Розыгрыш

Самолет набирал высоту. Отклонившись в кресле, Артур замученно смежил веки. Сейчас, в то время как расстояние между землей и крылатой машиной стремительно увеличивалось, финансист пытался расслабиться, но сделать это было весьма непросто: летать в качестве пассажира ему никогда не нравилось: если его руки не держали штурвал, Артур чувствовал себя беспомощным. Тем не менее, записывать нервозность, охватывающую его при взлете, в фобии он не спешил, считая, что та – лишь побочный эффект службы в британских ВВС: если бы Кёркленд, как большинство людей, никогда не сидел в кресле пилота, то вряд ли замечал бы подобное. Впрочем, спокойствие окружающих оказалось заразным: глядя, как все мирно жуют, общаются, пьют кофе и слушают музыку, Артур в конце концов тоже оставил пессимизм, уснув коротким сном до самой посадки. Франция встретила англичанина суматохой и пасмурным небом, совсем не подходящим прославленному краю цветов, художников и влюбленных. У выхода из аэровокзала на (как всегда) пребывавшего в своем мире Кёркленда налетел темнокожий носильщик, отозвавшись на английское «куда прешься, придурок?» громкой французской бранью. Артур в ответ не менее крепко обматерил его да, окончательно потеряв всякое желание копаться в своем бедном багаже языковых познаний, всю оставшуюся дорогу до отеля разговаривал только по-английски, мало заботясь, понимают его иль нет. Парижские улицы из окна такси казались ему грязными и бесцветными, а о чем-то без конца трещащий водитель (внешне типичный итальянец) быстро вывел британца из себя. К счастью, мрачный совет заткнуться отрезвил его: парень стих. Артур облегченно потер глаза и мысленно вознес молитвы Деве Марии. Когда он приехал в назначенное место и, расплатившись, выгрузился со своим увесистым, но все-таки единственным чемоданом, настроение у Артура стало совсем отвратительным: только сейчас до него дошло, что хитрозадый таксист минут тридцать возил его по кругу, в итоге содрав с доверчивого клиента вдвое больше, чем требовалось. Все эти мелкие и не очень неприятности заставили Кёркленда мысленно выругаться последними словами, но поскольку он не мог обиженно развернуться и тотчас же улететь домой, он таки потащился к парадному входу гостиницы, где ему предстояло прожить ближайшую неделю. Невесомые стеклянные двери бесшумно распахнулись, пропустив дорогого гостя в не менее дорогой холл. Удивительно просторный и при внешнем лоске весьма современный, тот позволял каждому с комфортом отдохнуть, выпить чашечку кофе или просто посидеть в тишине рекреации под сенью пальм. Там, в отдаленье от лифтов и дверей, умиротворенно журчали изящные фонтанчики и отлично ловил вай-фай – в сегодняшнем мире не менее важная составляющая отдыха. Правда, оценить все это Артур сейчас не пожелал: настрой был ни к черту – и, пройдя сразу же к стойке регистрации, он попросил выдать ему ключи от номера, забронированного на его имя. К счастью, молодой человек на ресепшене отлично говорил по-английски. Легкий акцент этого афрофранцуза странным образом напомнил Кёркленду валлийский, чем чуть-чуть успокоил англичанина. Послушав воодушевленную речь о том, как ему здесь рады, он скромно предположил, что юноша, вероятно, его соотечественник, перебравшийся в Париж за лучшей долей. Встретить в чужой стране кого-то из своих было своеобразной отдушиной для британца: он не любил Францию и французов и воспринимал свою командировку сюда как испытание на прочность в тылу врага... как спецзадание агента секретной службы Ее Величества... ну или как учения. С подобными мыслями было легче не падать духом. - Добро пожаловать в Париж, мистер Кёркленд! – с легкой улыбкой поприветствовал гостя франко-валлиец, кладя на стойку перед Артуром магнитную карточку в бежевом картонном конверте и небольшой рекламный буклет. – Вам помочь с багажом? – юноша кивнул в сторону пухлого чемодана у ног англичанина. - Нет, спасибо, он не тяжелый. - Как скажете. Если что-то еще потребуется, обращайтесь, – он снова благожелательно улыбнулся да прибавил напоследок: – Приятного отдыха, сэр. Артур кивнул ему и, взяв свою поклажу, зашагал к лифтам, размышляя, что, возможно, было бы надежнее подняться по лестнице, но плестись с артритом и шмотками на восьмой этаж не виделось Кёркленду прекрасной идеей. К тому же лифты перевозили одновременно нескольких постояльцев, что вселяло надежду застрять хотя бы вдвоем... вдвоем в ящике было бы не так страшно. Вместе с Артуром в кабину лифта вошла семейная пара из какой-то среднеазиатской страны и представительный немец, разговаривавший по телефону. Пара вышла раньше, не проронив ни слова, и прошествовала вглубь тихого коридора, немец поехал выше, глянув на чертыхнувшегося британца, еле выкатившего свой неуправляемый чемодан, с явным неодобрением. На восьмом этаже было тихо. Просторный коридор, чьи стены украшала тонкая лепнина и картины в прозрачных рамках, а пол устилало ковровое покрытие, лаконично завершался интерактивной схемой, работавшей от прикосновений и умело оформленной в одном стиле с картинами. Заинтересовавшись, Артур даже специально подошел к ней и был приятно удивлен, что навигация не представляла собой ничего сверхсложного, а на выбор пользователю предлагалось с десяток языков. С помощью умного экрана Кёркленд быстро разобрался с расположением комнат, бегло прочел развлекательную программу вечера в одном из баров и выяснил, что в гостинице помимо ресторанов, центров всевозможных услуг и конференц-залов, оказывается, размещались также СПА, бассейн и даже свой бильярдный клуб. «Нужно будет проверить», – заинтересовавшись последним, Кёркленд почесал голову. Вернув экран в первоначальное состояние и немного приободрившись, он направился к себе. Его номер размещался недалеко от схемы, в тихом закутке, куда нечасто заходили другие постояльцы, чему ценитель покоя был по-настоящему рад. Карточка с легким щелчком открыла замок – и дверь бесшумно отворилась. Тронув клавишу выключателя, Артур в первые секунды едва дар речи не потерял: нет, он знал, что их банк с давних пор облюбовал этот отель и при каждой деловой встрече в столице Франции бронировал номера для своих сотрудников только здесь, однако финансист вовсе не рассчитывал на такую роскошь. Стильную, строгую, почти британскую роскошь – будто бы за порогом комнаты Франция волшебным образом уступала это помещение Англии. - Я дома, – прошептал Кёркленд, растерянно улыбаясь, пусть даже после всех пережитых сегодня недоразумений улыбка у него вышла замученной. Оно того стоило, определенно – стоило терпеть, чтобы в итоге оказаться в таком месте, как это. Большая, но уютная комната с двумя высокими окнами, обставленная добротной мебелью и самой последней техникой, идеально вписанной в несовременный классический интерьер. Каждый предмет занимал исключительно свое место, вселяя в зрителя невольное ощущение уверенности: от вместительного платяного шкафа и солидного письменного бюро до маленькой прикроватной тумбочки и крошечной лампы, грамотно стилизованной под старинную. Весь текстиль в комнате – покрывало, портьеры, тюль, скатерть на столике – был выдержан в одном цвете, ткани идеально сочетались друг с другом, будто их нарочно подбирали не исходя из соотношения «цена-качество», а по воле придирчивого дизайнера. Впрочем, отметив, насколько аккуратно, просто до маниакальности, расставлены повсюду предметы, Артур не усомнился, что без участия профессионала не обошлось. «А ведь это еще далеко не самый дорогой номер», – вяло подумалось банкиру. Как выглядели апартаменты первых государственных лиц, время от времени останавливавшихся тут, он даже побоялся представить. К спальне, обустроенной точно по заказу британца в чисто английском стиле, примыкала такая же «английская» ванная с позолоченными кранами и зеркалом в раме. Мелочи здесь гармонировали с отделкой комнаты, а привычную душевую заменяла большая ванна, чьи витиеватые короткие ножки забавно повторяли завитки полочек. Артур усмехнулся: семь дней должны были пройти незаметно. По-быстрому распихав свои вещи по шкафам, Кёркленд так же быстро переоделся, сменив дорожную одежду на тонкие брюки с джемпером, умылся и как следует помыл руки, вытершись полотенцем с крошечной эмблемой отеля, нашитой в уголке. Раздвинув шторы одного из окон, финансист ахнул: взору открылась удивительная парижская панорама! С восьмого этажа разбегающиеся во все стороны улицы казались нарисованными на холсте, а дома, машины, фонари и лавки – игрушечными. Оживленный перекресток тонул в зелени сквера, чуть дальше, справа, темнели воды величественной Сены, и из-за крыш, теряясь в туманной мгле, выглядывала знаменитая Эйфелева башня. «Ее что, отовсюду видно?» – сам себя спросил Кёркленд, фыркнув и заметив, что жизнь налаживается. Раздумывая о том, что положительные изменения – действие прекрасной Британии, чья магия проникла даже сюда, в сердце чужого города, англичанин завалился на широкую кровать, с наслажденьем вытянув ноги. После самолета это было истинным счастьем! До хруста потянувшись, вдоволь понежившись на мягком матрасе да повалявшись эдак с полчасика, Кёркленд с трудом уговорил себя пойти пообедать: первая деловая встреча была назначена на четыре, а он хотел перед ней хотя бы еще раз перечитать повестку дня. Внизу в одном из ресторанчиков Артур заказал себе самый простой ланч из всего, что предлагало по-французски богатое (или, выражаясь словами британца, извращенное) меню: пробовать неизвестное накануне бизнес-раута он посчитал лишним экстримом. Любитель почитать за едой, Артур также прихватил из номера тот самый буклет, выданный ему при заселении, с интересом познакомившись с краткой историей этого места и его главными достопримечательностями. Так из красочной книжечки он узнал, что отель был построен в середине прошлого века взамен своего предшественника, разрушенного в годы Второй Мировой войны, и продолжил традиции – благодаря удачному расположению в центре сюда съезжались гости со всего мира, а высокий уровень обслуживания, гибкая политика цен и наличие номеров различных категорий привлекала как состоятельных иностранцев, так и представителей среднего класса. Внешне слегка помпезный и воздушный, как все творения рук французов, со множеством украшений, лепнины, прочих архитектурных излишеств, внутри отель был классически строг, лаконичен и прост как все гениальное. Тем не менее, в этой видимой простоте чувствовалось непередаваемое величие. Одного взгляда на с иголочки одетых швейцаров у входа хватало, чтобы понять: в стенах фешенебельной гостиницы останавливаются лишь те, кто высоко ценит комфорт, надежность и шик. Возможно, именно потому что жить здесь было дорого и престижно, банк N. селил своих сотрудников только тут... впрочем, не менее весомой виделась и другая причина: местные интерьеры сильно напоминали английские, а англичане, как известно, привыкли считать свой дом своей крепостью и в подобной «крепости» чувствовали себя особенно хорошо. Так или иначе, время благополучно катилось к деловой встрече, назначенной в бизнес-центре где-то в пятнадцати минутах ходьбы. Поскольку погода все-таки была неплохая – пасмурная, но без дождя, – Артур решил пройтись пешком и снова сменил одежду, на сей раз выбрав костюм, позволявший ему как официальному представителю не только родного банка, но и страны, в выгодном свете предстать перед партнерами. Еще раз глянув в зеркало и убрав за ухо упрямую челку (которая сразу же снова выскользнула), он проверил карманы пальто, подхватил дипломат с бумагами да, вооружившись магнитной карточкой, покинул чудный номер, вернувший ему хорошее настроение. Переговоры закончились очень поздно. Хотя вообще-то близилось Рождество и парижане, как все нормальные люди, пребывали из-за этого в воодушевлении, руководство банка-партнера разделяло мнение начальства Кёркленда, желая уладить все вопросы и подписать договор о сотрудничестве до праздников. Первая встреча прошла продуктивно, пусть даже въедливый Артур и оценил ее скорее на «сносно», чем на «хорошо», но французским коллегам следовало все-таки отдать должное: сперва раздражавшие англичанина, они оказались весьма приятными собеседниками и настоящими профессионалами, так что, простившись до послезавтра, финансист уверенно подытожил: связи между их фирмами и странами теперь наверняка укрепятся. Возвращаясь улицами предпраздничного Парижа, освещенными тысячами огней, и не обращая внимания на начавший накрапывать дождь, усталый, но довольный банкир еще не знал, какие связи ему предстоит упрочить помимо названных... Дорога шла через мост – автомобильное движение там не прекращалось ни на секунду, зато пешеходов почти что не было: в непогоду с проезжей части летели брызги, чтобы не запачкаться, приходилось идти впритык к перилам, за которыми отнюдь не дружелюбно плескались волны. В темноте тусклые фонари выхватывали только куски моста, остальное тонуло во мраке, вызывая нехорошие мысли, но Артур устал и, если честно, не слишком боялся здешних призраков. Он был англичанином, в конце-то концов. Тем временем ветер, неся с воды почти что лондонскую сырость, усиливался. Кёркленд, кутаясь в пальто, уже вовсю сожалел, что отказался от предложения французского коллеги подбросить его и успокаивал себя лишь тем, что до отеля оставалось всего-то