***
Чем ближе злополучная дата, тем спокойнее я становилась. Выветривалось беспокойство, тревога и какой-то непонятный трепет. В начале мой мозг — уставший от всей этой ерунды с билетами — терпел мысли наподобие я увижу его, потом — а если он увидит меня. Теперь же его терпение закончилось, и я наконец оттуда выпихнула девчачью ересь и задумалась над более весомыми вещами — насколько после покупки билета стоит сократить свои личные расходы, чтобы сумма, которую я откладываю на квартиру, не уменьшилась? Также, к слову о квартире и деньгах, я занялась мыслью о том, не стоит ли в качестве подарка родителям на годовщину свозить их летом в какую-нибудь близлежащую страну и насколько после этого увеличится в продолжительности моя попытка накопить на квартиру. Они никогда не были за пределами своей страны, как и я до поры до времени, поэтому ну хоть в пресловутую Турцию (в которой почти каждый знакомый нашей семьи бывал не раз) я должна с ними съездить. Очередное извинение за седые волосы на их головах от моего подросткового и юношеского периодов. — Не хочешь мне что-нибудь сказать? Мои мысли, бродящие где-то между Турцией и Арменией, заставили меня глупо замереть, не понимая, к чему тот вопрос. Она догадалась про сюрприз к годовщине? Я же вроде и словом не обмолвилась ещё, потому что впереди полгода. Мама готовила сегодня пирог, порхая по кухне, пока я тихо сидела за кухонным столом в ноутбуке. Когда я подняла взгляд, она смотрела на меня, стоя в фартуке, а пирог уже давно румянился в духовке. Я медленно втянула носом воздух. Пахнет здесь вкусно, к слову. Даже в животе голодно проурчало. — О чем ты? — почти не моргала, наблюдая за тем, как она, поправив упавшую на лицо прядь волос, скрещивает руки на груди. Впрочем, даже если она догадалась о сюрпризе, это же все равно неплохой подарок. Очень даже неплохой, на мой взгляд. Лишь бы не начала говорить, что это дорого, и что они сами, если захотят… — Да ты опять не своя, — делает паузу, будто для большего драматизма. — Говорю «опять», потому что не так давно ты почти не выходила из комнаты. А даже если выходила, не делала ничего. Просто сидела, уставившись куда-нибудь. И молчала. Это длилось не более, чем пару дней. Или три дня. Или четыре — не помню. Вот уж не думала, что она заметит это и тем более — внимание! — припомнит спустя полмесяца. — А сейчас-то что? — спрашиваю, слегка приподнимая плечи, будто прятала голову, как черепаха в панцирь. — В комнате не сижу, ничегонеделаньем не занимаюсь. Мама усмехается и, взяв тряпку, с преувеличенной размеренностью начинает стирать с кухонной тумбы следы готовки — муку, остатки яблок. На секунду даже показалось, что она закончила разговор. Я уже хотела вернуться к таблице расчета доходов и расходов в Excel. — Да, именно, — продолжила всё-таки после минутного молчания. Говорила, стоя спиной ко мне. — Сейчас нет. Сейчас с точностью наоборот. В комнате почти не сидишь, всё свободное время или убираешься, или каким-то там таблицы у тебя. Я не помню, когда последний раз видела тебя с книгой. Или чтобы ты как-то по-другому отдыхала. Фильмы какие-нибудь, не знаю. Я почти не шевелилась. Следила за её движениями руки, водящей по тумбе. Там уже ни следа не осталось, а она всё водила. И не поворачивалась. Пусть повернется, тогда и продолжу разговор, я не хочу разговаривать со спиной. Использую её же метод: паузу. Долгую паузу, которая хоть час пусть длится, но я буду молчать. Да, почему бы не придать разговору драматизма? Веселая семья, яблоко от яблони. Она обернулась через плечо, чтобы понять, видимо, почему я умолкла. Наконец-то. — Разве это плохо? Лучше я буду ничего не делать? — Ты впадаешь из крайности в крайность. — Она кинула тряпку в раковину и повернулась всем телом, прислонившись к кухонной тумбе. — А это уже плохо. Раньше ты как-то умудрялась найти золотую середину. Что с тобой творится? Обожаю, когда разговор переливается в сеанс у психолога. Ничего со мной не творится, я просто работаю, занимаюсь важными делами, как любой нормальный взрослый человек. Раздраженно выдохнув, я закрыла крышку ноутбука и положила сверху мышку, вставая со стула. — Всё у меня в порядке, — буркнула я, проходя мимо неё в коридор с ноутбуком и мышкой в руках. — Алиса. О, этот тон. Меня аж к полу пригвоздило. Едва не пошатнулась, не выронила ноутбук. Этот тон, знакомый ледяной тон, схватил меня за голову и окунул в воспоминания, старые, затхлые, из времен моих подростковых ссор. Алиса, — говорила она мне таким же тоном, когда узнала о том, что я скатилась в учебе до самого дна. Алиса, — говорила она мне таким же тоном, когда я запиралась у себя в комнате и не выходила почти сутки после очередной с ней ссоры по пустяковому поводу. Если уйдешь, ты мне больше не дочь, — говорила она мне таким же тоном, когда я всё же ушла. Меня передернуло. Я вцепилась пальцами в края ноутбука и медленно, слишком медленно обернулась. Приподняла вопросительно брови, сжав губы в полоску. Я не подросток больше. Не надо со мной говорить таким тоном, — хотела сказать я, но молчала, потому что воздух будто растворился в легких. Просто подожду, что скажет она. Не удивлюсь, если из-за этого пустяка развернет свою пасть новая не щадящая ни мои, ни мамины нервы ссора. А её взгляд вдруг смягчился. Просто смягчился, она выдохнула, будто не дышала до этого, и отвела взгляд куда-то в стену. — Почему ты от меня закрываешься? Ты же моя дочь, я-я переживаю за тебя. У меня тоже есть вопрос. Разве я не заслуживаю собственного маленького мира с моими собственными переживаниями? Я не хочу, чтобы хоть кто-то вторгался в этот мир, не хочу непрошеных гостей, не