Розыгрыш

Пять лет спустя Франция, Париж тихий спальный район, около 11 a.m.

- ...Эй, Мишель, что ты делаешь! Это было вовсе не весело! – нарочито обиженно заметил светловолосый мужчина, с трудом поднимаясь на ноги и едва не шлепнувшись обратно на снег, комично взмахнув руками. – Вот черт. Юркая девчушка лет четырех, вертлявая, точно ящерка, в ответ заливисто рассмеялась да шустро скрылась за углом дома. Пшеничные пряди ее волос, почти белые и будто оборванные, высовывались из-под намотанной шали, зимняя куртка измазалась в снегу, впрочем, пальто ее отца выглядело гораздо более удручающе, точно мужчина прокатился на брюхе через весь двор. Дергая папу за длинный конец шарфа, двухлетний мальчик громко требовал покатать его на качелях. Вообще-то шумная троица вышла лепить снеговика, но процесс немыслимо затянулся, плавно перейдя в шуточную баталию. Остановившись у запертой калитки, невысокий почтальон какое-то время терпеливо смотрел на играющих, снисходительно улыбаясь, потом снова позвонил в колокольчик. Спустя минуту на крыльце появилась молодая женщина в наскоро наброшенном на плечи манто. Ее простое платье прикрывал передник, перепачканный мукой, какао и сахаром. - Неужели никто не слышит? – посетовала хозяйка уютного дома с зеленой крышей, глянув на мужа и осуждающе покачав головой. – У меня же там круассаны. Мужчина, заметив супругу, лишь виновато пожал плечами: в столице солнечной Франции в кои-то веки в декабре выпал снег, и пусть даже он был мокрым, грязным и тающим от любого прикосновения, детей он вполне себе устраивал. Вздохнув, хозяйка быстро сбежала вниз по ступенькам, на ходу крикнув почтальону, чтобы тот не ушел. - Экспресс-доставка, мадам, – бесстрастно произнес он в ответ на ее сбивчивые извинения и вручил опешившей женщине пышный букет темно-алых роз – настолько огромный, что она едва не выронила его. Свежие живые цветы явно были срезаны не иначе как этим утром. – И еще письмо, – прибавил почтальон, отдавая конверт с четкими штемпелями. – Распишитесь, – щелкнув ручкой, протянул ее женщине вместе с бланком, где та поставила свою подпись, а затем, словно отвечая на незаданный вопрос, важно сообщил: – Из Великой Британии. - От кого это, дорогая? – подойдя к жене, Франсис, за которым хвостиком увязались дети, удивленно сморгнул, кивнув на розы. - От Артура, – не менее удивленно прочла Франсуаза, повертев в пальцах конверт, и бережно передала букет мужу. – Подержи, – попросила, чтобы поскорее открыть письмо. Почтальон тем временем попрощался и ушел, но семейство Бонфуа, поглощенное подарком, не обратило на его исчезновение совершенно никакого внимания. До Рождества оставались считанные недели, однако никто здесь определенно не ждал поздравлений от жителя островов даже по случаю религиозного праздника. - Красивые... – сжав мокрые от снега ладошки, малышка завороженно смотрела на цветы, чьи полураскрывшиеся алые головки гордо разместились на локте смущенного Франсиса: от бывшего мужа его супруги не было вестей Бог ведает сколько времени, так что портретист знать не знал, что таилось в подозрительном письме. Что понадобилось Артуру спустя столько лет? Что заставило его внезапно написать той, кого он давно отпустил, да еще и сопроводить послание таким шикарным букетом? А может, оно написано даже вовсе не Артуром, потому что Артур... – Папа, можно мне подержать их? – негромкая просьба дочери отвлекла Бонфуа от нехороших мыслей. - А? Конечно, милая, – растерянно выдохнул Франсис, разрешая малышке забрать у него из рук кроваво-красные розы. Ее зеленые глаза, широкие и пронзительные, совсем не такие, как у отца или матери, тут же заблестели неподдельным восторгом, стоило худеньким ручкам сомкнуться на цветочной охапке, красиво перевязанной атласной лентой. Немедленно вдохнув едва уловимый аромат, девочка улыбнулась светлой улыбкой и, взяв букет, точно ребенка, закружилась с ним в танце. - London Bridge is falling down... – принялась она петь практически без акцента – даром что мама обучала детей международному языку с рождения. – Я настоящая британская леди! – с гордостью объявила девочка, выпрямившись как подобает благородной мисс да, прижав к груди розы, окинула родственников снисходительно важный взором из-под полуопущенных ресниц. Ее младший брат рассерженно топнул ножкой, прибавив непримиримое: - Я тоже хочу! - Нет, это для девочек! – четырехлетняя Мишель Бонфуа протестующе подняла букет выше, чтобы малыш не дотянулся, из-за чего тот отчаянно завопил. – Не ори, Рене, ты ж мужчина! – девочка скривилась. – Мужчинам положено дарить цветы, а не принимать. - Нечестно! Отдай, отдай! – не унимался Рене, чьи забавные каштановые кудряшки смешно повылазили из-под шапки, натянутой ему родителями до самых бровей. Внешне младший Бонфуа был удивительно похож на мать, но упорство в нем явно прослеживалось отцовское, так что, не сомневаясь, что ребенок не оставит попыток завладеть цветами, Франсис поспешил утешить его. - Перестань, Рене, дались тебе эти розы. Они колются. Пойдем лучше приоденем нашего красавца, – эстет кивнул в сторону позабытого снеговика, который без присмотра грустно покосился, будто обидевшись на своих создателей. К счастью, сын с энтузиазмом поддержал новую идею отца. - А я пока отнесу вас в дом и поставлю в воду, – обратившись к цветам, Мишель трепетно погладила их по бархатным лепесткам и уже направилась к дому, когда услышала за спиной озадаченный голос мамы: - Справишься сама? Большая ваза с водой на столе в гостиной. Девочка обернулась. На мгновение ее ясные глаза потухли, посерьезнели, и в тот же самый момент Фран вдруг отчетливо померещилось, будто где-то когда-то кто-то уже смотрел так на нее точно такими же глазами – только этот кто-то был куда старше и печальнее, чем Мишель. «Mon chéri, mon petit lapin...», – завертелось в памяти. Резко тряхнув головой, чтоб избавиться от странного наваждения, женщина кратко кивнула дочери, и та улыбнулась, торжествуя, что ей позволили совершить столь ответственный и взрослый поступок. Совсем скоро розы, срезанные лишь несколько часов назад чьими-то заботливыми руками и проделавшие трудный путь в Париж из Лондона, пили чистую воду в вазе на столе посреди теплой комнаты. Прежде чем опять убежать на улицу помогать папе с братом, Мишель присела возле стола на корточки и протянула руку, чтобы коснуться одного из плотненьких бутонов. Сердце девочки трепетало, от нахлынувших чувств хотелось почему-то обнять весь мир. Переведя взгляд за окно, где беззаботно баловались Франсис и малыш Рене, она ненадолго призадумалась, потом снова посмотрела на розы и тихо проронила, обращаясь к ним: - Вы такие милые. Ваш папа наверняка такой же милый и замечательный, как и вы. И цветы, казалось, услышали ее, еле заметно закивав в такт комплиментам. В это же время во дворе, теребя немеющими пальцами непрочитанное письмо, Франсуаза вздохнула: на душе было неспокойно, плохие предположения так и лезли в голову, и женщина лишь усилием воли гнала их прочь. Нет. Не стоило переживать раньше времени. Собравшись с духом, она все же пригляделась к конверту: почерк Артура, несомненно – каллиграфически ровные прописные буквы, правильный наклон, идеальный нажим, эталонные штрихи – подобным образом писал лишь один англичанин в мире, а значит, худшее, слава Богу, не сбылось. Но... это было так неожиданно. Артур не беспокоил Франсуазу с незапамятных пор их трудного расставания. Что могло послужить причиной, толкнувшей его снова связаться с ней? И этот букет... что он значит? Темно-красные розы, его любимые. Дрожащими руками все же открыв конверт, она обнаружила внутри пухлую рукопись – что-то вроде той, какую сама оставляла на столе в кабинете прежде чем убежать. «Это... ответ?» – нелепо подумалось Франсуазе, а ее глаза уже пустились по строчкам текста, выведенного на страницах, вырванных – как предсказуемо! – из датированного офисного блокнота. Здравствуй, моя дорогая Фрэнсис, – значилось рукой того, чей образ до сих пор прочно хранился в памяти. Артур. Артур Кёркленд. Милый, добрый, благородный британец, когда-то спасший ей жизнь. Где ты теперь, Артур... Сглотнув комок, подступивший к горлу, Франсуаза принялась читать дальше. Прости, что так бесцеремонно снова врываюсь в твою жизнь, как джентльмен я обязан принести за то свои извинения, что я, собственно, и намерен сделать. Мне жаль. Мне также жаль, если ты забыла. Впрочем, последнее, может быть, даже к счастью, ведь тогда я смогу напомнить тебе о важном дне (и почувствовать себя столь же важным). Сегодня пятая годовщина смерти нашей семьи, любимая, с чем я