Розыгрыш

Утром следующего дня он проснулся от звонка будильника и понял: ему опять на работу, а он даже не умыт. Фрэн рядом не было: если они ругались, она принципиально никогда не ночевала с Артуром, уходя спать в комнату на другом конце дома – так она наказывала его. Или по крайней мере думала, что наказывает, хотя он, человек самодостаточный, был даже рад, что сегодня никто не будет его толкать, посапывать над ухом, а с утра винить, что он-де всю ночь ворочался и забирал ее одеяло. Если честно, Артур искренне недоумевал, зачем его жена вообще когда-то решила спать вместе: по старой доброй английской традиции в его семье супруги без серьезной надобности не делили ложе, у каждого была своя спальня, и каждый сам решал, пускать или не пускать к себе в кровать сегодня своего благоверного. Но стоило Артуру на вторую же ночь, проведенную в общем доме, обмолвиться, что Фрэн пора бы отправляться поспать к себе, а не, свернувшись теплым рогаликом, греть его левый бок, супруга яро запротестовала. «Отныне мы спим вместе! – распорядилась она. – Я твоя законная жена, не спорь». А поскольку Артур не хотел спорить с ней из-за ерунды, тем паче в медовый месяц, вопрос был закрыт окончательно и бесповоротно. Недолго поворочавшись, Кёркленд отряхнулся от крошек сна и, припомнив вчерашнее происшествие, помрачнел. Потом нехотя выполз из шерстяного одеяла, которое среди ночи, продрогнув, в полусознании натянул (у мерзляка Артура одеял водилось в избытке, и они обязательно хранились рядом с кроватью, чтобы можно было в нужный момент закутаться), и поковылял в ванную, благо, идти требовалось недолго: спальня размещалась аккурат возле ванной комнаты, еще одна была прямо под ней, чем пользовалась Франсуаза, занимая вечером верхнюю ради спа-процедур и отправляя Артура прихорашиваться вниз. В такие минуты Артур радовался, что они не ссорятся хотя бы из-за душа: в их паре оба были теми еще любителями покрутиться у зеркала. И шмоточниками – так что гардеробных у них тоже было две, но что жена, что муж вечно вздыхали, с трудом запихивая в шкаф очередную обновку, что носить им нечего, а дом ломится от всякого ненужного хлама. - Твои рубашки некуда вешать, – укоряла мужа француженка. – У тебя только зеленых штук двадцать, а белых и в полоску уже около сорока. - У меня все продумано, – язвил в ответ он, – в отличие от тебя. - Это почему еще? - Потому что я не покупаю совершенно идентичные платья с разбежкой в месяц, чтобы потом найти в шкафу дубликат. - Правильно, только платьев тебе не хватало, дорогой, – парировала супруга. – Хотя можно попробовать: думаю, тебе пойдет что-то короткое, лаконичное, выгодно подчеркивающее бедра. Вот, примерь, – издевательски хихикнув, она демонстративно выдергивала из своего гардероба первое попавшееся под руку маленькое скромное платье, купленное когда-то для серьезных событий. – В офисе все лопнут от зависти. - Заткнись, – советовал тут же вспыхнувший Артур, закрыв уши ладонями и ретируясь, а Франсуаза, победно пронаблюдав, как скоро он отступил, невольно расплывалась в улыбке, гадая, откуда только берется столь бурная реакция. «Может, наряжали когда-то», – смекала женщина, представив красочную картину. Сколько же еще тайн хранил в себе ее мрачный собранный джентльмен! Подумав так, она смеялась, давая себе обещание, что однажды подобьет-таки Артура надеть что-нибудь женское пускай даже исключительно дома, на потеху ей, а Артур, отлично зная, с чего она ржет, кричал в ответ что-нибудь непечатное. Но сейчас в доме было очень тихо, так что, набросив на плечи чистую рубашку и покинув ванную, как был, во вчерашних брюках и с полотенцем на шее, Кёркленд, осторожно придерживаясь за перила, спустился вниз удостовериться, что супруга с утра пораньше мастерит что-то вкусненькое. «Нужно извиниться», – саданула совесть под дых, и Артур, представив, как его сейчас отчихвостят, все же глубоко вдохнул и прокрутил ручку кухни: если он знал, что заслужил, он был морально готов вытерпеть наказание. - Доброе... – машинально начав стандартное приветствие, Кёркленд замер. В кухне никого не было, а судя по окружающей тишине, никого, кроме Артура, не было во всем доме. На столе он обнаружил записку. «Мon cher, я пошла за багетами, потому что ты опять забыл мне напомнить, что у нас нет ни краюшки хлеба. Завтрак на столе, еще теплый. С тебя цветы и извинения не позднее 19.30, желательно на коленях, пока можешь взять конфетку. Хорошего тебе дня, одевайся потеплей, Артур, будь внимателен за рулем! Целую, Françoise». - За багетами... – повторил Артур, подойдя к буфету, и, нехотя поковырявшись в стоящей там баночке, положил в рот круглую жевательную мармеладку. Скривился: она была до ужаса кислой. Однако Артур перетерпел и сглотнул, почувствовав себя после этого ритуала значительно лучше. У них с Фрэнсис действовал уговор, по которому виновник конфликта был обязан съесть невкусную конфету, если признает свою вину, – в целях самовоспитания они завели специальную баночку с яркой наклейкой «мне стыдно» и регулярно наполняли ее своими самыми нелюбимыми карамельками, драже или монпансье. По убеждению обоих супругов, больших любителей сладкого, это помогало иногда приструнить себя и быстрее наладить отношения, но, к сожалению, в последнее время ходить в магазин за позорным угощением приходилось чаще... На работу в этот день он поехал ни с кем не попрощавшись. На телефоне высвечивалась среда, и Артур всю дорогу до банка промечтал, чтобы она поскорее переросла в субботу. Вечером, как подобает воспитанному человеку, он завершил дела вовремя и не стал засиживаться, пусть даже последние вопросы прилетели (как обычно) за пять минут до окончания рабочего дня. «На свежую голову разберемся», – сказал он подчиненным, и те даже не догадались, что их начальник говорил так не столько из мудрости, сколько потому что не желал быть наказанным еще и за опоздание. По пути он заехал в салон цветов, попросил девушку за прилавком подобрать ему самый красивый, хотя и не бюджетный букет и вернулся домой ровно в 19.12. Франсуаза уже ждала, сверившись с часами, она