хочу, чтобы дверь туда со скрипом открывалась. Я так отчаянно хочу запереть её на все замки, а мама всё стучит в неё и стучит. Ключ есть только у одного человека, и то, этот крохотный ключик, я уверена, лежит сейчас в пыльном забытом уголке, никому не нужный, как и память обо мне. Мой взгляд упал на пол, куда-то в ноги. Я прикусила щеку. В коридоре, на ковре, лежала Нина, спала безмятежно. Может быть, и есть ещё одна душа, которой я могла бы поныть обо всем без каких-то сковывающих меня изнутри цепей. Только она не ответит мне бархатным шепотом: «Всё будет хорошо». — Прости, что заставила переживать. Но всё в порядке, честно. Если бы случилось что-то серьёзное, я бы, возможно, сказала. Сделала паузу, ожидая, что она что-то скажет, спросит — «почему возможно?». Не сказала и не спросила, только смотрела обеспокоенно. И вглядывалась в мое лицо, будто ждала, что меня что-то выдаст, выдаст мою ложь. Она толком и не умела читать по моему лицу. К её счастью, я и не врала. У меня просто нет сейчас никаких причин быть подавленной. Никакой груз на меня не давит, я не депрессивная школьница, которая в обморок упадет перед дверью на конвенцию. Которая плачет по невозможности быть со своим кумиром. У меня и нет кумиров. У меня есть что-то больше, и это в разы, черт возьми, хуже. — Спокойной ночи, мам, — сказала напоследок, тихо, уже поворачиваясь в сторону своей комнаты. — Я лягу пораньше. Она снова не произнесла ни звука. Я зашла в свою комнату, кинула ноутбук на покрывало и заперла дверь. Вздохнула, шумно, несколько раз, упершись ладонями в бока. Нет никаких причин переживать. Правда нет. Причин беспокоиться, изнывать от чего-то — ничего нет. Какие-то глупости, подростковая ерунда, всё это несерьезно, нужно просто забить голову действительно важными вещами и всё уляжется. Всё просто. Только приглушенная боль от отвратительных уколов где-то под кожей, почему-то, всё нарастала и нарастала.***
Конечно, я не занималась такой глупостью, как зачеркивать дни на календаре до грядущего мероприятия. Календарь у меня был скорее внутренний, где каждый день зачеркивался не черным или красным маркером, а крохотными, едва заметными пятнами крови. Когда оставалось несколько дней до обведенной всё той же кровью даты, у меня было устойчивое ощущение того, что всё это не со мной. Я сплю, и это очередной жестокий сон. Или я попала в тело какой-то фанатки, что судорожно ждет намеченной даты, считая секунды. Вопрос «зачем мне вообще всё это нужно?» повторялся всё чаще, и у меня уже даже не осталось сил мысленно на него отвечать. Хотелось, чтобы тринадцатое марта уже наступило, прошло, и я с чистой совестью вернулась бы к прежней спокойной жизни. Последняя ночь перед грядущим событием была практически бессонной. Я ворочалась, много ворочалась, не могла найти удобного места, пыталась расслабить тело, глубоко дыша, но каждый выдох будто срывался и становился раздраженным. Мысли копошились с таким усердием, что иногда казалось — черепная коробка пойдет трещинами. Одна из мыслей даже заставила резко сесть в постели — а я хоть что-нибудь-то пойму? Прошло полгода. Я читала за это время книги в оригинале, но читать и слушать — не одно и то же. Совсем не одно и то же. С другой стороны — зачем мне слушать? Я планировала посмотреть на него, услышать сам голос, уйти. Хороший план. Мне незачем вслушиваться. Только моей главной причиной идти туда было узнать, как он сейчас. По внешности, по голосу — кто-то способен это понять? А на словах? Думаешь, если ему хреново, он прямо своим фанатам об этом скажет? Нет, он наденет прочную, непробиваемую маску. Тогда зачем это всё вообще? Зачем мне эта глупая панель? Я отпросилась на завтра с работы, могла бы поспать в свой выходной, отдохнуть, расслабиться, а вместо этого погляжу на маску, которую могу увидеть, включив любой фильм с ним. Зачем мне это всё? Единственная толковая причина, приходящая на ум — ну, деньги уже потрачены. Вот такая вот я жалкая, дамы и господа, я иду куда-то только потому, что забочусь о деньгах. Круто? Круто. Что-то под кожей протестовало этой мысли, но мозгу было достаточно этого объяснения, и он успокоился. Заснуть, однако, всё равно не удалось. Другая проблема так и не решена — как я, всё-таки, собираюсь завтра понимать актеров на сцене? Чтобы проверить, насколько я вообще ещё способна понимать хоть что-то, я взяла телефон, отчего пришлось прищуриться, потому что свет экрана болезненно бил по непривыкшим глазам, и открыла ютуб, где включила первое попавшееся видео на английском. Какой-то влог, поездка в Вашингтон или что-то в этом духе. Я не знала людей на видео, но они были американцами, и этого было достаточно. Получалось лучше, чем я предполагала. Не особо-то трудно понять, что происходит и о чем говорят, когда смотришь и на действия тоже. Если не всё, то хотя бы большую часть можно понять из контекста. На конвенции, где просто стоят/сидят и говорят, у меня такой привилегии не будет. Я уже поняла свои возможности, но видео, почему-то, не выключила. Смотрела на кадры улиц Вашингтона из окон проезжающей мимо машины, на которые наложили музыку. Видела типичные дома, вывески на английском. Впитывала эту атмосферу, как наркотик, пока видео не закончилось. Как только прошла последняя секунда, в мозг ворвалась мысль, от которой по черепу, кажется, всё же пошла паутина трещин, потому что она была оглушительно громкой. Я бы хотела жить там. Или не конкретно там, не в Вашингтоне, но в похожем месте. Мозг с усердием отпихивал приходящую на ум страну, но произносить её в голове и не нужно было. Воспоминания о Ванкуверских улицах, парках, об озере и катке разлились по венам приятным теплом. Я не чувствую такого же тепла здесь, в родной квартирке родного города. С детства во мне пытались взрастить ростки патриотизма и родители, и учителя, но холодная правда такова, что я хотела бы родиться вовсе не здесь. Мою душу будто засунули не туда, не в то тело, я должна была родиться где-то за океаном, но произошла ошибка в системе, последствия которой исправлять не стали. "И так сойдет". Если бы я родилась в США, а не в той стране, чье имя мозг всё также прятал, было бы всё равно в разы лучше. США — почти что сестра той стране, а Россия — даже не кузина, не дальняя родственница. Они незнакомки. Никак не связанные незнакомки, разделенные океаном.***
