Розыгрыш

Вернувшись в свой кабинет, он уселся за стол и замученно потер глаза кулаками: спать хотелось нещадно. Недолгая прогулка чуть-чуть взбодрила Артура, но усталость все равно брала верх. С тоской посмотрев в окно, где на однотипно серых домах-коробках плашмя лежало серое небо, он вяло загадал дожить хотя бы до вечера. Рука сама потянулась к пачке крепкого чая – проверенному, хотя и не всегда действенному средству от сонливости. Даже для неисправимого трудоголика подобная измотанность была чем-то из ряда вон выходящим. Вчерашнее заседание хозяйственного суда, начавшись в два, закончилось только к половине одиннадцатого, а пока Артур добирался домой, наступила ночь. Приехал он чуть живой: голова пухла от засунутой в нее информации, по пути он не единожды едва не вырубился прямо за рулем. Это должно было плохо кончиться: после очередного легкого помутнения он поймал себя на том, что кренится влево, и выругался как раз в тот момент, когда дорожная полиция вежливо пригласила его к обочине. Инспектор поприветствовал Кёркленда, затем же, будто подозревая нехорошее, подозрительно долго изучал документы. Артур похолодел, разом припомнив все свои последние автопрегрешения, за которые, по меткому выражению непосредственного начальника, его пора было драть уже не только штрафами, но и чем-то потяжелее. Еле перебарывая очень вовремя наваливающийся сон, финансист мысленно просил человека в форме поторопиться. Минуты шли, все молчали, мимо проносились машины. Наконец, глубоко вздохнув, страж порядка вернул водителю права, вдогонку спросив, правда, совсем не то, чего от него могли сейчас ожидать: - Вам не плохо? Кёркленд непонимающе уставился на офицера. Тот почесал затылок. - Просто у вас вид, сэр... ну, краше в гроб кладут, и я подумал, мож, вам в больницу нужно? - Пожалуйста, – процедил Артур, судорожно вцепившись в руль: видит небо, если бы не остатки рассудка, все еще напоминавшего ему об ответственности, он послал бы чрезмерно заботливого полицейского ко всем матерям (хотя тот находился при исполнении, а значит, за свои глубокие познания в английской ненормативной лексике Артур рисковал угодить в участок). – Мне до дома три километра. Я справлюсь, уверяю вас, я просто очень устал. - Удачи на дорогах, – кивнул тогда полицейский, к счастью, отпуская беднягу, который в этот момент был готов заплакать от счастья. Он еще не знал, что дома любимая супруга вновь устроит ему головомойку на почве того, где его носит и зачем он, сраный эгоист, выключил телефон. - Я чуть с ума не сошла! Я волновалась, болван, я уже кинулась обзванивать все больницы и морги Лондона! Я думала, ты сдох на своей работе! – кричала она так, что у Артура уши заложило. - Лучше б я сдох, – тихо пробормотал он, а громче добавил: – В зале суда нельзя включать телефоны. Я тебе уже говорил. - Хорош оправдываться, марш в ванную и спать, бессердечная тварь! – с этими словами женщина с силой дернула мужа за плечо, а поскольку от усталости он едва стоял на ногах, то не удержался и со всей дури врезался лбом в край дубовой полки. В глазах у Артура потемнело, чтобы не грохнуться, он рефлекторно вцепился в дверной косяк, но рассерженная супруга, схватив Артура за шиворот, очухаться не дала. - Ты бестолковый неуклюжий урод, слышишь! Мерзавец, алкаш, себялюбивый кретин!! – на последнем эпитете она широко размахнулась и влепила избраннику звонкую затрещину, отчего его щеку тотчас обожгло: массивное кольцо, некстати оказавшееся на руке жены, до кровавой ссадины пропороло Артуру кожу. Правда, саму миссис Кёркленд мало заботила дальнейшая участь своего благоверного: добившись сатисфакции, женщина развернулась и гордо удалилась к себе, даже не соизволив узнать, что натворила, до самого утра. А бедняга Артур еще долго сам себе промывал рану проточной водой, дрожащими руками клеил на щеку непослушный пластырь и беззвучно глотал горькие слезы, молясь, чтобы жена не услышала и не подняла его на смех: еще одного позора он бы сегодня точно не перенес. К счастью, в комнату Артур вернулся один. Из-за пережитого стресса он снова не смог уснуть без снотворного, впрочем, бессонница от усталости в последнее время стала для Артура нормальным явлением. Утро вышло таким же серым и сырым, как все предыдущие. Проснувшись в одиночестве на мятой постели, Кёркленд какое-то время слушал тишину и раздумывал, за что так крепко получил накануне. Но в итоге вместо должного стыда или раскаяния почувствовал только незаслуженную обиду. Вот так, сглатывая ее, он и направился сперва в душ, а потом и в кухню. Супруга была уже там и вовсю колдовала над плитой, тихо напевая под нос какую-то веселую песенку. По телевизору почти без звука шел новостной блок ВВС, в чайнике булькала вода. Дежурно звякнув, тостер выплюнул поджаренные кусочки хлеба, и жена, сложив их кучкой на большую тарелку, обернулась. Увидев на пороге растерянного Артура, она мирно улыбнулась ему и поправила на себе завязки фартука. - Доброе утро, дорогой! – сказала, будто накануне не случилось ничего необычного. - Доброе, – кивнул он, устроившись за столом как можно скромнее. Перед ним любезно поставили порцию свежей овсянки и плетеную корзинку с печеньем, судя по