радостно хлопнула в ладоши: - Сама пунктуальность, мой милый рыцарь! Лилии, мои любимые, сэр Артур, merci! - К вашим услугам, мадам, – он учтиво поклонился. Она же, чмокнув его в щеку и бережно подхватив цветы, собиралась отнести их, но англичанин остановил ее. – Подождите. И под удивленным взглядом жены медленно опустился перед ней на колени, обхватил ее руку и посмотрел на Фран снизу вверх до боли грустно и жалобно. Та опешила. - Ты чего?.. - Прости меня, пожалуйста, моя французская королева, – с достоинством проронил он, заставив Франсуазу мгновенно спохватиться и покраснеть. - Я же несерьезно, Артур! – растерянно пробормотала она. – Встань, – помогла ему поскорее подняться на ноги, заботливо отряхнув его брюки: игра явно затянулась, Фран совсем не хотелось совершать над близким человеком насилие. Именно насилие, потому что ставить гордеца на колени было равносильно худшей из пыток. Слабо улыбнувшись, жена неловко попыталась перевести происходящее в шутку. – Друг мой, французские королевы лишались головы, и мне как-то не очень хочется разделить их горькую участь. – Хлопнув англичанина по плечу, она на равных протянула ему ладонь. – Я за Республику. Ты помилован. Кёркленд принял жест, не преминув, правда, тут же эту равную ладонь поцеловать, тонко подчеркнув тем самым разницу между ними. - Благодарю, – улыбнулся он. – Но я за Корону. На что француженка сокрушенно выдохнула да, назвав его неисправимым монархистом, направилась искать подходящую посуду для лилий. Вечер прошел относительно спокойно: Франсуаза пекла круассаны, Артур читал недочитанный утром номер «Таймз». Круассаны были со всевозможными начинками – от сыра и шпината до джема и карамели, а сама мастерица, ловко раскатывая и нарезая слоеное тесто, тихо пела себе под нос трогательные песенки про снег, любовь да Монмартр. Артур с удовольствием слушал, наслаждаясь под чай аппетитными печеными полумесяцами, правда, француженка очень быстро раскусила его политику и, сделав замечание не читать за едой и не подворовывать в таких количествах из корзинки, выставила британца вон. Тогда неисправимый сладкоежка перебрался в гостиную: туда легко приплывали с кухни манящие запахи печеного теста, специй и коричного сахара, а чуть позже, отложив газету, Артур плавно переключился на детектив, утащенный на днях с полки буккроссинга, но после пары страниц понял, что глаза закрываются, и, зайдя к жене, пожелал ей спокойной ночи. - В девять? – озадаченно спросила она, потрогав на всякий случай его щеки и лоб. – Ты не заболел? Блин, – вспомнила Фран, – я ж еще вчера хотела померить тебе температуру, а ты мне не напомнил. Опять. - Напоминалка не работает, – Кёркленд вяло пожал плечами. – Странно, что ты никак не поймешь, что у твоего мужа дырявая голова. - Какая же тогда она у меня? – удрученно вздохнула женщина, мягко взяв его ладони в свои и несильно сжав. – Ладно, тебя вроде не знобит. Руки-ноги не болят? Нормально себя чувствуешь? – супруг молча кивнул. – Смотри, если станет плохо, зови. Я зайду к тебе чуть попозже: мне нужно проследить вот за этой партией, – она показала на пекущиеся рогалики. - Демократической Партией Карамельных, – смекнул Артур, с наслаждением вдохнув сладкий аромат выпечки и облизнувшись, а Франсуаза засмеялась, скорчив перед этим трагическое лицо. - Главное, чтобы не Черных. - Это точно! – тут уже расхохотался и англичанин, припомнив что-то свое, и, поднявшись в спальню, заснул раньше, чем супруга заглянула к нему. Увидев, что он совсем спит, она осторожно подоткнула Артуру сползшее одеяло да, нежно поцеловав в висок, покинула комнату как можно незаметнее. Чтобы его не будить, сегодняшнюю ночь она снова провела внизу, впрочем, не слишком расстроившись по этому поводу: иногда, она знала, им нужно было отдыхать друг от друга. И если б было возможно, она бы многое отдала за то, чтобы жить с Артуром гостевым браком... Может, это было бы неэтично, зато стало бы, по ее мнению, той самой отдушиной, которой ей так не хватало в дорогой, уютной и прочной британской клетке. Может, это даже спасло бы их союз... Вот только консервативный Артур никогда бы на такое не согласился, и Франсуаза даже не предлагала, опасаясь гнева этого ревнивца и собственника. Сам же Артур засыпал в ту ночь с блаженной мыслью, что супруга, отвлекшись на прочие заботы, позабыла свое дурацкое рождественское желание и, конечно, теперь придумает что-нибудь другое, попроще и подешевле: время неумолимо скатывалось к светлому празднику, традиционные распродажи уже вовсю шли, и Кёркленд рассчитывал обойтись в этом году малой кровью, потому что в прошлом ему пришлось выложить чуть ли не половину своей новогодней премии за самое обыкновенное ничем не примечательное пальто из какой-то там последней коллекции одного французского кутюрье (Артур забыл фамилию). Свой же заказ он сделал загодя, в сентябре, сбросив жене ссылку на новые литые хромированные диски, которые он давно хотел поставить на свою «кошечку», но вечно жалел денег на них. Но по какой-то неизвестной ему причине Фрэнсис не передумала, следующим же вечером напомнив, что вообще-то ждет подтверждения, что получит то самое кольцо на грядущий праздник. Настроена она была более чем решительно и, когда Артур проворчал нечто вроде «хорош меня бесить, заколупала уже, тебе лишь бы разыгрывать», искренне возмутилась. - За кого ты меня держишь? Я вовсе не шучу: я буду не я, если не заставлю тебя, жлоба, раскошелиться. Кое-кто, по-моему, вообще не догоняет, когда человек шутит, а когда нет. Тупой ты, британец, и не лечишься. - Молчи, кухарка, – цыкнул на жену Артур, сам от себя не ожидая подобного, но, наверное, замечание о тупости слишком покоробило его болезненное самолюбие. – Ты живешь за мой счет в моем доме на мои деньги и при этом не стесняешься ставить мне ультиматум – не охренела, а? Катись ты к дьяволу со своими побрякушками! - Что?.. – Фран замерла: подобных речей воспитанный Артур давненько себе не позволял. - Уши на что, – сегодня его знаменитое терпение лопнуло. Стукнув кулаком по столу, он раздраженно рявкнул: – Не строй из себя