Артон. От AU до юмора

Мы друг без друга не можем. Этому учат даже песни. Чего греха таить – без воздуха не можем, без воды и еды не можем. Без сна, самореализации, тепла – не можем. Для существования и жизни какой-то человек нам не нужен. Не хочется без него, разве что. Это уже другой вопрос. Но хочешь или нет, жизнь продолжается, даже когда человек, казалось, заключающий в себе весь мир, уходит. Тогда наступает драматичный период в жизни, когда сама жизнь теряет краски и смысл. Ты уныло пытаешься хотя бы существовать, не понимая, зачем и для чего вытаскиваешь себя из постели, почему продолжаешь есть, пить, дышать, делать все те вещи, позволяющие жить. Зачем, если не хочется? По инерции жизнь продолжается. По инерции со временем становится легче. По инерции мы можем влюбиться снова, чувствуя, что никогда раньше такого не было, а сейчас, вот, именно с этим человеком – всё будет хорошо. По инерции мы разбиваемся об истину: хорошо не будет. Почему так происходит? Где-то же есть люди, счастливые и влюблённые? В фильмах, сказках, среди друзей знакомых друзей... Но только не у нас. Эта любовь только не с нами. Несправедливо и обидно, даже не хочется понять, что нас не любят потому, что мы сами себя никогда не любили. А если полюбишь себя, то никакой другой человек уже не сможет сделать тебе так больно. Но как любить того, кого не любит никто? Замкнутый круг. Кажется. Мой врач, Фёдор Алексеевич, часто говорил со мной об этом. Доказывал важность самоуважения и высоких чувств к самому себе. Я был подростком, и высокие чувства у меня были лишь к пиву и сигаретам. Позже я немного подрос и обнаружил эти самые высокие чувства к мужчине. Мой врач не говорил по этому поводу ничего особенного, однако я знал, понимал, что это неправильно. Об этом мне сказал этот самый мужчина. Меня учили говорить правду. Жизнь научила, что на правду обижаются, что за неё иногда бьют, что лучше сладкая ложь, чем горькая правда. Именно поэтому я говорил правду чаще среднестатистического человека. Поэтому меня били, а я, смеясь, отбивался, причиняя боль не только правдой, но и кулаками. Бить с силой и чувством меня тоже учили. Я рассказал правду мужчине, первому, который вызвал внутри меня такие эмоции. Он лишь рассмеялся и назвал меня глупцом, неправильным глупцом, который не имеет права его любить. Тогда правда впервые сделала больно мне. Фёдор Алексеевич говорил мне, что это не было любовью. Любовь – это когда ты наполнен энергией любви сам, а потом делишься ею с другими, не ожидая ничего взамен, но именно потому, что энергия чистая и яркая, ты получаешь взаимность. Я его не слушал, хмурясь и закатывая глаза. Был уверен, что любил. В книгах написано было про сильное чувство, про стягивающие живот эмоции, про желание касаться, быть рядом, целоваться, обладать человеком без остатка, про трепет и даже про розовые очки. Я чувствовал всё это, убеждённый в том, что влюблён. На всю жизнь. Врач говорил, что всё это – просто эгоизм. Я не верил. Эгоизм это ведь про себя, а любовь – про кого-то другого. Я был уверен в этом. А потом я влюбился снова. Сильнее, безумнее. До звёзд в глазах вместо розовых очков, до дрожи по всему телу от взгляда. Её звали Ира, и я был рад, что в этот раз любовь моя была правильной, что в этот раз она была взаимной. Врачу я не говорил об этом. Он снова бы сказал, что это лишь эго, что я не влюблён, что мне стоило бы уделить внимание самому себе, а не другому человеку. Я не хотел этого. Я хотел быть с Ирой, чувствовать жизнь, чувствовать любовь. Я хотел быть счастливым. Она такая красивая, и мне искренне казалось, что с ней всё получится. Ленивые объятия по утрам, вкусные завтраки, свет, разливающийся по квартире. И так приятно было чувствовать себя нужным. И так здорово было думать, что вот она - любовь. Когда Ира уходила, она просила оставаться таким же счастливым. Просила не винить себя, просила продолжать верить в любовь, верить в себя. Говорила, что я очень классный, что это она просто не чувствовала больше ничего. Я отпустил её, не зная причин для того, чтобы переставать что-то к кому-то чувствовать. Рассказав впервые обо всём врачу, услышал, что он всё знал. Почему-то я не был удивлён. Разве