тебя и поздравляю. Может показаться, что я издеваюсь, но спешу уверить: в моих словах совсем нет сарказма. Они, должно быть, смотрятся грубыми, но лишь оттого, что мне до сих пор трудно дается признавать очевидное... я стараюсь. Прошу, будь ко мне снисходительна. Да, мне обидно, что мы расстались, зато теперь мы оба знаем, что это было лучшим решением: ты вернулась домой, я остался в Лондоне, – и все стало, наконец, на свои места. Спасибо тебе. В благодарность за подаренную свободу отправляю вот эти розы: сегодня утром срезал их в своей оранжерее, надеюсь, экспресс-почта доставит живыми и здоровыми. А также смею рассчитывать, что твой супруг не поймет этот жест превратно: даря его женщине цветы, я вовсе не собираюсь заявлять о каких бы то ни было правах. Розы – это просто подарок. И я обещаю ничего не просить взамен. Знаешь, за прошедшие годы со мной произошли сильные перемены, пусть даже с виду вряд ли можно так подумать: я по-прежнему одинок, по-прежнему работаю в своем банке на той же должности, по-прежнему много курю, смотрю футбол, обожаю книги и так же, как раньше, проживаю день за днем в своем старом-престаром разваливающемся английском доме. Кажется, я остался все тем же страшным занудой, которого знала ты, но, поверь, Фрэн, в своем мышлении, душе и убеждениях я действительно изменился. Я повзрослел. Мой школьный ментор говорил мне, что повзрослеть не значит прожить определенное число лет, повзрослеть – это принять себя таким, какой ты есть, со всеми недостатками, ошибками, слабостями. Лишь сейчас я могу наконец сказать, что все-таки вырос, и хочу поделиться этой прекрасной новостью с тобой, Фрэнсис. Почему именно с тобой? Все просто, дорогая: потому что ты помогла мне очнуться. Твой поступок, каким бы импульсивным он ни был, открыл мне глаза на многие вещи, которые я прежде не замечал, причем, прежде всего, в себе. Когда-то очень-очень давно я вычитал в одной книге, что если долго смотришь в бездну, бездна начинает смотреть в тебя. Тогда это философское изречение, нынче прописавшееся в статусах соцсетей, показалось мне забавным афоризмом, годящимся разве только чтобы блеснуть мнимой начитанностью в кругу таких же недоинтеллигентов, как я, за бокалом джина. Но недавно, вспомнив почему-то эту расхожую мысль, я вдруг стал понимать, что в ней все же имеется зерно истины. Вопрос лишь в том, что понимать под бездной. Если нечто инфернальное, скопление там мировой тьмы или ось зла, то, конечно, чушь останется чушью, но если т.н. «бездна» – ты сам, фраза приобретает вполне себе ценный смысл... Вот только поправлю: долго смотреть вовсе не обязательно – достаточно заглядывать хотя бы время от времени, сверяться, все ли нормально. Иначе можно, подобно мне, непростительно много лет прожить чужой жизнью. Еще каких-то пару недель назад я вряд ли бы решился признаться в этом, наверно, мне не хватило бы духу даже сказать это себе перед сном: не так-то легко расписаться в том, что потратил столько времени на ненужное, пытался сбежать от самого себя и, естественно, потерпел фиаско. Но все-таки лучше понять это поздно, чем никогда. Слишком хорошо зная свою безмозгло упрямую натуру, я даже не сомневаюсь: сам из этого вранья я б не выбрался, кроме того, просидев внутри собственной иллюзии слишком долго, я уже попросту привык не замечать правду, так что да, ты сто раз права: наш разрыв стал для меня болезненным. Я прорыдал много ночей, прокрутил в голове десятки мыслей, задавая себе вопросы и, как видишь, понеся довольно строгое наказание за то, что натворил за те короткие пять лет. Но нестрашно: все люди совершают ошибки, правда, только сильные их признают. Любые раны однажды затягиваются, от любой боли находится анальгетик, зато теперь я уверен, что не пробуду до скончания дней слепым и глухим, за что тебе искренне благодарен. А чтобы успокоить тебя, прибавлю, что мне уже значительно легче. Помни: мы поступили правильно. Франсуаза вздохнула: Артур писал сложно. Даже не потому что по-английски (за пять лет в Париже француженка успела подзабыть язык островитян) – Артур всегда выражался сложно, особенно когда передавал мысли в текстовой форме: это было характерно для любых его записей, будь то деловая бумага, недельный план покупок или заметка-памятка, прижатая к холодильнику магнитом. В начале их романа Франсуаза и Артур, бывало, в рамках интимной игры, милой и романтичной, писали друг другу письма, правда, француженка каждый раз с горечью отмечала, что даже в порыве самых сильных эмоций Кёркленд не изменял своей манере, превращая ни к чему не обязывающее любовное послание в целую эпопею. Вот и нынче, выворачивая душу, о простых вещах Артур говорил катастрофически сложно. «Очень по-британски», – подумала парижанка, поправив замявшийся уголок страницы. Сейчас, в преддверии Рождества, очень многие говорят о счастье и желают его друг другу, – писал Артур. – Я тоже в последнее время все чаще задумываюсь о таких вот неважных сентиментальных штуках. Наверное, я старею, а может, просто где-то в глубине сердца все еще верю, что при всех ошибках, которые совершил, все же сумел подарить тебе хотя бы щепотку того самого счастья, которое под новый год принято заворачивать в шуршащие яркие мешки и вручать друзьям и любимым. Может быть, я не всегда был зацикленным на себе параноиком, не вечно забывал о важных вещах, пускай и редко, и неумело, но хотя бы как-то пытался тебя беречь... если это так, это было бы для меня самым надежным утешением. И все же, что оно такое, это самое «счастье»? Я затрудняюсь впихнуть его в одну четкую красивую формулу, справедливую для всех людей на планете. У каждого счастье свое, но есть один фактор, обязательный и неотъемлемый: свобода. Раньше я не понимал, что жить так, как хочется именно тебе, без оглядки на окружающих, настолько важно. Постоянно отвергая собственные мечты, отодвигая планы, гоняясь за чьим-то признанием, я потратил зря массу времени – самого ценного ресурса. А самое обидное, что желаемого – твоей ответной любви, я так и не добился. Потому что очень сложно полюбить того, кто себя не любит, а того, кто себя боится и сознательно избегает, полюбить нельзя. Далее он пускался в довольно долгое пространное рассуждение на тему принятия: по словам Артура, его психолог утверждал, что у Артура проблемы с принятием собственного «я», так что теперь английский финансист – «Между прочим, успешный и замечательный человек», – успела подумать Фран, – пытался посмотреть на себя по-новому. О том же много лет назад твердил ему его ментор, призывая Артура повзрослеть. И через множество пустых попыток Кёркленду все же удалось, как он выразился, «снять оковы стыда и страха». Всю свою сознательную жизнь Артур старался держать лицо и жить правильно, соответствуя образу настоящего мужчины да беспрекословно чтя неписанный джентльменский кодекс. Перфекционист и тиран, он не признавал полумер и всегда и всюду стремился к лучшему – эта черта помогала финансисту в работе, вызывая восхищение в других людях, но стоила Артуру немалых жертв. Как итог – нервный срыв, убитое сердце, проблемы с алкоголем. В погоне за тем, чтобы доказать себе и окружающим, будто он принадлежит высшей лиге, Кёркленд забыл простую истину, что идеал недостижим, все люди совершают ошибки. Такими темпами Артур едва не угодил в психлечебницу: скоро ему стало навязчиво мерещиться, что любой просчет тотчас замарает его репутацию и превратит самого Артура в посмешище... Он был слишком зациклен на себе, чтобы видеть, что люди не думают о нем ежечасно, что каждый беспокоится прежде всего о своих делах и вовсе не смакует подробности его неудач. После смерти Анны, единственной, кто понимал и принимал Артура любым, кому он открыл сердце после родителей да, пожалуй, вездесущего Скотта, привязавшегося к нелюдимому англичанину невзирая на все его вялые протесты, Артур впал в черную депрессию: безбожно пил, пытался наложить на себя руки. Неожиданный и трагичный уход жены стал для не в срок овдовевшего Кёркленда крахом его устоявшегося мира. Так и не избавившись от чувства вины за то, что стряслось с бедняжкой, Артур не нашел в себе сил принять это, перешагнуть и жить дальше, посчитав, что лучше сбежать от себя, слабохарактерного урода, из-за бездействий которого погибла его прекрасная леди, – сперва в работу, затем в бутылку... а дальше и в новый брак. Невротик сочинил для себя удобную сказку, в которую сам же и поверил: будто прежний Артур умер вместе с Энни, но Фрэнсис спасла оставшуюся часть его личности, не позволив ему уйти физически вслед за первой женой. Когда на самом деле