овцу! Ты принадлежишь мне и должна это уже уяснить! Тебе хорошо известно, на что мне приходится идти, чтобы ты жила как в раю! Жена возмущенно фыркнула. Понятно, что его гневная тирада послужила искрой. - Это был твой выбор, диктатор, ты сам все решил. И не смей на меня орать, скандалист! - Истеричка! – взбесившись, Кёркленд подскочил с места и резко схватил Фран за шею, из-за чего женщина охнула, но он был слишком зол, чтобы заметить, что ей, между прочим, больно. – Лицемерка и склочница! - Маньяк, – выдавила француженка, с трудом вывернувшись из чужой хватки. – Чуть не задушил, засранец. Ненавижу тебя! - Взаимно! – вскинув голову, англичанин скрестил руки на груди, за напускным чванством тщательно скрывая раскаяние. – Черт меня дернул взять тебя в жены, дармоедка. Вот тут-то Франсуаза не выдержала: видит небо, это была последняя капля – больше всего на свете с первого дня их совместного проживания художница противилась признавать дурацкое заблуждение, что якобы ее работа рядом с его профессией ничего не стоит лишь потому, что он ежедневно ездит в офис, а она нет. И теперь, когда он задел за больное, она тотчас опешила и разозлилась. - Что ты сказал? – схватив за воротник, Франсуаза грозно встряхнула Артура. – Какая я тебе дармоедка?! Я пашу на тебя с утра до ночи, потому что ты считаешь расточительством нанимать прислугу, я тебя кормлю, лечу и переодеваю, когда ты, зараза, надираешься и приползаешь домой пьяным в хлам! Я трясусь над тобой, великовозрастным мальчишкой, потому как иначе ты влезешь куда-нибудь и, не дай Бог, свернешь себе шею! Ты беспомощный калека, Кёркленд, ты должен быть благодарен мне или лежал бы давно в гробу с твоим-то везением, – всхлипнув и разжав пальцы, она резко отвернулась от мужа. – Вот брошу тебя, будешь знать, как языком трепать! - Фрэн... – Артур растерялся. Вдруг осознав свою бестактность, он тронул плечо любимой, но она брезгливо сбросила его руку. - Я не Фрэн. - Фрэнсис. - Я не Фрэнсис! Я Франсуаза, чтоб тебя, Фран-су-а-за!! – по слогам отчеканила она в лицо Кёркленду. – Так трудно запомнить, бестолочь... – сорвавшись, француженка уткнулась в свои ладони и разрыдалась. Артур почувствовал себя последним мерзавцем, но утешить супругу был, похоже, не в состоянии. – Я тебе не нужна. Все равно тебя дома не бывает, ты только и делаешь что работаешь... – задыхаясь, шептала Франсуаза. - Ты мне нужна! – запротестовал Кёркленд, обняв ее запястья и попытавшись заглянуть ей в глаза, но в ответ услышал только жесткое: - Тогда докажи это. Докажи мне свою любовь. Подобрав растрепавшиеся волосы, женщина произнесла как можно ровнее, не зная, что эти ее слова заставят сердце супруга болезненно сжаться: - Кольцо или развод, Артур. Я по горло сыта твоими глупыми правилами. Так несуразно завершился четверг, а утром пятницы француженка, пребывая по-прежнему в дурном настроении, повторила мужу вчерашнюю угрозу. Он не хотел принимать это и поехал на работу окончательно сбитым с толку: в его сознании не укладывалось, как может быть, чтобы Фрэнсис, его дорогая Фрэнсис, милая, прекрасная художница-птичка, грозила ему разрывом, да еще так настойчиво. Она ругалась с ним постоянно, но до этого ни разу при всем многообразии высказанных претензий и нанесенных бытовых травм даже не заикалась о разводе. А Артур боялся развода сильнее, чем позора в глазах общественности... Весь день Кёркленд с трудом мог сосредоточиться на работе. То и дело отодвинув бумаги, он открывал табличный файл, созданный на скорую руку, где по привычке, приобретенной еще в пору бухгалтерской юности, подбивал доходы с расходами. Последние, как назло, значительно превышали первые... Как человек, всю жизнь занимавшийся кредитованием, он ясно понимал: никто и никогда не даст ему столь крупных ссуд. Чертово дизайнерское кольцо стоило слишком дорого даже для чистого клиента с его уровнем благосостояния, а для того, на ком уже висели два крупных кредита, такое было попросту неподъемным. «Иди грабить», – в тихой истерике подумал бедняга, еще раз прогнав упрямые цифры в своих расчетах туда-сюда. До конца дня он ничего не решил и вернулся домой с тяжелым сердцем, все еще где-то в глубине его лелея едва живую надежду на милость женщины. Зря: та даже не пожелала слушать Артура, с порога выставив вон со словами «пока не пообещаешь купить подарок, сюда ни ногой». - Но это мой дом! – возмутился Кёркленд. – Я погашаю кредит, оплачиваю счета! Эй, мы вообще-то в Лондоне, эмигрантка! Я британец, ты не имеешь права так со мной обращаться! Ему никто не ответил. Артуру стало до слез обидно: чертовка-то отлично знала, что он человек слова, что совесть и честь не позволят ему бросаться обещаниями, которые он не сможет исполнить! Грязно выругавшись и искренне радуясь, что жена не слышит (иначе она бы не преминула его одернуть, напомнив, чтоб он в ее присутствие не крыл крепким британским матом), Артур развернулся и гордо зашагал к калитке, где еще раз, бросив на нахохленный дом презрительный взгляд, наградил Фрэн весьма меткой характеристикой. В тот вечер он долго бродил по улицам, не зная, как избавиться от кипящего в душе гнева. Логичное предложение касательно вечера пятницы, конечно, пришло в голову в первые же секунды, но он поначалу отодвинул его, помня о неприятных проблемах со здоровьем и не менее неприятной привычке творить спьяну всякие глупости. И все же в итоге неоновая вывеска оказалась слишком манящей: пройдя всего лишь пару кварталов, Кёркленд зарулил в тесный дешевый паб с такой же дешевой публикой, где можно было легче легкого упиться до чертиков... Шальная мысль, что сейчас только это поможет ему успокоить расшатанные нервы, толкнула Артура к грязной стойке. Подозвав бармена, он коротко попросил налить ему стопку джина. - Лучше с тоником, – буднично закончил за него бармен. - Без, – мрачно срезал Кёркленд, закипая от злости и мысленно готовясь растерзать юнца, мнящего себя знатоком людей, до уровня которых ему еще расти и расти. Высокий парень, невозмутимо протирая полотенцем стакан, столь же невозмутимо выгнул бровь и спросил с неприкрытой