Если бы тьма говорила

*** — Ты точно займёшь ту же самую комнату, Юэн? — Почему нет, тётя Клара? Я с самого начала говорил про неё. На лестнице, ведущей на второй этаж, некоторые самые скрипучие ступени заменены на новые: весенний бук рядом с исхоженным тёмным дубом. Все двери новые и прочные, с замками — достигнув преклонного возраста, одинокая тётушка стала отчаянно бояться грабителей, которые обязательно примутся топором выламывать полотно, чтобы извлечь её, спрятавшуюся, из дальней комнаты. Нет, Юэн любит странную тётю Клару. Может, потому что всегда чувствовал, что странен сам? Дорога из Беллсхилла в Керуол заняла шесть с половиной часов. В этом году он поступил в Керуольский университет имени Пейсли Несбитта. Теперь, после летних акклиматизационных каникул в городе детства, его ждёт шесть — семь лет физики, химии и прочих мучений, чтобы выбрать, в каком конкретном направлении этой науки он собирается стать учёным. И вся жизнь, чтобы стать им. В Беллсхилле осталась мать и юная сестра, в этом году отправившаяся в третий класс начальной школы. Спрашиваете, где их семья раздобыла деньги на это всё? На такой престижный и дорогой университет, со своими кампусами, бассейнами, лабораториями и столовыми? Страховка. Конечно же, страховка на случай смерти. Вечно пьяный папаша Юэна свалился с крана, лишь по счастливому стечению обстоятельств в этот день решив не выпить на работе, а поспорить на то, что сможет… чего-то там сделать на кране. И вот, не смог. Впрочем, никто не сдал факт этого спора страховой компании (как и его подробностей), не желая оставлять на своей совести женщину с двумя несовершеннолетними детьми, а также не желая быть привлечённым по соответствующей статье. Знаете, Юэн вовсе не желал всем сердцем вернуться в этот дом, где он родился и не очень благополучно жил до двенадцати лет. По иронии судьбы, именно последний год перед отъездом выдался самым отвратительным. Нет, в школе всё было замечательно — по крайнем мере, не хуже, чем у всех остальных. А вот по ночам его ждали кошмары и бессонница. Он лежал один в темноте, теряясь зрением в косом профиле потолка, и слушал, как под его кроватью что-то методично шуршит, скребёт, грызёт мелко-мелко и часто-часто; хрустит, будто сухими ветками. И очень громко — так, что не заснёшь, если уже проснулся. Он ощущал каждым волоском своего замершего от страха тела — там, внизу, шевелилось что-то объемное, существующее, материальное, большое. Издающее не только абстрактные шорохи, но и нечто, что нельзя списать на температурные расширения дома или мышей. Звук, с каким будто бы рука проводит по металлической ножке кровати — он шёл снизу вверх, по трубе, подходя прямо к его уху. Вздохи, не похожие на вздохи человека или животного — в них не было эмоций и жизни. Как он мог списать это на ветер? Внутри дома, между перекрытий? Он клял себя за цепенящий страх. Он пожаловался и получил ответ, которого ожидал: это всё «звуки природы» и нечего бояться. И в конце, конечно, отец припечатал — будь мужчиной. А я что, ответил тогда Юэн, кенгуру по-твоему? Но даже если и так, то попросил переселить его в другую комнату, даже меньшую и с окнами на север. В то время был ещё жив дедушка, страдающий деменцией, он занимал вторую спальню и покидать её не хотел, посему в просьбе этой мальчику было отказано. Тогда Юэн взял всё в свои руки. Днём и вечером он жил в комнате, читал книги, приглашал друзей и делал уроки, а ночью спускался в гостиную спать на диване. Это его и спасло от того, чтобы одной прекрасной полночью взять и тронуться умом. Когда Юэну исполнилось восемнадцать, и он торжественно выплюнул в раковину впервые сделанный пробный глоток шампанского (отчего навсегда к нему охладел), он уже знал — только науке под силу объяснить невероятное и неочевидное. И только научный подход и понимание причин и следствий может избавить человека от первобытного страха неизвестности. Собственно, он был не против разобраться в этой загадке его юности прямо сейчас, но, распахнув новенькую дверь, он так и застыл на пороге. — Прости, Энни, — подошедшая сзади тётя назвала его ласковым прозвищем. — Я отлично помнила, как тебе было страшно спать в этой комнате, всё скрипело-трещало. Однако ты так настаивал, что будешь жить в ней! Поэтому я сделала полноценный ремонт. Смотри, я сменила старые половицы на самые крепкие, и под ними строители как следует всё