Огромные толпы людей вызывали у меня легкую тошноту, но делать было нечего — я сама на это подписалась. К счастью, на меня нахлынуло странное чувство равнодушия, как только я встала в длинную уличную очередь. Ещё в метро, стоя среди других пассажиров, я чувствовала, как у меня потеют ладони, а колени держатся из последних сил, чтобы не подогнуться, но как только я пришла сюда, в назначенное место, мне будто дали оглушительно звонкую пощечину, приводя в чувства. Ты не маленькая девочка, ладно? Если хочешь доказать обратное — валяй. Только для этого тебе еще нужно пищать от восторга и подпрыгивать на месте от нетерпения. Последствием будет то, что ты ещё больше упадешь в собственных глазах, но зато дашь волю своим эмоциям. Хочешь? Если волнение растворилось, то отвратительное чувство одиночества — ни черта. В обеих очередях — и на улице, и внутри — были компании подростков, семьи, парочки. Все болтали, обсуждали грядущее, радовались, смеялись, шумели, а меня почти что трясло от давящего на мозг шума, и хотелось сбежать в манящую тишину. К моему удивлению, здесь были не только подростки. Относительно много взрослых, нашелся даже как минимум один почти пожилой человек. Они все, интересно, английский знают, или планируют просто поглазеть на любимых актеров и уйти с легким сердцем? Я знала, что поговорить будет не с кем, поэтому, ожидая начала, сидела в холле на небольшом кожаном диванчике и читала заранее взятую с собой книгу. По крайней мере, пыталась. Из-за шума не получалось нормально сосредоточиться, и строчки расплывались. Перечитывала по сто раз одно и то же. Спустя одну прочитанную главу, смысл которой я толком не уловила, я немного прошлась — здесь была лавка с атрибутикой сериала. Плакаты, футболки, маски, переводные татуировки, даже какие-то куклы. Взгляд пробегался по многочисленным рядам, но, естественно, покупать всё это мне ни к чему, поэтому продавцы, видящие меня, вроде как заинтересованную, но проходящую всё равно мимо, могли разочароваться. Было много людей, которые пришли уже со своей атрибутикой. Кто-то был в толстовке с какой-то пентаграммой, кто-то со странного вида кулонами, кто-то — с маской лошади, закрывающей полностью голову. И я, в джинсах и простенькой блузке, к тому же совершенно одна. Будто не туда зашла, не на то мероприятие, перепутала двери. Лишнее звено здесь. Мне не привыкать. В какой-то момент мне показалось, что ко мне просто подойдут и спросят — девушка, вы откуда? Ниоткуда, зашла посмотреть на человека, с которым полгода назад в одной квартире жила. Разрешите посидеть здесь? Боже, да ведь абсолютно каждый человек здесь душу бы Дьяволу продал за ту возможность, что была у меня — видеть актера вживую, прикасаться к нему, разговаривать, видеть его таким, каким не видит ни один фанат. Или, может, не душу, но почку, как минимум. Среди фанатов сериала у меня складывалось отчетливое ощущение того, будто всего этого не было. Мозг напридумывал черт-те что, или просто приснилось, не знаю. Не было и всё. От этих мыслей меня тошнило, сильно тошнило, а от духоты ещё и помещение то и дело покачивалось перед глазами, крутилось в разные стороны. В себя помог прийти только уже второй стакан холодной воды из кулера, и то, не до конца. Когда настало время заходить в зал, из меня будто все силы вытащили. Еле передвигала ногами, шла за толпой, даже толком не осознавая, что совсем скоро увижу того, кто мучает меня снами, разогревающими тлеющие воспоминания. Зал оказался намного больше, чем я предполагала, выбирая по схеме место и покупая билет. Пришлось обратиться за помощью к одной из женщин, которые по одной стояли у нескольких выходов. Словами не передать, как же я благодарна нетрезвой версии себя, что взяла место с краю. Вот уж вряд ли я высижу всю панель, а с других мест крайне некомфортно было бы пробираться к выходу. Пришлось, правда, перетерпеть большое количество людей, проходящих через меня к своим местам, но это пустяк. Ждать начала пришлось ещё долго: все должны были усесться, а людей было предостаточно, весь этот большой зал был занят, не было ни единого пустого места. Даже когда всё началось, моему ожиданию было суждено продолжиться. Сначала вышли двое ведущих. По реакции зрителей и тому, что они говорили, нельзя было не прийти к выводу, что, может, это и не ведущие вовсе, а тоже какие-то актеры. Вступление длилось долго — сначала они говорили что-то между собой, я даже толком не вслушивалась, устало откинувшись на спинку сидения. Затем они вовсе стали петь под музыку, играемую музыкантами где-то сзади. Тех я сперва и не заметила. Необъяснимое раздражение подкатывало к горлу. Что я вообще здесь делаю? Здесь, среди фанатов, которые визжать готовы от появления тех, кого я не видела ни разу. Здесь, среди людей, годами мечтающих, чтобы их любимые актеры приехали в их страну. Я лишняя, просто лишняя, мне бы уйти, да только к чему тогда всё это было? Ожидание, длиной в два месяца, дурацкие