что боли меньше не стало. Он снова говорил о любви к себе. Я смеялся и слал любовь к чёрту. Ира вернулась. Сказала, что совершила ошибку. Что так, как меня, она никого никогда не любила. Так, как меня, она никого никогда не полюбит. Я улыбался. Снова почувствовал себя живым. Мы не могли друг без друга. Так говорила Ира постоянно, прижимаясь ко мне, обнимая, целуя. Я верил ей, не задавая вопросов самому себе. Рассказывая обо всём своему врачу, улыбаться я не переставал. Я ведь счастлив, я ведь могу делать счастливым другого человека. А он лишь хмурился и вздыхал. Я не мог понять, что ему не нравилось, ведь такой любви, что была у меня с Ирой, я порой не видел даже в фильмах и самых добрых мультиках. Через несколько лет Ира снова ушла. Пыталась объяснить, что пыталась. Пыталась полюбить меня также, как я её, пыталась стать счастливой. Но у неё отчего-то не вышло. Снова просила не корить себя, не губить, просила остаться друзьями. Было больно. Да и я не знал, что это, как это: просто дружить с тем, кого любил больше жизни, от кого получил нож в спину дважды. Я тоже просил её. Просил больше не появляться в моей жизни. Больше ничего не просил, а она, почему-то, обиделась. Устроила истерику, разбила пару тарелок и мою любимую кружку с рисунком нас двоих. Кричала и ругалась, хоть я и не понимал, почему. И она призналась, что ей просто было удобно. Жить у парня в его квартире, тратить его деньги, чувствовать себя нужной. Но это вдруг стало ненужно. Снова. Я больше ни о чём не просил и удалил её из контактов, сменив симку, город, в котором жил, марку сигарет и приоритеты. Мой врач молча смотрел мне в глаза, тоже переехав, потому что не мог иначе. Я не видел укора, не видел той самой фразы «я же тебе говорил». Всё, что я увидел, это поддержка. Такой мощный контраст между ним и девушкой, которую любил без остатка, которая, казалось, любила меня, ещё тогда должен был заставить меня задуматься. Но я не задумывался. Я погрузился в страдания, начал пить. В запой уйти так и не удалось - всё тот же Фёдор Алексеевич не позволил, отбирая бутылку силой. Пить я перестал, но не страдать. Будто это было единственным, на что я был способен. И тогда это было так. Я был способен лишь курить слишком много, думая-думая-думая, вспоминая всё тепло, которое получало тело. Отдаваться отчаянию, что снова не полюблю. Что никто не полюбит меня. Что в жизни, на самом-то деле, и смысла особого нет, когда ты не можешь доверять даже самым, казалось, близким. Забыть Иру было сложно. Её запах впитался во всю мою одежду, и я старался всю заменить. Постельное, порошки, мыло, шампуни, даже магниты на холодильнике – всё старался поменять, чтобы не помнить о той, которую любил. Вот только почему-то Фёдор Алексеевич снова не одобрял моих действий. Он говорил, что это мой урок. Что я должен пройти его с честью и осознанием того, для чего это было. Я как всегда не слушал его. Был уверен, что это не урок, а кара Вселенной за что-то. Задавался вопросами «за что», винил Иру, себя. Всех. Раздобыл себе пару масок, за которыми прятался от людей. Зарёкся любить. Зарёкся привязываться, впускать в своё сердце людей. Чувствовать. Врач качал головой и говорил, что это неправильно. Никто не виноват, а всё, произошедшее в жизни, надо просто принять. Принять и понять, для чего. Он повторял это из раза раз, надеясь, что я научусь жить. Я жить не хотел, поэтому у него ничего не получалось. Время шло. Без Иры я смог. Вопреки её фразам, я всё же смог выжить и без неё. Со временем боль улеглась, я не чувствовал горечь от воспоминаний о ней, я перестал следить за её соцсетями, потому что стало банально неинтересно. Даже не тошно – было никак. И я был удивлён этому, ведь до последнего верил, что спокойствия и желания жить и развиваться я больше не почувствую. Но врач был прав. Ненастоящая любовь проходит. Он снова пытался научить меня любить самого себя. Я стал старше. Больше не был тем двенадцатилетним мальчишкой, которого Фёдор Алексеевич забрал под свой присмотр. Давно не был. Перестал слушать только себя и то, что диктовало общество. Мой врач доказал мне, что говорил не просто слова, а что-то, что было похоже на истину. И что он желает