издевкой в голосе: - У вас проблемы, сэр? - У тебя сейчас начнутся проблемы, если будешь лезть не в свое дело, щенок. «Щенок», обгонявший невысокого Артура на голову, в ответ на такую дерзость привычно вздохнул и, небрежно швырнув на стойку низкую рюмку, потянулся за початой бутылкой «успокоительного». Затем же, перегнувшись через стойку, он бесцеремонно сцапал хорошо одетого клиента за воротник и процедил ему в ухо: - На всякий случай напомню: тут бесплатно не пьют. Если не желаете посчитать ступени, рекомендую поискать мелочь или сразу унести отсюда свой гордый зад. - Да есть у меня деньги, кретин! – Артур с негодованием вывернулся и демонстративно отряхнулся. – Вот задаток, – брезгливо бросил перед барменом дневной заработок местного обслуживающего персонала. Парниша присвистнул, банкир же распорядился: – Наливай. - Любой каприз, – пропел бармен, лживая улыбка перерезала его молодое, но некрасивое лицо. Косясь в сторону темной подсобки, парень подобрал хрустящие бумажки с портретом королевы и принялся старательно колдовать над рюмкой. Артур вздохнул. Огляделся: в пабе сегодня было достаточно многолюдно, что естественно для вечера накануне уик-энда, однако никто из присутствующих не обратил на спорщиков совершенно никакого внимания – каждый изучал содержимое своего стакана или пытался доказать что-то собутыльнику, приводя наиболее весомые аргументы, конечно, в самых литературных выражениях. Итак, никто не заметил, как Артура попытались опозорить. Это открытие Кёркленда воодушевило, и он залпом опрокинул первую рюмку... ...Если честно, он потерял им счет почти сразу: после определенного предела его слабая память отказывалась работать вовсе. Счет времени он потерял тогда же, и теперь ему явно мерещилось, что с тех пор, как он покинул офис, миновали столетия. «Что я тут делаю?» – вяло подумал Артур, задумчиво почесав макушку, когда наконец-то соизволил приподнять голову над стойкой. По неведомой причине у него ныл затылок и болели пальцы правой руки, глянув на нее, финансист опешил: костяшки были в хлам стерты, а следы запекшейся крови, украшавшие их, успели покрыться грязью. «Я бил кого-то?» – мысленно спросил сам себя Артур, но мерзавка память продолжала молчать как рыба. В глазах двоилось, так что Кёркленду пришлось постараться, чтобы сфокусировать зрение, однако, кажется, в пабе за этот короткий срок ничего существенно не поменялось: его все так же никто не замечал, люди закладывали за воротник и о чем-то судачили. Единственное более-менее знакомое банкиру лицо – парень, ранее подчистую прибравший к рукам всю его наличку, болтал с кем-то, облокотившись о дверь подсобки, ведущую в пустоту. Артур прокашлялся. - Эй!.. – окликнул он парня. Тот повернулся и, махнув рукой своему невидимому коллеге, вернулся к стойке. - Вам чего, сэр? – сходу осведомился он. - Я уже пропил весь свой аванс? – спросил Артур как можно ровнее, хотя язык заплетался, а самого Артура подташнивало, что, как он знал, не было хорошим предвестником. Бармен криво ухмыльнулся. - Чтобы столько пропить, требуется как минимум три рыла, милорд. - Значит, давай следующую, – выдохнул Кёркленд, жестом показав на опустевшую рюмку и подперев рукой шумящую голову. Наверное, он выглядел слишком скверно, потому что привыкший к нетрезвым мордам молодой человек вдруг посерьезнел. - Вам не плохо? Может, вызвать такси или сразу «скорую»? - Не надо «скорую», – замотал головой Артур. – Сейчас все пройдет. - Вы нормально себя чувствуете? Обмороки бывают при сотрясении. - Какие обмороки? Каком сотрясении? У кого? – совершенно ничего не соображая, банкир враз ощутил себя нетрезвой Алисой в Стране Чудес и захотел как можно скорее отделаться от этого странного ощущения. - У вас, – прозвучал будничный ответ. – Вы подрались, сэр. Вы не помните? - Не помню... – Артур ошарашено потер виски, подергав себя за волосы. – Я много выпил? - Порядочно. Если честно, я не считал, но судя по тому, с какими словами вы цеплялись к мимо проходящим, могу судить, что свою дневную норму превысили. - Боже... Кровавый ад... – судорожно прошептал бедняга, вздрогнув, как будто его окунули в холодную воду, правда, бармен понимающе потрепал клиента по плечу и заверил бодрым: - Не волнуйтесь, мы все замяли. Тут отличная охрана: не с улицы берем, к тому же у вас быстро нашлись заступники. Тот засранец уже удален за пределы нашего заведения и даже, возможно, квартала, так что зазря не переживайте. Правда, когда вас усадили, он с размаху треснул вас по затылку, – парень почесал упомянутый район головы. – Вот я и боюсь, как бы сотрясения не было. Теперь несуразная картина слегка прояснилась, за исключением того прискорбного факта, что Артур в упор не мог вспомнить ни кусочка, словно все это происходило не с ним и не сегодня: воспоминания заканчивались на бессчетной опрокинутой рюмке обжигающе крепкой можжевеловой водки – дальше зиял провал. - Ничего, все нормально, – на всякий случай заверил бармена Кёркленд, сам же для себя решив, что в пустой голове сотрясаться попросту нечему. – Можно мне воды? – попросил он негромко, и парень кивнул. - Конечно. Пара глотков вернула финансисту горстку рассудка. Прежде всего Артур справедливо отметил, что ему пора домой, потому что иначе он рисковал закончить сегодняшний день в морге или в полиции, а оба варианта его отнюдь не воодушевляли. Задумавшись, он и не заметил, как к нему кто-то подсел, и очнулся только когда его несильно пихнули в локоть. - Как вы? – спросил кто-то. Артур повернулся – по левую руку от него сидел незнакомый светловолосый парень в очках и зимней спортивной куртке. - Вы кто? – пробормотал банкир. Человек в ответ улыбнулся, и эта улыбка вышла у него какой-то чересчур лучезарной и неискренней, как у людей с рекламных афиш. - Я Альфред, – объявил он столь же просто, как если бы Артур спросил который час. - Мы не знакомы, – Кёркленд нахмурился и отодвинулся от греха подальше, уставившись в свой стакан с водой: подобные типы вызывали у него недоверие. - Не вопрос, – пожал плечами американец (Артур узнал бы характерный акцент из тысячи даже будучи