прочистили и подладили. Даже упрямые стеновые панели — я слышала, там могут жить насекомые и рыть ходы мыши, — они вскрыли и обработали на совесть. Ну и, — она с улыбкой разводит морщинистыми руками. — Я выбросила детскую скрипучую кроватку и купила большую и молодёжную. И шкаф, и письменный стол! Ты ведь так вымахал, мой юный мистер Маккензи! Действительно, Кларе приходится встать на цыпочки, чтобы дотянуться до его макушки и снабдить её энергичными потрепываниями. — Мне нравится. Здесь правда стало очень красиво. Спасибо, — успокаивает её надежды Юэн. — Но ты ведь знаешь, что меня поселят в кампусе университета? Не надо было тратить так много денег на мебель, мне теперь стыдно… — Ну, до кампуса ещё дожить надо… — философски усмехается тётя. — Тем более, кто знает, в каком городе ты будешь работать после окончания? Может, тоже у нас? Эта первая фраза, как капля мыла разъедает всю масляную плёнку уверенности Юэна, и она лопается. Слова ледяным шилом проникают к тщательно укутанному сердцу, наждаком проходятся по взбаламученной памяти, вызывают то, чего он не испытывал давно — кратковременный, но мощный мистический ужас. «До кампуса ещё дожить надо»… И из обновлённой комнаты на него веет чем-то, оставленным далеко в прошлом. *** Матовые стены имеют зеленовато-синий тон зимнего океана, насыщенный, но не тёмный. Кровать — железные прутья изголовья и деревянный каркас под матрасом. Выбеленное лакированное дерево остальной мебели; пепельно-голубой ковёр брошен посредине на такие же светлые, очень широкие половицы. Даже пара картин — чёрно-белые минималистичные пейзажи и детали северной природы. Тётушка абсолютно однозначно закупилась в Икеа. И там же вдохновилась Скандинавией, её льдами, океаном и фьордами, заполненными суровыми светловолосыми мужчинами с рыболовными принадлежностями, бородами и ясными глазами. Конечно, Юэн не имел ничего ни против фьордов, ни против угрюмых, но симпатичных, и в глубине души трогательных мужчин. В особенности мужчин. Но это дело десятое. Когда он, наконец, разложил все свои вещи и привезённую электронику, всё включил и проверил, за окном уже стемнело. Тётушка оставила ему дополнительно настольную лампу, сателлиты на нескольких полках, бра над кроватью с регулировкой яркости — для чтения перед сном и для ненавязчивой ночной обороны от чудовищ. Она считала, что племянник по большей части боится темноты, и постаралась обеспечить ему достаточно света. Что ж, первая ночь. А Юэну почему-то совсем не спокойно. Весь облик прежнего его обиталища сменился, исчез, даже стёрся из памяти. Тогда что это за предчувствия и выверты психики? Почему она ждёт повторения давнишней борьбы? Он в такой необъяснимой тревоге не уснёт. Везде должна быть логика. И он поступит логично и последовательно, как будущий учёный. Будем считать эту ночь проверкой. А в случае повторения событий — использовать её для сбора первичных, отправных данных для следующего шага. Опять же, нужно помнить, что ни разу ему не был причинён вред. Уж если не навредили беспомощному ребёнку, то и взрослому не решатся. Вот так поступает образованный, разумный человек. С чувством выполненного морального долга и готовностью к любому исходу, Юэн отправляется спать. *** Ккрррр. Ссс-кк-ррр… Фьюх-х-х… Фью. Шорх-шорх-шорх. — Сссука! — с приглушённым ругательством Юэн рывком садится в постели. Скырррр! К-к-к-к-кх… К-к! Деловитое, быстрое шуршание. Долгий, протяжный скрип и настойчивый скрежет. Выдохи различной степени продолжительности и усилия. Странные свисты, с которым будто один материал молниеносно проскальзывает по другому. Громкие скрипы, как восклицание. Перестук. Обезличенная буква «К», произнесённая или «изданная» чем-то, методично и раздельно. Как кряхтит кошка, когда глядит на птицу — лавинообразный, бессистемный набор чётких твёрдых звуков. А здесь — и такой скомканный, и необычайно последовательный. И в обоих случаях — совершенно лишённый всех кошачьих эмоций. Так плохо обученный компьютер попытался бы сымитировать их. Как и всё остальное — вздохи, шелесты, звуки перетряхивания каких-то вещей, даже звуки, похожие на звонко-четкие или же шаркающие шаги — ненастоящее, неживое, специальное. Больше всего не нравится Юэну и в первую очередь выводит его из себя — это вибрация в предметах, которую вызывают все эти излияния. Он щёлкает переключателем над головой, озаряя комнату полукругом рассеянного