мне добра. Я поверил. И пытался принять уроки, что преподнесла мне жизнь, попытался полюбить себя. Было сложно. Очень. Ну как, как можно любить себя? Чем больше я копался в себе, тем больше черноты находил. Удивлялся: и это я хотел, чтобы меня полюбил кто-то ещё? Черноту Фёдор Алексеевич учил заменять светом. Всё плохое принять. Всё плохое либо искоренить, если это было последствием комплексов, навязанного мнения, блоков и прочего, либо перестать воспринимать как что-то плохое, если это было частью меня. Так я бросил курить, но продолжал материться. Так я перестал грубить каждому встречному, но продолжал говорить правду, пусть теперь лишь тогда, когда спрашивали или нарывались. Так я перестал бросать мусор на землю, даже видя, что там полно другого мусора, но смирился с тем, что пустить слезу над концовкой Терминатора – это нормально даже для мужчины. Фёдор Алексеевич стал улыбаться чаще, видя, что его труд спустя десять лет начал приносить плоды. Научиться любить себя было труднее всего. Мне казалось, что я всё ещё недостоин. Казалось, что любят себя только заносчивые засранцы, баловни судьбы. Что любить себя – нелепо. Меня не смогли полюбить родители, не смог полюбить первый мужчина, не смогла полюбить Ира. Значит, никто не сможет. Убрать такие убеждения из подсознания было, казалось, невозможно. И всё же я пытался. Первым делом Фёдор Алексеевич заставил меня читать правильную литературу, а не глупые книжки о придуманной любви. Поначалу было сложно и скучно, но совсем скоро начало возникать большее понимание того, что говорил врач. Любовь. Любовь. Это не про кого-то другого. Это в первую очередь про себя. А эгоизм часто этой любви мешал. Было странно это осознавать, но постепенно даже я принимал эти факты. Как же много разницы между «я» и «эго». Как же много удивительного скрывало моё сознание. Сознание всех людей в принципе. Любить себя, как оказалось, не стыдно. Не эгоистично. Это абсолютно нормально и естественно. Это было с нами с детства, вот только общество зачем-то загубило это. Многие люди, которые, как я считал раньше, любили себя, на самом деле себя боялись. Любили свой образ, возможно, но не себя. Каждое открытие было удивительным. Это было интересно. Будто я снова стал ребёнком. Работа над собой продолжалась. Уроки жизни я научился воспринимать, как уроки, а не как наказание. Научился анализировать их. Научился не винить всех и каждого в своих несчастьях. Вопрос «за что» поменял на вопрос «для чего». Начал благодарить жизнь и людей. И стало действительно лучше. Не легче. Через многое я проходил с болью, меня разрывало от того, что я чувствовал. Из-за непривычки и незнания, что такое может быть, я часто пытался сорваться и забросить. Но Фёдор Алексеевич был рядом, чтобы напомнить, что то, что я делаю, ради чего продолжаю стараться – правильно. И оно стоило того. Лучше стало. Стало светлее. Я постепенно принимал самого себя, постепенно лишался предрассудков о том, что любовь к себе невозможна. Постепенно начал ощущать свет. Я перестал бояться, когда меня фотографируют. Не просил удалить фото, когда я на нём выходил крайне нелепо. Перестал чувствовать отвращение, глядя в зеркало, даже тогда, когда оттуда на меня смотрел помятый, лохматый, невыспавшийся длинный парень, от которого раньше меня воротило. Научился говорить людям «нет», когда обратное могло навредить мне. Научился ценить себя. Научился быть настоящим. Уже не боялся жизни, воспринимая её больше как игру, а не как что-то серьёзное. Понял, что бояться смерти бессмысленно. Понял, что бояться – бессмысленно. Эмоции научился трансформировать. Весь негатив предавал свету. У меня получалось, хотя раньше я не верил, что такое возможно. Чаще улыбался. Позволял себе танцевать на улице, если хотелось, смеяться так громко и нелепо, не заботясь о чужом мнении. Чужое мнение в принципе перестало интересовать. Меня интересовал я сам. И я наслаждался, изучая себя. Многие друзья отворачивались от меня, считая меня заносчивым и самовлюблённым, не понимая, что в этом нет ничего плохого. Они говорили, что я слишком изменился, что они больше не хотят общаться с новым мной, что я нелеп; они не понимали меня. Я говорил, что благодарен