EmoBoy

Сентябрь, октябрь, ноябрь. Ноябрь. Осень не кружит медные листья потоками ноябрьского ветра, осень заметает снегом дворы, плавно оседает на бетонные крыши и обмораживает руки заядлым курильщикам. Снег зачастую тает под лучами дневного солнца и плюсовой температурой, но ночью выпадает вновь. Гололед, сезон простуд и вязаных шарфов и варежек. И если ты не сломаешь одну из конечностей по дороге в школу и обратно, считай себя счастливчиком. Замерзшие листья, покрытые тонкой коркой льда, дребезжат под легкими дуновениями не по-осеннему холодного ветра. Острые снежинки крупными хлопьями касаются раскрасневшейся кожи и моментально тают от температуры человеческого тела. — В выходные обещают бурю, — подслушал кто-то чей-то диалог. — Плевать. Меня уже ничего не удивляет. Снеговики изо льда с примесью грязи по периферии окружают главную дорогу, грозно маячат отломанными осиновыми веточками, светят откусанными морковными носами. Осень в Южном Бутово далеко не прекрасна. Она, скорее, ужасает. Далекий минус на градуснике и непрекращающийся с обеда снегопад не мешают подросткам просиживать тощие задницы на замерзших скамейках, слушать "Tokio Hotel" и "Emily Rose", попутно распивая гранатовый Блейзер. Их набеленные сестринскими пудрами лица отдают красным, обмороженные тыльные стороны рук синеют и трескаются. Опухшие дрожащие пальцы перекатывают бабские сигареты с ягодным вкусом. Их обгрызенные ногти выкрашены в черный и розовый. — Я больше никогда не надену кеды зимой. Рваная челка прячет карие глаза, густо измазанные спизженной подводкой. — Слабак, — хрипит кто-то в ответ, — зима еще даже не наступила. Вдоль морщинистого ствола старого дуба расположились трое. Еще двое сидели на снегу, подложив под продрогшие задницы усеянные нашивками тубы. Было ни весело, ни грустно, ни нейтрально. Было не по себе от погоды и темного, как смоль, неба, чистого и беззвездного. Они не слышали, как чьи-то ботинки протаптывают очередные тропинки в сугробах. Они не слышали чужого гогота из-за громко играющей музыки и шума собственных мыслей. Они не отвлеклись бы, если б даже услышали. Слишком фонило в голове. — Вы только посмотрите на этих, — незнакомца перекосило от отвращения, — уродцев серо-буро-малиновых. Замерзшие пальцы с облупленным бордовым лаком на ногтях потянулись к колонке. — Опять эти ебанные эмо, — кто-то рвано выдохнул. Кто-то явный курильщик. Под мелированной челкой не видно и половины лица. Свет уличного фонаря отражается в колечках, пронзающих нижнюю губу. — Холодно. Надо согреться. Неуклюжие ноги в кожаных ботах путались и тонули в сугробах. Клетчатые шарфики затрудняли дыхание. Вдох-выдох. Кровь хлынула из чьего-то разбитого носа. Снег хрустел под ногами, хрустели чьи-то костяшки. Опьянение сняло как рукой. Кто-то стремительно надвигался, он видел чью-то тень за углом. Кто-то нашел его. Крэйг не знал чужих имен. Он не запоминал их и не старался. Не акцентируя на этом внимания с дошкольного возраста, он плавно сходил на местоимения и, изредка, употреблял качественные прилагательные или клички. Это особый случай, это касалось лишь избранных. Крэйгу было сложно в младшей школе, но он научился справляться с проблемами самостоятельно в средней. Старшая школа ему не улыбалась, но приняла в свои колючие объятия сразу же, что Такера особо не радовало. Переезд в другой город не решил ровным счетом ничего. Новые лица, новые люди — чужие. У них нет имен, нет кличек, и это пугало. Крэйг путался до тех пор, пока не сократил свой круг общения до четырех человек. Их имен он также не знал, они не входили в число избранных. Они не приходились ему друзьями, но имели с ним схожие вкусы и интересы. Крэйг не считал себя эмо до мозга и костей, но его к ним активно приписывали. Он не помнил имени того, кто навис над ним за шестым падиком. Блеклый свет от фонаря освещал лишь половину чужого лица. Незнакомые руки сжимали хрупкие плечи, но дальше этого не заходило. Крэйга не били и бить не собирались. Пока что. — Черт, новенький? — То ли спросил, то ли констатировал парень. — Ну ты и чудик. Крэйг часто моргал. Холодные хлопья падали ему на лицо, на секунды замирая на отросшей челке. — Бля, да тебя даже бить жалко. — Кто-то усмехнулся, странно по-доброму. — С твоей-то бабской внешностью. — Пошел ты. — Прошипел Такер, начав рыпаться и извиваться под нависшим над ним телом. — С таким кукольным личиком долго не живут. Крэйг виноват. Кровоточащий нос, вспоротая губа и опухшая скула — его вина. Целиком и полностью. Он ударил первый, хоть и несильно, но ударил. Он — зачинщик. Сидя на видавшем виды кресле в кабинете психолога, Такер в который раз признает свою вину. Кенни Маккормик не встревает, корчит из себя жертву и передает всю инициативу в руки новенького. Фингал под левым глазом говорит за него, рассеченная бровь дополняет. Такер называет психолога Мистером. Просто Мистер, потому что именную табличку, висящую на двери, он упустил. Напротив него сидит Белобрысый Гопник, и он уже в числе избранных. Просто потому, что он Крэйга бесит. Выходя из злоебучего кабинета, Маккормик пихает эмаря в бок, привлекая к себе внимание. Серые глаза недовольно рассматривали его напыщенное лицо из-под косой челки. Кенни, как ни хотелось, не улыбался. Кенни пытался выглядеть серьезно. — Это глупо, — Крэйг вскинул бровь, — брать всю вину на себя. Решил подлизаться? Эмоции менялись одна за другой, но каждая легко отслеживалась на обычно каменном лице эмо-боя. Маккормик чувствовал его ненависть, он позволил себе ухмыльнуться. — Не хочу торчать в кабинете психолога с таким, как ты. — Такер развернулся на носках, — снова. Он прошел вдоль коридора, завернул на лестничной площадке и исчез из виду. Маккормик продолжал улыбаться, глядя тому вслед.