всему, только что вынутым из духового шкафа: и когда умудрилась? По утрам птичка-жаворонок редко нежилась в постели подолгу, но даже для нее кулинарные подвиги до рассвета были нехарактерны. – Когда ты все успеваешь? – озвучил Кёркленд свою первую мысль. - Я почти не спала, Артур, – едва заметно вздохнув, супруга присела рядом и приобняла мужа, чтобы в него уткнуться. – Прости меня, – попросила она, шмыгнув носом. – Вчера я наговорила тебе массу грубостей, ты не заслужил этого. Я просто очень за тебя испугалась. Артур поежился: ну вот, как всегда, одно и то же в течение пяти лет, что они живут вместе, – сейчас она начнет плакать, он не выдержит и простит, а потом, когда ей снова что-то там стукнет, она опять набросится на него... Он бы давным-давно послал эту истеричку обратно на континент мучить кого-нибудь другого, если б не знал: ее слова искренни. Она на самом деле не виновата, что импульсивна, у каждого свои недостатки. Потому, погладив супругу по плечу, Артур только печально улыбнулся. - Не кричи на меня так: мне очень больно все это слышать. Хотя вчера я сам напросился, я должен был позвонить тебе, когда закончилось заседание, но опять обо всем забыл. Я бестолковый, мне нужно все записывать и повторять тридцать раз, чтоб запомнить. - Перестань, – с укором посмотрев на мужа, миссис Кёркленд нежно коснулась его щеки и, нахмурившись, провела пальцами по широкой полоске пластыря. – Какая же я неловкая, – выдохнула она, заботливо осмотрев его скулу да, отодвинув волосы, небольшую шишку под ними. «Зато меткая», – с иронией подумал Артур, морщась: припухлость на лбу все еще болела. - Хм, если сделать вот так, то совсем не видно, – супруга поправила ему волосы. – Хорошо, что ты не поехал стричься в субботу, хотя тебе пора бы: ты уже порядком оброс, – наконец, удостоверившись, что ранения несерьезны, она бодро подытожила: – Не бойся, до свадьбы заживет, – и, спохватившись, рассмеялась: – Я несу какую-то околесицу. - Не выспалась, – Артур пожал плечами. - Ну да, – она согласилась. – А ты хорошо поспал? – словно на ходу прочитав в его взгляде нехорошую правду, леди Кёркленд удрученно вздохнула и погладила супруга по голове. – Зачем ты опять глотаешь эти таблетки? Их же тебе не прописывали повторно, к тому же они еще полгода назад просрочились. – Посмотрев в глаза мужу, она понизила голос до шепота, уточнив: – Без них никак? – И, получив кивок, мягко поцеловала Артура в висок да бережно потрепала по затылку. – Бедный ты мой, тебе нужно больше отдыхать. Хочешь, я сама свожу тебя к доктору? Она даже не сомневалась, что Артур, слишком занятой, чтобы уделять должное внимание своему здоровью (или, вернее сказать, побаивавшийся лишний раз показываться врачам), конечно, не поддержит эту разумную мысль, поэтому приняла решение за него. - Как только кончится твоя предновогодняя лихорадка, запишу тебя на прием к неврологу. А весной мы поедем к морю. Во Францию. - Я не люблю Францию. - Тогда поедем в Испанию. Кстати, уже можно бронировать туры на следующий год, если сделать заказ сейчас, будет скидка. А еще у меня где-то флаер лежит с нашей прошлой поездки в Прагу, помнишь? Пять процентов для постоянных клиентов. Артур смерил супругу недовольным взглядом. - Я не хочу в Испанию: там жарко. Я хочу в Норвегию, увидеть водопады и фьорды. - Тебе нельзя фьорды, ты вон кашляешь круглый год! – подбоченившись, с жаром заявила супруга: спорить она умела и делала это при каждом удобном случае. – Все из-за климата твоей дурацкой страны, а с твоим здоровьем, между прочим, тебе как никому необходимо погреться хотя бы раз за сезон! – немного помолчав, она несильно подергала избранника за рукав. – Ну, Артур, не будь букой. Давай ты в апреле возьмешь на недельку отпуск, и мы рванем в путешествие. Я так давно мечтаю показать тебе весенний Прованс: цветущие вишни, миндаль, магнолии... Тебе там будет хорошо, поверь: каждому надо переключаться. А после махнем на север, если уж тебе туда так охота, только летом, чтобы не мерзнуть. Осенью отдохнем в Испании. Что скажешь? - Что у меня не будет столько дней отпуска, – цинично хмыкнул банкир. – И денег. - За все твои сверхурочные ты заработал нормальный отпуск, – возразила она. – А мне на днях организуют персональную выставку в Кентербери, не исключено, что удастся продать пару-тройку моих последних работ. Так что вояж по весенней Франции в качестве подарка ко Дню рожденья я тебе обеспечу. Все, решили, я сегодня же начну пробивать агентства, а ты пока завтракай. Еще раз проведя ладонью по его взлохмаченным волосам, она невесомо чмокнула его в макушку и выпорхнула из-за стола. Но за спиной мужа задержалась, ненароком положила руки ему на плечи и, наклонившись, лукаво проворковала над ухом как будто бы невзначай: - Как досадно, что тебе пора на работу... – прохладные пальцы ловко освободили верхнюю пуговицу рубашки Артура и коснулись контрастно горячей кожи возле ключиц. – Жаль, сегодня не выходной: можно было бы предложить тебе кое-что занятное... Реакция Кёркленда была мгновенной: крепко перехватив тонкое чужое запястье, он одним движением вывернулся, дабы заключить дерзкую провокаторшу в объятья и, бесцеремонно притянув к себе на