им за всё, что было, и не держу зла на обидные слова. Они не понимали ещё больше, уходя. Некоторые остались. Видя мои изменения, понимали, что это на пользу. Видя эту пользу, пытались начать меняться сами. И это было прекрасно. Я простил Иру, простил себя. Простил всех, кого раньше ненавидел. Благодарил каждого, кто позволил мне расти. И чувства, возникающие во мне... сияли. Это было приятно. Занялся тем, что действительно нравилось. Начал дарить улыбки людям. Шутить не сложно, вместе с этим безумно приятно делать дни людей лучше. От этого лучше становился я сам. Вскоре я встретил Арсения. Он был удивительным. Лишь раз встретившись, я ощутил в нём что-то до боли родное. Он во мне – тоже. Так мы стали общаться, а после и целоваться. То, что было между нами, не было быстрым, не было медленным, оно просто было, делая нас обоих счастливыми. Не было страха, что что-то окажется не взаимным. Я не мог не полюбить его, а он не мог не полюбить меня. Это было иное. Это было выше. Особеннее. И я узнал, что такое любовь к другому человеку. Энергии во мне было так много, и я мог и хотел отдавать её другому человеку. Который, принимая это, отдавал любовь мне. Мы не принадлежали друг другу, я не хотел им обладать, я хотел лишь любить. Он позволял, а я позволял ему любить себя. Мы были вместе. По факту и не только. Все, кто видел нас, утопали в любви, исходящей от нас, говорили о том, что то, что между нами, описано в самых светлых сказках. Я улыбался и посмеивался. То, что между нами, было светлее солнца, что говорить про какие-то сказки? Такое и словами-то не описать. Выше слов. Больше обычного представления о чём-либо. Такое можно было лишь чувствовать. Рядом с Арсением тепло. Рядом с ним замечательно. Я чувствовал себя достойным этой любви. Иногда возникала мысль, что, не проделав такую работу над собой, я бы не чувствовал так, я бы боялся, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Скорее всего я бы даже сбежал, не позволяя себе быть настолько счастливым. Но я не сбегал. Я имел право на любовь. И не было ничего лучше, чем осознавать это. Фёдор Алексеевич хвалил меня за успехи. Говорил, что я действительно хорошо постарался, что добился больших высот, что старался не зря. Но просил помнить о том, кто я есть. Мне и хотелось бы быть обычным парнем. Человеком, который вырос не только ростом и возрастом, а и духовно. Человеком, что дарил свет людям вокруг, вызывая на их лицах улыбки, а в сердцах – солнечные зайчики. Хотел быть собой. Но я не был собой. Не был обычным. Точнее, я был и собой, и кем-то другим. Мой врач объяснял мне, что в этом нет ничего слишком уж плохого, просто меня больше – намного больше – чем других. Всех по одному, а меня много. Выброшенный родителями, я оказался в руках тех, в чьих жизнях горели эксперименты. Я не хотел слушать об их мотивах, не хотел вникать в планы. Запомнил лишь, что оказался жертвой опытов. Тоже научился со временем принимать это, как урок. Это мой путь, пусть и такой странный. В мою кровь пускали кровь других. Мой генетический код пытались изменить, вставляя по кусочкам части из кодов других, будто программируя из данных чужих программ что-то новое. Моё тело резали слишком часто, пытаясь что-то вживить, и я давно перестал считать и запоминать. Искать себя среди энергии других было сложнее всего. Но у меня получалось. В некоторые особо энергетические дни я предавался меланхолии, пытаясь понять, что представляет из себя моё тело. Я помнил заповедь моего врача о том, что я – не тело, я – не ум, но было слишком интересно. Мне ничего больше не говорили, давно отпустив в мир и следя за моей жизнью. А я ничего не спрашивал. Да и навряд ли Фёдор Алексеевич бы рассказал мне больше, чем мне известно. Мы друг без друга не можем. Это касалось меня и отголосков энергии всех тех, кто был во мне. Моя душа, к которой пришили кусочки душ других, не могла без них, как и они – без моей. Эту фразу я воспринимал только так. Мне требовалась для жизни еда и вода, требовался сон. Нужно было всё то, что нужно для других людей, вот только мне нужен был, даже без лишней лирики, кто-то ещё. Много кто ещё. С этим я тоже смирился. Смирился не задаваться вопросом, кто