пересечь этот мост да миновать сквер. Совсем немного не дойдя до середины моста, он внезапно заметил впереди в желтом электрическом свете человеческую фигурку. Артур вздрогнул и остановился. Мимо него с шумом неслись машины, но все внимание британца замкнулось на незнакомце, что, опершись на невысокие мокрые перила, зачем-то вглядывался в кромешную тьму реки. С каждой секундой человек, казалось, наклонялся все ниже, будто бы видел там, среди волн, нечто до боли интересное. Дюйм, еще дюйм... Артур прищурился, подошел чуть ближе – уже можно было разобрать, что это девушка. Ее длинные волосы были наспех завязаны в пучок, из которого выбивались нечесаные пряди, на белых щеках блестела влага (не поймешь, слезы или дождь), пальцы крепко впились в перила, а в глазах застыла такая решимость, какая, вероятно, горела лишь во взгляде Жанны д’Арк на костре англичан... Что-то в этой девушке сразу показалось Артуру странным. Сперва он сам не осознал, что же именно, но спустя пару секунд с ужасом понял: она выглядела так, словно сбежала. Растерянная и растрепанная, на лице – размазанные следы того, что прежде звалось легким макияжем, а теперь стало жуткими потеками темной краски, из одежды – в такую-то холодину! – только майка с черно-белым принтом, драные джинсы-скинни, хлипкие топ-сайдеры на ногах и совершенно не подходящий сюда ярко-синий блейзер. Рядом – бесформенная старая сумка, набитая черт знает чем, наплечный ремень мертвой змеей распластался на асфальте... Леди была явно не в себе. Так выглядят, если куда-то уезжают, верней, срываются. К счастью, незнакомка не видела Артура, так что он решился подойти еще ближе, в конце концов замерев в считанных шагах от нее. Не зная, что предпринять, он облокотился о перила, не отводя от девушки широко распахнутых глаз: он уже понял, что, скорее всего, стал свидетелем суицида, но, хотя сам когда-то думал свести с жизнью счеты, понятия не имел, как нужно поступать. И вот тут-то она его заметила. Метнула в его сторону ненавидящий взгляд и процедила сквозь зубы какое-то местное ругательство, чтобы опять повернуться к ночному городу, притворяясь, что присутствие Артура ее абсолютно не беспокоит. Минуты тянулись, точно густой сироп. Британец чувствовал, как у него немеет язык, потом ноги, потом от ветра и холода его начинает пробирать дрожь... но уйти он не смел: бросить человека наедине с его демонами бывший офицер и несостоявшийся самоубийца считал истинным грехом. Да и вообще, чтобы идти своей дорогой ему нужно было сперва пройти мимо девушки, а это было выше моральных сил Артура... Так они и стояли: двое на безлюдном мосту, где за их спинами быстро проносились машины, а внизу бурная Сена угрожающе разбивала волны о железобетонные опоры. Наконец, девушка не выдержала. Резко повернувшись к Артуру, подбоченилась и громко крикнула что-то по-французски. Что – Артур не имел понятия, потому в ответ лишь глупо помотал головой и не менее глупо ляпнул: - Я не понимаю. Незнакомка в ярости всплеснула руками, выдав очередную тираду на языке Дюма и Стендаля, для Кёркленда еще более загадочную. Мысленно отправив проклятия строителям Вавилонской башни, Артур понял, что час поупражняться во втором иностранном пробил... На всякий случай выставив ладони, демонстрируя честные намерения, да радуясь, что его не слышат сейчас его Кембриджские преподаватели, англичанин пробормотал на ломаном французском: - Простите. Я плохо знаю ваш язык. Я из Британии. - Чего? – брякнула она. Похоже, указав в резюме, что владеет французским на среднем уровне, Кёркленд себе польстил: из его краткой фразы девушка поняла только то, что он над ней издевается. По крайней мере, подойдя к Артуру вплотную, она уставилась на него в упор, прожигая глазами, выждала пару едких секунд, а потом грубо схватила незнакомца за воротник пальто и, тряхнув, проорала еще что-то невежливое. Бедняга англичанин впал в ступор, окончательно растерявшись – теперь, когда она была рядом, он заметил: она пьяна. Чем-то расстроена, кем-то напугана, рассержена и пьяна. Меньше всего на свете в таком состоянии она способна была с кем-то разговаривать, тем более – на английском! Вдоволь наорав на сжавшегося в комочек иностранца, перебрав все угрозы, какие только смогла придумать, она все-таки сломалась и горько расплакалась прямо перед чужаком. Но он не оттолкнул, даже не ушел, несмотря на катастрофическую усталость – хотя он был ей посторонним, он не бросил ее одну, потому что был джентльменом... или просто хорошим парнем... не важно. В тот момент он не думал о таких мелочах. Не представляя, что делать дальше, британец огляделся в поисках помощи, но на мосту по-прежнему они были одни. Помявшись, он осторожно тронул дрожащее плечо девушки, позвал, но она содрогалась в рыданиях, словно наконец-то выплеснула накопившуюся боль, так что ему ничего не оставалось как просто обнять ее – осторожно, без задней мысли. - Тише, успокойтесь, пожалуйста, – пробормотал он по-английски. Француженка в ответ мыкнула и вдруг, словно немного придя в себя, вопросительно посмотрела на него. - Кто вы, мсье? – судорожно прошептала она, и Кёркленд – о небо! – наконец-то понял, что она говорит. - Я Артур, – он улыбнулся. Утешительно потрепал бедняжку по плечу, словно все самое страшное уже миновало, а они выбрались из по-настоящему жуткой передряги. - Артур, – повторила мадемуазель, криво усмехнувшись: – Король Артур. Везет же мне. Но британец не ответил: волновался, да и последние слова, если честно, представляли для него очередной ребус. Решив для себя, что это такая языковая шутка, он не стал внимать речам нетрезвой щебетуньи, зато, заметив, как та дрожит, немедленно снял свое теплое пальто и обернул им ее плечи. Едва живая от холода, девушка тут же закуталась в объемную вещь, пахнущую дорогим табаком, позволила взять себя под руку. Артур молча подобрал ее сумку и медленно повел неудавшуюся суицидницу подальше отсюда. Пока он переводил ее через мост, она вяло пыталась сопротивляться, то и дело хваталась за перила, точно хотела показать, что может идти сама, но с координацией у мадемуазель было крайне плохо. Кёркленду мерещилось, будто этот дурацкий мост никогда не кончится – так долго они его переползали! Видя, что спутнице дурнеет, Артур чуть-чуть встряхивал ее, убеждал, что все будет хорошо, что у него тут рядом номер в гостинице, а там ей непременно помогут... Он нес всякую чушь – только бы не молчать, потому как слова помогали не поддаваться панике. Конечно же, в стрессе он напрочь позабыл абсолютно все, что знал из иностранного, но вскоре незнакомка, кажется, начала что-то понимать из его британского лепета – по крайней мере, ее взгляд прояснился. - Мистер Артур, пожалуйста, помогите мне, – с трудом пробормотала она на плохом английском. – Я совсем одна. - Что с вами случилось? – на столь же плохом французском спросил он, и растроганная такой заботой барышня стала говорить – много-много, сплошным потоком без пауз, ничего не скрывая, словно Артур был ниспослан ей небом, как ангел-хранитель, способный выручить ее из любой беды. Англичанин почти ничего из этого монолога не понимал, хотя и пытался уловить общий смысл, слушал, слегка наклонив голову, что не могло не вызвать у француженки умиленья. Не в состоянии выразить то же самое на его языке, но видя, как ему сложно, она принялась проговаривать сказанное более простыми словами, пока Артур не кивал. Тогда она утешалась, надеясь, что до него дошло, правда, на самом деле до него доходило только процентов десять, однако джентльмен счел нетактичным извещать об этом бедняжку, притворяясь, будто бы все в порядке. Из ее сбившейся речи и собственных рассуждений он резюмировал: вчерашняя студентка парижской Академии изящных искусств, богема без гроша в кармане, без жилья, сбежала от своего парня-эгоиста. Она пьяна, она промокла и чертовски устала. Ей двадцать три, значит, он ее на десять лет старше. И он как джентльмен не вправе ей не помочь. Когда она забормотала что-то про вокзал, он прервал ее резонным «переночуете у меня», и хотя это было сказано опять по-английски, она вроде как поняла, согласившись. Артур облегченно вздохнул: ну, хоть что-то наладилось, сейчас он приведет ее в номер, там она сможет проспаться, очухаться, а утром поблагодарит и исчезнет из его жизни... Да уж, чего только ни бывает – если бы Кёркленду сказали, что однажды ему придется выручать кого-то на улице, он бы ни за что не поверил. До отеля они добрались без приключений, разве что портье удивленно покосился на них да усмехнулся вслед постояльцу, но ни Артур, ни, тем более, его спутница, не обратили на то никакого внимания. В номере англичанин помог девушке снять пальто и блейзер, провел ее в комнату, заботливо усадил на кровать. - Вам нужно отдохнуть, – по-французски заверил бедняжку Кёркленд. Не зная, поняла она или нет, он озадаченно тронул ее запястье, она же, судорожно вздохнув и приоткрыв глаза, почему-то неожиданно подалась вперед, обнимая его, как давнего дорогого друга. Артур вспыхнул, попытался отодвинуться, однако красавица была шустрее, прильнула к нему и без предупреждений поцеловала в губы. Сама не своя от нахлынувших эмоций, не отдавая себе отчета из-за алкоголя в крови, она мечтала, чтобы этот человек – ее ангел, спаситель, рыцарь – не оставлял ее. Тот, от кого одуряюще пахло бергамотом, свежим парфюмом и дорогими сигаретами – незнакомый, но такой добрый... Артур дернулся, однако девушка, разорвав поцелуй, тут же крепко схватила британца за плечи, не давая отпрянуть, и быстро-быстро затараторила по-французски. По ее щекам покатились слезы, тело пробила крупная дрожь. Среди слов отчетливо слышалось имя какого-то Франсиса, и Артур напомнил, что он не Франсис, но его не слушали, продолжая говорить, говорить, как на страшной исповеди. Смущенный англичанин не мог ничего понять: словесный поток на сей раз напоминал тарабарщину. Отчаявшись разобраться и окончательно поверив, что у несчастной помутнился рассудок, Кёркленд перешел на английский. Повторяя, что она в безопасности, а он рядом, Артур с горем пополам все-таки убедил ее прекратить плакать. Когда же, выговорившись и обессилев, она, не раздеваясь, свернулась калачиком и уснула, финансист осторожно накрыл ее одеялом. Уходя, он захватил магнитную карточку: изнутри дверь открывалась без нее, так что гостья могла покинуть отель в любой момент. Остаток ночи Кёркленд провел в баре, не смея возвращаться, чтобы не смущать леди: все же кровать в номере была лишь одна и ванная тоже. Вернулся он утром, сонный, с разбитостью во всем теле и жуткой мигренью (хозяин бара разрешил клиенту, попавшему, как тот выразился, в «весьма щекотливую ситуацию», без уточнения подробностей вздремнуть в уголке на диванчике, но какой там сон!). Кёркленда утешало только то, что следующий раунд переговоров проходил завтра. Гостьи в номере не обнаружилось. Как не обнаружилось и следов ее пребывания: кровать была идеально застелена, в ванной чисто, лишь пара капель на умывальнике свидетельствовала, что тут вообще кто-то ночевал. «Жаль, я не спросил ее имени», – неловко подумалось Артуру. Вздохнув, он повесил на стул пиджак и принялся расстегивать рубашку, рассуждая, что лучше: сразу завалиться спать или сначала пойти позавтракать, – когда вдруг его сердце екнуло: на тумбочке возле постели он увидел записку. Размашистым почерком на листке в клетку, аккуратно вырванном из гостиничного блокнота, значилось: «Спасибо Вам, мой британский рыцарь. Век не забуду Вашей доброты. Франсуаза, пьяная парижская идиотка». Вытянутые вверх наклонные буквы, забавный завиток в подписи и легкая самоирония в англоязычном тексте заставили Артура улыбнуться. Бережно сложив записку пополам, он спрятал ее в карман, не без сарказма подумав: «Не такая и пьяная, раз поняла, что перед ней британец». Впрочем, она могла просто угадать – не суть, все равно чудачка чумачечая, поперлась за незнакомым мужиком на ночь глядя в чужой даже не дом – номер! Повезло дуре, что на джентльмена нарвалась, а если бы на месте благородного англичанина оказался кто-то куда более извращенный? Вот же правду говорят, что везет идиотам... «Интересно, что подумал портье, когда я притащил поддатую молодую леди? – Артур ехидно прищурился собственным мыслям. – Он ведь заметил нас... Вот на работе удивятся». Забавное приключение заслуживало, чтоб о нем при удобном случае рассказать коллегам, а те пускай сами додумают финал в меру своей распущенности, хе-хе. Хоть что-то новое в преддверии одинокого Рождества. Неплохо. Бросив рубашку на кровать, финансист хмыкнул и направился в ванную. Ближе к вечеру, напрочь позабыв о событиях миновавшей ночи, Артур решил перекусить в маленьком кафе неподалеку отсюда – не всегда же трапезничать там, где живешь: цены в отеле слегка кусались. Заказав себе легкий ужин (и старательно обойдя французские национальные блюда), он углубился в чтение бесплатной газеты, какую прихватил здесь же: Артуру стало интересно, сколько процентов французского текста он способен понять без словаря. Однако завершить свой любопытный эксперимент британцу не удалось: не прошло и получаса, как кто-то спросил, можно ли подсесть к его столику. Удивившись такой дерзости, Кёркленд поднял глаза от газетного разворота, но тотчас себя одернул: зал был попросту переполнен. Артур