он просто поддался порыву и спрятался за спиной француженки. От кого? От себя. Все пять лет их совместной жизни он боялся развода как огня: развод разрушил бы иллюзию семейного счастья, и тогда Артуру пришлось бы все-таки столкнуться с собой, а он был не готов к такому повороту событий. И потому малодушно шел на все, чтобы только сохранить их трещащий по швам союз: жертвовал здоровьем ради безумных запросов Фрэн, загонял себя работой, дабы жена не считала его ленивым, сносил все обиды с пощечинами, на которые она не скупилась... Однажды это должно было закончится. И оно закончилось – правда, совсем не так, как хотел бедняга Артур. Фран сама порвала с ним, а он, оставшись один, вдруг понял, что вообще-то вел себя очень плохо: забрал чужую невесту, увез в свою страну, подчинил своим правилам... Когда он мысленно поставил себя на ее место, ужаснулся: он не протянул бы и месяца в этой золотой клетке! А она держалась. Терпела. Ждала. Теперь, спустя годы, наконец полностью осознав ошибки, в своем запоздалом письме он искренне просил у нее прощения, признавая, что, возможно, ее капризы были своеобразной местью ему за его тиранию. А также, как бы ни было тяжело, он соглашался, что ошибся, приняв вспыхнувшую между ними скорую страсть за истинную любовь, и целых пять лет без толку убеждал себя, будто по-прежнему влюблен, хотя влюбленность давным-давно миновала. Они с Фрэн оказались слишком разными, и никто не был в том виноват. Артур очнулся поздно, когда рвать стало уже чертовски больно, но лучше так, чем никогда. Процесс принятия, как замечал британец, в настоящий момент был еще далек от завершения, однако первые результаты он уже получил: наконец-то осмелился посмотреть в глаза своим страхам, протянуть себе руку. «Я счастлив жить своей жизнью», – резюмировал он. Спасибо, что прошлого, в котором я постоянно прятался и боялся, больше нет. Что теперь я могу дышать, что наши дороги разошлись, а мосты развели нас по разным улицам, городам и странам. Если бы меня когда-нибудь попросили рассказать свою жизненную историю, я назвал бы ее историей о мостах, потому что, как бы странно то ни звучало, именно они нас познакомили, они же и разлучили, оставшись – представь себе – целыми, моя прекрасная леди. Как видишь, далеко не все в этом мире такое хрупкое, каким кажется. Я рад, что мы с тобой не разбились. По меркам большинства я сейчас одинок, я же сам считаю себя свободным. Одиночество не такое уж и скверное состояние, если ты можешь ощущать счастье в простых вещах, если у тебя хватает на них времени, сил и средств. Мы живем только здесь и сейчас, и я счастлив, что у меня есть рука, которая всегда поддержит меня, – моя собственная. Еще раз спасибо тебе за этот важный урок. Я люблю тебя, Фрэнсис, и отпускаю. Даже если мы больше не увидимся, прошу, помни: я всегда буду незримо рядом, всегда помогу, если вдруг понадоблюсь. Береги себя, передавай привет своему супругу, которому я желаю быть мудрей и сильнее, чем я, вашим чудесным детям, за которых ежедневно молюсь. Счастья вам и семейного благополучия. Прощаясь, возможно, навсегда, еще раз поздравлю тебя с днем нашей смерти, дорогая: все же прошло пять лет, а это неплохой срок. Теперь же, когда моя совесть чиста, а все точки над «i» расставлены, прими в честь этой красивой даты букет цветов – тебе ведь нравились красные? Прости, если нет: у меня короткая память.

Артур Кёркленд, твой британский рыцарь.

Последние строки расплылись. Франсуаза стерла рукой набежавшую на глаза влагу, размазав ее по коже. «Подумать только, – вздохнула художница. В ее ярком воображении мгновенно нарисовалась метафорическая картина, настолько живая и жуткая, что девушку передернуло. – Артур так долго носил все это в себе. Будто на его макушку низложили венок, сплетенный из его же колючих роз, венок, перевязанный траурными лентами в память о безвременно ушедших родителях и о бедной Энни, которую Артур нежно и преданно любил. Шипы ранили виски и ладони Артура всякий раз, если он пытался снять свою импровизированную корону, горячая кровь текла по рукам... В каком же кошмаре он жил! Ему было больно, а я все это время находилась рядом и ничего не видела. Слепая, глупая эгоистка! Ты могла спасти парня, хотя бы посочувствовать ему, пожалеть его, окружить заботой и постепенно, день за днем, шаг за шагом, вытащить из этого состояния, но предпочла закрывать глаза на проблемы близкого человека, причинив ему еще больше страданий. Конечно же, он сам не рассказал бы. Конечно же, тебе пришлось бы долго выспрашивать, из-за чего он переживает и мучается, но все чертовы усилия того стоили – хотя бы просто потому что помогли бы выручить человека из беды. Ты предала его, Фран. Ты поступила, как последняя тварь. Если бы он погиб из-за тебя или сошел с ума, это была бы только твоя вина. Артур, родной мой, замечательный мой, прости...» Горячие слезы оставляли на холодных щеках прозрачные кривые дорожки. Отвлекшись от игравших детей, Франсис подошел поближе и бережно обнял жену со спины, как если б хотел без слов выразить поддержку. Женщина благодарно склонила голову к его теплому родному плечу, прошептав «спасибо». И воспоминания вихрем закружили в ее сознании, не позволяя оттолкнуть их даже если бы она и пыталась – но она не пыталась. После письменного откровения бывшего супруга Фран тоже тянуло посмотреть на все другими глазами, и память, как покорный слуга, немедленно вернула своей хозяйке особый день. День их развода. ...Почти пять лет назад, в середине марта, правда, такого же промозглого и холодного, как январь: в связи с праздничной анархией заявление миссис Кёркленд приняли далеко не сразу, лишь после Нового года. - Может, вы еще передумаете, – бестактно брякнула пышнотелая чопорная дама в приемной семейного суда, швырнув подписанную Франсуазой бумагу с подкрепленной квитанцией об уплате пошлины в общую стопку таких же письменных обращений. – У нас тут каждый год на каникулах загулявшие мужья традиционно доводят своих благоверных до истерики, но стоит немного подождать – и женщины возвращаются, желая забрать заявление назад и клянясь, что любят своих дураков как прежде. - Я не вернусь, – проронила француженка, по-своему оскорбленная подобной тирадой. – Я действительно хочу развестись с Артуром. - Разводиться вам или нет с вашим драгоценным Артуром – это ваше личное дело, – цинично фыркнула британка. – Моя задача – напомнить о возможных последствиях. Затем Франсуазе сухо сообщили, что, согласно действующему порядку, ее муж в ближайшее время получит уведомление, а затем, дождавшись ответа от Артура, суд определит, давать ли супругам Кёркленд предварительное разрешение на развод. Фран поежилась. - Предварительное?.. – взволнованно переспросила она: в подробностях процедуры развода художница, ясное дело, не разбиралась, по наивности полагая, будто станет свободной уже к концу января и сможет еще до весны расписаться с Франсисом. Увы, здесь ее ждало жестокое разочарование. Смерив фигуру клиентки надменным взглядом, сотрудница бюрократического учреждения злобно усмехнулась, бесцеремонно разнеся хрупкие надежды Фран в пух и прах. - А вы думали, в сказку попали? Это замуж можно сходу выскочить за первого встречного – развестись с ним куда сложней! – рассмеялась женщина, глядя на хлопающую ресницами посетительницу, годящуюся ей в дочери, точно на кровного врага. То ли потому что британке самой не повезло в отношениях, то ли потому что ей пришлась не по душе национальность Фран, но со стороны отчетливо казалось, что чужая беда ее забавляет. Франсуаза не знала, что ответить на такое откровенное хамство, и просто застыла, не в состоянии выдавить ни слова. Ну а женщина тем временем покачала головой и с улыбкой пожурила француженку: – Эх вы, думать надо прежде чем принимать колечко. Вы с вашим Керк... Кирк... – нахмурившись, чиновница сверилась с документами и поправила: – Тьфу ты, Кёрклендом, язык сломаешь, пять лет в браке прожили – должны знать, что так просто теперь от муженька не отделаетесь. - Так как же быть? – прошептала бедняжка, чувствуя, что ее, на беду, подташнивает. - Отравить. Поверьте, женатого англичанина проще отправить на тот свет с помощью яда, подмешанного в чай, чем затащить сюда, – ответив в лучших традициях славного английского остроумия (и пользуясь тем, что разговор не записывался), британка даже бровью не повела. Но, вздохнув, все-таки смягчилась. – А если серьезно, то вам нужно верить в лучшее, моя дорогая. Сейчас важно, чтобы ваш супруг дал свое согласие, ничего не потребовал от вас и грамотно заполнил все причитающиеся