колени, поцеловать. Она не успела опомниться, как оказалась в сильных руках того, кто при напускной холодности обладал неуправляемо ярким темпераментом, вечно скрывал своих чертей за вежливым образом, но наедине давал волю чувствам. Его безумная страсть всегда ей нравилась и нисколечко не пугала, потому сейчас, не теряя ни секунды, француженка принялась отвечать британцу, недвусмысленно углубляя поцелуй, растягивая движения, делая их откровенней, будто задумала вот-вот освободить обеденный стол и разложить Артура прямо здесь. Ее руки бессовестно выправили его рубашку из брюк, забрались под нее, невесомо касаясь кожи, по которой тут же пробежал табун приятных мурашек, а после скользнули выше, к подмышкам, от чего англичанин, как она знала, мгновенно млел. «Мой захватчик», – полушепотом проронила она возле его уха, аккуратно лизнув мочку с чуть заметным проколом, оставшимся Артуру на память о рокерской молодости, – такой незатейливый, хотя и очень интимный жест, которого хватило, чтобы Кёркленд задохнулся от жара. Вмиг опьянев, он нагло стащил с плеча жены широкую лямку ее легкой домашней блузки – открывшаяся фарфоровая кожа манила похлеще любых откровенных поз, так что британец, другой рукой приобняв супругу чуть ниже талии, поспешил уткнуться красавице в шею, вдохнуть тонкий аромат духов и, прикусив, подарить любимой такие нежные поцелуи, о которых она нередко напоминала ему, если они задевали в разговоре интимную сторону их брака. Он уже почти что поверил, что получит сегодня выговор за опоздание, успел отмахнуться со словами «ну и пускай» и представить, как потом, узнав, что его наказали, она тоже наигранно строго его отчитает, а ему, конечно, станет стыдно и немного даже приятно, потому что такие несерьезные выволочки всегда вызывали у него легкое возбуждение... когда, замерев, она посмотрела на раскрасневшегося Артура в упор, будто прочла его потаенные желания, и вдруг беззаботно рассмеялась, выпутавшись из его рук и по-дружески щелкнув по носу. - Все, ешь, мой сладкий, а то остынет. - Ты сводишь меня с ума, – признался англичанин, потерев вмиг вспотевшую шею. - Я знаю, – кивнула француженка, улыбаясь ему. - Я хочу тебя. Мы сто лет не были вместе, – смущенно выдохнул он, но она немедленно срезала его безапелляционным: - А кто виноват? Не я же после работы от усталости с ног валюсь. Будет день – будет пища, Артур. Кстати, о пище: позавтракай наконец, будь любезен, – и придвинула тарелку каши. - Я как-то не голоден, – слабо отозвался Артур. - А ну цыц! – наигранно грозно рявкнула супруга. – Что за фокусы? «Не голоден» он! Уши сейчас надеру кому-то. Я же целое утро выготавливала для тебя то, что ты, привереда, ешь. – И не менее наигранно возвела глаза к потолку. – Наказанье сущее: все гадают, как мужей прокормить, я – как накормить. - Ладно-ладно, шучу, – отмахнулся финансист, по-хозяйски соорудив себе чашку чая и приступив-таки к завтраку, состроив при этом такое довольное лицо, будто это не он только что крутил носом. - Все тебе шуточки, – вздохнув, жена еще раз пожурила Артура и, бросив напоследок расхожую фразу о том, что все мужчины как дети, оставила его наедине с овсянкой, чаем и еще теплыми хрустящими печенюшками. В прихожей, провожая Артура на работу, она поправила ему воротник пальто и отобрала осенний шарф, взамен накрутив вокруг его шеи другой, шерстяной и плотный. - Сегодня ветрено, не простудись, – пояснила она, обеспокоенно пощупав супругу лоб. – Ты нормально себя чувствуешь? Если тебе нехорошо, ты должен лежать, ты же знаешь. - Спасибо, но я не болен. - У тебя голова немного горячая. Напомни мне вечером померить тебе температуру. Я могу отвезти тебя в офис, Артур, и заехать за тобой к концу дня. Или оставить машину на вашей парковке, а домой вернуться автобусом. - Не утруждайся, со мной все хорошо, правда, – заверил жену Кёркленд. – Мне уже пора, или я опоздаю, Фрэн. Не скучай. - Береги себя, – приобняв, на прощанье она нежно поцеловала его в макушку, и он, открыв дверь, смело шагнул в промозглое английское утро. В банк Артур добрался без происшествий, но все коллеги сегодня были какие-то сонные, зевающие, буквально ползающие по коридорам – похоже, из-за циклона, о котором загодя предупреждали синоптики. Неудивительно, что всего за пару часов Кёркленд, измотанный вчерашними событиями, окончательно притомился, завалившегося к нему на прием Кэмерона слушал вполуха, а потом, после беседы с ним, снова вступил в неравный бой с сонливостью. Впрочем, подобное происходило с ним не впервые. Кёркленд вкалывал как проклятый вот уже полгода: пять дней в неделю в офисе банка с утра до позднего вечера решал десятки вопросов, которые на него, обязательного, опытного и знающего сотрудника, сыпались будто из рога изобилия, а в выходные уже как фрилансер аудировал финансовую отчетность своих заказчиков. Также Артур подрабатывал наемным антикризисным менеджером, что вынуждало его ездить по судам и часто заниматься делами после работы, когда все нормальные люди отдыхали. И хотя подобный темп вряд ли тянул на человеческий, в принципе, Кёркленд уже привык и сокрушался лишь от того, что результат усилий был по большому счету плачевен: денег все равно