же я. Врач всё ещё настаивал, что это понимание важно, но вряд ли он сам понимал, что это такое – чувствовать не только себя. А отвечать за всех было слишком сложно. Я мог ответить, кем было моё тело. Кем я был. Я был экспериментом. Выросшим мальчиком, склеенным из крови и частей других людей. Грёбаное собачье сердце, только не собачье, а... человеческое. Мне требовалось любить не просто себя, я миллионы других людей, которые кусочками энергетики скопились во мне. Я не знал, зачем это было нужно. В детстве, сидя в больнице, я хотел лишь гонять мяч на улице и читать глупые книжки. Врачи требовали любви, тогда как я требовал футбольный мяч. Тогда-то меня и забрал Фёдор Алексеевич. Он обещал научить меня любить. И научил. Я любил себя. Любил каждого, кем был. Любил Арсения, и его любовь наполняла меня ещё больше, оттого я смог выдержать. Не знаю, как бы я справился без него. Вспоминаю свой тяжёлый, пусть для кого-то и банальный, но всё же пройденный путь к тому, что есть сейчас. У меня есть любовь и Арсений, у меня есть я, есть сила любить всех. Вспоминаю всё, поглаживая Арсения по голове. Волосы мягкие и приятные. Его кожу хочется целовать, его тело хочется обнимать. В груди светит любовь к нему и я так часто вижу ответный свет в его улыбках и глазах. Друг без друга мы можем. Мне так казалось. До тех пор, пока Фёдор Алексеевич, грустно улыбаясь, не просит меня с ним попрощаться. Я не понимаю его. Совершенно. Он ведь сам учил меня любви, а теперь просит уйти от неё. Мы с Арсением друг другу не принадлежим, но он – моя высшая степень любви. Как его я люблю лишь самого себя. И что здесь плохого? — Ты человек мира, Антон, — говорит мне мой врач, пытаясь хоть что-то объяснить. — Ты уже давно не мальчик и должен понять. Ты не один. В тебе слишком много людей и лишь чуть больше среди всех выбивается Антон Шастун. Твоё сознание, твоя душа. Но ты не один. И если ты научил себя любить и Арсений чувствует твою любовь, то он сам отдаёт любовь не только тебе. Ты не один. Абсолютно все в тебе не могут любить Арсения так, как его любишь ты. А он выделять лишь маленькую крупицу, маленькую душу по имени Антон не умеет. И он скоро закончится, если продолжит отдавать тебе всего себя. Ему же лучше будет, если ты уйдёшь. Ты спасёшь его этим. Я долго думаю над словами врача. В большом мире много людей с собственными мирами, эмоциями, уроками жизни. В таком небольшом мне людей со всем этим тоже много. Больше, чем надо бы. Я чувствую себя маленькой Вселенной иногда, думая о том, что представляет из себя моё тело. И чёрная дыра из неизвестности того, что представляет собой энергия и любовь других, может навредить Арсению. А этого я не хочу совершенно. И я узнаю, что прощаться, даже когда любишь по настоящему, всё равно больно. Что-то объяснить Арсению невозможно – он не поймёт того, что с трудом понимаю я. А я живу с больше двадцати лет. Но он отпускает меня с улыбкой на лице. С такой же зеркальной улыбкой его отпускаю я. Стоило ли учиться любить, чтобы потом чувствовать боль? Вспоминая то, каково мне было с Арсением, я понимаю: стоило. И даже если мы не вместе, я люблю его. И это не изменится. Любовь к нему не причиняет боль, её причиняет то, что я больше не смогу эту любовь ему дарить. Но Фёдор Алексеевич прав. Одного Антона Шастуна ему будет мало, если ему приходится любить тело с маленькой Вселенной внутри. Но я обязательно научу других в себе любви тоже. Взращивая в чужой энергии любовь, осторожно, бережно и кропотливо, так, как это делал Фёдор Алексеевич, я научу всех любви. Такой же настоящей. И вернусь к Арсению, имея возможность подарить ему столько любви, сколько он заслуживает. И вместе мы подарим любовь всему миру. У меня была поддержка. У остальных во мне эта поддержка тоже есть. Света во мне будет достаточно для всех. Я спасу мир в себе, раз уж смог спасти даже себя. Мой врач улыбается и кивает, слушая о моих планах. — Ты уже совсем взрослый. Ты веришь в те сказки, которые сам придумал? — Да, — отвечаю я, ни секунды не сомневаясь. — Тогда у тебя всё получится. Я верю в тебя, мой мальчик. Я тоже верю в себя. Моё обучение продолжается.

Мы друг без друга сможем. Чтобы потом быть вместе вновь.