в дупель пьяным). – Альфред Джонс, – с той же фальшивой улыбкой парень подал ладонь британцу, и тому ничего не оставалось, как вяло пожать ее. - Артур Кёркленд, – проронил он, успев подумать «катись к черту, Альфред Джонс» раньше, чем услышал бодрое: - Очень приятно! - И мне. Только я не понимаю, что мне с этим богатством делать. - Да ничего не делать, – Альфред беззаботно рассмеялся, потрепав Артура по плечу, как старого приятеля. – Просто скажите, вы в норме? А то мне показалось, что этот святой Патрик вас по стенке размажет. И какого хрена вы к нему вообще прикопались? - Кто знает, – отмахнулся Артур. – Я был не в себе и ничего не помню. Если честно, разговаривать с настырным американцем ему сейчас совсем не хотелось: он не то чтобы предвзято относился к представителям не титульной нации, скорее, попросту недолюбливал потомков предателей за их наглость, панибратство и чрезмерно длинный язык. Кроме того, сама ситуация, в которую он сейчас так по-глупому вляпался, напоминала ему несмешной анекдот из серии «встретились как-то». «Янки спас меня от ирландца – вот свезло так свезло», – цинично подумал Артур. В голове у него тут же завертелась песенка про падающий лондонский мост, от которой захотелось повеситься. Но еще сильней в то же самое время захотелось курить. Порывшись в карманах, Кёркленд нервно извлек початую пачку, вытащил зубами сигарету и щелкнул зажигалкой, только после этого стандартного ритуала несколько успокоившись. Предложил американцу, но тот отказался и уставился на курящего Артура с нескрываемым интересом. - Как это: «не помню»? – прищурился Джонс. – Вы же при всех назвали его ирландской жопой и пожелали ему гореть в аду, а еще пригрозили, что выебите всех его родственников женского пола, если он от вас не отвянет. - Да? – флегматично осведомился Артур, выпустив дым. – Как интересно... - Черт возьми, вы что, реально не помните? – янки аж подпрыгнул на месте. - Нет, – англичанин оставался спокойным: про его пьяные подвиги ему рассказывали и не такое, вот только никто из рассказчиков никогда не мог предоставить доказательств, что не сочинил это сам. – Ни слова. У меня плохая память, простите. - Ни хрена се!.. – присвистнул американец. – Мне бы так! Вот я бы разошелся, а потом списал все на гребаную «плохую память»! - Но я не списываю, я правда не помню. Ничего. Вот у меня сейчас затылок болит и рука ноет, но я могу лишь догадываться, что кого-то поколотил, – Артур вздохнул и, смущенно потупившись, потеребил свой стакан. – Мне очень жаль. Я вообще-то редко позволяю себе лишнее, у меня слабое сердце, к тому же за мной водится нехорошая привычка: если я пью на радостях, то, судя по отзывам, навязываю другим свое дурацкое общество, если с горя – нарываюсь на драку. И никогда ничего не помню. Сейчас я уже протрезвел немного, так что мне лучше уйти, пока не натворил что похлеще. Простите. С этими словами он поднялся на ноги и, шатаясь, побрел к выходу. - Сэр! – окликнул Кёркленда бармен. – Вы забыли сдачу. - Оставь себе: заслужил, – отмахнулся банкир. Парниша хмыкнул. - Чем? - Хотя бы тем, что не вызвал полицию разнимать придурков, – не поворачиваясь бросил Артур, толкнул плечом тугую дверь и оказался в объятьях ночного холода, от которого у него сильно закололо в груди: так часто бывало, когда он резко выходил на улицу зимой или поздней осенью после душного помещения. Машинально схватившись за сердце, Артур немного постоял и лишь дождавшись, когда отпустит, медленно пошел прочь. Он не сразу заметил, что его преследуют. Только на перекрестке, остановившись, чтобы переждать, пока проедут машины, увидел, что за ним как ни в чем не бывало топает Джонс и даже, кажется, насвистывает себе под нос рождественскую мелодию. Артур вздохнул: вот только компании ему сейчас как раз не хватало! Франсуаза и без того наорет на него за то, что он выпил, а если Артур припрется домой в обнимку с таким же «другом», жена вообще оставит их ночевать под дверью. Последняя перспектива Кёркленда не устраивала: он уже грезил, как примет горячий душ и заберется в постель под теплое одеяло. - Не надо за мной ходить, – сухо посоветовал британец американцу, когда тот поравнялся с ним. Сейчас разница в росте между ними стала заметной, не помогли даже спасительные полуторадюймовые каблуки – все равно Артур упирался макушкой в нос незнакомцу, прямо как статному Скотту, который благодаря этому досадному недоразумению завел привычку использовать приятеля в качестве подпорки или стряхивать пепел прямиком на голову Артуру. Лишнее напоминание о давнем комплексе, конечно, радости британцу не прибавило, наоборот, взбесив еще больше. - Почему? – янки в ответ загадочно сощурил глаза, играя в какую-то только ему понятную игру, и тогда Кёркленд, слишком уставший, чтобы разбираться, решил не церемониться. - Ладно, я понял. Сколько ты стоишь? Повисла пауза. Напрочь позабыв, что хотел сказать, Альфред вытаращился на хмурого англичанина, который, подбоченившись, гордо вскинув голову и воззрившись на Джонса снизу вверх, не сводил с него прямого пугающего взгляда. По спине американца невольно побежали мурашки. - Что? – как-то глупо выдавил он. - Я спрашиваю, сколько ты стоишь, – повторил Артур, продолжая хранить свое жуткое недвусмысленное спокойствие. Находиться под этим тяжелым взглядом было невыносимо, хотелось бежать без оглядки, так что неудивительно, что американец растерялся, мигом ощутив себя на каком-нибудь средневековом базаре в роли товара с ценником. А знатный покупатель, чистокровный британский аристократ, желавший приобрести живую игрушку, тем временем поморщил нос, выражая пренебрежение, и сухо произнес: – Я тебя покупаю. Прайс-лист, пожалуйста. Любая работа должна быть оплачена – ты ж этого ждешь. Сколько я тебе должен за свое так называемое спасение? В ту же секунду янки, до которого, видимо, наконец, дошло, чего от него хотят, согнулся от хохота. - Ах вот ты о чем! - О чем же еще? – скептически хмыкнул Артур, потерев все еще трещащий затылок. Былая напускная жестокость исчезла с его лица, и теперь оно выражало только усталость. - Да