не хватало, чтобы покрыть все расходы его жены, зато от хронического стресса, недосыпа и вечной нехватки времени Артур едва стоял на ногах. Он чувствовал: еще немного – и у него случится срыв... Но как бы ни было тяжело, банкир не привык пасовать перед трудностями, больше всего на свете мечтая оставаться для той, ради кого ишачил на трех работах, единственным и любимым. Только ради нее он не спал ночами, напропалую тратил здоровье, безжалостно загонял себя, – ради леди Франсуазы Кёркленд, своей супруги, художницы, чьи лондонские пейзажи хвалила местная искушенная публика и даже время от времени – известные критики искусства. Франсуаза или Фрэнсис, как ее на английский манер называл Артур, была талантливым живописцем, настоящей красавицей, а самое главное – она умела быть искренней, чего так недоставало жительницам Британских островов. Смелая и остроумная, яркая и живая обладательница безупречного вкуса, резкая в суждениях и свободная в мыслях, совсем не похожая на правильного Артура с его скучными ежедневными планами да строгими принципами, разбила его сердце в два счета. Он полюбил ее несмотря на все ее недостатки, которых у нее хватало на четверых, и любил до сих пор, пусть даже она часто вымещала на нем свою накопившуюся злость. Она срывалась на него, кричала и даже била, за дело и просто так вкатывая ему нагоняй за нагоняем, а он прощал, считая эту чашу бездонной. И никто из тех немногих, кто был посвящен в их непростые взаимоотношения, не понимал его: кто-то жалел Артура, кто-то откровенно звал дураком, а некоторые язвили: интересно, как ей удалось выдрессировать упрямца Кёркленда – верно, регулярно надирая ему задницу или уши? «Придурки», – бросал в ответ клеветникам Артур, искренне сожалея, что вообще доверился. Дабы зря не трепать нервы, злясь на недалеких сплетников, он вовсе перестал касаться этой темы, выговариваясь, кажется, только Скотту, да и то скорей по привычке. Роскошный дом, который Кёркленды купили в кредит, стоял в богатом районе столицы Англии: один аристократ когда-то строил его для сына и подарил на свадьбу, но семейная жизнь наследника не сложилась, жена с детьми сбежала в Америку, а сам он, спустив в пабах все свое состояние, вскоре вынужден был выставить жилье на торги. Дом за бесценок приобрела риэлтерская компания, прежний хозяин съехал в апартаменты поскромней, и вскоре недвижимость оказалась в руках четы Кёркленд. Даже при своем высоком заработке Артур не мог позволить себе подобное приобретение, так что, послушав жену, он решился взвались на шею бремя долгосрочного жилищного займа. До женитьбы на Франсуазе финансист проживал в двух шагах от дешевых спальников в старом-престаром родительском доме. Столь старом, что ремонт крыши, водопровода или гнилого крыльца вынуждал и без того нездорово стройного Артура в буквальном смысле садиться на хлеб и воду. Но избавиться от «поместья», как он гордо величал свое на ладан дышащее жилище, Артур категорически отказывался: здесь сменяли друг друга бессчетные поколения его родственников, здесь же вырос он сам, так что, чтя светлую память своих безвременно ушедших родителей, последний из Кёрклендов даже не думал съезжать отсюда. Увы, молодая супруга не пожелала оставаться там, где все напоминало о почившей миссис Анне, и настояла на покупке нового «нормального» дома под стать ей, творческой талантливой личности. Так у Артура появились вторая недвижимость и огромный долг перед банком. В настоящее время старый дом Кёркленда пребывал в залоге: по грабительским условиям договора при досрочном расторжении компенсации за внесенные улучшения Артуру не полагались, он получал назад только свой старый дом-развалюху. Подписать «заявление на добровольное рабство» съевшего в кредитах собаку финансиста вынудили низкие проценты и возможность вообще купить хоть что-то в достойном месте, чего так хотела француженка, а ради нее он полез бы в любую петлю. Второй петлей на его шее был кредит на машину, который Артур тоже взял по требованию супруги, заявившей, что при его должности ему негоже ездить на разболтанной колымаге. К счастью Кёркленда, жена хотя бы не распорядилась, что именно ему выбрать (иначе бы он не выдержал и точно б ее убил), так что, недолго думая, он приобрел одну из последних моделей родной марки Jaguar. Тем не менее, заработок позволял Артуру, отдавая силы и знания только одной, основной, работе, оплачивать кредиты и содержать свою маленькую семью, но запросы супруги росли как грибы после дождя, и Кёркленд был вынужден найти подработку, за ней – еще одну... Из-за того, что фактически он не отдыхал, страдало прежде всего его здоровье, затем стали портиться и отношения с женой, которая укоряла Артура, что он не уделяет ей должного внимания. Приносить большие деньги и успевать ухаживать, если в сутках насчитывалось лишь двадцать четыре часа, он, увы, не умел. А что же Франсуаза? А Франсуаза искала вдохновение. Нигде официально не работая, она посвящала всю себя творчеству, для которого ей нужны были прежде всего покой и тишина. В большой мастерской на втором этаже, в самой светлой и просторной комнате во всем доме, она рисовала свои картины – грязно-серые кварталы британских городов