сны, трата денег и испорченные нервы. Я не готова пустить всё это на ветер, хоть разок надо посмотреть на виновника происходящего, и тогда уже можно уйти. — Леди и джентльмены, Дженсен Эклз! — крикнул один из «ведущих», перестав петь, хотя музыка всё ещё играла. У меня внутренности узлом завернулись, сжались крепко-крепко, а перед глазами калейдоскоп — вспышки, образы, фразы всё крутятся и крутятся. Мужчина в официальном костюме, привет, Дженс, идеальная укладка. Жарковато сегодня, да? Темная бейсболка, черная футболка-поло. Я не имею ничего против тебя, ладно? Я сжала ногтями нежную кожу на предплечье, возле вен, стараясь сконцентрироваться на боли, чтобы совсем не захлебнуться в воспоминаниях. Дышала через рот, почти цепляясь за каждый, казалось, ускользающий глоток воздуха. Эклз появился на сцене, улыбаясь, в красной клетчатой рубашке и микрофоном в руке. Махал в зал, сказал что-то в микрофон, я не слушала. Старалась не захлебнуться. Зал орал. Люди визжали, выкрикивали что-то. Если друг, всего лишь друг того самого виновника происходящего вызывает почти полуобморочное состояние, что будет дальше? Я не хочу знать. Лучше просто уйти, прямо сейчас уйти, мое сознание просто не выдержит, я буквально умом тронусь. Только вот меня пригвоздило к сидению. И казалось, буквально. Прибили гвоздезабивателем, прямо через плоть и кровь, к этому чертовому сидению, и мне оставалось только смотреть, смотреть и пытаться дышать. И кровоточить. Прекрати вести себя, как бешеная фанатка. Прекрати. Возьми себя в руки. На встречу с родителями же ты так не реагировала спустя столько времени разлуки! Какого черта сейчас? В чем отличие? Ты их, между прочим, знала дольше, в миллион раз дольше. Возьми. Себя. В руки. — И Джаред Падалеки! Почему здесь так душно? Хватит кричать, пожалуйста, прекратите уже. У меня сейчас разорвется голова, меня всю сейчас разорвет в клочья, остановитесь, смилостивитесь, черт возьми. Хватит. Когда он появился в поле всеобщего зрения, весь шум закрыла какая-то плотная пелена. Из меня самой будто выдернули душу насильно и заставили смотреть со стороны, в почти гробовом безмолвии. Эклз, выйдя на сцену, что-то говорил, пусть я и не слушала; но он молчал. Махал обеими руками залу, рукой с микрофоном тоже, каким-то образом его не роняя, хотя было близко. Ты нормальная? Ты увидела его, наконец, и думаешь о микрофоне? Какой же он высокий. Я и забыла. Как я могла забыть? Сейчас я забывала даже дышать временами. Приходилось заставлять себя делать каждый вдох, но делать было почему-то мучительно. Взгляд бродил по нему, цепляясь за каждую деталь, пусть он и был далеко. На голове — серая шапка, часы на запястье, сам он в джинсах и темной рубашке, рукава которой закатал. — Привет, Россия! — сказал он, отчего всеобщий гам усилился, доносясь даже до меня, до той души, что, казалось бы, смотрела отстраненно в той гробовой тишине. Мне кричать хотелось. Не как они все — ликующе, поддерживающе. А истошно, жутко, выливая наружу всё, что накопилось за два месяца жестокого ожидания, все свои мысли и эмоции. Почти как банши, только те обычно предвещают чью-то смерть. Быть может, смерть будет моя собственная, если я не уйду прямо сейчас. Я не уходила и молчала вопреки желанию. Пересохшие губы будто приклеились друг к другу, отчего невозможно было даже облизнуть их, и я чувствовала себя неподвижной куклой, которую посадили сюда зачем-то наблюдать за происходящим. Я сама себя зачем-то посадила сюда, но это неважно, всё это было так пусто, бессмысленно и неважно сейчас. Важно — смотреть на него, не отводя взгляда, не удостаивая своим безусловно важным и значимым взглядом больше ни единого человека на сцене. Эклз зачем-то стянул с друга шапку, разлохматив слегка его волосы. Я почти не понимала, что вообще происходит на сцене, не вслушивалась, не вникала. Следила за тем, как шевелятся его губы, как он пальцами поправляет волосы, как жестикулирует свободной рукой. Уже даже пошли вопросы фанатов, а я всё не вникала, не могла переключиться с него на саму суть происходящего. Слова звёзд этой сцены сопровождались постоянными взрывами смеха и улюлюканьем. Возвратившееся чувство того, что я лишнее звено, сильно спирало легкие, сжимая тугим кольцом. Моё место не здесь. Не среди фанатов, незнакомых Джареду и Дженсену людей. А где твое место? Там, за кулисами, в ожидании их возвращения? Смешная ты. Твое место не там. Тебе вовсе нигде места нет. Ты лишняя и всегда лишней будешь. В груди ныло, нещадно ныло, а я всё сидела, не шелохнувшись, наблюдая за тем, что не доходит до моего сознания. Что было бы, если бы я сейчас просто встала? Всех, перед началом, тактично просили не вставать без необходимости, чтобы не загораживать вид другим; за исключением тех, кто задает вопрос. Если я встану, привлеку внимание. Зрителей точно, актеров — не факт, потому что в зале в разы темнее, чем на сцене, но возможно. Как отреагировал бы Джаред? Вспомнил бы? Понял бы, что за ненормальная встала посреди конвенции и смотрит на него, как призрак? Это желание было сильно, почти непреодолимо, и я с уверенностью могу сказать, что действительно встала бы, потакая бредовым идеям, но я и шею-то повернуть не могу, чтобы не смотреть на него, а тут — подняться на ноги. Не думала, что подумаю так, но я даже рада подобному состоянию. Меньше движений — меньше ошибок, меньше проблем. Я старалась плавно вернуть душу в тело, чтобы вникнуть наконец в слова, фразы, в тот английский, который, как я боялась ночью, не пойму. Хоть попытаться. Пыталась плавно, осторожно, но душа вернулась рывком, позволив мне наконец вздохнуть полной грудью, хватая воздух, почти