документы. Это раз, – сотрудница учреждения сощурилась. – Затем необходимо дождаться предварительного разрешения – это два. И спустя шесть недель, если не помиритесь, вас обоих вызовут в суд. - Так долго... – горестно вздохнув, Франсуаза печально опустила глаза, понимая: ей не стать мадам Бонфуа так скоро, как она наивно загадывала. - Ничего не попишешь – так работает британский Закон, и все мы – его заложники. Эти слова парижанка запомнила очень хорошо и еще не раз повторила, мысленно матерясь, покуда шел муторный бракоразводный процесс, растянувшийся до середины марта. Долго и дорого. Кровавый ад, как сказал бы Артур. Сам Артур, к счастью, повел себя благородно: не возражал и оперативно выслал обратно в суд аккуратно заполненные документы. Но потом дело снова забуксовало, и предварительное разрешение Фран получила лишь к концу января после звонков с просьбой поторопиться. Дату заседания вообще два раза перенесли. Единственное, что утешало девушку, так это отсутствие необходимости переться за каждой бумажкой в Лондон: современные технологии послужили Франсуазе, перебравшейся в Париж, хорошим подспорьем (жить под одной крышей с Артуром в ожидании суда она бы попросту не смогла). Преодолевая бюрократические препоны, француженка не переставала бранить английское законодательство, в трясину которого ее угораздило так глупо вляпаться. Она искренне хотела верить, что Артур настаивал на официальной регистрации отношений, потому что вправду ее любил и надеялся, будто это все навсегда, но что-то подсказывало ей, что брак был частью его коварного британского плана... «Чтобы птичка, чуть что, быстро не упорхнула. Ах, чтоб тебя», – сокрушалась Фран. Но, как ни сопротивлялись английские чиновники, заветный день все же наступил. Пока еще миссис Кёркленд отправлялась в Лондон с тяжелым сердцем: со страшной ночи с пятницы на субботу, когда она спешно улетела во Францию, обманув Артура, самого Артура Фран больше не видела. Свой багаж, переданный на хранение фирме-перевозчику, она получила позже, оплатив немалые сборы, чтобы опять же лишний раз не пересекаться с мужем. Если честно, она его немного побаивалась. Кёркленд, конечно, был джентльменом, который не поднял бы руку на женщину и не стал бы пугать ее глупой местью. Но беглянка прекрасно понимала, что предательства и измены этот гордый человек не простит, и видеть его осуждающие спокойные глаза казалось ей настоящей пыткой. О Боже, нет! Уж лучше вправду провалиться сквозь землю, чем почувствовать на себе этот ледяной взгляд... Накануне ночью Франсуаза так и не смогла уснуть без снотворного, пусть даже врачи хором советовали ей лишний раз не травиться никакими таблетками. Сейчас Фран уже привычно слегка подташнивало, однако, опираясь на локоть заботливого Франсиса, она старалась мило улыбаться, понимая, что, если бы не любимый, настоявший, что полетит в Лондон вместе с ней, она точно бы уже завалилась в обморок где-нибудь в дороге. Впрочем, о нынешнем состоянии Артура Фран тоже могла лишь догадываться: от Скотта, которого художница попросила посмотреть за приятелем, она получила одну-единственную СМС: «Арт нормально. Не трогай его». Поскольку шотландец француженку, мягко говоря, недолюбливал, задавать новые вопросы она не решилась, и больше новостей из Лондона не пришло. Ступени судебного крыльца показались Франсуазе бесконечными, возле тяжелой двери с резными ручками она, тихо выругавшись, остановилась, потерла поясницу и попросила своего спутника подождать. Дурное самочувствие в последние пару месяцев стало для Фран обыденным, но она все равно до сих пор не могла смириться с казавшейся вечной тошнотой, приступами необъяснимого жара и перепадами настроения, что все вокруг звали «нормальной реакцией». Кроме того, у тонко чувствующей личности уже время от времени потягивало спину, пусть даже для таких симптомов было далековато, а художнице еще не приходилось скрывать за широкой одеждой свой чуть-чуть округлившийся живот. - Ты в порядке? – обеспокоенно спросил Франсис, заглянув любимой в глаза. - Да, – кивнула та, зная: назад дороги нет, однажды ей придется пройти этот путь. И, собрав остатки душевных сил, она гордо выпрямилась, позволив вежливо пропустить себя в недра чисто английского госучреждения. Артур уже был там: элегантно одетый, чисто выбритый и как всегда подтянутый. Его костюм был идеально отглажен, а синий галстук в бело-красную классическую наклонную полоску горизонтально пересекала стильная заколка, когда-то подаренная Франсуазой по какому-то несерьезному поводу, просто потому что «Артур любит такие штуки». Как всегда, приехав заранее, он сидел в холле для ожидающих в одном из удобных кресел, в излюбленной манере забросив ногу на ногу, расположив на коленях свой вездесущий пухлый блокнот и аккуратно прислонив к боковине кресла дорогую деревянную трость с изящной резной рукояткой. Время от времени поглядывая на циферблат наручных часов, Артур задумчиво крутил авторучку, зажав ее пальцами, точно сигарету, и вполоборота беседовал с не знакомым Франсуазе немолодым мужчиной, юристом, наверное, который, вооружившись загадочной папкой с документами, то и дело сверяясь с бумагами, согласно кивал Кёркленду. Впрочем, почему «немолодым»? Он был ровесник Артура. Артура, который в свои неполные сорок с трудом переставлял ноги... Фран сделалось неловко, когда она подумала о супруге в таком ключе: десятилетняя разбежка в паспортных датах никогда прежде не беспокоила парижанку. Да, здоровье Артура было подорвано, да, он был старше ее и не мог быть столь же беспечен, как ее ровесники, но она всегда помогала мужу не падать духом. А теперь, посмотрев на него не как на своего, а как на чужого мужчину, Фран открыла для себя горькую и грустную истину. «Он стареет, – мысленно подытожила художница, невольно скользнув глазами по облику не замечавшего ее финансиста и отметив тонкие складки возле губ и между бровей, первые морщины у век, седые пряди в пшеничной шевелюре, пока не видные другим, зато хорошо знакомые Франсуазе, чьи пальцы много-много раз перебирали эти непослушные волосы, когда их обладатель мирно отдыхал, устроив голову на ее коленях. По словам Артура, первые серебристые волоски начали появляться у него к тридцати, теперь же, спустя, считай, десятилетие, их набралось действительно много... так много, что от закрашивания британца спасал лишь природный блондинистый оттенок волос. – Он стареет, и я не в состоянии этому помешать». Она вздохнула, успокоив себя, что стареет не только Артур: все они, и Франсис, которому тоже уже перевалило за тридцать, и она сама, с каждым годом вовсе не молодели. Вот только сей разумный довод почему-то прозвучал для парижанки как-то неубедительно. Франсис, держась немного поодаль, тем временем изучал Артура внимательным взглядом портретиста: впервые увидев того самого англичанина, он, конечно, был взволнован, однако не мог не поддаться профессиональной привычке и не отметить, что британец обладал весьма интересной внешностью. Кёркленд, безусловно, принадлежал той категории людей, кто в жизни выглядит лучше, чем на фото: на снимках серьезный и даже суровый человек вживую оказался по-своему милым, а его повышенная эмоциональная чувствительность читалась даже за деловым уверенным образом. «При других обстоятельствах я бы попросил его позировать мне», – подумал творец без задней мысли, но тут же обреченно вздохнул, поймав себя на слове: при других обстоятельствах. Сегодняшние обстоятельства не предполагали какое-либо будущее сотрудничество и приглашать Артура в свою парижскую студию в качестве модели было идеей не просто глупой, а очень глупой. Хотя за долгую карьеру художника Бонфуа изобразил на своих холстах десятки как ярких, удивительных, так и весьма посредственных лиц, среди них вряд ли бы затесался бывший муж его будущей жены. Вернее – бывший муж его бывшей девушки и будущей жены... «Бред какой-то», – резюмировал Франсис, устало почесав голову. Сказать по правде, в глубине души он искренне сожалел, что Артур не был просто прохожим, которого он случайно встретил где-нибудь в городе, не подозревая, кто он такой. Тогда было бы куда проще. - Значит, вот твой британец? – негромко уточнил Франсис, повернувшись к Франсуазе. Та скорбно кивнула. - Да, это Артур. - Милый джентльмен. Миниатюрный такой. У тебя прекрасный вкус, дорогая, – в привычной манере отметил парижанин, недвусмысленно приобняв любимую чуть повыше талии да проворковав с лукавой улыбкой, тщательно скрывая обиду: – Сам такого с удовольствием... - О, я не сомневаюсь, – в том же тоне отозвалась художница. Тихо