кивнул, и напротив примостилась незнакомка с подносом, на котором дымилось нечто аппетитное. Хотя почему «незнакомка»? Даже счастливый обладатель дырявой памяти сразу признал ее, хотя сейчас на ней была другая одежда – элегантная, стильная и опрятная, длинные волосы были уложены в аккуратный пучок с заколкой в форме маленькой короны, а вместо размазанной косметики на лице лежал легкий естественный макияж. Но ни новый образ, ни вежливая улыбка, ни уверенность, которую излучала девушка, не смогли бы скрыть правду: это была она, та самая «парижская идиотка». Артур снисходительно улыбнулся: она его не узнала и, поблагодарив за любезно предоставленное место, принялась мирно поедать свой теплый салат с креветками. Прошло пять минут. - Мне кажется, я вас где-то видел, – наконец нарушил молчание Артур. Девушка перестала жевать и, придирчиво на него воззрившись, нахмурилась. - А мне кажется, я вас где-то слышала, – изрекла она, убежденно ткнув воздух вилкой. – Точно. Акцент еще такой, беее, – и поморщилась, заставив Артура улыбнуться еще шире. - Мадемуазель переходить мост вчера? – проговорил он, нарочно коверкая французское произношение, которое у него и без кривляний было весьма посредственным. И тут-то она догадалась: ее лицо просияло, и – надо же! – вспомнив вчерашнее приключение, барышня вовсе не покраснела. На ее месте любая англичанка сгорела бы со стыда и в резких тонах объяснила бы Артуру, как он сейчас груб и бестактен. А она рассмеялась, причем так звонко и так беспечно, что Кёркленд даже слегка опешил, забыв, что еще хотел сказать. - Вы тот самый британец! Артур! – воскликнула девушка. – Как тесен мир! Они разговорились. Оказалось, она неплохо знает английский, так что теперь, когда ее ум не заслоняла пелена алкоголя, она вполне могла высказаться так, чтобы островитянин понял. Открытая и общительная, она сходу оповестила своего нового знакомого, что ехала по объявлению смотреть съемную квартиру, но по пути заглянула в когда-то любимое кафе. В ее речи мелькали французские фразы, она подшучивала над собственным английским, забывая нужные слова, щелкала пальцами, ожидая, когда британец подскажет, и хихикала, повторяя, как беден ее словарный запас. Она была, как заметил Артур, слегка взволнована, но улыбалась, как если бы притворялась, что у нее все в порядке. - Я хочу немного пожить одна, подумать о будущем, – гордо сообщила она, делая глоток своего остывающего кофе и, хотя Артур не спрашивал таких интимных подробностей, деловито добавила: – Мы с моим молодым человеком очень устали друг от друга: у него на работе запарка перед праздниками, и смотреть, как он круглосуточно корячится над проектами, мне до чертиков надоело. Ох, скорей бы пережить Рождество. - Скорей бы, – искренне согласился Артур. Как только он услышал ее признание, в области сердца кольнуло: нет, он помнил, что она несвободна, и вовсе ни на что не надеялся, просто в глубине души – совсем капельку – наивно рассчитывал встретить такого же одинокого человека, как сам... не чтобы завязать отношения, боже упаси, – чтобы получить слабое утешение, осознав, что он не один такой. Не получилось. Что ж, ничего нового... Артур сглотнул и сделал вид, будто не расстроился. А девушка эта, Франсуаза, замечательно сходилась с людьми – иначе как объяснить, что сейчас она непринужденно, как со старым знакомым, болтала с молчаливым иностранцем, которого видела второй раз в жизни и который был, между прочим, весьма зажат? Артур не заметил, как включился в ненавязчивую беседу, понемногу оттаивая и, увлекшись, пуская в душу незнакомого человека: шаг за шагом, по чуть-чуть парижанка выводила его, будто за руку, из скорлупы – удивительно просто, играючи. Как это у нее получалось, он не мог объяснить, но она справлялась лучше всех психологов, к которым когда-либо ходил Артур. Ей словно вовсе не было скучно с ним, пусть он и отвечал невпопад, и в основном слушал. Она не смеялась над ним, хотя именно это всегда нервировало Кёркленда в разговорах с прекрасным полом. Франсуаза восприняла его признанье, что он немного растерян, как нечто совершенно нормальное, для пущей убедительности добавив, что ей импонируют скромные молодые люди. И еще что она по-настоящему благодарна ему за то, что он спас ее вчера, обогрел, приютил и при этом не воспользовался ее состоянием. - Вы так благородны, Артур, – подчеркнуто серьезно проронила она, смущенно убрав за ухо выпавшую прядь. – В наше время такое редкость. Не скромничайте, вы поступили как честный человек, и я даже не знаю, что теперь должна сказать или сделать. - Вы ничего мне не должны, – отрезал британец. – Я узнал, что с вами все хорошо, – это большее, на что я вправе рассчитывать. Будет лучше, если вы поскорей забудете все, что произошло прошлой ночью, – поверьте, я знаю, о чем говорю. Он отпил чаю из своей чашки, сложил пополам не пригодившуюся газету и отложил в сторону. Конечно же, Кёркленд имел в виду попытку самоубийства: как ту, которую ему истинным чудом удалось предотвратить, так и его собственную, оставшуюся в памяти финансиста страшным пустынным офисом, застрявшим лифтом и приступом шизофрении, когда в глухой коробке, повисшей между этажами, он явственно слышал и видел своих волшебных друзей в компании духа Энни. В тот момент он был рад, что они пришли к нему, они его утешили и спасли, но потом, проанализировав события того вечера, он признал, что на сей раз его галлюцинации приняли чересчур осязаемую форму, а сам он едва не утратил всякую связь с реальностью. Со слов психиатра, позже работавшего с Артуром, банкир знал, что эмоционально нестабилен, даже пил таблетки, но все равно боялся, что однажды вправду сойдет с ума, и потому старательно пресекал в себе любые чрезмерно навязчивые идеи. И в других тоже. Франсуаза посмотрела на него озадаченно. Похоже, она поняла своего собеседника иначе, потому как ее щеки тронул румянец, а сама девушка рассеянно улыбнулась да, понизив голос, недвусмысленно уточнила: - Надеюсь, я ничего плохого не сделала? Тут уже смутился и Артур, вмиг припомнив, как его, кажется, пытались совратить... но разве это было так важно? Подумаешь, лезла целоваться, звала Франсисом, рыдала у Артура на груди – с кем не бывает по пьяни-то? Как взрослый человек Кёркленд это прекрасно понимал, но ему почему-то все равно становилось горячо от одного лишь воспоминания, будто бы это он набрался, наорал на кого-то, пытался скинуться с моста и вешался на шею незнакомцу, а не она. «Если бы я узнал, что, не дай бог, целовался с кем-то по пьяни, попросил бы меня нещадно выпороть», – сглотнул Артур, покраснев до ушей: разухабистая фантазия тотчас намалевала ему пару-тройку позорных эскизов на тему своего развратного поведения и последующей справедливой расплаты. Впрочем, случись подобное на самом деле, Артур, конечно, всего-навсего отправился бы замаливать грехи – столь нетерпимым к себе он бывал только в мыслях. К счастью, Франсуаза мыслей не читала, зато была внимательна к мелочам. - Вы чего это покраснели? – брякнула она, смутив англичанина еще больше. – Ваши уши стали как здешние занавески. - Уши?.. – прошептал британец, инстинктивно коснувшись ладонями своих раковин: вот черт, и вправду горят, не отвертишься! - Уши-уши, – насмешливо повторила француженка. – Выдают вас как зайца. – И строго потребовала: – А ну выкладывайте все, что я вчера отмочила! - Ничего вы не отмочили, – Артур испуганно поежился: признаваться в невинных, но все-таки несколько эротичных моментах ему отнюдь не хотелось – вдруг девушка рассердится еще пуще? Не помнит и не помнит, что прошло, то прошло. – Я просто вспомнил, что забыл позвонить партнеру по бизнесу, – соврал Кёркленд. – Неловко вышло. - Простите, это из-за меня, – охнула Франсуаза. - Это из-за дырявой памяти, – поправил Артур. – Я постоянно все забываю, вы тут не при чем. Мне следует чаще сверяться со списком. Смеяться над своей вечной проблемой он привык, но художница почему-то отреагировала на его замечание неожиданно серьезно, посмотрела на Артура с беспокойством и даже – к чему англичанин точно не был готов – взяла его за руку. - Вы нездоровы? – спросила она. Кёркленд отрицательно помотал головой. – Тогда почему говорите, что все забываете? - Потому что я действительно все забываю, если не запишу, конечно, – пожал он плечами. – Возраст, похоже, берет свое. Поэтому я предпочитаю все важное держать на страницах блокнота – так надежнее, чем в моей садовой башке. - Перестаньте шутить, это не смешно, – прервала Франсуаза. – Это может быть серьезно, месье Артур, вам нужно показаться врачу: вы еще слишком молоды, чтобы страдать от провалов в памяти. Британец вздохнул. - Я не так уж и молод. - И сколько вам, интересно, лет? – съехидничала француженка. – Двадцать шесть? - Тридцать три. Почти сорок. - Тоже мне! – она всплеснула руками, едва не перевернув их маленький столик. – Да это же еще юность! У мужчин так вообще до тридцати ветер в голове носится. – «У меня не носился», – подумал Артур, но решил промолчать, а девушка с энтузиазмом продолжила: – Мой прадед по папиной линии в семьдесят пять с парашютом впервые прыгал, а на девятом десятке женился в четвертый раз. Так что рано вам заикаться о возрасте, к тому же, вам не дашь ваших лет. Финансист опять вздохнул, теперь уже немного обиженно: он слышал это в бессчетный раз, недоумевая, почему окружающим кажется, будто выглядеть моложе – исключительно благо? Из-за чересчур юной внешности Артур за свои тридцать три намучился, начиная от требований предъявить паспорт при покупке сигарет или выпивки до откровенного недоверия коллег. Плюс вечные хохмы однокурсников и сослуживцев про «малолетнего», косые взгляды барменов, несерьезное отношение к нему женщин... Ничего хорошего. - Я не рад этому, – Артур понурился. – Неприятно, когда тебя считают вечным ребенком. - Вряд ли сразу ребенком, – подмигнула француженка. – Скорее просто моложе, чем написано в ваших документах. Ребенком вас разве что мама с папой считают, но это и так понятно: все мы для них вечные дети, вот и ваши родители не хотят вас отпускать. - Моих родителей давно нет, – осторожно прервал англичанин. Слегка смутившись своей бестактности, собеседница искренне вздохнула. - Сочувствую. – И все же не удержалась, чтобы не прибавить, пускай и тише, чем прежде: – Но если так, кто же тогда до сих пор зовет вас ребенком? Если это слишком личное, не отвечайте. - Наверное, это слишком личное, – мягко улыбнулся Кёркленд. Он и сам толком не знал, зачем так сказал: он никогда не задумывался, кто именно считает его невзрослым – просто решил, что раз люди занижают его паспортный возраст, значит, записывают в незрелые. Потому в ответ на их замечания о том, какой он юный, Артур всегда злился да, наученный горьким опытом, инстинктивно защищался от потенциальных насмешек. Он не привык ждать от других добра и, наверно, подсознательно видел в незнакомцах своих школьных обидчиков. Окружающие же недоумевали, почему абсолютно невинные шутки британец принимает в штыки. «Вы меня ненавидите! – хотелось тогда выкрикнуть Кёркленду. – Все меня ненавидят, я изгой, я знаю! Катитесь к чертям, придурки, горите в аду! Оставьте меня в покое!». Со стороны это смотрелось пугающе, так что люди обычно сразу отдалялись на безопасное расстояние, а Артур вздыхал спокойно. Но теперь Франсуаза, та, кого он видел второй раз в жизни, сама того не зная, предложила ему посмотреть на дело иначе. Может, зря он не давал никому ни шанса? Может, на самом деле ребенком его никто и не считал, а он сам все насочинял?.. Это было странно, но это притягивало, как закрученный детектив. Беззаботная девчонка, веселая, дерзкая, непохожая на Артура, казалось, отлично его понимала. Не потешалась, не старалась уколоть или посадить в лужу – наоборот, слушала и искренне восхищалась его словами. И – удивительно! – делала это от чистого сердца, потому как никакой выгоды ей в том не было: они прохожие, случайно встретились, случайно поболтали да разбежались. Кёркленду в его четко спланированной и по-своему скучной жизни явно не хватало именно такой вот случайной встречи. Как ни удивительно, но Артуру было очень легко с этой щебетуньей – как если б они знали друг друга вечность. У них нашлось много общего: трепетная любовь к искусству, книгам, родине. Франсуаза была художницей, она могла часами рассуждать о картинах известных мастеров, делиться впечатлениями, а также рассказывать о переживаниях, охватывавших ее, когда она сама творила или просто искала идею для работ. Милая, трогательно юная, необычная, как выходец из другого, творческого мира, куда прагматику финансовой страны вход заказан, – именно такой казалась француженка Артуру. От этих мыслей ему тотчас делалось одновременно и обидно, и больно, и приятно... и это мучение из-за недоступности, ограничений, что не снять, стало своеобразным бальзамом для мазохистской грани его личности, которой он всегда немного стеснялся. Вряд ли он когда-либо встречал подобных людей, вряд ли мог помечтать, что однажды встретит, – так что теперь он не хотел отпускать ее, хотя время было неумолимо. Удрученно посмотрев на часы, висящие на тонком браслете, Франсуаза вздохнула: если она желала провести ближайшую ночь под крышей, следовало поторопиться: хозяйка съемных апартаментов ждала ее через