мало ли! Судя по твоим речам в баре, ты знаешь толк в извращениях. - Кому чего, – форменную провокацию англичанин проигнорировал. – Так сколько? Его непрошенный спутник беспечно развел руками. - Нисколько. Я просто вмешался, потому что не люблю, когда обижают слабых. - Я не слабый... – побагровел Артур, сжав кулаки. - Допустим, – уловив в чужом голосе нескрываемую угрозу, американец отступил. – Но тот верзила, если б его не оттащили, не оставил бы от тебя и мокрого места. - Потому я и жду, когда ты назовешь цену, идиот, – эти слова британец почти прорыдал: так замучили его бестолковые разговоры. Хотелось поскорей разобраться да разойтись, вернуться к Франсуазе и вымолить у нее прощение, пусть даже на коленях – только бы забыть поскорее свою новую позорную выходку, которую он не помнит! - О-кей, – вдруг кивнул янки, даже не обидевшись на яркий эпитет. – Скажи мне спасибо. - Спасибо, – эхом повторил Артур. - Вот и чудненько! – просиял Альфред, по-свойски потрепав волосы англичанину. – Не попадай больше в такие передряги, дружище, а то ведь не всегда рядом окажется герой! - Кто? – переспросил Кёркленд, но его уже не слушали: перейдя улицу, янки пружинистым шагом направился прочь, засунув руки в карманы куртки. Наверно, если бы не хмель, Артур тоже ушел бы, тихо радуясь, что легко отделался, но сейчас им руководило другое «я», куда менее разумное, зато развязное и любознательное. Потому, с трудом догнав Джонса, Кёркленд преградил ему путь. - Стой! Я... – запыхавшись, сказал британец. – Я не понимаю. Ты меня разыгрываешь? Янки смерил схватившегося за сердце человека вопросительным взглядом. - А что? - Как «что»?! Выходит, ты преследовал меня только чтобы услышать благодарность?.. - Ну не только, – пожал плечами Альфред. – Еще я хотел убедиться, что все в порядке. Ты сказал мне там, в баре, что у тебя больное сердце, и я решил проводить тебя. Все равно мне заняться нечем. - Так не бывает, – нахмурившись, Артур сложил на груди руки, мрачно заметил, не давая себя провести. – Никто ничего не делает просто так, тем более – не трясется над совершенно чужим здоровьем. – Тут кровь ударила ему в голову, и он с жаром добавил: – Тебе нужны деньги, всем нужны деньги, все везде и всегда продается и покупается за деньги. Я расколол тебя! – Артур жутко рассмеялся. – Ты решил прикинуться добреньким, чтобы вкатить мне счет не только за паб, но и за доставку?! Спасибо, но как-нибудь справлюсь сам! – он хотел гордо развернуться, но земля вдруг почему-то уплыла из-под ног, и если бы не американец, подхвативший его под мышки, он бы с размаху разбился о мостовую. - Ты б бросал пить, Артур, – недовольно проворчал Альфред. – Уже ноги не держат. Сам же Артур, пристыженный и испуганный, в один миг увидевший, как мимо пронеслась вся его нелепая жизнь, и как будто бы даже протрезвевший, только тихо пикнул: - Извини... Как там тебя?.. - Джонс, – снисходительно напомнил американец, помогая бедолаге принять нормальное положение. – Альфред Джонс. - Как Бонд. Джеймс Бонд, – тупо пробормотал банкир и попросил: – Пожалуйста, отведи меня домой, Джонс: у меня все перед глазами плывет, башка кружится, я нажрался, как последняя тварь... Я твой должник. - Достал ты со своими долгами, – перебил его Альфред. – Разве трудно понять, что не все в этом мире измеряется в твоих ебучих деньгах? - Я не первый день живу на свете, молодой человек, – Кёркленд осуждающе покачал головой. – Не тебе меня учить, как этот мир устроен. - Не первый день живет, а из-за всякой хренопни загоняется, – Альфред фыркнул. - Такой большой, а в сказки верит, – парировал Артур. Пару минут они молча изучали друг друга, а потом янки, вдруг как будто бы передумав, кивнул в сторону ближайшего питейного заведения, уже другого, поменьше и, скорее всего, погаже, зато вряд ли столь загруженного посетителями благодаря неприметной вывеске. - Так и быть, ты прав, Кёркленд, все на свете можно купить, – сказал Джонс. – И если уж ты мой должник, то купи мне пива: в горле пересохло. - Нет проблем, – согласился британец. Уже возле стойки он вспомнил, что всю имевшуюся наличность выложил в прошлый раз. Судорожно пошарив по карманам пальто, пиджака и брюк, Артур виновато улыбнулся и протянул бармену карточку. Тот, нехотя взяв пластик, пробухтел под нос что-то нелестное о «сраных ублюдках с карточками» и долго-долго включал терминал, который здесь, в подземелье, принимал сигнал очень плохо. После третьей попытки провести оплату бармен грязно выругался, Кёркленд потерял всякую надежду, Джонс, сопя, полез за мелочью во внутренний карман своей куртки, а аппарат приветливо пикнул, выплюнув чек. Так с горем пополам оплата все-таки состоялась, карточку, обернутую в еле пропечатанную бумажку, вернули Артуру. Он взял для Альфреда банку светлого, как обещал, себе же, чтоб не заморачиваться, хотел заказать того же, но Альфред разумно посоветовал градус не понижать, и тогда Артур вновь остановился на джине, только на сей раз – разбавленном холодным эрл греем. Спиртное подействовало обнадеживающе: голова финансиста немного прояснилась, а сам он согрелся после холодной улицы. Но совсем скоро стало понятно, что первое впечатление обманчиво – вместо здравых рассуждений Артура потянуло на сентиментальные мысли, от которых на душе вмиг стало горько и захотелось пожаловаться на свои беды кому угодно, лишь бы выслушали. Вообще-то необщительный Артур спьяну мог разболтать про себя немало подробностей, что его самого, конечно, не радовало, зато другие сразу переставали считать его надменной сволочью, проникались сочувствием и принимали за своего. Может, в глубине души он вовсе не был таким мрачным, равнодушным и гордым, каким вечно хотел казаться, однако личный свод правил и железобетонных принципов заставлял Кёркленда держать самого себя в строгом подчинении, как на коротком поводке, ослабляя надзор только в нетрезвые минуты... Иногда Артуру становилось так тоскливо от того, что он сам надумал все эти нормы, согласно которым «шаг вправо, шаг влево – расстрел», что он не позволял себе расслабиться и попросту наслаждаться