как рыба. — Вы знаете что-нибудь по-русски? — первое, что я услышала. Сказано было с акцентом, сильным акцентом, и в голову скользнула мысль, что вся эта панель — должно быть, ад для ушей актеров. Как он терпел мое произношение днями? Терпел ли? Всё ещё не покидало ощущение, будто события полугодовой давности — выдумка поврежденного амнезией мозга. — Лично я знаю очень мало слов, — ответил первым Эклз. — Только если… здравствуйте, до свидания, я тебя люблю. Едва выговоренные на русском слова были сопровождены где смехом, а где — умилением. — Ну, а ты на что способен? — с наигранным самодовольством за собственные озвученные русские слова, спросил Эклз у Джареда. Он помедлил, усмехнувшись прямо в микрофон. — В принципе, я знаю сейчас всё то же самое, — ответил он и задумчиво провел рукой по слегка взлохмаченным волосам. — Но раньше я знал намного больше слов. Вряд ли я сейчас их вспомню. Из зала донеслось протяжное «у-у», выражающее разочарование. Ещё один смешок прямо в микрофон. — Ой, да ладно вам! — Как ты видишь, Джаред, мы знаем много английских слов, — продолжила говорить фанатка с микрофоном, о которой я (уверена, не я одна) и забыла уже. — Скажи хоть ещё одно неозвученное русское. Зал её громко поддержал. Некоторые люди с первых рядов стали выкрикивать какие-то слова, подсказывая Джеям. — Что? — с улыбкой переспросил Джаред, смотря куда-то на первые ряды. Дженсен тоже не мог разобрать ни одного слова: хмурил лоб, разводил руки в стороны. — Ладно, ладно, — разорвал Падалеки шум, заставив всех снова затихнуть. — Я не уверен, что это звучит так… боже, нет, я вряд ли сейчас вспомню, — он рассмеялся каким-то своим мыслям. Фанаты замерли в ожидании. — Как-то там было… маль… мальчш… мальчиченик? У меня улыбка скользнула по пересохшим губам. Я прикусила нижнюю, чувствуя одновременно странную горечь и приятно растекающееся удовлетворение в груди. Он помнит. Помнит. На несколько долгих секунд всё помещение зазвенело тишиной. — Эй, не-ет, такого слова нет, — возразила фанатка с микрофоном. Мне хотелось отмахнуться от её слов, прозвучавших в оглушительной тишине, как от назойливой мухи. — Признавайся, хотел всех обмануть? — повернувшись к нему, спросил Эклз, и Джаред наигранно обиделся, скрестив руки на груди и отвернув голову в сторону. А у меня жизнь потекла по венам, избавляя меня от прежней закаменелой неподвижности. Я закрыла рот рукой, будто пытаясь спрятать не слезающую с губ улыбку. Осознание, что я единственная во всем чертовом зале знаю, какое слово он имел в виду, окутывало мозг мягко, нежно, почти по-домашнему. — Но я точно знаю, кто знает больше слов, чем эти двое, — внезапно сказал один из ведущих — или кто он там все-таки — и вышел на центр сцены. — Время одного из них закончилось, поэтому приглашаю на сцену другого. Миша Коллинз! Реакция зала разделилась: кто-то был разочарован, кто-то — рад. На сцену вышел третий мужчина, на вид старше, чем оба Джея. Вживую я его не видела ни разу, но, очевидно, это тот, кто первый оповестил фанатов о будущих конвенциях. Он поочередно пожал руку — сначала Джареду, потому что тот стоял ближе, потом Дженсену. Когда первый встал, Коллинз занял его высокий стул, повернув так, чтобы было удобнее ему. Сам же Джаред вышел на середину сцены. — Конечно, я понимаю, как вы разочарованы. Я же явно лучше какого-то там Миши… — и включил «актера», чересчур театрально показав презрение к коллеге и собственное самолюбование. Коллинз рассмеялся, Эклз просто улыбнулся. — Шучу, естественно, — оборвал сам себя Джаред с легкой улыбкой. — Но я обязательно ещё вернусь. А на данный момент: до свидания. Услышав последнюю фразу, сказанную на русском, фанаты заверещали, аплодисментами провожая одного из актеров за кулисы. Насколько я знала по программе, состав артистов должен был смениться только через сорок минут. Когда они успели пройти? Только недавно, казалось, все расселись по местам, куда унесло все те минуты? Я не знала, что делать сейчас. Планировала уйти, только-только увидев Падалеки, а теперь словно приросла к сидению, пустила корни. Кто-то со второго или третьего ряда — я толком не видела — встал и, низко нагнувшись, пошел вдоль, к выходу. В туалет или еще куда-то. Чтобы через время не выделяться, я решила использовать эту возможность и тоже встала. Взяла в руку рюкзак и пошла к выходу, слегка нагнувшись, хотя вид бы никому не загородила — и так сидела с краю. Будто просто пряталась. Ну да, если согнуться — это сразу другое дело, невидимка сразу. С каждым шагом всё больше хотелось на выход. Этот зал за всё время то легонько давил, то сжимал в тиски со всей силы, то выворачивал меня наизнанку. К воздуху, скорее к воздуху. Выйдя в холл, я тихо прикрыла за собой дверь и вздохнула, наконец, полной грудью, несколько раз. Прикрыла глаза, пытаясь окончательно вернуться в нормальное состояние. То, что сейчас происходило — действительно реальность? Это не было миражом, галлюцинациями? Я действительно видела их, его? Он действительно помнит? Меня? Или помнит какие-то расплывчатые черты девушки без имени, которая когда-то там учила его нескольким русским словам? Неважно. Какая разница? Я сделала, что хотела: увидела его лицо, услышала его смех и голос. Теперь с плеч должен спасть неподъёмный груз, должно полегчать. Я могу вернуться к прежней жизни. Но уже не хотелось. Я застряла между двумя мирами: один, за моей спиной, полон чего-то непривычного, выходящего за рамки моей зоны комфорта. Второй прямо передо мной — пройти всего пару коридоров, на первый этаж, и на выход, обратно в привычную Москву, подальше от этого места, где всё дышало Канадой. Тут и