и такую же мрачную бесцветную природу архипелага, где круглогодично виснут туманы и идут немые дожди. Кажется, за недолгие пять лет она изучила все полутона монохромной гаммы и измазала углем не только пальцы, но и всю душу. Выливая на холст литры разбавленной черной краски или втирая в будущий пейзаж слой за слоем акварельные карандаши да сухую пастель, девушка вечно хмурилась, придирчиво искала изъяны в том, что только что создала. Собственные картины Франсуазе не нравились. И она абсолютно не понимала англичан, которым, как они твердили, очень импонировало, что кисть художницы чутко передавала их мысли, что их родные города на ее полотнах казались живыми и настоящими. С мнением большинства соотечественников был солидарен и Артур, считая свою жену невероятно одаренной. Он постоянно расхваливал свою дорогую Фрэнсис, а одну из ее работ – мокрый Тауэрский мост – вообще уволок к себе в офис, чтобы релаксировать, глядя в серый прямоугольник в серой рамке на такой же серой стене. Выслушав в свой адрес очередные слова благодарности, Франсуаза равнодушно пожимала плечами, так и не выяснив, что британцы находят в ее «мазне», однако собственное невысокое мнение о своих картинах оставляла при себе, дабы оно не мешало продавать их: расходились пейзажи относительно неплохо. Ей думалось, что проблема таилась в том, что она привыкла переносить на холст и бумагу только то, что наблюдала вокруг, а нынче вокруг был промозглый Лондон. Он действовал на девушку угнетающе. Столицу Британии француженка не любила, постоянно мерзла и искренне проклинала английскую погоду, без устали задаваясь одним и тем же вопросом: как можно привязаться к этому дурацкому месту? «Хуже климата в свете нет, – говорила она. – Даже скандинавы и русские могут похвастаться парой солнечных дней в году, здесь же вечно дождит, это просто что-то невыносимое... И ветер, пронизывающий насквозь: я все лето проходила в плаще. Как нужно было нагрешить в свое время предкам нынешних англичан, чтобы тут открыли филиал чистилища?». Последний вопрос казался девушке риторическим. А ведь когда-то она писала совсем другие полотна – живые, яркие, наполненные красками и будто источавшие ароматы лаванды, прованских трав и свежей хрустящей выпечки. Фран всем сердцем любила свою страну, покинув ее исключительно из-за Артура. Англичанин и француженка – классическое сочетание, старый дурацкий анекдот, вот только в жизни, как выяснилось, не смешной вовсе. Потому что как бы ни были они схожи своей горячностью, как бы ни сносило им головы друг от друга, разница между ними, поначалу казавшаяся такой притягательной и манящей, теперь превратилась в пропасть. И эта пропасть ширилась год от года. Франсуаза почти физически ненавидела золотую клетку, где ей приходилось смиренно ждать, пока Артур работал, она хотела домой, во Францию, которую ныне видела лишь во снах да на чужих снимках в новостной ленте. Она безумно скучала по знакомым улицам и бульварам, по певучему языку, который здесь почему-то незаслуженно называли сложным. Ее так тянуло выйти однажды за хлебом к завтраку и услышать вместо набившего оскомину бесстрастного «morning» теплое родное «bonjour»... Но каждое утро, открывая глаза, Фран с разочарованием видела за окном все те же низкие британские тучи, так что отвести душу она могла лишь в своих картинах, с ненавистью прочерчивая лужи, дома и дождь, да еще, пожалуй, в бесконечных склоках с супругом, который терпел все ее нападки со стойкостью древнего туманного Альбиона. Она устала. Устала от гордого холодного города, от мерзкой погоды и, что важнее всего, – от Артура с его вечным ворчанием, строгими правилами хорошего тона, которые нужно неукоснительно соблюдать, чисто английской чопорностью и подавлением эмоций. Она бы давно от него ушла, но идти было просто некуда: здесь, в Британии, у француженки не было ничего, а родной Париж она покинула слишком спешно, чтобы что-нибудь сохранить. А еще она попросту жалела этого бедолагу, который все еще любил ее и свято верил, будто жена любит его так же, как ее любит он. Хотя бы из обычной человеческой жалости она не могла причинить боль тому, кто за всю их совместную жизнь не сделал ей ничего плохого. - Mon ami, как тебя угораздило? Зачем, ну зачем ты втрескался в такую, как я? – не единожды спрашивала француженка спящего Артура, нежно перебирая пальцами его светлые волосы и думая, что седые пряди в них почти незаметны, а сам он, маленький и хрупкий, со стороны кажется совсем юным в свои «далеко за тридцать». Вот как такого предашь?.. Еще хуже ей становилось, когда муж просил ее задуматься о ребенке: Артур очень хотел детей и поднимал этот вопрос едва ли не каждый раз, когда замечал, как она обводит в календаре дату приема противозачаточных таблеток. - Я смогу содержать ребенка, – недовольно заявлял Артур, скрестив руки на груди. - Не сомневаюсь, – жена деловито щелкала маркером. – Но ты ведь помнишь, что дети не должны в случае чего остаться на улице. В ответ на такое колкое замечание Артур обыкновением бурчал себе под нос что-то из британского мата, отчего Фрэнсис хмурилась и обрывала его резонным: - Не ругайся. Ты же джентльмен. И не в кабаке. Англичанин не