посмеявшись, Франсис убрал свободной ладонью мешавшие волосы да, приглядевшись к рукам разговаривавших мужчин, прибавил уже серьезней: - Что это за бумаги? - Скорей всего, документы на наше имущество, – девушка неопределенно пожала плечами. – Наш брачный контракт и все такое. - А книжка, которую держит Кёркленд? - Его блокнот: Артур постоянно таскает его с собой и записывает туда что ни попадя, – со вздохом сообщила Франсуаза. – Он говорит, что у него очень плохая память. – Чуть помедлив, художница недолго поразмыслила и несмело пробормотала: – Думаю, он хочет обезопасить себя: мы договаривались, что я не стану претендовать на его дома и машину, но после всего произошедшего он навряд ли мне доверяет. Ты же знаешь, как Артур помешан на деньгах... – она вздохнула. – И все же он замечательный человек. - Безусловно, – Франсис кивнул. Франсуаза, мягко пихнув, отвела своего спутника в сторону, на ходу полушепотом пояснив: - Не хочу, чтобы Артур увидел нас. Им удалось сохранить тайну: английский банкир встретился со своими оппонентами только в зале суда, где сам банкир де-юре выступал ответчиком, а де-факто ни с чем не спорил. Судья, уставшая полноватая женщина в немодных очках, которой явно не доставляло никакой радости разводить семейные пары, вела слушанье без энтузиазма и когда услышала, что мистер Кёркленд не собирается ни возражать против развода, ни предъявлять супруге какие-либо претензии, недовольно проворчала, мол, на кой черт тогда вообще стоило собираться, а не решить вопрос в рабочем порядке. Артур держался уверенно, впрочем, этого следовало ждать: как антикризисный менеджер он не раз бывал в суде, правда, хозяйственном. Легкая усталость читалась в глазах Кёркленда, едва заметная скованность говорила, что ему непросто, но он вел себя предельно спокойно, из-за чего Франсуаза немедленно посчитала себя на его фоне конченой истеричкой и старалась лишний раз не смотреть на Франсиса, дабы не казалось, что она совсем уж несамостоятельна. Положив перед собой свой раскрытый блокнот, Артур пробежался глазами по рукописным строчкам, словно сверяя их содержание с тем, что зачитывалось, и не стал оспаривать ни один тезис, зачитанный представителем закона, подчеркнув только, что готов передать Фран все вещи, принадлежавшие ей по брачному договору, а жилищный кредит закроет, отказавшись от нового дома в пользу риэлтерской фирмы и тем самым освободив старую жилплощадь от обременения. Автомобиль, долг по которому был уже наполовину погашен, Артур заявил своей собственностью, чему, в свою очередь, не стала перечить Франсуаза. - ...в связи с бездетностью пары и отсутствием возражений мистера Кёркленда, заслушав обе стороны, суд постановил: брак между супругами расторгнуть, раздел имущества произвести согласно брачному договору, – сухо объявила судья после короткого перерыва, за который Артур с трудом успел выкурить сигарету. Оставались формальности – гербовая печать в свидетельстве, штампы в паспортах, заверение. Подойдя к столу вслед за теперь уже бывшей супругой, Кёркленд поставил под ее блеклым автографом свою размашистую министерскую подпись. Все было официально кончено, и от осознания этого канцелярского факта банкиру стало неожиданно легко и спокойно. Он покинул зал с чувством выполненного долга одним из первых после стандартного «прошу всех встать». Еще раз с Франсуазой они пересеклись в коридоре: Франсис, зная, что им нужно поговорить, вежливо удалился, пообещав девушке подождать ее на улице да покамест вызвать такси. Фран с Артуром остались вдвоем. От нахлынувшей смеси стыда и страха не в состоянии выдавить ни слова, француженка совсем потерялась, но, к счастью, Артур сам нарушил молчание. - Можно было просто сказать, – тихо заметил он. Незамысловатая фраза, за которой скрывалось слишком много всего, прозвучала точно укор, и этот укор Франсуаза запомнила на всю жизнь как самое страшное наказание, причем, как ни крути, заслуженное. За многолетнее хроническое вранье, за все капризы и издевательства – от человека, который когда-то спас ее, дуру, и не сделал ей ничего плохого за все эти пять лет, от человека, который в тот злополучный день мог легко пройти мимо – и тогда сегодня она бы вряд ли была жива... Она не представляла, что сказать в свое оправдание. - Артур... – по-дурацки пробормотала девушка, опустив голову. – Прости. - И ты меня прости, мадемуазель Бонне, – услышала она мгновением позже, не выдержала и удивленно посмотрела на Артура, чувствуя, что не верит тому, что видит: Артур улыбался. Артур – этот хмурый серьезный тип, который все принимал близко к сердцу и, казалось, был не способен не то что посмеяться над собой и своими неудачами, но даже невинно подшутить – улыбался. Причем так светло, так по-доброму, что француженка еле выдавила: - Как ты?.. Я боялась за тебя, я бы не смогла простить себе, если б ты... - Все хорошо, – шагнув навстречу, британский джентльмен ласково приобнял бывшую леди Кёркленд за плечи и разрешил ей в себя уткнуться. Франсуаза, вновь глотнув родной запах сигарет, всхлипнула, прижавшись теснее, точно совсем не желала отпускать, но Артур не противился и бережно погладил девушку по спине, утешая, как маленькую. – Я люблю тебя, Фрэн, – ласково проронил он. – И хочу, чтобы ты была счастлива. Если для этого ты должна оставить меня и уйти к Франсису, значит, мне следует тебя отпустить. Это было правдой. Сам Артур пребывал в смятении, его сердце колотилось как бешеное, а в горле стоял комок, но англичанин не позволил себе малодушничать: в конце концов, он был старше, а значит, должен был быть и ответственнее. Поздно отворачиваться от очевидного. Пора взрослеть, наконец. - Ты святой, Артур, – задыхаясь, прошептала француженка, наконец, отстраняясь и вытирая слезы. Черная нестойкая тушь размазалась по коже, но сейчас Фран мало беспокоила ее внешность: Артур видел жену и не такой, он привык к ней. За прожитые вместе пять лет они стали друг другу по-настоящему родными и близкими. В ответ же на ее забавное заявление он светло рассмеялся. - Да, наверное, я святой, почему бы и нет? Святой Артур. Видишь вон – нимб и крылышки? Тотчас представив Кёркленда в наряде, больше подходящем небесному созданию, нежели офисный костюм (в чем-то вроде сандалий с плетением да короткой белоснежной туники, замотанной вокруг бедер и закрепленной на теле, чтобы не соскользнула, с помощью лямки через плечо), Фран тоже посмеялась – точно так же, как в старые-добрые времена, легко, беззаботно, а когда они оба смущенно смолкли, она подарила ему все ту же улыбку, за которую он когда-то был готов захватить весь мир. - Спасибо, что не ушла сразу после заседания, – вздохнув, признался Артур, почесав висок. – Мне стало легче, когда мы поговорили без посторонних. Нам следовало объясниться давным-давно, но уж лучше так, чем оставить это в подвешенном состоянии. - Ты замечательный человек, – девушка невольно поежилась. Ее глаза опять заблестели, и Артуру пришлось подать ей свой платок, чтобы она их высушила. – Я люблю тебя, Артур. Финансист посмотрел на нее с безмолвной просьбой: его душа рыдала теми же кровавыми слезами, но он знал, что нельзя иначе, что мосты сожжены, а история переписана. И как бы им обоим сейчас ни было больно, эту боль следовало достойно принять, пережить. - Я тоже тебя люблю, моя дорогая Фрэнсис, – сказал он. Голос почти не дрогнул. – Люблю и с чистой совестью готов опять опуститься на колени перед тобой, чтобы просить выйти за меня, но ты же понимаешь: мы должны расстаться, чтобы продолжать жить. Франсуаза Кёркленд... нет, теперь вновь Франсуаза Бонне понимала это. Он был прав. Он был прав, черт возьми, от начала и до конца, этот мудрый англичанин, этот молодой старик, этот философ в обличии банковского клерка! Он был прав. И, может быть, именно поэтому в ответ художница только кратко кивнула, не прибавляя никаких слов. Почему-то тогда же в ее голову внезапно закралась шальная мысль. Опустив руку в карман, девушка нащупала тонкие края маленькой подвески, которую нарочно захватила с собой, и, бережно вытащив на свет, протянула бывшему супругу: конечно, тот сразу же узнал свой подарок, преподнесенный любимой по случаю какого-то торжества. Крошка-роза на невесомо тонкой цепочке – его французской королеве под стать. Сердце Кёркленда неприятно екнуло. - Возвращаю, – пояснила парижанка. – Это далеко не все, что ты мне дарил, но она нравилась мне как-то особенно. И служила своеобразным оберегом. «Заговоренный талисман», – светло и грустно подумалось француженке, пока мысли-рыбки уже ныряли в искрящийся поток воспоминаний, где Артур