полчаса. На прощанье художница, спохватившись, уточнила, как можно найти Артура, если что. Он протянул ей рабочую визитку, и девушка, попросив еще одну, взяла ручку у официанта и написала на обороте: «Франсуаза Бонне, пейзажист», добавив ниже свой номер телефона. Артур едва успел бросить ей вслед: - Если не получится, позвоните. На секунду их взгляды встретились. Вмиг посерьезнев, красавица кротко кивнула, точно уловила намек, а после вновь мило улыбнулась, потрепав Артура по плечу (да наверняка с трудом удержавшись, чтобы не чмокнуть серьезного буку в щечку). - Аdieu, mon lapin, – проронила она, подхватив свой чемодан, спрятанный под столом, да быстро исчезнув среди пестрой толпы. Тонкий шлейф ее невесомого парфюма растаял в воздухе столь же скоро, так что уже минуту спустя англичанин поймал себя на мысли, что опять остался один. «Будто спал и проснулся», – хмыкнул он, почесав макушку да машинально сделав глоток из своей чашки. Скривился: чай совсем остыл, превратившись в мутную жижу, впрочем, все еще храня привкус бергамота... какой-то неправильный. Не такой, как в Британии. К ночи раздался телефонный звонок. - Мсье Артур?.. – запинаясь, пробормотал знакомый голос. – Простите, я не хотела... Финансист с трудом настоял, чтобы она, испугавшись собственного порыва, не сбросила. Схватив пальто, он сбежал вниз по лестнице, столкнувшись с мадемуазель Бонне на пороге респектабельного отеля. В свете фонарей мельтешил мокрый снег, тотчас становясь водой и уничтожая всякое ощущенье праздника. У Артура сжалось сердце: бледная, растрепанная, уставшая, убитая горем, она стояла там, сжимая ручку большого чемодана. Лицо у нее было заплаканное. Он не сказал ей ни слова, только вырвал поклажу и, взяв за руку, повел за собой. Уже в номере, закрывшись от чужих глаз, оставив ее верхнюю одежду сушиться и усадив гостью на диван, Артур спросил, что случилось. Она расплакалась. Видимо, больше не могла врать, не могла да и не хотела: чувствуя себя всеми брошенной и совсем одинокой, она должна была выговориться. Итак, вчера она опять поссорилась со своим возлюбленным, причем, судя по всему, на сей раз фатально... Он, тоже художник, ее ровесник, работал в фотоателье: пара жила на съемной квартире, мечтала вскорости пожениться, но он совсем не хотел взрослеть. Зарабатывать деньги не умел, спускал все, добытое потом и кровью, на дурацкие развлечения и при этом еще смел упрекать Франсуазу, что она мало получала! Да, творческим людям в этом жестоком мире непросто: картинами не прожить, а висеть на шее у состоятельных родителей Фран отчаянно не желала. С горем пополам она устроилась оформителем в газетенку, жалованья едва хватало, чтоб свести концы с концами, а он на эти гроши умудрялся кутит... В общем, вчера ее терпение лопнуло, и девушка поставила ультиматум: загулы или она. На этой почве они и поругались. Артур мигом представил себе весь этот кошмар, когда Франсуаза, дрожа, добавила, что ее избранник спьяну ни черта не соображает и однажды залепил ей такую оглушительную пощечину, что бедняжка отлетела к стене, ударившись и успев попрощаться с жизнью. В тот раз ей пришлось несколько недель скрывать синяки под длинными рукавами... - Я испугалась... – схватив Артура за плечи, призналась Фран, сглатывая слезы. – Я очень, очень испугалась, что он снова кинется на меня. И я сбежала, сгребла первое, что попалось под руку, да стремглав бросилась вниз. Он звал меня, кричал... Боже, мне никогда в жизни не было так жутко. К счастью, за ней не гнались: преследователь был слишком пьян. А беглянка, сама не своя от страха, с горя напилась в каком-то дешевом баре, потом забрела на мост, который когда-то ей так нравился... Это место, любимое место, храм ее юности, где она была счастлива, окончательно довело неудачницу до слез, и ей вдруг отчаянно захотелось умереть – быстро, просто, легко. Чтобы уйти молодой и гордой, чтобы после другие сокрушались, что не спасли ее – автора прекрасных картин... Но когда до прыжка в бездну оставался лишь шаг, рядом появился тот, кто не позволил ей его сделать – Артур. Насколько понял Кёркленд, она не помнила, что наговорила ему в тот вечер, как цеплялась за него, звала чужим именем, как целовала. Но помнила, что британец крайне плохо говорил по-французски и был очень добр к ней, пустив переночевать в свой номер и даже пальцем не тронув. Помянув последний факт, девушка всхлипнула, прошептав едва слышно: - Спасибо вам. Вы очень хороший человек... Судорожно выдохнув, спустя некоторое время она решительно вытерла глаза и даже как будто пришла в себя – ее дыхание все еще сбивалось, слезы не высохли, но Фран, кажется, более-менее успокоилась, сумев выдавить горькую улыбку. - Вот же дура. Простите меня, Артур. - Не берите в голову, – банкир отмахнулся: смущать и без того смущенную барышню он вовсе не собирался. – Что прошло, то прошло, – озвучил он одно из своих излюбленных правил, которому сам, если честно, следовал нечасто, но знал, что это должно помочь. Знал он также, что в стрессовой ситуации хорошо помогает чай, так что недолго думая соорудил горячую чашку «спасительного эликсира» и вручил ее француженке. Какое-то время они молчали. Осторожно обхватив ладонями теплую керамику, девушка вглядывалась в ее янтарное содержимое. Наконец, напиток остыл настолько, что его можно было пить, не боясь обжечься, что, собственно, парижанка и сделала. - Вкусно, – сказала она с улыбкой. Лондонец кивнул. Беседа плавно потекла дальше: не в силах носить в себе свое горе, бедняжка рассказала молчаливому слушателю, как утром она вернулась домой, настроившись поговорить с женихом, но тот встретил ее с претензиями: мол, где ее всю ночь носило, почему она такая помятая, с кем она, черт возьми, спала и зачем отключила телефон (батарея мобильного попросту предательски села). Неудивительно, что новый скандал не заставил ждать, и на угрозу Франсуазы «сегодня же уйду от тебя!» эмоциональный Франсис («Франсис... значит, вот кто такой Франсис. Надо же, их даже зовут одинаково», – подумал Артур) брякнул: «Ну и катись! Чтобы к вечеру ноги твоей тут не было!». Возможно, он вовсе не хотел так говорить и не желал на самом деле, чтобы она ушла, но он так сказал, а Франсуаза была принципиальна. Исчезнуть на время, чтобы преподать ему урок, чтобы он понял, как ошибался, раскаялся и стал хоть чуть-чуть ответственней – отличный план. Как только Франсис свалил на работу, она собрала чемодан и позвонила в редакцию, чтобы отпроситься на день с работы. Следующий звонок предназначался родителям: художница рассчитывала на их поддержку, не сомневаясь, что они похвалят ее за такой смелый шаг... Но мама почему-то заняла сторону Франсиса и наорала на дочь, потребовав, чтобы та немедленно помирилась со своим кавалером. Конечно, разговор был тотчас окончен. Девушка кинулась лихорадочно искать жилье, но с ее скромными сбережениями вариантов было немного. На секунду Франсуазу бросило в жар: отступать она бы не стала под страхом смерти, но что будет, если к вечеру она так и не отыщет себе жилье? Подруги не вариант (гордячка ни за что бы никому не призналась, что попала в такую глупую ситуацию), гостиницу она бы не потянула... В конце концов Фран выбрала несколько объявлений с комнатами по более-менее нормальной цене: пару дней до примиренья с Франсисом она бы перетерпела, а там посмотрим. Это был безумный день: как по закону подлости апартаменты находились в разных концах столицы, так что к вечеру она объехала пол-Парижа, но, увы, так ничего и не нашла – первая квартира оказалась внезапно занята братом хозяйки, вторая наглухо заперта... Бедные кварталы родного города окончательно добили беглянку, оставался последний вариант, но прежде чем туда ехать она решила заглянуть в любимое кафе, потому как очень устала. Ей уже было по-своему все равно, где перекантоваться ближайшую ночь, в крайнем случае она намеревалась ночевать на вокзале... Но судьба зачем-то опять свела ее с Кёрклендом, что было до боли странно, но не менее странным было и то, что британец словно сразу что-то почувствовал: предложил помощь, протянул визитку, попросил позвонить... Еле унеся ноги от пьяных владельцев последнего жилища, она разрыдалась прямо на улице и вдруг вспомнила про своего спасителя. «Артур, Артур...» – завороженно шептала девушка, пробираясь мокрыми улицами к отелю, где остановился благородный англичанин. В огромном враждебном мире, что вдруг ополчился против нее, его имя казалось ей единственной действенной молитвой... Что за идиотская мысль? Или правду говорят, что в трудный момент хватаешься за соломинку? Дрожащей рукой нащупав мобильный и потыкав в черный экран, Франсуаза вспомнила, что гаджет разряжен. Скользнув глазами по неприступному зданию, возвышавшемуся пред ней, как гордая крепость, француженка резко выдохнула, поправила прическу и, высоко подняв голову, решительно зашагала к крыльцу фешенебельной гостиницы. У первого же выходящего из стеклянных дверей она, притворившись рассеянной богачкой, вежливо попросила телефон. К счастью, Артур взял трубку. Девушка замолчала. Ее плечи все еще подрагивали, но слезы больше не катились из глаз: наверное, теплое питье, которое дал ей Кёркленд, подействовало. Артур не стал ничего ни отвечать, ни спрашивать, просто обнял ее – так, как обнимают близких. Он не знал, зачем это сделал: Артур не слишком любил, когда его обнимали, да и сам редко кого-то обнимал, но сейчас он инстинктивно почувствовал, что девушке это нужно – она же, растрогавшись, снова разрыдалась и зарылась в него, ища защиты. Он терпеливо подождал, пока она успокоится, – в молчании, не разжимая рук они просидели минут десять. Наконец, Франсуаза заворочалась. Отпустив ее, Артур почему-то почувствовал себя вдруг смертельно уставшим, как если бы вбежал на шестой этаж. Она выпила его полностью, впитала все его силы... Отбросив глупую мысль, он поднялся на ноги и соорудил себе такую же чашку чая, какую предлагал гостье. Пара глотков вернули ему спокойствие. - Артур, – пробормотала девушка, нарушив молчание. – Вы удивительный. - Вовсе нет. - Не спорьте, вы правда удивительный человек! – с жаром повторила она, задыхаясь от эмоций. – Вы выслушали, ни словом не упрекнув, не обвинив ни меня, ни Франсиса... - Я не знаю ни вас, ни его, разве у меня есть право обвинять? – резонно заметил Артур, прервав дифирамбы, которых, как ему думалось, вовсе не заслуживал. – Из меня скверный советчик, но в одном я не сомневаюсь: прошлое должно оставаться в прошлом, – он светло улыбнулся. Поставив полупустую чашку на столик, вернулся на диван и присел рядом с девушкой, там, где сидел раньше. – Не мучайтесь, тут вы в безопасности, а проблемами займетесь завтра, на свежую голову. Жить нужно здесь и сейчас. - Вы правы, – кивнула парижанка и со вздохом прибавила: – Я вела себя, как полная дура. Наверно, вы-то живете мудро и правильно. - Я живу как угодно, только не так, – признался Кёркленд, отмахиваясь. – Это моя беда: я постоянно цепляюсь за прошлое, поэтому и не хочу, чтобы другие повторяли мои ошибки. – Он сокрушенно выдохнул. Говорить о себе Артуру всегда было трудно, даже в кресле психолога он вечно терялся, пускаясь в рассуждения наставнического характера, весьма далекие от его собственной личности. Артур не принимал себя, побаивался, однако советы специалистов мало помогали ему. Теперь же, когда с ним были так откровенны, его тоже потянуло высказать наболевшее. – Знаете, зачем я сюда приехал? – хмыкнул британец, не поднимая головы. – Мне поручено вести переговоры с партнерами, но вообще-то моя кандидатура на роль переговорщика была отнюдь не единственной. И далеко не лучшей. Просто таким вот извращенным способом коллеги пытаются вытащить меня из депрессии. Он потер лицо ладонями, собирая разрозненные мысли: они вспыхивали в сознании, как яркие искры в темноте, обжигая, царапая, становясь тем невыносимее, чем уверенней Кёркленд старался их отвергать. С каждой секундой он чувствовал, как они просятся на язык – сильней, чем когда-либо. - Два года как я вдовец, – произнес Артур как можно ровней. – Но время ничего не меняет: я по-прежнему думаю о моей жене каждый день, каждую ночь она мне снится, я общаюсь с ней, спрашиваю совета, если в чем-то не уверен, за что другим кажется, будто я свихнулся. Но мне все равно, нормальный я или ненормальный – я знаю, что меня больше нет, я умер вместе с ней, с Энни, – он сжал пальцы, чтобы боль отвлекла от слез, защипавших веки. – Люди не желают этого понимать, хотят вылечить меня, растормошить, повторяют, что я должен жить дальше, и я даже поддаюсь им, чтобы их не расстраивать, но что толку? Я виноват... – его голос дрогнул, и затихшая было Франсуаза, слушавшая его затаив дыхание, тихо охнула. Артур поднял на нее мокрые глаза. – Я не помог ей. Она умерла на моих руках, а я ничего не сделал. Это мой крест, грех, с которым идти к Всевышнему, вина, какую смоет лишь смерть. И прощенья мне нет и не будет. Он все-таки не выдержал – расплакался, уткнувшись в ладони. Фран, в момент позабыв про все свои личные проблемы, показавшиеся ей теперь мелкими бытовыми трудностями, сочувствующе погладила англичанина по плечу. - Тише, тише, – прошептала, утешая его, как маленького. – Все достойны прощения. - Извините... – промычал британец. - Оставьте: каждый нормальный человек