думать, наверное, нечего: идти вперед, оставить всё происходящее, и произошедшее когда-то, приятным воспоминанием. То, что я вернусь через время, чтобы снова посмотреть на вернувшегося тоже Джареда, ничего мне не даст. Мне нельзя привыкать, сорок минут вполне достаточно, если увеличить дозу — потом будет хуже. Будет ломка. Однако уходить я не спешила. В коридорах пусто, только изредка проходит кто-то из персонала мероприятия. Я наслаждалась тишиной, слыша только отдаленный смех их зала, ходила по коридорам, разминая слегка затекшие за какие-то там сорок минут ноги. В подобном безмолвии мне нравится больше, определенно больше. Я пила воду из пластикового стаканчика, когда двери в зал открылись, и оттуда вышли двое — парень и девушка. — Поверить не могу, что вижу их вживую… — с блеском в глазах говорила русская девушка, подходя к кулеру. Говорила негромко, но все равно нарушала гармонию, к которой я уже привыкла. — Иногда забываешь, что они живые люди, а не просто персонажи на экране. Допив последний глоток, я выкинула стакан в рядом стоящую мусорку и отошла от кулера, чтобы не мешать. Отошла как можно дальше, почти вышла за пределы этого небольшого завитка огромного лабиринта, ближе к другому похожему коридору. Пора бы мне уже уходить. Чем дольше здесь остаюсь, тем с большей горечью в груди поеду домой. Представить только — пустая квартира, только Нина в ожидании меня и ноутбук с таблицами. Уныло, но что поделать. Главное — сориентироваться бы. Пока бродила в одиночестве, совсем забыла, в какой стороне лестница на первый этаж. Я заозиралась: все коридоры как один. Кто вообще выбирает такие здания для мероприятий, на которых толпы людей собираются? Можно, наверное, у тех ребят у кулера спросить; они, раз из третьего выхода вышли, отсюда и заходили час назад. Только я сделала шаг, странный звук заставил замереть. — Пс, — непонятно, откуда. Я посмотрела по сторонам — кроме тех двух фанатов нет никого, а они болтают негромко друг с другом, не смотрят в мою сторону. И ещё раз. Такой же звук. Что за чертовщина? Взгляд скакал от одного места к другому: по разным дверям коридора, по двери в зал конвенции. Всё тихо. Боковым зрением заметила движение и тут же взглядом метнулась в том направлении. Приоткрытая дверь в самом дальнем уголке коридора, оттуда мне — а мне ли? — машет рука. Я отшатнулась, как от удара. Галлюцинации? Я совсем помутилась рассудком в своем нежелании ехать домой? Обернулась, посмотрев, нет ли никого рядом, что было редчайшей глупостью, потому что смотрел он на меня, стопроцентно на меня. — Да иди ты сюда, пока не увидел никто, — не выдержал едва различимым шепотом; посмотрел куда-то за мою спину. Обернулась ещё раз — вдалеке те двое, всё никак не напьются воды и не уйдут обратно в зал. Должно быть, я села на один из диванчиков и заснула в тихом одиночестве, и это сон. За последние два месяца мне что только не снилось, и это далеко не самое абсурдное. Ноги приросли к полу, и я не могла ни шажок сделать к тому, кто, казалось, звал меня. Да и точно меня? Можно подумать, что я туплю, жестко туплю. И, может быть, это правда, но кто бы не тупил. Он раздраженно выдохнул, слегка наклонив голову вбок. Приподнял брови. Махнул рукой в свою сторону ещё раз, зовя к себе. Только я оторвала наконец ногу от пола, чтобы хоть какой-то жалкий шаг сделать, как он вдруг выпрямился, посмотрел мне за спину и тут же скрылся в комнате, откуда звал, будто и не было никого. Меня всю трясло, и громкий пульс в висках оглушал, но я каким-то образом собрала по крупицам силы в очередной раз повернуть отяжелевшую, набитую свинцом голову. Из третьего входа вышла девочка-подросток и направилась к одному из коридоров. И что мне делать теперь? Казалось бы, проще простого: иди туда, куда тебя звали. Проще простого! Но теперь ощущение, что я сплю, что галлюцинирую, увеличилось втрое, потому что теперь я и не вижу никаких доказательств того, что меня звали. Что звал он. Я зайду туда, в ту комнату, распахнув настежь дверь, а там — незнакомые мне люди, смотрят на меня непонимающе, говорят «девушка, вы куда?». А и к черту. Будет неловко — пусть. После того, что только что произошло, я не могу просто развернуться и уйти, как ни в чем не бывало. С трудом отрывая ноги от пола, который больше напоминал зыбучие пески и мешал идти, я кое-как дошла до комнаты и чуть-чуть приоткрыла дверь. Перед глазами плыло, но я смогла обвести взглядом помещение — оно небольшое, мебели тоже немного, несколько кресел, кофейный столик, диван, зеркало, шкаф. Рядом со шкафом — он. — Давай заходи уже. Следя за каждым крохотным шагом — потому что что-то изнутри кричало о том, что я могу прямо сейчас споткнуться о свою же ногу и с грохотом упаду — я зашла полностью внутрь и закрыла за собой дверь. Стояла к нему спиной, держа ладонь на ручке. Сейчас обернусь — а его всё-таки нет, да? Ну каким везением нужно обладать, чтобы попасть на конвенцию и быть замеченной им? Я таким не обладаю, это абсурд. Алиса, опомнись, вспомни, кто тебя полгода назад с улицы подобрал. Не обладаешь таким везением? — Ты уж извини, но какая же ты медленная, — своим беззаботным, шуточным тоном. Судорожный вздох. Я обернулась наконец, несколько раз моргнула, пытаясь убедиться, не кажется ли. Очнись ты наконец, хватит позориться, тормоз. Снова сталкиваются два мирка, которые пересекаться не должны были. Первый раз был огромным вселенским совпадением. Второй раз — уже преступление, так не должно быть. Он стоял в трех шагах от меня, опирался спиной о стенку, руки скрещены, рукава закатаны и на запястье те часы, которые я видела на сцене. Всё сходится — он. Ещё бы не