был любым персонажем исконно британских мифов: и легендарным Королем в окруженье преданных рыцарей Круглого стола, и мистическим воплощением самой Тьмы под личиной обыкновенного джентльмена в пальто и шляпе, известного как загадочный мистер Хайд, и чародеем-волшебником, чьи заклятия исцеляли живых и утешали мертвых... Крохотный кусочек металла, купленный в обычной лавке с бижутерией, полученный Франсуазой из его мудрых рук, будто хранил в себе магию, неведомую обычным смертным. Поверить в сказку было проще, чем в себя. Артур вздохнул. Его добрые ярко-зеленые глаза вдруг почему-то потемнели, и девушка в волнении поняла: британец замыслил что-то серьезное. Осторожно, точно боясь обжечься, он обхватил ее ладонь, мягко заставляя посмотреть на себя. - Раз так, то пускай служит дальше, – распорядился британец, словно бы прочел ее фантазии и теперь нарочно соответствовал им. – Оставь на память. Эта роза еще принесет тебе удачу... – он прикусил губу, а потом, едва заметно кивнув куда-то немного вниз, произнес со смущенной улыбкой: – И, наверное, не только тебе. Француженка вздрогнула, чувствуя, как ее бросило в жар, и прошептала почти не слышно: - Ты знаешь?.. Но... – запнулась она. – Откуда? Ее глаза расширились и ошарашенно забегали, пульс подскочил. С трудом убедив себя, что ничего страшного не произошло, она мысленно повторила: Артур был в курсе, но промолчал, позволив заседанию пройти спокойно, без лишних нервов, вопросов, отсрочек, тестов... Если бы англичанин действительно желал мести, расчудесная новость, что его жена беременна, послужила бы ему истинным карт-бланшем. Да, черт возьми, это же очевидно: сама судьба подбросила такой шанс, грех не воспользоваться! Однако Кёркленд, опытнейший игрок в бюрократические игры, вместо того, чтобы взять реванш, отказался вообще вести эту войну дальше. Предпочтя в решающий момент спасовать, проиграв, он не запятнал свое имя... Он действительно отпустил. Его благородство заслуживало уважения, но даже если и так, оставалось неясным: откуда он узнал правду, если и Франсуаза, и Франсис поклялись держать язык за зубами?! - Догадался, – так же понизив голос до шепота, Кёркленд улыбнулся еще шире и хитрее. – Женщина меняется, когда носит дитя под сердцем. А может быть, – он криво хмыкнул, – мне сказали по божьей рации. Неважно. Не бойся: я бережно сохраню твой секрет. Поздравляю, – потянувшись, Артур осторожно коснулся кончиками пальцев ее живота, тотчас же убрав руку, не желая привлекать лишнее внимание. – Думаю, это девочка. Из тебя выйдет отличная мама, добрая, внимательная, заботливая, – и судорожно сглотнул комок, собравшийся в горле: видит небо, британец едва терпел боль, рвущую нынче его слабое сердце в клочья. Больше всего на свете ему хотелось наплевать на все предрассудки, рухнуть к ногам бывшей супруги да, крепко обняв ее колени, умолять вернуться. И к чертям, что в свидетельстве о разводе не просохли чернила! Он мог бы простить измену, растить чужого ребенка как своего: он давно мечтал завести детей. Но Артур также знал, что все это больше не имело значения, а потому проронил простое: – Все будет хорошо, Фрэн, – и невесело улыбнулся. - Ох, Артур... – с трудом пробормотала француженка. - Нет, не говори ничего, послушай! – англичанин сильней сжал пальцы: ему казалось, сердце вот-вот выпрыгнет из груди, но он был просто не вправе отступить. – Ты же помнишь, я говорил тебе, что у меня бывают видения? – Фран неуверенно кивнула, разом припомнив все странности Кёркленда вроде бесед с пустотой или повседневных ритуалов, на которые она старалась не обращать внимания, списывая подобное на слабую нервную систему Артура и ответственную должность. Мало ли во что он там верит? Человек может сколь угодно считать, что общается с привидениями, феями и прочими сказочными героями, до тех пор, пока это не выходит из-под контроля. Большую часть времени Артур был совершенно нормальным, вменяемым и никогда не вел себя на людях точно сумасшедший, так что Фран прощала ему его невинные заморочки. – Вчера мне снова снился сон, дорогая, – сообщил доморощенный медиум. – Ко мне приходили духи и рассказали, что вскорости все наладится. Я действительно вижу это, Фрэнсис, прошу, поверь: мои предсказания сбываются, – сглотнув, он заговорил отстраненно, будто читал что-то, доступное лишь ему: – Ты будешь счастлива. Ты напишешь множество прекрасных картин, выставишь их в парижских залах, и местная публика одарит тебя признанием. Приемы, встречи, выставки, галереи – те, кто когда-то не видел тебя, теперь разглядят твой уникальный талант и оценят по достоинству. Ты проживешь долгую жизнь в окружении близких, у тебя родятся красавица дочь и замечательный сын, и сухое миндальное дерево расцветет. - Mon chéri, – мягко прервала Фран, видя, что британец стал заговариваться. Коснувшись его плеча, пытаясь утешить своего домашнего экстрасенса, она с легким укором заметила: – Ну кто тебя просил себя изводить? Тебе же нельзя переживать, у тебя сердце слабое, кроме того, кому-то сегодня еще за руль. Перестань, прошу. Давай так: если у меня все наладится, то и у тебя тоже – иначе я обижусь и пошлю твоим духам прованское проклятие. Оно работает, правда-правда. – Ее нежная ладонь погладила его по щеке, и, посерьезнев, парижанка тихо проговорила: – Я благословляю тебя, Артур. Сейчас я поцелую тебя в лоб – и все твои страхи с тревогами тотчас рассеются, больше не будет плохо и больно, ты обретешь желанный покой. Мне жаль, что наша картина останется недописанной, но помни: я не встречала ни одного человека лучше тебя. Ты достоин счастья. Если ты веришь своим духам, поверь и мне. - Я верю, – прошептал Артур, глотая слезы. Теплые губы Фран, невесомые, как весенний ветер, убедили его в правдивости ее слов. – Я правда верю. Проходившие мимо люди, прибывшие в суд по каким-то своим делам, удивленно косились в сторону застывшей пары, знать не зная, что эти двое только что развелись: обыкновением разведенные супруги старались как можно быстрей уйти, чтобы больше никогда не видеть друг друга, а тут целуются... Но Фран было все равно. И Артуру – едва ль не впервые в жизни. Он отпустил ее руку, и девушка спрятала украшение обратно в карман, если честно, радуясь, что Артур не забрал свой подарок: Фран не хотела расставаться с дорогой ее сердцу вещицей, так сильно напоминавшей ей об Артуре. Но еще сильней, еще невообразимей парижанка не желала расставаться с самим Кёрклендом!.. Сглотнув, она с трудом поборола малодушное желание вновь дать чувствам второй шанс, убедив себя: она делает это прежде всего ради Артура. Сегодняшние страдания уберегут британца от тех, что ждут его, если выматывающий альянс не рухнет. Артур сам это понимал. Какое-то время разведенные супруги простояли в молчании, не очень хорошо представляя, что еще следует говорить: все же для каждого из них это был первый опыт такого взрослого расставания. Час разлуки неминуемо приближался. Глубоко вздохнув, как перед прыжком, Франсуаза, потянувшись к своему дорогому Артуру, точь-в точь как в их далеком свадебном танце, положила руки ему на плечи, а затем приобняла на прощанье, как доброго друга. - Будь счастлив, – проронила она. Он улыбнулся и скромно кивнул. - Будь счастлива. Он уже собирался уходить, когда Франсуаза деликатно остановила его за локоть, подавая блокнот и папку с документами (Артур бросил их на коридорный столик и, как водится, забыл подобрать). Извинившись за свою извечную бестолковость, растеряха Кёркленд посмеялся да, опираясь на трость, с которой ходил, когда ему становилось совсем невмоготу, медленно поковылял в сторону лифта. Француженка проводила бывшего мужа сочувственным взглядом и не смогла отделаться от щемящей жалости: она знала, как он мучился, хорошо помнила, что приступы часто случаются из-за беспокойств. Плюс эта его забывчивость... «Представляю, как он, бедняга, перенервничал накануне, – горько подумалось Франсуазе. – Еще и ненормальных снов опять насмотрелся... Ничего, все пройдет. Ни одно горе не длится вечно. Ты залечишь душевные раны, будешь меньше волноваться и обязательно поправишься, зайчик». Ей хотелось расплакаться. Губы предательски дрожали, пелена мешала смотреть... Фран едва держалась, чтобы не упасть, лишь в последнюю секунду справившись с эмоциями, напомнив себе, что все было правильно. В их несуразном союзе все наконец-таки было так, как надо. Франсис ждал ее возле машины с шашечками. Спустившись вниз по ступенькам, художница не без удивленья заметила, что такси припарковалось аккурат по соседству с «ягуаром» Кёркленда. Статусное авто, колеса