носит в себе достаточно боли, чтобы плакать. Эти простые, но мудрые слова застряли в его голове, несмотря на сумбур, что творился в ней после пережитого срыва. Успокоившись, Артур словил себя на незнакомом ощущении, будто впервые, поддавшись эмоциям на публике, он, успешный лондонский банкир, не почувствовал стыда за свою слабость... Странное чувство. - Пойдемте спать, уже поздно, – предложил Кёркленд, уверенный, что переживаний на сегодня достаточно. Франсуаза не спорила. Эту ночь она вновь провела в номере у Артура – англичанин, как накануне, уступил ей кровать, сам же расположился на диване. Утром они позавтракали в кафе да и разбежались: Кёркленд отправился на следующий этап переговоров, Бонне – на работу в редакцию. Прощаясь, они договорились, что она может вернуться сюда, она даже оставила тут свой чемодан, чтобы не таскаться с ним: если все наладится, она обещалась подскочить и увезти вещи. Артур почти не удивился, увидев ее тем же вечером опять у дверей отеля: теперь она сокрушалась, что Франсис куда-то пропал, не звонит и не шлет сообщений – наверняка снова пустился во все тяжкие. Так незаметно прошел третий день, за ним и четвертый – каждое утро Артур и Франсуаза просыпались в одной комнате, по очереди принимали душ, прихватив с собой в ванную всю необходимую одежду, чтоб не смущать друг друга (вернее, не смущать Артура: художница не считала наготу чем-то постыдным, но охотно принимала, что другой человек может не разделять ее либеральных взглядов). Потом они разбредались по делам, а вечером опять сходились в отеле, полночи проводя в разговорах обо всем и ни о чем сразу и все сильней привязываясь друг к другу. Пока Франсуаза ночевала у Артура, он был вынужден взять в шкафу запасную подушку и теплое одеяло: обращаться за дополнительным комплектом постельного белья к сотрудникам отеля он постеснялся, считая неудобным сам факт, что в его одноместном номере уже которую ночь спит молодая женщина, о чем, как казалось интеллигентному британцу, успел прознать весь обслуживающий персонал. Франсуаза, обнаружив, что Артуру неловко из-за подобной мелочи, была тронута. - Вы такой милый, Артур, – немедленно сказала она. – Несовременный, не такой, как другие. Лично мне скромные и воспитанные мужчины очень симпатичны. Такие слова были приятны для Артура: что-то похожее когда-то говорила Анна, замечая, как ей нравится, что он деликатный человек. Будто подобные похвалы накладывались на его больное самомнение лечебными повязками, а старые раны сразу же меньше ныли. Утром четвертого дня, проснувшись раньше британца, Франсуаза долго лежала без сна, изучая подшивной потолок с тонким молдингом по периметру. С тоской подумав, что ей опять нужно на работу, где из-за всей этой дурацкой истории она не может сосредоточиться и по наказу главреда перерисовать зайчиков с мишками хоть чуть-чуть веселее, Фран снова принялась перебирать в памяти унылые варианты съемного жилья. Ничего сносного на ум не приходило, но следовало искать – не может же она вечно сидеть на шее у Артура! Мысль об Артуре заставила девушку оглянуться: устроившись на боку, англичанин спал, дыша глубоко, но очень тихо, почти бесшумно. «Хрупкий и маленький, – неосознанно подумала француженка, почувствовав, как у нее немедленно сжалось сердце: таким беспомощным и ранимым казался спящий. Свободная белая рубашка оголяла острые ключицы и полоску бело-розовой кожи, нежной и тонкой, как папиросная бумага, широкие манжеты задрались, демонстрируя худые запястья Артура, на которых виднелись синие вены... Франсуазе стало вдруг так искренне, так невыносимо жаль этого человека, от чистого сердца приютившего ее, а теперь вынужденно спавшего на диване в собственном номере, стесняясь попросить второй комплект постели, но ни словом, ни жестом не выразившего своего недовольства. – Какая же я нечуткая». Осторожно выскользнув из постели, она подобрала свое одеяло и бережно закутала им спящего, почти по-матерински умилившись, когда он во сне посильнее натянул его на себя. - Спи, мой милый джентльмен, – прошептала парижанка, нежно-нежно, почти невесомо поцеловав Артура в висок. Облегченно выдохнула: не разбудила. День начинался хорошо. Набрасывая эскиз обложки, на которой зайчик, главный герой сказки из следующего номера журнала для малышей, смущенно протягивал цветок медвежке, художница поймала себя на мысли, что персонаж выходит похожим на англичанина. А еще – что англичанин не просто благородный, но и искренний, внимательный человек с по-настоящему большим сердцем... «Артур и вправду зайчик, трогательный, милый, смешной, – с доброй улыбкой думала Франсуаза, делая своего персонажа чуть меньше ростом, чем планировала, а также – чуть-чуть пушистее и курносее. Без колебаний она помогла ему стать важным, но немного неловким и одарила несуразно большими бровями над выразительными зелеными глазами. Зайчик наконец-то обрел характер и перестал быть копией зайчиков из вчерашних сказок. – Я назову тебя Тютю́р. Не грусти, мой друг, не хмурься: тебе идет улыбаться». Ей нравился Артур: правильный, вежливый, воспитанный, умевший вести разговор не перебивая, спорить не задевая и ухаживать не заставляя чувствовать себя слабой. Он был сдержан, галантен, рассудителен, собран, тверд – в общем, живое воплощение всех тех черт, которых так недоставало раздолбаю Франсису. И хотя Фран прекрасно понимала, что знает Кёркленда меньше недели, ей хотелось возвращаться в отель к англичанину, брать его за руку, обнимать на прощанье, чтобы ненароком вдохнуть аромат его парфюма и сигарет, которые тот курил пачками. С ним ей было спокойно. «Идеальный муж, – резюмировала француженка. – Нормальный человек, уверенно стоит на ногах, за ним как за стеной. Не то что как на пороховой бочке в ожидании очередной революции. Эх, Франсис, отчего же ты не такой, как Артур?! Кстати, Франсис... Интересно, почему он не звонит? Загулял опять, видимо, вот же ж сволочь!! – шмыгнув носом, она поскорей отогнала лишние мысли. – Не думай о нем, этот альфонс не стоит твоих страданий!». А тем временем Артур в нее влюбился. Да что там «влюбился» – втрескался по уши! Как мальчишка, сходу, за считанные дни... Для серьезного рассудительного англичанина это стало сущим фиаско! С ним не могло такого случиться, ведь это было вздорно, смешно, необдуманно! Разумом Кёркленд понимал, что ничего хорошего из подобных порывов не получается, что зрелые люди так не поступают, что он выше глупостей и вообще-то на целых десять лет старше девчонки, которую ему столь отчаянно не хотелось забывать... «Чушь это, дурацкие козни дурацкого Парижа, – пытался убедить себя Артур, в самый разгар совещания вспомнив образ романтичной француженки. – Хорош бредить, придурок! Она лягушатница, черт возьми, и вон какая огромная: я ей по грудь... – пикантная деталь – волнующий размер художницы-парижанки – тотчас вогнала англичанина в краску. Ему сделалось жарко и тесно. Ерзая, пытаясь освободить тугую верхнюю пуговицу сорочки, Кёркленд пропустил мимо ушей все комментарии коллеги по поводу графиков на экране. – Ну почему именно сейчас?! Кровавый ад какой-то...». Только освободив злополучный воротник и хлебнув воды из стакана, Артур почувствовал себя лучше. Мысли немного прояснились, отойдя от эротических фантазий к чему-то более приземленному. «Все равно ничего не выйдет. Я уеду, и мы больше не встретимся, – заметил британский финансист. – Все это обречено закончиться, не начавшись». Сложные вопросы Кёркленд не любил решать на ходу, но сейчас времени на раздумья не было. Это заставляло банкира нервничать, а еще на него давило чувство вины за то, что он неосознанно нарушал обещание, данное себе после смерти супруги: не смотреть в сторону других женщин. Артур видел в этом предательство и не хотел становиться предателем больше всего на свете. «Что мне делать, родная?» – привычно обратился он к Энни, засыпая на диване сам не свой от отчаяния и обжигающего стыда. Но той ночью случилось нечто экстраординарное. Хотя, в принципе, тонко чувствующий Артур нередко прикасался к потустороннему миру, четких ответов на свои мучительные вопросы он прежде не получал, а теперь там, за гранью сухой реальности, он тотчас увидел себя сидящим на полу квадратной комнаты, причем так ясно, что безоговорочно поверил, что это происходит на самом деле. Первым, что ощутил Артур, очнувшись от дремы, был сильный холод. Опустив глаза, Кёркленд заметил, что из одежды на нем была лишь длинная белая рубашка почти до колен, чем-то напоминавшая одеянье небесных ангелов, каких их себе представляют люди. В белых стенах пустого помещения чувствовалось колебание воздуха, как от сквозняка или ветра, хотя ни дверей, ни окон нигде не наблюдалось. «Тянет с потолка?» – предположил англичанин, посмотрев вверх: действительно, в перекрытии над головой зияла большая квадратная дыра, а за ней синело высокое прозрачное небо. Оттуда же лился золотой свет, теплый и прозрачный, ласкавший кожу и вселявший в сердце покой. В странной комнате-кубе Артур просидел достаточно долго и даже чуть-чуть приспался, свернувшись калачиком. Наконец его тихо окликнули. Очнувшись, он вздрогнул: это была Энни. В белоснежном струящемся платье, пошитом из тончайшей ткани и деликатно открывавшем худенькие колени, Энни была подобна божеству с едва приметным нимбом над головой и с маленькими пушистыми крылышками, как у мятного зайчика. Артур светло улыбнулся, а она присела рядом, обняла его за плечи – точно так же, как раньше, когда все еще было хорошо. Погладив мужа по руке, она положила свою теплую живую ладонь на его замерзшее запястье и, потянувшись, нежно поцеловала Артура. В глазах у того вмиг защипало, к горлу подступил ком... - Я очень скучаю, – прошептал он, а она ласково потрепала его по макушке, словно собиралась утешить, и проронила – серьезно и светло: - Ты должен жить, Артур. Сон закончился столь же мягко, как если бы после титров остановили фильм. Сморгнув и увидев перед собой гостиничный потолок, банкир понял, что вернулся в действительность. Артур повернулся: на кровати мирно спала Франсуаза, не подозревавшая, что в эту минуту ее судьба уже была решена. «Я буду жить, Энни, – пообещал финансист из Лондона. – Буду жить несмотря ни на что, ради тебя, за двоих, как обещал тебе. Раз мы с Франсуазой встретились, значит, так было суждено. Может, это мое спасение, и она поможет мне наконец-то сбежать от прошлого, чтобы опять стать счастливым». Наступал пятый день. Одевшись и задумчиво покрутив свое обручальное кольцо, Артур снова надел его на вдовий палец, решив для себя, теперь уже окончательно и бесповоротно: если сегодня вечером Франсуаза снова сюда приедет, он сделает ей предложение, как бы нелепо это ни прозвучало. «Пусть думает, что я спятил, пусть засмеет, пусть откажет, пусть! Некогда тянуть: два дня осталось». Через два дня он должен был вернуться в Британию. *** У него сжалось сердце, когда вечером она снова его ждала: на том же месте, мило и виновато улыбаясь. «Это знак свыше», – решил Артур, вежливо поздоровавшись и забрав у своей гостьи небольшую, но объемную сумку. Скорей всего, там были какие-то вещи: за эти несколько дней Франсуаза перетащила в номер англичанина некоторую часть своего повседневного гардероба («Не ходить же в одном и том же», – пояснила она). Послушный лифт привез их в уже ставший родным номер, и всю дорогу, скрывая свое волнение, Артур обдумывал нужные слова. Знакомый страх пробирал Кёркленда, но, в отличие от первого раза, теперь финансист вел себя спокойнее... правда, вряд ли потому что стал старше – скорее потому как не сомневался: он исполняет не собственную прихоть, а волю судьбы. Когда Франсуаза, буднично щебеча что-то про работу и съемные квартиры, присела на диван отдышаться, Артур обратился к ней с просьбой. - Мне нужно сказать тебе кое-что, – пробормотал он негромко. От формальностей они уже отошли, общаясь словно приятели, так что Фран ничего в его тоне не заметила, кивнула и открыто посмотрела на британца, будто знать не знала, что он задумал. И Артур решился – опустился перед девушкой на колено, взял ее за руки и почти без дрожи произнес: – Выходи за меня. – Сказать, что она удивилась, значит ничего не сказать: мадемуазель Бонне просто утратила дар речи, но, предвосхищая вопросы, Кёркленд поспешил пояснить: – Я знаю, все это неправильно, ненормально, мы малознакомы и вообще, но я никогда не встречал никого ближе и дороже тебя. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива. - Артур... – растерянно перебила девушка, но он не слушал. - Пожалуйста, Фрэнсис, умоляю! Я отвезу тебя в Лондон, у меня там работа, должность, заработок, свой дом, мы будем хорошо жить. Ты можешь подумать, но помни, что я... - Артур, я помолвлена. - Знаю. И потому прошу, чтобы ты сама решила, кто тебе нужен на самом деле, – горестно выдохнув, он наконец-то немного пришел в себя и сообщил уже гораздо спокойней и суше: – Послезавтра я уезжаю в Англию. Буду ждать твоего ответа. Каким бы он ни был, осуждать тебя я не стану, если откажешь – пойму и больше никогда не побеспокою, но если ты согласишься, то без проблем оплачу все формальности. У нас будет достойная помолвка, самая красивая свадьба, Фрэн, и самые светлые воспоминания о венчании. Ради тебя я готов на все, даже если будет против весь мир, – немного помолчав, он твердо добавил: – Хочешь, я поговорю с Франсисом: он должен тебя отпустить. Только дай мне шанс. Она светло улыбнулась. Ошеломленная новостью, с трудом подбирала английские слова, которые сейчас вылетели из памяти. Наконец, глубоко вздохнув, чуть заметно облизала губы и проронила: - Мой милый Артур, – взяв короткую, но до боли важную паузу. Три простых слова упали в тишину комнаты так легко и спокойно, что англичанин в момент растерял всю напускную смелость да, пикнув «прости», хотел было малодушно отвернуться, но девушка остановила его. Осторожно, как будто Артур был фарфоровой куклой, способной разбиться, если ее грубо потянуть на себя, Франсуаза помогла ему встать на ноги. Обняв, как доброго друга, погладила по голове, закопавшись тонкими пальчиками в его светлую непослушную шевелюру. – Я все понимаю. Но и ты должен меня понять, – пояснила она тоном взрослого, который пытается утешить ребенка. – Свадьба, кольца, клятвы – так ли важна эта мишура? Еще неделю назад я мечтала идти к алтарю с Франсисом, позже – умереть в водах Сены, а теперь – чтобы сегодня не заканчивалось, – она невесело посмеялась. – Разве я вправе отворачиваться от перемен, когда мое прошлое летит под откос, а жизнь меняется каждодневно? Я стану твоей женой, Артур, и не «когда-нибудь», а сейчас, сэр, – сердце Артура пропустило удар. Подняв на француженку мокрые глаза, британец вздрогнул, а та мысленно отпустила последние тормоза. – Я сдаюсь, мсье Кёркленд. В свой час я потеряла непростительно много времени, – на секунду представив себя нейтральной территорией, которую мечтали присоединить к своей земле две издавна враждующих нации, девушка хихикнула и важно объявила англичанину: – Ты победил, забирай свой приз. Увози меня в свое королевство. Мадемуазель Бонне, без пяти минут миссис Кёркленд, мягко взяла его руку в свою, сняла с чужого безымянного пальца памятное кольцо и, надежно положив украшение на ладонь Артура, с должным почтением сомкнула над ним его же пальцы. - Храни его вечно, Артур, но отныне спрятав от посторонних. Ты больше не вдовец. Не отнимая рук, она наклонилась и поцеловала его. Не то чтобы ей пришлось чересчур сильно наклоняться – британец хотя и был невысок, уступал ей в росте лишь пару дюймов – но Фран вдруг стало чуть-чуть неловко: она привыкла, наоборот, тянуться к избраннику. Однако, рассудив, что привычка – дело наживное, француженка не стала заострять внимание на таких пустяках, мягко подтолкнув своего «завоевателя» к постели. Догадавшись, во что грозит переползти признание, британец замешкался. - Подожди, – пробормотал он, слегка отпрянув. – Я не могу так, – чуть тише пояснил он, глядя в глаза удивленной девушке. Та нахмурилась, но тотчас же усмехнулась («неужто приличные мужчины еще остались?») и сообщила: - Ах, mon ami, не бойся: в моей сумочке... - Да я не о том, – буркнул Кёркленд, густо краснея. – Мы же не женаты. Это неправильно. - Почему? – бестактно брякнула Франсуаза, лишь после того как вопрос был озвучен догадавшись, о чем ей пытались так неуклюже намекнуть, – догадавшись и обжегшись о собственную догадку. «Господи, какой же он честный», – Фран прикусила язык, чувствуя, как ее щеки тоже покрывает румянец. – Прости, я не то хотела сказать. Я хотела сказать, что мы уже все равно что женаты: ты попросил, я согласилась – считай, мы помолвлены, а значит... – она запнулась. Выдохнув, решительно запустила ладонь в его волосы на затылке и прошептала: – Артур, поверь: ты мне нужен. - Я верю, – кивнул британец, потянувшись, аккуратно положил на тумбочку возле томика Шекспира свое снятое обручальное кольцо, чуть заметная внутренняя гравировка которого гласила: «Анна и Артур. Вместе навсегда». В комнате было темно, прикроватное бра почти не давало света, но Кёркленд потушил и его, будто постеснявшись. Шорох соскользнувшего на пол покрывала потонул в тишине ночного отеля, как и все слова, сказанные раньше. Они прилегли, вновь принимаясь целоваться. Невинные касания губ быстро сменились куда более горячими, откровенными, объятья пересекли дружескую черту, подняв лавину удушающе пьянящего жара. Она текла по венам, смешиваясь с кровью и туманя сознание, – это было сильнее любых табу. Чужие руки, хаотично блуждающие по истосковавшемуся по ласкам телу, повторяя его изгибы, мешающая одежда, скользящая под пальцами ткань, вздохи – все утонуло в одном на двоих желании. Франсуаза как инициатор деликатно вела англичанина за собой, немо убедив устроиться сверху, прильнуть. От страсти путались мысли, но даже так, задыхаясь, художница не могла не замечать резкую разницу прикосновений Артура и Франсиса. Как краски холодной и теплой палитры – совершенно не похожие ощущения. Франсис был возвышенным и всегда немного будто бы витал в облаках – легко увлекаясь, менял свое мнение десять раз, зато всегда умел удивить. Как Париж, «праздник, который всегда с тобой»: в его нежных объятьях Фран чувствовала себя вечной невестой, желанной и оберегаемой, той, кого носят на руках, даже обожествляют, но, будто плавая на глубине, не чувствовала дна. Француз был до ужаса расхлябанным, каким-то оторванным от жизни, не желавшим взрослеть! А англичанин... Словно неприступно далекий Лондон, Артур казался совершенно другим, и его руки убеждали парижанку, что с ним она наконец-то обретет то, о чем так долго мечтала и чего отчаянно не находила в романтике с Монмартра, рисовавшем туристов за мизерную плату. Строгий и искренний, правильный, а главное, исключительно надежный – именно такого человека не хватало француженке. Настоящий мужчина, верный, честный, отважный... впрочем, последнего с лихвой хватало и хулиганистому Франсису, но в Артуре жила другая отвага – внутренняя сила, а не глупая бравада, от которой Франсуаза очень устала. Сейчас она прикоснулась к чему-то новому, удивительному и даже не представляла, что ее ждет. Эта неизвестность влекла и завораживала. Франсис, бесспорно, был замечательным любовником (о чем красноречиво говорили их горячие ночи, когда, забыв про сон, усталость, безденежье и завтрашнюю работу, в своей тесной конуре под крышей они упоенно наслаждались друг другом) – Артур, наоборот, был немного эгоистичен и груб, словно вовсе не собирался хоть на минутку отодвинуть свои потребности и подарить наслаждение не себе любимому, а Франсуазе, как привыкла та. Все же Франсис (не только в постели, но и вне) ставил желания избранницы на первое место, он носил ее на руках в прямом и переносном смысле, поднимал на незримый пьедестал... с таким человеком любая замухрышка чувствовала себя принцессой. А Артуру Фран должна была соответствовать. Аристократ, не разменивающийся на мелочи, тот, для кого статус и положение в обществе далеко не пустой звук – такие не подают руки тем, кто ниже, не любят «за просто так» и не доверяют пустым обещаниям. Эта психологическая дистанция, эта холодность сводила с ума юную парижанку, толкая к тому, чтобы во что бы то ни стало заслужить внимание гордого англичанина, стать его достойной. И хотя ее по природе горячую натуру тянуло на приключения, сейчас, обнимая британца, она мысленно убеждала себя, что не нужна ей никакая сносящая крышу страсть, а нужно именно это чувство надежности, которое вселял в нее серьезный взрослый мужчина. На этой правильной мысли художница внезапно заметила и один пикантный нюанс: при всем своем высокомерии Артур нервничал, что читалось в любом движении, как бы он ни пытался заглушить это, в каждом прикосновении, в каждом судорожном вдохе и выдохе. Эмоциональный, вспыльчивый человек, он всячески скрывал сильные чувства за внешним спокойствием – то была, безусловно, неизменная черта исконно британского характера, итог строгого воспитания, но не только, и внимательная, как все творческие личности, Фран сразу же поняла: хотя Артур был старше, в интимных делах он смыслил гораздо меньше. «Неопытный», – смекнула художница, и богатое воображение немедленно нарисовало ворох ярких картин их будущей сексуальной жизни, где ей уготована роль наставницы. Сей факт показался француженке милым, сделал партнера в ее глазах еще привлекательнее. Удивительная трепетность, стеснительность, даже скованность и зажатость британца – все это вкупе будоражило ее. Недаром же говорят о смелых воинах, не знающих страха в бою, но робких с женщинами! Артур виделся девушке таким вот рыцарем, и она была рада стать его дамой сердца. ...Задыхаясь от счастья, британец измученно повалился на мятую постель, чувствуя себя буквально на седьмом небе – близость после долгого воздержания адски вымотала его, но приятная истома, растекающаяся теперь по жилам, была несравнимо сильней усталости. Фран, мурча, сразу же прильнула к его груди, ласково обнимая и слушая, как колотится его загнанное сердце. Ей тоже было непростительно хорошо. Неопределенное время они лежали молча и не шевелясь, потом девушка осторожно приподнялась на локтях и негромко осведомилась: - Тебе нужно в душ? - Не сейчас, – ответил Артур, чувствуя, что мыться придется основательно: если бы не надежность немецкого производителя современных средств контрацепции, постельное белье, принадлежащее отелю, пришлось бы обязательно нести в прачечную. - Тогда я первая, – чмокнув любовника в полуоткрытые губы, Франсуаза уж было хотела выпорхнуть из постели, но Артур ревниво обхватил ее за талию и потащил на себя. - Полежи со мной, – капризно потребовал он, прибавив чуть вежливее: – Пожалуйста. Мне нужно прийти в себя. Француженка пожала плечами, приобняв Артура поудобнее, как живую подушку. Светлая улыбка на лице девушки послужила разрешением, так что англичанин тоже улыбнулся в ответ и, прикрыв глаза, прошептал: - Спасибо тебе. Я люблю тебя, Фрэнсис. - И я тебя люблю, – отозвалась художница, лишь сейчас, кажется, впервые заметив, что он называет ее не так, как другие: по-своему, на британский лад. – Только я не Фрэнсис, Артур, – тактично поправила она. – Я Франсуаза. Щеки англичанина тотчас же покраснели, а сам англичанин горько вздохнул. - Я знаю, но не могу произнести... - Ладно, забудь: Фрэнсис так Фрэнсис, – прервала парижанка: она слышала, как нелегко англоязычным людям дается французское произношение, и не требовала от бедняги таких мучений. К тому же она была у него в долгу: за все время их стремительно развивавшихся отношений он ни разу не упрекнул ее ни в одной ошибке, а ведь в английском она отнюдь не блистала, постоянно все путая. – Какая разница. Еще немного понежившись, Франсуаза (или, может быть, теперь Фрэнсис?) передумала множество разных мыслей, представила ряд пикантных и не очень подробностей о тайных фантазиях ее английского скромника и, наконец, озвучила то, что так и просилось на язык. - Это было классно, Артур, – по-кошачьи прищурилась красавица. – Но скажи: как давно у тебя последний раз была женщина? Бестактный вопрос заставил Кёркленда вздрогнуть и опять покраснеть, на этот раз гуще. - Два года назад, – честно признался он, спросив очень тихо: – Это заметно? - Немного, – парижанка кивнула. – В том смысле, что ты меня едва не сожрал. Столько нерастраченной энергии, o-la-la! – добродушно посмеялась, растрепав ладонью пшеничные волосы англичанина, которые и без того напоминали гнездо. – Ты очень темпераментный человек, не спорь. И вот это – заметно. – Выдержав необходимую паузу, девушка наигранно серьезно поморщила нос и заметила: – Может, непохоже, но напоминаю: я не резиновая. И если ты, гнида такая, еще раз грубо помнешь хоть одну из моих подушек безопасности, я тотчас звездану кому-то по яйцам, – Фран бросила на Артура гневный взгляд, смущенный британец, будто обжегшись, одернул руку от ее пышной груди, которую до этого как-то неосознанно мял. – Правильно, зря не лапай, – похвалила художница. – А в остальном ты просто космос! – и, мгновенно переключившись (Артур не успел и глазом моргнуть), ловко оседлала его, прижавшись как можно плотней к его обнаженным бедрам да, призывно поерзав, нагнулась, чтобы увлечь Артура в откровенный поцелуй. – Давай, мой король, возьми меня снова, – проворковала она. – Мon chéri, не останавливайся... Его не нужно было упрашивать, ведь его одолевала та же жажда, так что сплестись еще разок обоим показалось чем-то совершенно естественным. В ту ночь пресловутая табличка «не беспокоить» на двери номера, где остановился британский банкир, висела далеко не для того чтобы помочь хозяину выспаться: в комнате было жарко, и хорошо, что толстые стены не пропускали стоны наружу. Англичанин и француженка уснули далеко за полночь, когда совсем выдохлись, и непременно – в обнимку. Назавтра Франсуаза безотлагательно поспешила к родителям за благословением: решив остаться с этим удивительным человеком и ни на йоту не сомневаясь в своем решении, она искренне ждала, что близкие примут ее выбор... Неожиданный, зато в кои-то веки здравый! Только представьте: их маленькая шалунья, что, выбрав искусство, в свое время крепко потрепала им нервы, но все равно осталась их драгоценной девочкой, единственной дочерью – станет женой достойному мужчине, настоящему джентльмену, а не прохиндею вроде Франсиса. Это же просто чудо! Увы, мадам Бонне, кажется, так не думала. Узнав о выборе Фран, ее родители (особенно мама) в восторг, мягко говоря, не пришли. На торжественное «я выхожу замуж!» маман бросила покоробившее художницу «ну