавалось эхом у меня в голове...Джерард Уэй... Я, придя домой, стал искать с интернете список телефонов полицейских участков и моргов, обзвонив которые, я ничего, а, вернее, никого не нашел, дальше в ход пошли больницы, я звонил и звонил, пока не нашел. Это была частная психиатрическая лечебница имени святого Роджера. Я был шокирован, причину, по которой мой мальчик попал в лечебное заведение, мне не назвали. Я боялся ехать к нему. Проведя в раздумьях какое-то время, я решил повременить со знакомством, я хотел не этого. Проведя некоторое время в поисках цветочной студии, которая бы удовлетворила мои требования, я выбрал наиболее светлый и прекрасный букет, который у них был, но он все равно не сравнился бы своей красотой с этим ангелом...Я скромно подписал записку "от мрачной тени.", отдав указания с адресом, именем и палатой, я уповал на то, что это как-то поддержит молодого человека. Я был уверен, что он не поймет, от кого букет, от чего мне становилось тошно, ведь я до зуда в руках, до коротких замыканий нейронов мозга желал его добиться. Вновь шли дни. Я впал в тоску, не было желания делать что-либо. Я существовал, действительно жизнью это было нельзя назвать. Я не знал, почему я, состоятельный и взрослый студент, умираю внутри каждый день от отсутствия человека, с которым даже не знаком. Я страдал от навязчивых идей, терроризировал знакомых, сходил с ума от постоянных приступов агрессии, во время которых разносил в клочья все, что было рядом. Я начал пить...много пить, курить, при чем не только то, что можно купить в обычных магазинах. Почти каждый день я забывался в барах, чьих-то квартирах в спертой и томной смеси одурманивающего сигаретного дыма, дешевых женских духов, пота и черт знает чего еще. Меня тянуло блевать от того, на сколько я казался себе грязным. Я начал уходить от своих принципов, отдаваясь назойливым притонным девкам, забывался в бешеном угаре, пропуская много учебы, отдаляясь от родственников и друзей. Черт подери, да, мне это нравилось. Нравилось даже то, что меня тошнит от себя, нравился беспорядочный секс, нравились наркотики, нравился крепкий алкоголь, действие которого, похоже, не выветривалось из меня уже который день. Я стал забывать ангела. Я сам давно исчез, ушел под землю, в этот пьяный ад. Я перестал надеяться, потому что все это было бессмысленно, я, сам того не замечая, впал в глубокую депрессию. Но и аду не суждено было длиться вечно. Очередную пропитую ночь разверзла на части полиция, меня, почти безжизненного от количества веществ в моем организме, еле доставили до отделения. Сказать, что мне было все равно-не сказать ничего. Я просто осознавал безысходность своего положения и не хотел ничего делать, я отдался в руки сестрицы госпожи Фортуны, которая подвела меня в эту ночь-судьбе. Я ни на йоту не осознавал, что сейчас, возможно, на всей моей жизни можно будет поставить крест, но, отнюдь, единственное, что я пока получил-несколько часов в вытрезвителе, меня просто кинули, как стухший кусок мяса, подальше, забыв. Я был рад, что меня оставили в покое.