белого света. Он знает заранее, что ничего необычного не увидит, только слегка, будто смущаясь, затихнет этот кошмарный концерт. Ладно. Теперь берём за истину, что в детстве ему ничегошеньки не казалось, и звуки действительно странные. Всё, факт установлен. Теперь ему надо как-то спать дальше, ведь он отлично знает, что полностью заткнуть это ему не удастся. Юэн встаёт на кровать, прикидывает силу толчка и расстояние, и, присев, прыгает на середину ковра. Быстро подбегает к лампе на столе и включает. Оглядывается. Все предметы в комнате различаются хорошо, под кроватью же темно и ничего не видно. А если зажечь весь свет, то он не уснёт от яркости. Ладно, допустим. Это снижает громкость основных звуков. Теперь надо заглушить оставшиеся, чтобы они напрочь потерялись на заднем фоне. Он включает компьютер со стерео-колонками и подыскивает нужную музыку. Достаточно спокойную и лёгкую, чтобы не разбудить тётю внизу и усыпить его. И достаточно непредсказуемую, живую и современную, чтобы неожиданные скрипы не так выделялись. Неоклассика, фортепиано. Готово. Юэн поднимает голову с налётом некоей гордости и произносит строго: — Я тебе поскриплю! Ишь, раз-ке-кекался! Я спать хочу, между прочим. Однако обратно на кровать он прыгает с разгона и с середины ковра. *** Проснувшись вполне бодрым и отдохнувшим, Юэн ещё до завтрака берётся за дело. Отодвигает кровать, берёт чемоданчик с инструментами из кладовки и вскрывает пол в том месте, откуда, предположительно, чаще всего шорхало и грызло. Под доской обнаруживается неповреждённый слой розового утеплителя без каких-либо мышиных ходов, следов, укусов и отходов жизнедеятельности. Дерево тоже не выглядит пожёванным какими-нибудь термитами. Тогда он проверяет все подкроватные доски, но и там — всё чисто. Ничего. — Ясно… — слегка недовольно тянет парень. — Возможно, у нас очень аккуратная мышь. И погрызть она приносит с собой. Он крепит на место все половицы, кроме одной посредине. Если это животное или насекомое, его выманит еда. Он очищает самые объёмные карты памяти, настраивает камеру на ночной режим и прикручивает её к ножке кровати скотчем. Подумывает с минуту, и, повинуясь иррациональному чувству, отыскивает вторую камеру, которую чаще использует как фотоаппарат. Крепит её на верхнюю трубу изголовья так, чтобы в объективе была видна вся постель, включая подушку. На целый день он благополучно забывает о ночных происшествиях. Переписывается с оставшимися в Беллсхилле друзьями, почитывает новые научные статьи из выписанных онлайн журналов, ездит с Кларой за покупками и даже один раз по её наущению поливает клумбу. Летнее солнце садится поздно, и ему было отпущено изрядно беззаботности. С наступлением темноты в душу снова закрадывается неприятная, попусту неприличная взрослому человеку тревога. Юэн принимает те же меры заглушения и освещения, что и в прошлый раз, прибавив к ним две включённые камеры. На оторванный из блокнота клочок бумаги он кладёт кусочек сахара, сухарик и печенье. И коротенький карандаш. «На случай, если, эээ… мышь будет не голодна, но по-прежнему будет хотеть точить зубы», — объясняет он себе. Слава Эйнштейну и Кюри, этой второй ночью наедине со своими страхами он не просыпался ни разу. Также бесстрашно он вставляет в компьютер карты памяти и запускает просмотр, но уже через минуту жмёт на «стоп». И внутренне клянёт себя на чём свет стоит. Он не посмотрел под кровать. Этот сверхъестественный страх настолько глубоко прижился в нём, что его сознание делает тысячу отвлекающих манёвров из страха столкнуться с необъяснимым. С подтверждением необъяснимого. Гораздо проще смотреть через экран, так ведь? Да только оно у тебя за спиной. Внизу на кухне тётка гремит сковородкой и чашками, льёт воду, топает. Сквозь полупрозрачные шторы цвета сырого снега щурится солнце. Юэн встаёт, подходит прямо, как солдат, и с холодным замиранием сердца припадает к полу у железной икеевской ножки. На бумажке ничего нет. Протянув едва дрогнувшую руку, он хватает её. Вот жирное пятнышко от печенья. Вот прилипшая сахаринка. А вот — карандашные каракули, похожие на бесконечно повторяющиеся буквы «w», «u» или «e». А кое-где — «о». Юноша бросается к компьютеру, потом замирает в нерешительности. Он хочет знать и боится знать. Хотя, может, это всего лишь полуразумная крыса, сбежавшая из лаборатории? Как в «Пинки и Брейне»? — Энни! — голосит снизу