которого поблескивали новехонькими хромированными дисками... «Купил все-таки», – резанула догадка. Фран вздохнула, вспомнив про обещанный да так и не заказанный подарок... Впрочем, вспомнила она и о том, как когда-то именно она уговорила мужа сменить средство передвижения. Эта машина подходила серьезному человеку куда больше, чем та старая колымага, на которой он ездил перед тем, как вступить во второй брак! Да что тут говорить: одно выражение «автомобиль премиум-класса» говорило больше, чем десятки похвал. Элегантный, мощный, достойный... Фран помнила, как легко он набирал немыслимую скорость на трассе! А еще она помнила, что за его стеклами располагался дорогой просторный салон, где позволено откровенно целоваться, однако под страхом смерти запрещено заниматься сексом... Кто-то говорил, что такие ограничения не позволяют человеку жить полной жизнью, но достаточно искушенная в вопросах страсти парижанка не разделяла подобную точку зрения. «Все эти мелочи являлись особенностями Артура, – считала она, – его личными «пунктами», позволявшими оттянуть приятный момент, повысить в разы желание и получить куда больше наслаждения, чем без прелюдий. У нас был замечательный секс». В ее выводах Фран не смог бы переубедить ни раскрепощенный француз, ни природная зажатость британца вкупе с чередой его железобетонных принципов, брезгливостью, неопытностью и разницей в их с художницей темпераментов. Артур все равно был прекрасен и как партнер, и как человек, он был не такой, как многие, и этим по-своему превосходил их. «Я буду скучать по твоим рукам, – печально понимала француженка. – И вообще по тебе». Она уже сидела в такси, копаясь в сумочке в поисках пудреницы, когда, подняв голову, вдруг заметила Кёркленда, застывшего в двух шагах от своего автомобиля: деловито держа под мышкой одной руки свой блокнот и папку, а другой рукой элегантно опираясь на трость, он о чем-то хмуро беседовал с Франсисом. Слов девушка не слышала, но, судя по выражениям лиц разговаривающих, было ясно, что болтают мужчины хотя и натянуто, но вполне по-дружески. - ...Надеюсь, ты понимаешь, что я не допущу недостойного обращенья с ней, – сделав упор на «не допущу», Артур посмотрел на француза, прожигая своими выразительными глазами. Из-за серьезной разницы в росте для этого миниатюрному англичанину пришлось чуть-чуть задрать голову, но несмотря на такую неприятную мелочь, Кёркленд выглядел решительно и даже слегка пугающе, как если бы весь вид Артура, вооруженного тяжелой тростью, так и говорил «побью прямо тут», поэтому соперник неосознанно поежился, отступив на шаг. А Артур, почувствовав свое превосходство, подбоченился и гордо прибавил: – Если с ее головы упадет хоть волос, я тотчас о том узнаю, достану тебя из-под земли и вразумлю так, что ты пожалеешь, что вообще родился на свет. Даже не сомневайся, правду ты от меня не скроешь: у меня хорошие информаторы. Так что позабудь привычки прошлого словно страшный сон. Я ясно выражаюсь, мистер Бонфуа? - Ясней некуда, – скромно отозвался француз: спорить он не хотел, получать по шее тяжелой палкой – тем более. А английским он, хвала небесам, владел вполне сносно, чтобы понимать речь лондонца. – Даю слово, что не подведу вас, мистер Кёркленд. Британец смело прищурился. - Слово джентльмена? – дерзко спросил он, переложив документы под локоть левой руки, которой он держал трость, и протянул визави освободившуюся правую. - Слово джентльмена, – Бонфуа принял чужую ладонь и, пожимая, почувствовал неожиданно крепкую хватку. Широко улыбнувшись, точно они только что заключили сделку, англичанин победно сообщил: - Тогда вот тебе мое слово: я отпускаю ее. Фрэн – удивительная женщина, Франсис, второй такой во всем свете нет. Ты должен благодарить Бога за то, что она с тобой, и ценить каждый день, проведенный вместе. – Немного помолчав, он дождался понимания в глазах собеседника и наконец-то отпустил его руку. – Береги ее, Бонфуа. Как британский подданный я останусь на этом берегу, сохраняя нейтралитет, и не побеспокою вас даже если мне придется снова пересекать Английский канал. Но помни, что я сказал тебе. - Я помню, – кивнул француз. - Прощай, – брякнул англичанин, развернулся и зашагал к спящему «ягуару», чтобы снять его с сигнализации и распахнуть переднюю дверцу, швырнув бумаги на соседнее кресло. - Прощай. Когда Франсис сел в такси рядом с Франсуазой, та смерила его неодобрительным взором. - О чем вы судачили? – осведомилась француженка, подбоченившись. – Такое впечатление, что он тебе меня продавал. - Скорее передавал, – Бонфуа сдавленно хихикнул, но тут же поспешил уточнить, потому что подобный ответ женщину явно не устроил: – Права и обязанности супруга. - «Супруга»? – фыркнула Фран. – По-моему, у нас с тобой еще даже помолвки не было! - Была, – на губах художника появилась блуждающая улыбка, и он, вздохнув, мечтательно отклонился на спинку кресла. – Помнишь, сто лет назад у подножия Эйфелевой башни? Парижанка охнула. Долго сердиться на Франсиса было поистине невозможно – вот и теперь она сама не заметила, когда ее сердце взамен негодованию заполнила нежность. - Сто лет. Нам нужна новая помолвка: у той вышел срок давности. - Сперва вернемся в Париж. Они переглянулись, Франсис собирался сказать что-то еще, с осторожностью тронув живот избранницы, когда с водительского места донеслось раздраженное: - Я, конечно, прошу прощения, но не могли б вы наконец сказать, куда едете? - Аэропорт Хитроу, пожалуйста, – распорядилась Франсуаза. – И побыстрее, – добавила чуть тише, потому что в тот же самый момент посмотрела в окно машины и увидела Артура: он сидел за рулем своей преданной «крошки», привычно застегивая ремень безопасности. Сердце Фран заныло, когда мощная машина Кёркленда вздрогнула, заводясь, а затем медленно принялась выезжать с забитой под завязку парковки. Такси проследовало за ним, свернуло на дорогу в противоположную сторону, и задние фары родного «ягуара» в последний раз мигнули в жизни француженки. «Прощай, – мысленно прошептала она, не смахивая влагу, собравшуюся в уголках век и готовую вот-вот поползти по холодной коже. – Прощай, мой британский рыцарь». В руках она все еще сжимала его платок, не решаясь спрятать, как если бы боялась потерять тепло англичанина. Ей хотелось, чтобы Артур был сейчас здесь, чтобы обнял ее и утешил, как умел только он – взрослый, надежный... но Артура рядом не было. Их пути разошлись, и теперь каждый возвращался в свой город. В свою страну. ...Франсуаза аккуратно сложила письмо пополам, вытерла глаза тыльной стороной ладони и обменялась взглядами с Франсисом, который по-прежнему обнимал ее, заключив в теплое кольцо рук. За прошедшие пять лет не все и не всегда было гладко: враз измениться даже ради любимой женщины гуляка был попросту не способен, но после неудачного брака Франсуаза больше не питала иллюзий, будто она особенная и способна превратить бабника в примерного семьянина, так что научилась воспринимать его недостатки легче. Это было непросто, очень непросто, пришлось договариваться, сойдясь на том, что беззаботный флирт на стороне и ни к чему не обязывающие знакомства она без возражений списывала Франсису, зато измена в их союзе приравнялась к предательству. Не раз в трудные времена семейных ссор художница готова была пришибить этого несносного разгильдяя, с сожалением вспоминая серьезного и верного англичанина, но потом они вновь мирились, а она понимала: все правильно. Франсис ее человек. Они стоят друг друга. - Что пишет Артур? – негромко поинтересовался художник, перебив мысли женщины. - Поздравляет с годовщиной: сегодня ровно пять лет, как мы расстались, – пояснила она, а затем, чуть-чуть поразмыслив, светло прибавила будто бы между прочим: – Он счастлив, что в конечном итоге мы развелись. - Если честно, я тоже, – признался Франсис. Вместо ответа Франсуаза обернулась, чтобы посмотреть мужу в глаза и прочитать в них искреннее смущенное облегчение. Кивнув, она вздохнула и проронила с доброй улыбкой: - Мы все счастливы. ***

Пять лет назад Великобритания, Лондон