наконец-то. Франсис определился с днем свадьбы?», а когда, скрестив руки, дочь мрачно процедила «я выхожу замуж не за Франсиса», мать изобразила на лице святое недоумение, в котором так и читался презрительный вопрос «нашелся другой придурок?». - За Артура, – притворившись, будто не обиделась, Франсуаза подчеркнула: – И завтра же уезжаю с ним в Англию, где мы поженимся и я стану миссис Кёркленд. - Ты спятила, – уверенно прошептала мама, оглянувшись на столь же ошарашенного отца. Блестящая идея экспресс-знакомства с родителями с треском провалилась, и даже краткое описание характеристик Артура не встретило ничего кроме решительного отпора. Отойдя от первого шока, мадам Бонне под поддакивания супруга отчитала взрослую дочь на чем свет стоит: мол, только таких «нежданчиков» им на старость лет не хватало! Ее будущий муж не вызывал заочно у четы Бонне совершенно никакого доверия: англичанин, десять лет разницы, вдовец. Одну уже загубил, теперь вторую повезет в свои казематы... - Зачем, ну зачем ты поссорилась с тем милым художником! – мадам Бонне в отчаянии всплеснула руками. – Такой славный мальчик, заботливый, добрый, нам уже как сынок! На кого его променяла? На чопорного островитянина? банкира-сухаря, молчуна и домашнего тирана?! Он же старый, больной, хромой – очнись, дорогая! Но дочь вовсе не желала слушать родителей и потому, топнув ножкой да прокричав, что выйдет замуж за этого британца, чего бы ей то ни стоило, в расстроенных чувствах побежала собирать вещи. Отец с матерью поспешили за ней, наперебой моля ее и друг друга успокоиться. - Уезжаешь в Лондон? Но там зверски холодно! – восклицала мадам Бонне, а мсье Бонне, привыкший во всем слушаться супругу, только кивал. – О чем ты думаешь, девочка моя?!. Она ни о чем не думала – она искренне злилась на самых дорогих ей людей за то, что они оказались столь черствы и бестактны. Они же совсем ничего не знали про Артура, как они могли столь низко отзываться о человеке, которого никогда не видели? И ладно бы так реагировали посторонние – но родные... От обиды Франсуазе хотелось выть. - Я люблю его и буду с ним, что бы вы ни сказали! Это моя жизнь! – едва сдерживая слезы, крикнула художница. Распахнув платяной шкаф, она наспех собрала чемоданы – две штуки, кинув туда вместо на самом деле важных вещей барахло сомнительной ценности. Не попрощавшись, она вышла из дому, поймала первое же такси и уехала, бросив напоследок: – Однажды вы поймете меня. Она рвала нити и жгла мосты. Где-то по пути к отелю Кёркленда зачем-то вспомнила про Франсиса, до сих пор так и не позвонившего и почти неделю шлындавшего незнамо где (дома, то есть в их съемной квартире, он не появлялся: Фран ежедневно наведывалась туда и обратила внимание, что все предметы лежали на тех же самых местах, как и вчера, что явно свидетельствовало: Франсис здесь не ночевал). Если поначалу девушка из гордости не хотела набирать его номер, то теперь, на нервной почве, неожиданно для себя сама выбрала из списка имя бывшего парня. «Что я делаю? – пронеслось в голове, но нажать «отбой» Фран не успела: гудки в трубке сменились бесстрастным «абонент, которому вы звоните, временно недоступен». Франсуаза сбросила. – Ты просрал свое счастье, – подытожила она, спрятав телефон и резко выпрямившись, как подобает истинной леди. Отныне она невеста Артура Кёркленда, британского подданного, успешного состоятельного банкира, и никакие прочие мужчины ее не интересуют. – Что прошло, то прошло». «Прощай, Париж! – шептала красавица спустя сутки, глотая слезы, пока самолетное шасси отрывалось от взлетной полосы. – Прощай, любовь моя. Больше я тебя не увижу». *** Артур привез Франсуазу в свой старый дом, и они стали жить вместе: вдвоем скромно отметили Рождество, провели дни каникул практически безвылазно в теплом общении, а ночи – в крепких объятьях. В отличие от своего стеснительного избранника, Фран охотно экспериментировала в постели и не менее охотно помогала Артуру, хотя столь бурной интимной жизни пуритански воспитанный Артур слегка побаивался. - Разве ты не хочешь меня? – обиженно спросила француженка, спрыгнув с письменного бюро. Отложив пилку для маникюра, которой только что активно приводила свои ногти в порядок, она медленно подошла поближе, плавно покачивая бедрами. Глянув на девушку, Артур сглотнул и машинально ослабил галстук: на красавице была лишь ночная сорочка из черного шелка с кружевными вставками, настолько неприлично короткая, что сзади ткань еле прикрывала линию аппетитных ягодиц... Кёркленд мигом почувствовал, как у него одновременно глохнут уши, кружится голова, а в штанах становится нестерпимо тесно. - Фрэнсис, не надо. Я устал, – пробормотал банкир. – Если ты не оденешься, клянусь, я... - Что? – девушка задиристо хмыкнула, беззастенчиво схватив мужчину за подбородок и впившись острыми коготками. – Что ты со мной сделаешь, моралист? Может, будет лучше, если ты тоже разденешься? – прижавшись к Артуру, она пошло потерлась о его ногу и хитро сощурилась: – Я же вижу, как у тебя на меня стоит, не отпирайся, британец. - Это несправедливо, – обиженно всхлипнул Артур, тщетно пытаясь отвертеться, но его все равно завели в спальню и бесцеремонно пихнули на неразобранную кровать. – Это не по правилам, это фол!.. - Прикуси язык, футболист, – шикнула Франсуаза, забравшись на маленького англичанина да, небольно, но ощутимо щипнув за мягкое место, прокомментировала его недовольную гримасу: – Какой неженка. Еще хныкать начни, чтоб штрафной назначили. А попа у тебя ничего, не промажешь. Зря ты не родился девочкой: краля была бы... - Заткнись! – вспыхнув, рявкнул на женщину Кёркленд, сбросив наездницу и властно прижав ее запястья к постели. Впрочем, судя по хищному огоньку в глазах француженки, именно этого она от него и добивалась: его скрытая агрессия возбуждала ее. В то же самое время он сходил с ума от ее несносного нрава... Они были одинаково ненормальные. Праздничные дни, тем не менее, скоро сменили серые будни: Артур вернулся в офис, Франсуаза же осталась скучать. Пока она не могла ничем заниматься: вопросы с ее прежней работой в парижском издательстве и с документами все еще решались, кроме того, здесь, на чужой земле, иностранке было не так-то просто найти себя заново. Правда, Кёркленд сразу же заявил, что не торопит ее и что будет вовсе не против, если супруга посвятит всю себя дому (и, в перспективе, детям). «Я в состоянии содержать семью», – сказал британец. Глупо было не верить взрослому человеку. Но, если честно, рассуждая о будущем, Франсуаза беспокоилась больше не о карьере, а об их с Артуром свадьбе, которую они договорились провести пусть и просто, но со вкусом, и даже приблизительно определились с датой важного торжества. В конце января. Как только завершится вся эта канитель с посольствами. На работе Артура известие о его женитьбе произвело фурор. Никто из сослуживцев, зная сложный характер Кёркленда и помня про его чувства к покойной супруге, не воспринял эту новость спокойно. Каждый, кому сообщали про готовящийся второй брак финансиста, немедленно задавал вопрос: это розыгрыш? И, услышав «нет», озадаченно тер затылок. Особенно будоражили умы обывателей пикантные обстоятельства знакомства забавной парочки: кто-кто, но серьезный трудоголик Кёркленд, высокоморальный джентльмен, по их мнению, не мог поддаться на чары парижской красотки и, находясь в командировке (читай: при исполнении), потерять голову! Похоже, все-таки мог. Потерял. Но, к счастью, не опозорил доброе имя Британии окончательно: как честный человек попросил руки своей соблазнительницы. Теперь они женятся. Бинго. - Нормальные люди привозят из путешествий магнитики, а этот жену привез, – фыркала Мэри. – Бестолочь. Так и знала, что этим кончится. - Нечестно! Я тоже хочу в секс-командировку! Почему меня никуда не пошлют? – орал неженатый Скотт, вытряхивая из Артура чистосердечное бесконечными расспросами: – Как выглядит твоя девушка, Игги? Она красивая? Стройная? Фигура ничего? Сколько ей лет? Сколько-сколько?! Черт, вот ты старый развратник! А какой у нее размер? Ни хрена се!! А стонет она по-французски или по-нашему? - Катись в ад, Кэмерон, – бурчал сконфуженный Кёркленд. – У меня вот-вот уши лопнут. - Вообще-то это не по-товарищески, старик, – деланно сетовал Скотт, толкая Артура под локоть. – Мы же друзья. Мог бы по дружбе и мне прихватить такую. Артур в ответ столь же наигранно вздыхал. - Виноват, забыл: память подвела. В следующий раз, Скотти. Другие коллеги тоже в большинстве своем не оставались равнодушными. Парни в курилке требовали показать фотографию будущей миссис Кёркленд, по ходу интересуясь, какова француженка в постели, и восклицая «О-la-la!», когда узнавали, что она моложе Кёркленда на десяток лет. Девчата же наперебой поздравляли Артура, желая ему семейного счастья, уютного гнездышка, детишек, и тайно вздыхали: ну вот, такого жениха проморгали. Чтобы все было по правилам, Артур купил для Франсуазы дорогое помолвочное кольцо и преподнес его ей в очень тихом и очень дорогом ресторане, из окон которого открывался фантастический вид на Темзу. Художница была сама не своя от счастья. «Я обязательно нарисую это!» – шептала она, восхищенно прильнув к стеклу. Стараясь, чтобы любимая ни в чем не нуждалась, банкир окружил невесту вниманием, теплом и заботой, помог наконец-то оформить все документы и забыть эту бюрократию как кошмарный сон. Франсуаза была искренне благодарна Артуру, но все равно к сдержанному британскому обществу и отовсюду звучащему английскому языку привыкала довольно долго: лишь теперь, окунувшись с головой в англоязычный мир, она поняла, как скудны и поверхностны ее знания! Не раз она приходила в отчаянии, совсем ничего не понимая! Окружающие балакали на каком-то ужасающем диалекте, хотя Артур каждый день утешал бедняжку, что ей показалось, что это просто Лондон и лондонцы и что говорят они на, по его словам, «нормальном» и «правильном» английском, который за границей несуразно зовут «британским», хотя вообще-то выражение «британский английский» – тавтология. - Английский и есть британский, – чуть надменно информировал Кёркленд. – Вы все его калечите, одни янки вон чего стоят... но мы из вежливости прощаем вам издевательства. Учишь всегда литературный язык, академический, а слышишь живую речь – немудрено, что теряешься. Но ты привыкнешь. Все привыкают. Он был прав: постепенно Фран стала улавливать, что у нее спрашивают, и понимать, что говорят в ответ, кроме стандартных «morning» и «thank you». Но все равно иногда чужие фразы являлись для нее настоящей загадкой сфинкса, а сама француженка с трудом сдерживала свои эмоциональные порывы. Как и планировали, Артур и Франсуаза поженились в двадцатых числах января. Скромно, зато атмосферно, учитывая, что английская погода подарила влюбленным погожий день без дождя, а церемония частично прошла на открытом воздухе (так пожелала Фран: ей как творческой личности был необходим простор... хотя на самом деле она хотела посмотреть напоследок в сторону своей далекой любимой родины, надежно скрытой густым туманом). Свадьба была довольно демократичной, без гостей за исключением вездесущего Скотта, пары проживающих в Британии подруг невесты и ее родителей (последние недолюбливали Артура, но все же искренне желали счастья для своей дочери), а также без венчания: Артура этот факт печалил, но британец уважал чувства избранницы, не захотевшей приносить клятвы в стенах англиканской церкви. После замужества Фран взяла фамилию мужа и отныне официально звалась Франсуазой Кёркленд, хотя супруг обращался к ней Фрэнсис либо Фрэн. Жизнь вошла в свою колею. Артур, все эти годы поддерживавший хорошие отношения с родителями своей первой жены, конечно, еще до свадьбы честно рассказал им о том, что случилось. Он ждал, что его осудят, но Честертоны поддержали его решение, пожелав счастья. «Ты взрослый человек, Артур, и вправе сам решать, что тебе делать», – мудро рассудил Чарльз, а Джейн попросила: «Береги себя». Растроганный Артур, сжимая в руке телефон, искренне пожалел, что не может сейчас обнять своих названых родителей. Пригласил их на свадьбу, но они вежливо отказались, сославшись на то, что отныне у него начнется другая жизнь. Он согласился. С памятного предрождественского вечера, когда двое разных, но все-таки похожих людей встретились на мосту, неспешно миновало пять лет, за которые Артур и Фран пережили многое: и счастье, и горести. Практически сразу выявились и первые мелкие разногласия, например, в желании обнимать (Артур не любил, когда его трогают, так что привычка Франсуазы заключать любимого в объятья при встрече и на прощанье, казавшаяся ей чем-то нормальным, встретила непонимание с просьбой оставить его в покое). Трудности поджидали и в еде: на счастье неумехи Артура, Франсуаза обожала готовить и делала это превосходно, но капризный муж ни в какую не хотел ценить те изыски, которые она старательно ему выготавливала. - Salut mon chéri! – игриво чмокнув в висок своего ненаглядного, что наконец вернулся домой после трудного рабочего дня, француженка заботливо помогла ему устроить пальто на вешалке и тотчас позвала ужинать, где его ждала тарелка с нежнейшими ароматными... моллюсками. - Что это? – побледнев, уточнил Артур. - Эскарго, – гордо объявила кулинарка, готовясь к заслуженным