находил, что возразить. Они оба помнили уговор: никаких беременностей, пока их быт недостаточно налажен. Артур должен был погасить половину жилищного кредита прежде чем заводить детей, и финансист был вынужден соглашаться, поскольку тоже решительно не желал, чтобы его дети оказались без крыши над головой, если с ним что-нибудь случится. Все тот же грабительский договор содержал в себе пункт, согласно которому при погашении заемщиком, то есть Кёрклендом, более пятидесяти процентов основного долга заемщик, то есть Кёркленд, даже при досрочном расторжении вправе оставить новый дом в собственности (безусловно, с оплатой всех штрафов, пеней и прочих «радостей», до которых при подписании кредитных договоров мало кто дочитывает). Если же к моменту расторжения он погашает менее половины, то будет обязан выселиться, чего, конечно же, никто не желал. Но ведь жизнь – штука непредсказуемая, кто знает, что будет завтра? Особенно туманным казалось это дурацкое завтра в ситуации Артура, здоровье которого вечно подводило. - Вот, сэр, не забудьте взять с собой вечером, – издевательски хмыкнув, француженка выдавала англичанину неоткрытую пачку презервативов. Краснея то ли от гнева, то ли со стыда, он морщился: - Опять... - Не «опять», а «снова», – парировала она, слишком хорошо зная его предпочтения, чтобы озвучивать лишнее. – Давай, неженка. Или не обломится. И, похлопав по плечу, уходила, выражая спокойствие и даже превосходство, но мысленно желая провалиться сквозь землю и надеясь, чтобы Артур не догадался, что кроме искренней заботы о будущем их детей она попросту не хочет рожать от нелюбимого, хотя и не чужого мужчины. Правда, последние полгода супруг, вкалывая на трех работах, оставил подобные разговоры, а Франсуаза, хотя и скучала по его приставаниям, была этому даже рада. По крайней мере, ей больше не приходилось сочинять еще какие-то оправдания: их с Артуром жизнь и без того давно напоминала дешевый спектакль, где Фран играла главную роль. Иногда играть становилось совсем уж муторно. До одури хотелось сорвать прилипшую маску да, отшвырнув, высказать мужу в лицо все, что она по-настоящему думала про их вконец расшатавшийся союз. Но в итоге женщина высказывала, конечно, лишь мелкие претензии, зато Артур за словом в карман не лез, его первоначальное терпение лопалось, сменяясь агрессией, причем бурной: все же он был человеком вспыльчивым, холеричным, но согласно британскому воспитанию усердно скрывал все это за напускной надменностью и цинизмом. Тщетно: супруга обладала даром доводить его за считанные минуты. В итоге Артур попросту терял самообладание и, не в состоянии не орать в ответ, старался загладить вину за свою несдержанность безоговорочным подчинением Франсуазе, чем та стала пользоваться, требуя все больше подарков, внимания и прочих доказательств, что он ее любит. Сперва она только ругала его, потом стала распускать руки, видя, что муж готов сносить подобное отношение, хотя на его чувствительной коже синяки появлялись даже от незначительных травм, а от природы низкий болевой порог предательски усиливал каждую пощечину. Что говорить, если Артур с трудом переносил уколы и капельницы, которые ему назначали с завидной регулярностью (обычно врачи, заметив такие страдания, принимали решение поставить больному катетер, нежели постоянно мучить проколами, – так повязка на руке стала для Кёркленда привычной даже при не слишком серьезном заболевании, когда другим пациентам ничего не бинтуют). Запершись в ванной и включив воду, имитируя, будто он принимает душ, Артур часто плакал от обиды и боли, а потом, тщательно смывая следы слез, думал, как же по-дурацки все получилось: когда-то он, британский подданный, вывез эту девушку из Франции как трофей, но смирно сидеть в дорогой клетке птичка не пожелала, принявшись вымещать недовольство на своем «похитителе». Кто из них теперь был жертвой, а кто – тираном? Все сплелось в какой-то клубок. Впрочем, рассуждать на столь сложные и неприятные темы сегодня Артур не смог бы. Он с трудом досидел до окончания рабочего дня и смотался из офиса одним из первых, что для него было странным. «Заболел, наверное», – ненароком подумала секретарша в приемной, проводив Кёркленда удивленным взглядом и на всякий случай посмотрев на часы. Дома он не преминул проворчать на предложение жены поужинать вместе невежливым: - Опять лягушек наготовила... Фран возмущенно фыркнула: искренняя нелюбовь британца к национальной кухне ее страны была в их семье притчей во языцех. - Не готовила я никаких лягушек, – заявила француженка. – Вы, милорд, стали чересчур придирчивы, будете так себя вести – вовсе останетесь без ужина, сэр! Артур сделал вид, будто не услышал или не разобрал: он требовал от супруги общаться в их доме исключительно на английском, однако в порыве чувств та все равно переходила на французский. «На лягушачий», – как говорил британец, тут же притворяясь, точно не понимает. Вот и сейчас на языке мужа Фран произнесла лишь начало своей тирады и финальное обращение, из-за чего беседа закончилась не начавшись. - Вот черт, – досадливо выдохнула женщина, нехотя потащившись за Артуром на второй этаж. Упрямый англичанин обнаружился в кабинете: пристроив пиджак на спинке кресла, Кёркленд сидел за письменным столом и деловито черкал в большом блокноте, служившем ему своеобразным домашним планингом, куда он ежедневно вносил список дел на завтра, чтобы ничего не забыть (скверная привычка за ним водилась). Дождавшись, пока он закончит выписывать своим каллиграфическим почерком очередной подпункт, супруга подошла к Артуру и положила руки ему на плечи. Он обернулся. - Фрэн, что случилось? – озадаченно поинтересовался он. - Ничего, – она улыбнулась. – Просто хотела проверить, что ты в порядке. Ты же придешь? Весь день ничего не ел. Финансист кивнул и тоже улыбнулся, немного откинувшись на спинку кресла и позволив пальцам француженки, не отрываясь, осторожно сжаться. Довольный Артур прикрыл глаза: расслабляющий массаж был бы сейчас как раз кстати. Фрэнсис, к счастью, все понимала без лишних слов. - Я только тут закончу и сразу к тебе, – мирно пообещал британец, по-кошачьи потершись затылком о супругу. – Сделай мне так, пожалуйста... – прошептал, нетерпеливо кусая губы. - Как тебе сделать? – француженка подхватила роль на лету. Наклонившись, заговорила тише, интимнее, пока ее руки принялись мягко, но ощутимо разминать его шею, плечи и спину насколько, конечно же, позволяло кресло. – Так? – то и дело спрашивала Франсуаза, дожидаясь согласия и прижимая следующий дюйм адски зажатых мышц. – Или так? Артур плавился под ее пальцами, изнемогая от наиприятнейших ощущений и мысленно благодаря небеса за то, что те дарили ему сейчас это ни с чем не сравнимое наслаждение. Он был напряжен, очень сильно напряжен, и Франсуаза даже подумала, что неплохо было бы в субботу предложить супругу полноценный массаж с ароматическими маслами: она, тонко чувствующая натура, умела не только создавать волнующие образы на холсте, но и как следует расслабить Артура, зная наизусть все его точки. А он обожал отдаваться ее заботливым рукам, послушно выполняя все предписания и сладко засыпая в ее объятьях, когда с массажем и остальным было покончено. В такие минуты Фрэнсис всегда казалось, что их мир замыкается от окружающего особенно плотно, и ей становилось легко и хорошо от этой честной, настоящей, легальной, добровольной интимности. Ей нравился добрый и доверчивый Артур, совсем не ворчливый и не высокомерный, негромко постанывающий, если она чуть сильнее надавливала пальцами. Ей нравилось, как он выгибается и просит не отпускать его, как мужественно терпит нытье в пережатых мышцах и искренне благодарит, несмотря на то что ему где-то немного больно. Усевшись на лежащем на животе Артуре, она могла долго-долго гладить его горячее обнаженное тело, такое хрупкое, но такое сильное, наклоняясь, медленно целовать его плечи и чувствовать, как его возбуждают эти плавные размеренные движения, придающие сеансу расслабляющего массажа терпкий привкус эротики. Франсуаза быстро увлекалась, приноровившись, принималась невесомо «рисовать» на широкой спине избранника мосты и реки, домики и деревья, кажется, забывая, что пальцы не оставляют привычных штрихов и мазков, как кисть или карандаш, – в ее воображении эти невидимые наброски были куда реальнее, чем лондонский дождь за окнами. Она приходила в себя только когда Артур напоминал, что ему вообще-то щекотно, и, беззаботно смеясь, вновь его целовала, теперь уже позволяя перевернуться и устроиться сверху, чтобы ему с его комплекцией было удобнее... В эту субботу она задумывала учинить нечто похожее. Нужно было только сходить в аптеку за маслом и попросить мужа ради вечера удовольствий отложить все дела. - Спасибо, – с трудом пробормотал он, когда супруга ласково потрепала его по щеке, будя и возвращая в реальность. – Что угодно теперь проси. - Что угодно? – красавица лукаво прищурилась. – Тогда иди в спальню, расстели постель и закрой поплотнее шторы. Я хочу тебя всю ночь сегодня, родной, во всех позах из той интересной книжки, помнишь, образованный ты мой? - Во всех?.. – Артур похолодел. Фрэнсис, глядя на него в упор, едва сдержалась, чтобы не засмеяться и тем самым не испортить комедию. - Во всех, – недвусмысленно кивнула она. – Так что постарайся вести себя хорошо, если не хочешь, чтобы завтра было больно сидеть. Можешь уже начинать. Раздевайся. - Фрэнсис, – судорожно сглотнув, Кёркленд быстро поднялся на ноги и как-то машинально преградил дорогу супруге, подвинув кресло аккурат между ними. – Та книга, я объясню... – невпопад начал он, сам не зная, бежать ему сейчас или прятаться. - Не нужно ничего объяснять, – мирно отрезала француженка. – С кем не бывает. Лучше просто выполни свое обещание. Раздевайся, Артур, ты проиграл. - Фрэн. - Тебя раздеть? Может, заодно и выдрать за непослушание, как ты давно напрашиваешься? Будь мужчиной, в конце концов, держи слово, – она была непреклонна и, обойдя кресло, ткнула в мужа, распорядившись: – Сними это, Кёркленд. Быстро. Какое-то время растерянный англичанин запуганно хлопал глазами, потом плюнул и, тихо выругавшись, с недовольством стащил с себя жилет, галстук и рубашку, швырнув все это ухмыляющейся женщине. Она поймала, между делом подобрала пиджак с кресла, любовно сложила офисную одежду и, перекинув через свой локоть, добавила: - Штаны тоже