тётушка, разбивая собой корку напряжения. — Спускайся завтракать! Оглянувшись, он складывает карты памяти в карман, берёт планшет и спускается на кухню. Прикладывает определённое усилие, чтобы не запереть за собою дверь на замок. Для просмотра видео он выбирает залитую солнцем скамейку на заднем дворе, цветущим всеми растениями, какими только можно цвести. Над ними носится разрозненная стая шмелей и диких пчёл. За правым забором сосед косит лужайку, за левым — истошно орут дети. — Окей… В наушниках нет нужды, всё равно не услышу ничего, — с чувством некоего облегчения решает Юэн и перекручивает видео ближе к тому часу, когда обычно появляются посторонние звуки, а там ставит на приемлемое ускорение. Фонарик камеры освещает реечное дно кровати с проблесками матраса. Из дыры в полу бодро выглядывает розовый утеплитель. На бумажке покоятся все четыре предмета. Два ночи. И вдруг чернота с дальнего конца кровати начинает расти и красться по ней вперёд, прилипнув, как масло на перевёрнутом бутерброде. Нет, это не барахлит фонарик. Пол как был освещён, так и остался, а верхний мрак всё уплотняется и ползёт, теряя геометрию пространства и перспективу, пока не зависает над бумагой. Юэн ещё немного замедляет скорость воспроизведения. Из нависающей тьмы отпочковывается какая-то лента… ложноножка. Теневое щупальце, сотканное из непроглядного мрака. Оно движется, колеблется, как живое, опускаясь к предметам. Наткнувшись, чуть отступает и съёживается, точно улитка, а потом прикасается всё смелее, ощупывает пробно. Потом сверху протягивается второй щуп, и они вдвоём начинают уже более подробно обтрагивать всё предложенное со всех сторон. А потом щупальца приподнимают сухарик сантиметров на пять, и Юэй шокировано осознаёт, что больше нельзя списать увиденное на дефект аппаратуры и обман зрения. Оно вертит сухарик в воздухе с минуту, затем щупы сгибаются почти как руки в локтях, и кусочек хлеба исчезает в темноте. Следом оно берётся за печенье. Потом та же участь исчезновения постигает маленький сахарок. Оно… съело пищу. Растворило в себе. Господь всемогущий. Юэна прошибает пот неуместного азарта: а что оно сделает с карандашом? Тёмные щупальца хватают карандашик. Долго вертят на весу. Возможно что и пробуют на вкус. Откладывают в сторону. Поднимают бумажку. Вертят. Кладут. Неужели оно прямо сейчас пытается понять назначение предметов? Оно выпускает третье и четвёртое щупальце. Сперва ловко заворачивает карандаш в бумагу. Результат его не устраивает. Разворачивает. Шоркает по бумаге карандашом плашмя. Безрезультатно. И, наконец, — видимо, обратив внимание, что один конец палочки острее другого — тыкает им в бумагу, оставляя маленькую графитовую точку. Почему-то в этот момент Юэн испытывает не меньшую радость, чем это существо. По крайней мере, ему кажется, что оно радуется. Монстр довольно споро оборачивает вокруг карандаша два щупальца, двумя другими прижимает страницу к полу, и, приложив пишущий конец, неуверенно и неуклюже водит по бумаге. Юэн вспоминает, что делала с фломастерами его сестра, когда ещё была безмозглой. Она чиркала как придётся, как попало, рваные движения вверх-вниз, рвущие альбом. А вот оно — выводило, а не бездумно чиркало. Потом Гленда научилась управляться со своим пакостными ручонками и чуть узнала алфавит, однако не умела писать прописными буквами. Тогда она пробовала их имитировать именно так — вязью из полукружочков. Всучала всем такие письма. Оставив на бумажке пару строчек, существо либо устаёт, либо удовлетворяется — если ему нужно было понять только лишь принцип использования, а не наслаждаться процессом. И прячет карандашик в щели между лагой и мягким боком утеплителя. Мнётся немного, втягивает щупальца и замирает — Юэн ускоряет запись — да, до самого утра. Различает съедобное-несъедобное, значит. Понимает и тут же использует сложные инструменты. Единственное, где Юэн видел живую тьму — хищная вашта-нерада в «Докторе Кто», которая живёт в древесине и легко может съесть человека. Но вашта-нерада не была столь разумной. И это существо до сих пор его не съело. Конечно, оно не может быть ей! Оно впервые в жизни увидело еду и попробовало её! А у той страшной твари не было ложноножек и стремления к самообразованию! Выключив планшет, Юэй сидит, пялясь на цветочки. А в голове напоследок бьётся глупейшая мысль — надо было поставить воды! Как же оно всухомятку-то!