жизнью, был не в состоянии принять свои недостатки и без конца стремился себя переделать, переломать. Возможно, свою роль в его вечном недовольстве собой и завышенных требованиях как к окружающим, так и – особенно – к себе сыграло слишком строгое воспитание: Артур до сих пор не мог отделаться от чувства вины, привитого ему с детства, когда, желая единственному ребенку только добра, стремясь вырастить своего сына совестливым, порядочным, ответственным человеком, любящие и опекающие родители отчитывали его за каждую мелочь. Он как будто принял, что виноват изначально, по факту рождения, и потому не вправе ошибаться, вести себя необдуманно или попадать в глупые истории... в которые все равно почему-то попадал. Неудачи вызывали у него гнев, который, в свою очередь, в хорошо воспитанном британце выражался заносчивостью. И мало кто догадывался, что спесь и надменность, серьезность и ответственность, перфекционизм и высокий уровень притязаний не всегда говорили о его сильном характере. За маской успешного, самодостаточного, честолюбивого циника Кёркленд скрывал огромную неуверенность в своих поступках и непроходящее желание доказать самому себе, что он достоин уважения и почета. Артур прекрасно знал: внутренний конфликт за долгие годы врос в его личность намертво. Артур смотрел на других свысока, позволял себе быть с ними расчетливым и жестоким, втаптывал их в грязь, переступал через упавших и, не подав руку, шагал дальше, отлично понимая, что поступает так, желая попросту самоутвердиться, что подобное поведение – свидетельство психологических проблем, которых не должно быть у счастливого здорового человека. Нередко толком не разобрав, за что ему опять стыдно, он ощущал невыразимую потребность в раскаянии – через наказание, чаще вымышленное, и последующее прощение, потому достаточно часто исповедовался. А вот обсудить те же беды с психологом Кёркленд решительно не желал: то ли не веря, что его застарелая проблема отступит, то ли считая ее уже неотъемлемой частью себя, разрушить которую значило разрушить самого Артура. В принципе, в итоге длительных рассуждений он всегда приходил к выводу, что с этим можно нормально жить, и пусть его часто называли черствым, спесивым засранцем с болезненным самолюбием, а он терзался муками совести и завидовал тем, кто умел быть счастливым без амбиций и без гроша (скажем, музыкантам, играющим в переходах простые песни), банкир напоминал себе: «В отличие от них ты многого добился и можешь гордиться собой», – и оставлял глупые мысли, вернувшись к разуму. Однако теперь, когда разум спал, в англичанине опять проснулся хренов сентименталист, которому искренне хотелось выть в голос из-за своих несчастий, – и стоило Альфреду под пиво брякнуть «с чего ты вообще нарезался?», как беднягу понесло. Выкуривая сигарету за сигаретой, то и дело прикладываясь к стакану с высокоградусным чаем, Кёркленд в самых насыщенных красках расписал случайному знакомому все, что мучило его вот уже полгода, под конец, как положено, разрыдавшись на чужом плече. Альфреду далеко не сразу удалось утешить Артура, пришлось вести его в туалет, помогать умыться. По пути Артур подумал, что его вытошнит, но приступ рвоты прошел так же быстро, как подступил, и, сглотнув ком, банкир подставил руки под холодную воду и, наклонившись над мойкой, несколько раз ополоснул лицо. Скоро ему действительно полегчало. - Как ты, приятель? – осведомился Альфред, осторожно тронув плечо Артура, когда они вернулись за стойку. - Нормально, – выдохнул тот. – Мне нельзя столько пить. - Может, тебе полечиться? – серьезно предложил американец, недвусмысленно отодвинув от собеседника стакан с остатками джина. - Я лечился: пил таблетки, проходил курс психотерапии. Меня довольно быстро привели в чувство, но теперь я опять срываюсь... – Артур горестно почесал затылок. - Снова ложись, – Джонс сочувствующе обхватил его запястье рукой, но он высвободился. - Да нет. Я ведь не болен, просто время от времени надираюсь, как все нормальные люди, если им плохо. В тот раз я обратился за помощью, потому что прикладывался к бутылке что ни вечер: у меня был трудный период в жизни, я стал пить, чтоб заглушить эмоции. Но, к счастью, врачи помогли мне выкарабкаться. Сейчас же моя беда в том, что любой алкоголь добивает мое слабое сердце, – он удрученно покачал головой. – Мне попросту запретили пить, но я не могу, потому что видишь, какая хрень у меня творится. Он смолк, тоскливо уставившись в мутную цитрусово-чайную жижу на дне отодвинутого стакана. Американец вздохнул. Неизвестно почему, но его, в общем-то, не отличавшегося эмпатией, тронула эта нескладная история – то ли показалась чересчур печальной, то ли он попросту проникся к бедолаге сочувствием (как ни крути, но истощенный Артур, под глазами которого темнели круги, а на шее просвечивались вены, бледный и хрупкий Артур, до полусмерти, как каторжник, истерзанный работой, хроническим недосыпом, больным сердцем и жениными придирками, вызывал в постороннем человеке только жалость). Так или иначе, Джонсу захотелось во что бы то ни стало выручить Кёркленда. Один раз, слушая исповедь британца, он даже сорвался. - Раз все так плохо, как ты говоришь, чувак, подай на развод, – безапелляционно заявил Альфред, когда Артур признался, как получает от жены по любому поводу, но в ответ на столь разумное предложение англичанин отрицательно замотал головой. - Это исключено! Я и слышать не хочу о разводе! - Но она же тебя прибьет! – искренне возмутился янки. – Как там это звалось в ваших детективах? Убийство в состоянии аффекта – вот что тебе светит, придурок. - Ты не понимаешь! Никто не понимает! – вспылил британец, схватив нового знакомого за воротник. – Кровавый ад, да когда ж это кончится?!. – взмолился он, пару раз тряханув Альфреда и только после этого отпустив, будто раздумав тормошить зря. – Если бы ты хоть раз в жизни любил кого-то, ты бы знал, как мне тяжело! С этими словами он таки дотянулся до стакана, допил свой пьяный чай и скривился, как будто проглотил нечто омерзительное. Янки, видя такую категоричность, сдался. - Лады, кончай