снимай. Или тебе все-таки помочь? - Не надо, – покраснел Артур, расстегивая красивую матовую пряжку на брюках. Вскоре он уже стоял перед супругой в одном белье, злой и несчастный, мысленно матерясь самыми последними словами. Франсуаза же, снисходительно окинув взглядом своего избранника, деловито заметила: - Не так уж плохо. Трусы в цветах государственного флага – предсказуемо, зато сразу ясно, что патриот. Я думала, ты куда костлявее, а тут ничего еще, щипнуть можно. В кои-то веки удалось осмотреть тебя. Так, ладно, не ходи голый, надень что попроще и топай ужинать, – недолго помолчав, она весело рассмеялась. – Ну, Артур, ты чего? – и почти по-мужски толкнула его в плечо. – Это была шутка! Шутка! Вот наивный британец, поверил, что ли? - Поверил, – зло буркнул он. – Чересчур естественно: тебе бы, шельма, в кино играть, – он поежился. – Инквизитора, – да, обиженно всхлипнув, направился одеваться. Ужинали молча: Артур все еще немного сердился, что этой засранке удалось так ловко его раздеть, провести, как мальчишку, Фран же думала о своем, время от времени посматривая на календарь. Когда с едой было покончено, а посуду помыли и расставили по шкафам, супруга попросила Артура подойти в ее комнату, потому что ей нужно было ему кое-что показать. Порывшись в смартфоне, она открыла какую-то страницу, протянув гаджет мужу, заявила: - У меня к тебе просьба. - Что это? – хмуро осведомился финансист, внутренне напрягаясь: «просьбы» у Франсуазы имели странное свойство вести к скандалу. - Вышел новый каталог. Ты же просил придумать, чего бы мне хотелось на Рождество. Я придумала: я хочу вот это. Артур вчитался в содержимое сайта: оказалось, что некий прославленный ювелирный бренд (какой именно, Артур не запомнил) выпустил коллекцию украшений к наступающим зимним праздникам. Цена изделий начиналась от месячного оклада банкира, так что в предвкушении очевидного сердце его немедленно сжалось. «Ну почему именно сегодня?!» – хотелось взвыть бедолаге, у которого не просто не было сил для споров – он был изможден (и это служило одной из причин, по которой он так испугался внеплановой бурной ночи). Голова раскалывалась, а теперь от волнения Артура еще и стало подташнивать. - Ты не там ищешь, – вдруг перебила его невеселые раздумья француженка. – Вот оно, – тыкнула наманикюренным пальчиком в экран и прочла: – «Дизайнерское кольцо изящной формы из золота высочайшей пробы, инкрустированное бриллиантами». Я всю жизнь о таком мечтала! Артур посмотрел на нее как на умалишенную: возле товара красовалась жирная цифра со множеством нулей. - Ты спятила, – констатировал он. – У нас нет таких денег. Фрэнсис нахмурилась. Подбоченилась. Вокруг нее уже принялись летать молнии. - Артур, я серьезно. Это мое желание. - Я тоже, – замученно вздохнул он. – Это пять моих годовых зарплат. - Какая-то дешевая у тебя зарплата, – съязвила художница. - Какие-то дорогие у нас желания, – передразнил финансист. Зря: в следующую же секунду в Франсуазе проснулась фурия. - Вечно тебе жалко на меня своих сраных денег! Только о них и думаешь с утра до ночи! Тыщу лет не покупал мне ничего, когда ты последний раз дарил мне цветы? Ты жадный, Кёркленд, жадный и черствый, нет у тебя сердца и не было никогда! – орала она, заламывая руки и чуть не плача: подобной истерики у нее давно не было, так что Артур даже застыл, не зная, как успокоить Фрэнсис. А та продолжала, причем все яростнее и громче, из-за чего у Артура все сильнее болела голова. – Ты ненавидишь меня, пользуешься мной, ты грязный, жестокий, эгоистичный врун! У тебя кто-то есть, английская морда, если ты не хочешь купить мне такую мелочь! - Хорошо, – не выдержав, британец схватил женщину за руки и буквально силой вынудил замолчать. В другое время он отправил бы подальше капризную стерву вместе со всеми ее дурацкими подозрениями, мечтами и кольцами вообще не прибегая к насилию, но сейчас был еле живой и понимал, что если не прекратит это, то помрет. Инстинкт самосохранения толкнул его вести себя не совсем по-джентльменски, выкрутив ей руку за спину и грубо зажав ладонью рот. Франсуаза дернулась, но мужчина держал крепко: несмотря на свой рост и хрупкость, физически он все-таки был намного сильней ее. – Не кричи, – ровно сказал он. Чувствуя, что вот-вот свалится в обморок, брякнул ей в лицо: – Я подумаю, – и, дождавшись легкого кивка, отпустил. - Ты, ты!.. – раскрасневшаяся растрепанная Франсуаза, в бессильной злобе сжимая кулаки, захлебываясь горькой обидой пополам со священной ненавистью, бросила ему в спину: – Если я не увижу это кольцо у себя на руке, я уйду от тебя! Так и знай, урод. - Дура, – негромко буркнул Артур да, не слушая последующую французскую речь про домашних насильников, ушел спать. Он был разбит. Сердце стучало где-то в районе горла, расплавленной густой массой стекало в грудную клетку, сжатую невидимым обручем, и по пути сильно ныло, отдаваясь в левый бок, лопатку, руку, ладонь... Не раздеваясь, Артур ничком упал на постель и малодушно пожелал, чтобы у него случился инфаркт, – может, тогда жестокая леди Кёркленд оставила бы свои капризы и наконец-то сжалилась бы над ним. Но в итоге он просто заснул, так и не дождавшись припадка.