сходилось, ага. Улыбается. Как будто не было этих восьми месяцев. Как будто только вчера улетела, и он даже привыкнуть ещё к моему отсутствию не успел. А мне неловко. Он улыбается, а мне неловко, это несправедливо. Столько времени прошло, чёрт возьми. Мы и тогда не были самыми близкими друг другу людьми, а сейчас подавно. Если существует шкала того, насколько могут быть близки люди, я ушла в жестокий минус. Сказал что-то ещё — я не разобрала. Быстро, в своей манере, будто забыл, с кем говорит и насколько его собеседница не-американка. Усмехается, отчего на его щеках появляются ямочки, и отводит взгляд в сторону. Увидел мое растерявшееся выражение лица? — Точно. Прости, — вернул взгляд ко мне. Сказал, медленнее: — Ты бледная совсем и дрожишь. Не хочешь пить? — и кивнул головой в сторону кофейного столика, на котором стоял графин с какой-то жидкостью, на вид напоминало сок, и несколькими стеклянными стаканами. Еле-еле проглотила смешок, скорее нервный. Да, интересно, почему я на призрака-то похожа. Прямо удивительно. — Ты увидел меня со сцены? — спросила я на английском, на языке таком чужом, но в то же время на таком когда-то привычном, и слегка прищурила глаза. — Что? Нет, — он рассмеялся, сделав шаг к столику. Рухнул в кресло, а я топталась на месте, не зная, стоит ли сесть вслед за ним или стоило остаться в дверях. — Там же столько народу, я бы тебя ни за что не заметил. Я увидел тебя уже потом, в коридорах. Ты бродила прям как призрак, потерявшийся в лабиринте. Заблудшая душа и тому подобное. Почему он такой непринужденный? Факт этой встречи его не напрягает нисколько? Ни на один процент? Ни на одну сотую долю процента? Почему я глючу за нас двоих? У меня не получалось смотреть на него, как на человека, с которым я жила бок о бок. Маска фанатки прилипла намертво к коже, и я не знала, как её отодрать. Я чувствовала себя обычной фанаткой, встретившей кумира. Не девушкой, встретившей старого друга. Друга? Это слово так болезненно полоснуло по коже. — Не сядешь? Почти вздрогнула от этого простого предложения. Прошла на негнущихся ногах к столику, села напротив него в кресло. Сидела, натянутая, подобно струне, и держала ладони на коленях. Как при чужом, абсолютно незнакомом мне человеке, вдруг решившем со мной заговорить. Ну и кто мы всё-таки друг другу? Он смотрел на меня, долго, высматривая что-то в моем лице, а я прятала взгляд в картинах, висящих на стенах. Когда я осмелилась всё же взглянуть на него — только чтобы убедиться, что он не исчез, потому что я всё ещё не доверяла самой себе и своему мозгу — он едва заметно качал головой, улыбка уже не сияла на его лице, губы наоборот были сжаты. У него синяки под глазами? Я не заметила сначала. Последствия долгого перелета, смены часовых поясов или?.. — Ты говорил, что не приедешь в Россию, — разрезала появившуюся ненадолго тишину. Поднял удивленный взгляд, слегка нахмурился — только на секунду — и снова расплылся в улыбке. Я невольно засмотрелась на неё, на его лицо, когда на нем сияет улыбка. Не могла понять, как именно, но на какой-то едва заметный один оттенок она отличалась о той, что я видела десяток раз на сцене сегодня. — Я говорил, — начал он и сделал паузу, не сводя с меня внимательных глаз, будто и сам не до конца осознавал, кто сидит перед ним, — что, может, однажды и приеду. — Это звучало, как вежливый… — запнулась, пока мозг с усердием искал английский вариант слова «отказ». Так и не смог. Пришлось выкручиваться, как выкручивалась когда-то. Не думала, что мне снова придется однажды. — Звучало, как будто ты не очень хочешь. — Ну, — он лениво махнул рукой в воздухе, — захотелось. Снова маленькая комнатка наполнилась молчанием, неловким, наэлектризованным, дискомфортным. Что вообще нужно говорить в таких случаях? Почему я вечно попадаю в такие ситуации, на которые никто никогда не писал руководства по наименее неловкому способу выбираться из них? — И как тебе Россия? Смешок. Я нервно повела плечами, ожидая более полного ответа, чем смешок. — Правда хочешь поговорить о России? Едва поборола колющее под кожей раздражение. Я хоть какую-то тему для разговора пытаюсь придумать. Если ему нравится молчать — прекрасно. Мне некомфортно. Другой вопрос — почему комфортно должно быть мне. — Ну, а о чем хочешь поговорить ты? Уж извини, я не привыкла к таким ситуациям. — Вот, хоть уверенности набираешься, уже хорошо. А то страшно смотреть. Призрак ходячий. Он потянулся к графину и заполнил соком два стакана, один взял себе и сделал глоток, второй остался стоять на столике. Это что? Мне? Неа, мне нельзя, мне не положено. Когда он указал рукой на второй стакан, тормозить дальше было бы неловко, поэтому я потянулась за своей порцией и хотела сделать сначала крохотный глоток, из вежливости, но только губ коснулся приятный персиковый вкус, я принялась пить, будто сейчас была сорокаградусная жара, и я умирала от жажды. — Ты посмотрела сериал? — спросил он, дождавшись, когда я закончу и отставлю почти пустой стакан. — Какой сериал? — выпалила тихо, не подумав, и до глючного мозга дошло, только когда он рассмеялся, откинувшись в кресле. — Точно, — прошептала ещё тише. Какое-то странное дежавю. — Нет, не посмотрела. Отведя голову слегка назад, он непонимающе махнул рукой. — То есть ты пришла на конвенцию Сверхъестественного, не посмотрев Сверхъестественное? — Я была занята. Не успела посмотреть. Явно он ждал ответ на вопрос, зачем я вообще сюда тогда притащилась, если не знаю ничего из сериала, но ответ «Ради тебя» застрял где-то в глотке и царапал слизистую. — А это уже интересно. Чем ты была так занята? Расскажи, — и сделал несколько глотков из своего