овациям. – Ты хорошо вел себя на этой неделе, и я решила сделать тебе улиток. - Я не ем улиток, – пробурчал англичанин. – Каши хочу, – так же хмуро добавил, расстроив тем самым свою супругу еще сильнее. – С индейкой или курицей. И чаю с булочками. - Чайный маньяк, – фыркнула в ответ Фран, еле удержавшись, чтобы не залепить наглецу хорошую такую затрещину. Что за наказанье! Ни черта не жрет, аристократ недоделанный! Мысленно досчитав до пяти, молодая супруга с трудом, но все же подавила праведный гнев и, обойдя, обняла сидящего со спины, чтобы, склонившись, потереться щекой о его уже слегка колючую щеку. - Ну, не ворчи, мой вечно недовольный британец, – попросила Франсуаза с улыбкой, мягко сжав пальцами его плечи, после долгой работы за компьютером очень жесткие. – Съешь улиточку, вот эту, самую маленькую, как ты. Это же очень вкусно. Волшебные руки француженки творили чудеса: спустя каких-то пять минут упрямый муж поддался на уговоры, прожевав и проглотив содержимое одной раковины. Но потом он поморщился, наотрез отказываясь съесть больше, – в общем, опять повел себя за столом совсем не так, как требовали строгие правила британского этикета. - Ты неисправим: неблагодарный и невоспитанный. Как не стыдно, – вздохнула Фран. Строго покачав головой, отвесила Артуру легкий подзатыльник и, удаляясь, заметила: – Раз ты такой нахал, будешь мыть посуду. - Но я устал! – возмутился банкир. - Как хамить, так ты не устал, а как сказать жене что-нибудь хорошее и помочь прибраться – так да, ноша непосильная, – смерив супруга насмешливым взглядом, кулинарка, все еще немного сердясь, колко добавила: – От тебя на кухне все равно больше нет никакого толку. На подобные замечания Артур всегда реагировал болезненно. - Я мужчина. Я не обязан уметь готовить, – наигранно равнодушно напомнил он избитую истину. Старомодную, как считала Франсуаза, беззаботно рассмеявшаяся в ответ. - О не скажи, mon cher! Мужчина у плиты может свести с ума любую женщину! Впрочем, на войне твои кулинарные таланты сгодились бы: всех врагов наповал сразишь. - Фрэнсис! – вспыхнул Артур, но супруга уже не слушала. С видом победительницы она выпорхнула из кухни, на ходу сняв фартук и швырнув его мужу. - Чтобы все блестело! И смотри ничего не побей! Тихо выругавшись, полуголодный финансист нехотя полез в холодильник, дабы найти и разогреть себе что-нибудь не столь экзотичное, но обнаружил только овощи (их он не ел), салат (его он тоже не ел) и что-то непонятное в контейнере, притрагиваться к которому Кёркленд побоялся. Взяв банку консервированной фасоли в томатном соусе, он хмуро подумал: «Не хочу фасоль», – но выбора не было, так что вскоре Артур уже давился своим фирменно подгоревшим блюдом. Заглянув в кухню, недовольная Фран уточнила, чем тут опять воняет. «Ужином», – отозвался муж. - Фу, кошмар. Открой окно. Артур не ответил, только мирно доел свою не очень получившуюся фасоль да, изображая каторжника, понуро надел фартук, закатал рукава рубашки и послушно собрал тарелки. Он не любил проигрывать, но если уж так случалось, предпочитал делать это достойно. Впрочем, нельзя сказать, что ему часто приходилось терпеть поражение в их словесных баталиях: англичанин был тем еще спорщиком и умел доказывать свою правоту, правда, француженка не очень-то ему уступала. Ее непримиримость импонировала Артуру: считая себя главой их семьи, Кёркленд хотел видеть рядом не запуганную прислугу, а королеву – с такой задачей Франсуаза вполне справлялась. С первого же дня она, например, решила навести в их доме свои порядки: унаследовала-таки властность от матери. Хотя сама француженка объясняла свои поступки как стремление стать для мужа единственной. При всем уважении к почившей Анне, Франсуаза не могла избавиться от навязчивой мысли: ты вторая. И дело даже не в том, что вторая в его постели, а в том, что вторая в сердце! Он по-прежнему любил свою прежнюю жену, словно та вовсе не покинула этот мир... Когда приболевший Артур в лихорадке неосознанно звал Энни, Фран становилось очень обидно. Ведь это она не смыкала ночами глаз, отслеживая его аритмичный пульс, чтоб вовремя дать лекарство, она, а не британка, спасала его, заморыша, храбро вкалывая ему инъекции, потому что из-за рвоты Артур был не в состоянии пить таблетки, она кормила его с ложки, умывала, когда он лежал пластом... она, Фрэнсис! А он все равно шептал «Энни, Энни». Француженка вздыхала, молча гладила несчастного по руке и, тихо пообещав, что вытащит его, продолжала нести свой крест. Когда она впервые нашла фотографию Анны – красивый портрет в тонкой рамке, то долго смотрела на нее, испытывая противоречивые чувства. Первым, что пришло в голову Фран, стало удивленное «они копии друг друга, если бы Артур был девушкой, он выглядел бы в точности так». Второй же мыслью стала «идеальная пара», дополненная уколом несильной, но весьма неприятной ревности. - Это Энни, – пояснил англичанин, заметив, как Франсуаза изучает портрет. - Красивая девушка, – проронила парижанка с тихой улыбкой. Артур кивнул в ответ, еле сдерживая слезы. - Спасибо. Француженка же осторожно погладила кромку фотографии, словно невольно попыталась коснуться изображенного на карточке человека: спокойный взгляд строгих зеленых глаз, длинные ресницы, хрупкие плечи, светлые волосы, убранные в два пышных хвоста... Милая и невинная, точно ангел, маленькая и почти прозрачная, как лесная фея, но при этом вовсе не беспомощная – образ девушки излучал уверенность, без слов говоря, что это сильная личность с богатым внутренним миром. Художнице даже сразу захотелось нарисовать ее, а нарисовать ей, пейзажистке, хотелось только самых особенных людей. «Такая милая. Жаль, мы не познакомились», – грустно подумала Франсуаза да, отпустив эмоции, решила, что если бы встретила леди Честертон, между ними наверняка бы сложились теплые отношения – дружба или что-то серьезнее... Кто знает. Эта девушка была француженке симпатична. Бережно поставив портрет на место, Франсуаза вздохнула и приобняла Артура, лишь сейчас заметив слезы в уголках его глаз: как ни крути, теперь забота о нем перешла к ней, и ей мечталось, чтобы он пореже вспоминал свою первую женщину. Но, бывало, Фран сама забывалась. Редко, но иногда в порыве страсти они оба путали имена: она звала Артура Франсисом, он Франсуазу – Энни... - Я не Энни, – напоминала ему француженка. - А я не Франсис, – вторил ей Артур. - Прости, – говорили одновременно, едва не плача в объятьях, потому что понимали: им не сбежать от прошлого. Оно, как тень, ходило за ними по пятам, и каждый их них невольно сожалел, что машина для стирания памяти еще не придумана. Франсуаза искренне старалась избавиться от воспоминаний, причиняющих боль, и после недолгих раздумий решила взять инициативу в собственные руки. Так, она предложила мужу спрятать все вещи, что напоминали о прошлом, продать старый автомобиль и купить взамен новый, подороже и посолиднее. Изучив лондонский рынок недвижимости, она даже уговорила супруга на одну из крупнейших авантюр в его размеренной жизни: приобрести в кредит новый дом в хорошем районе и перебраться туда, чтобы строить там их новую жизнь. Без прошлого и тех, кто ушел. У них вполне получилось, вот только за прожитые совместно годы Кёркленды устали друг от друга... не то чтобы сильно, но кризис в отношениях стал заметен не только им самим, но и окружающим. Артур все чаще приходил на работу поколоченным и никогда не слушал совет Скотта положить конец домашней войне. Не нужно было быть психологом, чтобы понимать: Кёркленды мучали друг друга, то разное, что когда-то так привлекало их, теперь только раздражало, конфликты, бывшие пикантной приправой к их нестандартному союзу, опустошали и ее, и его. За последний год страсти накалились до предела, холодная война переходила в горячую, из-за чего жена регулярно срывала голос, а муж ходил в синяках. Франсуаза маялась в золотой клетке, отчаянно скучала по родине и пропадала без должного признания своего таланта. Вечно недовольная, капризами она буквально задолбала Артура, а он, вкалывая на трех работах, чтобы удовлетворить все ее прихоти, окончательно выбился из сил. Их брак трещал по швам, однако Кёркленд, считая француженку навсегда своей, потому как завоевал ее, будто чужую территорию, упорно не желал признавать, что в союзе что-то неправильно. Словно слепой, он всячески пресекал попытки посторонних открыть ему глаза и, сжав зубы, терпел, успокаивая себя тем, что «это нормально», «у всех пар бывают проблемы» и «все так живут». Такие мантры, правда, почти не действовали: как ни пытался Артур игнорировать правду, он был вынужден признать: их чувства друг к другу изменились. Однако надежда, будто все наладится, ни на миг не оставляла его! Артур не хотел даже предполагать, что Франсуаза больше его не любит, и делал все от него зависящее, чтобы не допустить развода. Развод для Кёркленда был немыслим. Если кто-то (вроде, скажем, Кэмерона) заикался о том, англичанин тотчас же злился, выражая свой протест в далеко не самых вежливых выражениях... Как будто боялся, что главная причина его непримиримости, пугающая его самого до чертиков, обязательно всплывет – а такой позор Артур просто не перенес бы. Причина, терзавшая британца, как собака терзает кость, была одновременно сложной и до боли простой: после встречи с Фрэн он сбежал от себя, спрятался за женой и теперь боялся лишиться ее защиты. Столкнуться с собой, взглянуть в лицо своей слабости, посмотреть на себя со стороны было выше его моральных сил. Артур хорошо понимал: если он потеряет Фрэнсис, то ему придется признать ошибки и жить собственной жизнью... А он не мог себя принять: врожденный перфекционизм и строгое воспитание заставляли быть к себе крайне требовательным. Артур редко был полностью доволен результатом своей работы, даже если люди искренне восхищались. «Могло быть и лучше», – говорил Кёркленд, впрочем, нечасто хваля и чужие достижения, за что прослыл очень разборчивым, привередливым человеком. Многих это отталкивало, но многих и влекло: признание Кёркленда хотелось заслужить. И начальник из него получился пускай и строгий, но пользующийся неизменным уважением подчиненных. Однако каждый совершает ошибки. Совершал их и Артур, пусть даже принципиальность и стремление к идеалу раздували каждую в десять раз. Потеря Анны выбила у него почву из-под ног, развалила привычный мир. Не слушая никого, Кёркленд вбил себе в голову, что бедняжка погибла по его недосмотру – и вина в конце концов задавила англичанина. Не сумев покончить с собой, он так себя и не простил. И встреча с Франсуазой стала для него шансом сбежать от прошлого. «Меня больше нет, – повторял про себя Артур, равнодушно глядя на свое отражение: гладь зеркала беспристрастно копировала невысокого уставшего человека, бледного, болезненно худого. – Меня не стало вместе с Энни, я умер с ней и похоронен в одной могиле. Это тело – пустая оболочка, случайно оставшаяся здесь. Надеюсь, она не протянет долго». Не сомневаясь, будто его вину – не так и важно, реальную или вымышленную – искупить невозможно, он отказал себе в праве жить как он хочет и выдумал, что милая художница, встретившаяся ему в тяжелое время, спасла его. Он убеждал себя, будто прежняя страсть с годами не ослабела, а значит, он должен до скончания дней жертвовать своими желаниями, деньгами, нервами, планами... Чем сильнее Франсуаза, мечтая вырваться, давила на Артура, тем меньше тот реагировал: страх прошлого побеждал гордость. Хотя англичанин славился своим высокомерием, жене он прощал то, что никогда бы не простил кому-то другому. За то, что «спасла». Что создала убежище, за дверью которого его, трусливого и маленького, ждал истинный он – страшный «убийца» Кёркленд. Но Артур все же не был наивен, он знал, что влюбленность давно прошла, что порой им с Франсуазой вдвоем очень плохо. Он должен был отпустить ее, на время или, может быть, навсегда, но обязательно отпустить, чтобы сохранить нормальные отношения. И прекрасно понимал, что сделать сей шаг не в силах. Ни сегодня. Ни завтра. Никогда. ...Еще раз прогладив ладонью нетолстую папку с документами, англичанин взволнованно посмотрел на часы: до встречи оставалось немногим более часа. Пытаясь не нервничать, Артур выпил крепкого горячего чая, составил пошаговый план грядущего вечера и даже три раза перепроверил содержимое папки, дабы быть уверенным, что ничего не забыл, но сердце все равно стучало как бешеное. Дурацкая стенокардия. И дурацкая ситуация. Под непрозрачной пластиковой обложкой покоились важные документы. Как договаривались: подробные схемы всех этажей с указанием выходов и коммуникаций – тщательно собрав конфиденциальную информацию, сегодня Кёркленд должен был передать ее Джонсу. Это станет его молчаливым согласием и, возможно, приговорит... Последнюю мысль банкир усилием воли выгнал. Машинально потерев левое запястье, тронув часы и чуть одернув манжет сорочки, вытаскивая его край из-под пиджака, британец еще раз повторил, что идет на это ради жены. «По-твоему, Фрэнсис, я бессердечный урод, которому жаль денег на твои побрякушки? Ты уйдешь от меня? Хорошо. Допустим. Но посмотрим, как ты запоешь, пташка, когда я швырну к твоим ногам твое сраное кольцо! Я докажу, что тебя достоин, – подумал Артур, сжав зубы. – Чего бы мне то ни стоило».