орать, психопат, давай лучше прикинем, – сощурив глаза, он заговорщицки пихнул Кёркленда. – Ты сказал, твоя ненаглядная потребовала дорогущую побрякушку, на которую денег у тебя нет и не будет, даже если ты продашь на черном рынке обе почки, сердце и легкие. Значит, вопрос уперся в финансы? – он дождался кивка. – А ведь ты финансист, так? - Так, – Артур нахмурился. – И что с того? - А то, что кому как ни тебе знать, где вращаются хорошие деньги, – выдал Альфред, ткнув пальцем в потолок и едва не покатившись со смеху: настолько забавно смотрелся сейчас хмурый, как лондонская туча, и абсолютно ничего не понимающий англичанин. Однако, не став дожидаться, покуда до него дойдет, янки придвинулся поближе и на всякий случай понизил голос: – Ты работаешь в крупном банке, наверняка имеешь доступ к хранилищу – что тебе мешает занять деньжат у своей конторы ради рождественского желания своей курицы? Если все сделать чисто – никто и не заметит столь несущественной недостачи. Ты же сам говорил, что все в этом мире продается и покупается. Ну что, братец? Втыкаешь? Их взгляды встретились, и Артуру на секунду показалось, что хмель с него вмиг слетел, а Альфред, чьи синие глаза поблескивали недобрым светом, вот-вот обратится в дьявола. - Ты хочешь, чтобы я ограбил свой банк?.. – судорожно прошептал Кёркленд. Фальшивая улыбка на лице янки стала еще страшнее. - Ага. Но почему сразу «ограбил»? Если от много взять немножко, это не кража, а просто дележка, – он задорно рассмеялся и вновь пихнул Артура. – Крутая идея, правда? Бери, пока даром раздаю. - Да пошел ты! – словно очнувшись от гипноза, финансист резко оттолкнул Джонса и уставился на него, как на полоумного. – Ты издеваешься? Ты вообще в курсе, что и кому предлагаешь?! Да я глава кредитного департамента, я почти пятнадцать лет отдал этому банку, я не хочу в тюрьму, я не преступник! - Не вопи: уши болят, – поморщился Джонс, заставив Кёркленда прикусить язык и оглянуться. На его счастье, никто не обращал на них пока что никакого внимания. – Никто тебя пока в тюрьму не тащит и преступником не зовет. Иди ты, Артур, лучше домой, проспись, посиди, подумай, а если надумаешь – набери, – вынув из кармана визитку, он пододвинул ее своему визави и постучал по ней пальцем, обращая внимание. – Я могу помочь тебе, Кёркленд, хотя и не бесплатно. Условия позже, а пока сам решай, что тебе дороже: свобода или семья. Последнее прозвучало как-то угрожающе, и англичанин молча взял карточку. Заметив это, американец тут же оживился, вновь принялся балагурить, сыпать шутками и подзадоривать Артура, чтобы тот спорил с ним... Очень скоро банкир устал настолько, что едва соображал, что вообще ему говорят. Тогда Джонс предложил сворачиваться. - Меня выгнали из дома, – вдруг вспомнил Артур, когда, собравшись и попрощавшись с барменом, они уже пересекли зал. - Не вопрос, перекантуешься у меня, – брякнул Альфред, но банкир отказался, мотивируя отказ бесспорным фактом, что дом, хотя и купленный после свадьбы, принадлежал ему, и по брачному договору в случае развода жена на это жилье не претендовала. - Так что пусть сама выметается из моей новой резиденции, – заплетающимся языком резюмировал Артур, деланно хорохорясь, как все поддатые. На том и порешили. Впрочем, сам «владелец резиденции» с трудом стоял на ногах, а когда Альфред вывел его под локоть на улицу, у Артура тотчас же закружилась голова. Он упал бы, если б не Джонс, и дальнейшие вопросы о том, как попасть домой, отпали автоматически. К счастью, дом семьи Кёркленд находился недалеко, можно было дойти пешком (садиться в такси Артур не захотел: его снова мутило, и он побоялся, что теперь – в самый неподходящий момент – его точно вырвет). Шли медленно, через каждые три-четыре минуты останавливаясь, чтобы Артур немного отдохнул: у него заходилось сердце. Альфред беспокоился, не вызвать ли неотложку, но британец отнекивался, приходил в себя и требовал вести его дальше, причем именно вести, а не нести, хотя американец двадцать раз успел пожалеть, что не наплевал на пьяные советы и не взвалил мелкого алкоголика на спину: так было бы и проще, и быстрей, и удобнее, чем волочить нетрезвого джентльмена, заваливавшегося то в одну, то в другую сторону, под руку. С горем пополам они дотопали до ворот, за которыми начинались владения банкира. Здесь Артур сердечно поблагодарил американца и попрощался с ним. - Может, тебя дотащить до двери? – усомнился Альфред, но финансист мотнул головой. - Не надо: будет лучше, если Фрэн не узнает, что я поддавал в компании. Сдавленно хихикнув, янки пихнул англичанина в бок и шепотом поинтересовался: - Влетит сильней, да? На что Артур вспыхнул и сходу отвесил новообретенному приятелю подзатыльник. - Молчать! – распорядился британец, не обращая никакого внимания на чужое «ой». – Нос не дорос еще с меня дохнуть. И вообще, – он выдохнул, сменив гнев на милость, – Фрэнсис мудрая женщина, она прекрасно знает, что от меня пьяного толку нет. Вот протрезвею – шею и намылит. До понедельника теперь явно под домашним арестом просижу. - Хорошо она с тобой, – Альфред усмехнулся, потирая ушибленный затылок. – Строго! - Справедливо, – пожал плечами Артур. – Я сам так хочу. Все, давай, а то еще попадемся. После этого англичанин бесшумно прикрыл за собой калитку, американец же дождался, пока хлопнет входная дверь, и, убедившись, что в доме тихо по-прежнему, зашагал прочь. Добираясь с пересадками до съемной квартиры на другом конце города, он не раз спросил сам себя, почему ему стало жаль этого британца, но ответа так и не получил. Артур же дошел до спальни без приключений: Франсуаза не стала ругать его за паршивое состояние и, лишь укорив, зачем он с его-то сердцем так напился, под руку отвела в постель. Он плохо запомнил, как супруга помогла ему раздеться, как, накрыв одеялом, поцеловала в висок и ушла, потушив лампы. Она опять ночевала не с ним, но Артур и сам был только за то, чтобы его оставляли одного, если он дернул лишнего. И крепкий сон сморил его раньше, чем он подумал, что не сказал Альфреду основного: не ждать, когда он позвонит.