почти полного стакана. Очень интересно, да. Беготня по разным кофейням города, жизнь с родителями, собака. Он правда хочет знать всю эту нудную историю? — Рассказывать довольно долго. Он не отвечал несколько секунд, потом кивнул чему-то и, приподняв руку, посмотрел на часы. Недовольно цокнул языком. — У меня не больше десяти минут. Не больше десяти минут, и наши мирки снова разъединятся, наивная сказка закончится и меня выбросит в серую скучную реальность. Только-только начало доходить осознание того, что это Джаред, всего лишь Джаред, с которым я проводила столько времени и с которым я могу общаться без неловкости, как время уже начало подходить к концу. А оно вовсе начиналось, это время? Сколькими фразами мы успели переброситься из-за моей нерасторопности? — Давай так, — начал он, сев более прямо, — ты сейчас вернешься в зал… Столько морально настраивалась на то, чтобы наконец уйти, вернуться в привычную жизнь, как теперь — «сейчас вернешься в зал». Но противиться в данном случае — глупо. Если меня пытаются швырнуть обратно в воспоминания, в прошлое, к которому я время от времени неосознанно тянусь, то к чему сопротивляться? — Я тоже вернусь, выступлю в оставшейся части панели. После этого фотоопы. И потом у меня будет много свободного времени до вечера. У тебя есть дела? Воздух как-то сам по себе ворвался в легкие, заставив меня приоткрыть рот. Хотела что-то сказать, но мозг даже не придумал — что. Извилины, как назло, выпрямились. Всё, на что меня хватило, — покачать головой. — Отлично, — расплылся в очередной улыбке. — Отлично… — намного тише, будто самому себе. — Тогда после конвенции подойди к кому-нибудь из персонала. Я предупрежу их, тебя приведут ко мне. Хорошо? После фотосессий сходим в какое-нибудь кафе, если хочешь. У меня всё ещё не хватало сил произнести хоть какой-то звук. Нажали на кнопку «выкл» напротив функции звука где-то внутри организма. Да нет, я сплю. Это ж всё несерьёзно. Мне такие развития событий даже снились пару раз — потому что такое только подсознание в качестве жестокой игры подкинуть может. Кивнула, так как он всё ещё ждал ответа. Он поднялся на ноги, я — тут же следом, как по инерции. — Тогда до встречи? Мне через несколько минут идти надо будет, через другой вход. Так что иди сейчас в зал тогда, я позже. Мне следовало сказать «до встречи» в ответ, развернуться и уйти. А я закаменела, стояла, как статуя, всё ещё не до конца осознавая всего. Джаред едва заметно улыбнулся, слегка вытянув голову вперед, мол, всё в порядке? Мол, не тупи. Да, точно. Идти. К двери. Надо к двери. Шумно вздохнув, я развернулась и пошла на негнущихся ногах в направлении выхода. Сердце стучало бешено, будто только что километровку пробежала. — Элис. Меня как током прошибло. Элис. Такое привычное, почти родное. Не Алиса. Кто-то будто время отмотал с помощью пульта и вернул меня в лето прошлого года, в Канаду. Где я Элис. — Да? — сдавленно, почти через силу. Сказала, обернувшись через плечо. — Я… — начал он, но замялся, будто сам смутился. Прикусил губу. Задумчиво почесал затылок. — Я прочитал письмо. Какое ещё письмо? Сначала в голове — перекати-поле, но затем извилины — надо же! — наконец стали искривляться в прежнее положение, и даже слишком быстро. Болезненно быстро. Перед глазами — как вспышки: Всё серое, холодное. Предрассветные сумерки. Утро после поцелуя. Навязчивые мысли. Его ноутбук и спрятанный в случайной папке файл. «Джареду». — Какое… — всё равно обрывочно, беззвучно прошептала я, хотя прекрасно уже поняла, какое. — Разгребал ненужные файлы, чтобы удалить, и наткнулся на него. У меня внутренности, будто в стиральной машинке прокрутили. Несколько раз. С высоким оборотом отжима. Казалось бы — я очень смутно должна представлять, что было там, в этом дурацком письме. А мозг помнил, почему-то помнил. Почти каждое слово, потому что выскреблены они, эти слова, были у меня на черепе изнутри. Трудно не запомнить. И зачем? Зачем он мне это сказал? Сейчас? Это же Джаред! Ему лишь бы поехидничать и поставить в неловкое положение, чтобы посмеяться. Только вот — если судить по его смущенному виду — надо мной ли он ехидничал сейчас? — До встречи, Джаред, — голос почему-то дрогнул на его имени. Улыбнулась, кивнув чему-то, и вышла из комнаты, будто выбралась из воды на сушу. Подумать только. Подумать только. Мне визжать хотелось, как маленькая девочка. Кричать неизвестно кому о том, что только что произошло. О том, что произойдет потом. Я не могла убрать улыбку с лица, мышцы словно отказались слушать команды мозга и вопреки им держали одно и то же положение. Когда я кое-как нашла свой вход и тихо прошла в полутьме на своё место, всё ещё не получалось убрать её. А надо было вообще? Дженсен и Миша говорили о чем-то, что я не слышала. Делали что-то, чего я не видела. Тонула в своих мыслях, которые, впервые за последние месяцы, не вызывали ни тревоги, ни горечи. Всё с точностью наоборот. Смотря на фанатов, окружающих меня в этом зале, осознавала: я всё же лишняя среди них. Моё место не здесь, но я скоро — может, на время, а может, надолго — займу то, которое было моим. Они, после всего мероприятия, выйдут из здания, счастливые, с мыслью, что пусть и пора домой, этот день запомнится им надолго. Я, после окончания мероприятия, выйду из здания с мыслью, что это не конец. Что улыбка Джареда со сцены — не последняя его улыбка, которую я увижу вживую. Что мне предстоит отвечать за последствия той слабости, когда я решила написать дурацкое сентиментальное письмо; что мне предстоит рассказать о том, как я провела эти полгода, и выслушать, как он провел свои. Это ещё, чёрт возьми, не конец.