Утро воскресенья наступило для Артура где-то к ланчу: после пережитой личной катастрофы бедняга банкир попросту выпал из реальности, свалившись в глубокий сон, и пришел в себя только когда шерсть одеяла стала щекотать его нос совсем уж навязчиво. Поморщившись, он не удержался и чихнул, окончательно проснувшись. Присев на диване, Артур посмотрел по сторонам, с удивлением осознавая, что остался совсем один. На душе немедленно стало горько: при всей своей нелюдимости сейчас британец нуждался в чьей-то поддержке. «Все ушли, – грустно подумал он, взъерошив пятерней волосы. – Ушли по-английски – и Скотт, и Альфред. Я опять один... как всегда». Его ладонь невольно переместилась ниже, коснувшись щеки, – и Артур брезгливо фыркнул, вспомнив, что не брился с позавчерашнего утра. «Урод», – констатировал аккуратист, вылез из-под одеяла, открыл свой чемодан да, прихватив оттуда полотенце, пакет с дорожными мелочами и чистую рубашку, поплелся со всем этим богатством в ванную, по дороге соображая, включил ли вчера вечером бойлер. Теплый душ и бодрящий аромат мятного шампуня вернули Артуру сносное настроение. Под конец обычного ритуала он задумался, расслабившись под потоками воды, и чуть-чуть приласкал себя, почувствовав, как не только получил желанную физическую разрядку, но и избавился от нервного напряжения. Это утешало. Набросив на плечи свежую рубашку, наконец-то причесанный и побритый Кёркленд покинул ванную совсем другим человеком и, застегивая на груди пуговицы, на повороте едва не врезался в... Кэмерона. Взъерошенный Скотт, отпрянув, мельком оглядел приятеля и широко улыбнулся. - Ого, каков! Красавчик! Смотрю, депрессия на сей раз таки отменяется? - Ты еще не уехал? – Артур удивленно приподнял брови. - Не, я ждал, покуда ты проснешься и пополощешься, – хмыкнул шотландец, издевательски подмигнув Кёркленду, отчего тот тут же покраснел, бросившись лихорадочно припоминать, издавал ли он в душе хоть какие-то звуки: стараясь делать свои конфиденциальные дела молча, порой англичанин не сдерживался и тихо постанывал, уткнувшись затылком в стену... А как было на этот раз? Чертова память точно назло стерла все подробности личного эпизода. - Давно тут стоишь? – облизав губы, уточнил Артур, кивнув в сторону ванной, находившейся в двух шагах отсюда: старый дом семьи Кёркленд, в отличие от хоромов, купленных в кредит, простором не отличался – первый этаж занимала лишь более-менее большая гостиная, а на две гостевые спальни, прихожую, ванную и кухню (служившую также столовой) приходилось не так уж и много площади. Второй этаж отводился под две одинаковые хозяйские спальни и кабинет (бывшую детскую, переделанную Артуром в филиал домашней библиотеки), но там почти все место съедал коридор, ведущий от лестницы со страшно неудобными крутыми ступенями: ходить по ним страдающий артритом Артур давно не рисковал, планируя однажды заменить спуск современным аналогом с нескользящим покрытием и нормальными перилами, а лучше всего – с подъемником, как советовал Джонс. Как бы ни было горько, Артур понимал: его болезнь прогрессирует, а значит, дорогостоящие вложения себя оправдают. В ответ на смущенный вопрос хозяина старого «поместья» Скотт неопределенно фыркнул да, по-свойски сцапав Артура за запястье, потащил на кухню с бесцеремонным и бестактным: - Расслабься, онанист, все люди делают это. Кёркленду ничего не оставалось, как покорно пойти за ним, по пути проклиная свои желания с дырявой памятью заодно. Усадив приятеля за стол, Кэмерон устроился напротив, перевернув стул спинкой вперед, и, оседлав его, расслабленно сложил руки. - Короче, смотри, – начал он деловито, – мы тут, пока ты спал, чуток прибрались и решили забацать завтрак. Я отправил Альфреда за продуктами в ближайший магазин, твой янки все равно хотел осмотреться и понять, где он, собственно говоря, находится: вчера впотьмах он не допер, в какой район Лондона его притащили. Надеюсь, парень не потеряется? – маркетолог озадаченно посмотрел на финансиста. Тот пожал плечами. - Не должен: он все-таки весь свой континент исколесил вдоль и поперек. Ориентироваться на местности, как я понял, умеет, да и, если что, дорогу спросит: он, зараза, общительный. - Это хорошо, – кивнул Скотт, похлопав себя по карманам, чтобы, судя по всему, отыскать любимые сигареты, но те, естественно, остались то ли в куртке, то ли в других штанах. – Дерьмо, – прокомментировал свою оплошность шотландец и сделал рукой характерный жест, обращаясь к Кёркленду. – Дашь стрельнуть? У меня опять нет патронов. - Дам, но не здесь, – отозвался англичанин, поднявшись на ноги и направившись к плите, дабы, как водится, смастерить всем утренний чай. – У Джонса, по ходу, на табак аллергия, – пояснил он, не оборачиваясь. – По крайней мере, я сделал такой вывод, когда он сказал мне валить смолить на крыльцо. Подготовить для моего гостя газовую камеру, пока он гуляет, будет с моей стороны не очень вежливо. - Не очень, твою мать, по-британски? – Скотт прищурил глаза, и Артур, наконец, соизволив повернуться, в ответ тоже сощурился. - Ага. Мы же, твою мать, джентльмены, – передразнил он Кэмерона. – Да и как старшие должны подавать достойный пример этому трансатлантическому засранцу. Так что, дружище, хрен нам, а не покурить на кухне, пока чертов молокосос здесь, кровавый ад, околачивается. - Паршиво, – маркетолог вздохнул. Покачавшись на стуле, он вдруг подергал вернувшегося к кухонному колдовству Артура за штанину и спросил, когда англичанин молча воззрился на него: – Кто он вообще такой, этот Альфред Джонс? - Так, никто, – выдохнул финансист. Наскоро прикинув, как по-быстрому объяснить ничего не знающему коллеге творящийся здесь бардак, Артур с тоской понял, что никак, и нехотя сопоставил пару фактов из письма Фрэнсис. – Моя бывшая разыграла меня с помощью фирмы этого парня, а сам этот парень – какой-то там знакомый знакомого любовника моей бывшей... черт-те кто, в общем, – британец вздохнул. Говорить о супруге в пренебрежительном тоне и называть ее так, будто бы они уже развелись, Артуру было неудобно и неприятно, но что поделать? Смешно обманывать друга, который знал его, Артура, как облупленного. - Теория рукопожатий работает? – хмыкнул маркетолог, получив в ответ мрачный кивок. – Ясно. А чего он тогда тут делает? - Случайно встретил меня на улице, уговорил не прыгать с моста, – признался Артур глухо, опустил голову и зажмурился, не сомневаясь: сейчас ему влетит. Он не ошибся: услыхав столь распрекрасную новость, Скотт на секунду даже дар речи потерял, а затем, вскочив на ноги и едва не опрокинув стул, резко схватил друга за воротник. - ЧТО?! Какое «прыгать»? С какого еще, черти, моста?! – проорал он прямо в ухо вяло сопротивляющемуся хрупкому англичанину. – Ты в своем уме, Кёркленд?! По шее захотел?! – встряхнув приятеля, точно грушу, разозленный северянин, казалось, собрался что есть силы вломить ему и с трудом держался. Сам же приятель, сгорая со стыда, понимал, что Кэмерон, безусловно, прав в своем гневе и по-хорошему должен сейчас кричать и обещать размазать по стенке – это было нормально, он ведь любил Артура как брата и всегда переживал за него. Ну а если совсем уж честно, Артур не был бы против даже если бы Скотт решил его в конечном итоге выпороть... разве только чтоб без свидетелей. Англичанин не хотел такого финала, но ему было слишком совестно, и он пробормотал: - Мне очень жаль. Я повел себя крайне безрассудно. - «Безрассудно»? – вспылил Кэмерон, встряхнув беднягу еще сильнее. – Да это пиздец, а не безрассудно!! Ты кретин, слышишь? Мудак гребаный, придурок, ебанутый урод! Сопли распустил, нытик хренов: бросила она его, видишь ли! Тоже мне шекспировская трагедия, твою мать. Эй! – позвал шотландец, больно сжав плечи англичанина. – Опомнись! Ты же Артур Кёркленд, крутой британский пилот, а не какой-нибудь задрипанный рохля. Ты мужик, в конце концов! Да, блин, ни одна баба в мире не стоит этого! – Скотт тряс Артура, и у того, как ему стойко мерещилось, от тряски должны были вот-вот повыскакивать мозги. – Ты чем думал, псих конченый? Задницей? Так я те быстро магическими пенделями разум поправлю, дрянь, – размахнувшись, Скотт со всей дури залепил англичанину ладонью под зад, заставив Артура тихо охнуть и мысленно отчаяться, больше не сомневаясь в уготованной ему участи. «Только бы янки не вернулся раньше», – горько подумал бедняга Кёркленд, мигом вообразив вытянувшуюся физиономию Джонса, заставшего их с Кэмероном за мужским разговором с уклоном в чисто британское садо-мазо ... какой позор. Какое, черт возьми, унижение, да еще и в его-то зрелом возрасте! Мигом припомнив все свои детские шалости, за которые он когда-либо получал, и все проступки, за которые его только обещали строго наказать да так и не наказали, Артур резюмировал: все разом померкло, даже приснопамятная «воспитательная беседа», проведенная Анной с помощью офисной линейки. Все стало ерундой в сравнении с тем, что Артур едва не натворил вчера! Бесспорно, он заслуживал самого сурового наказания. - Прости, Скотти, – прошептал несчастный, потупившись и не скрывая слез. – Я виноват, я раскаиваюсь, мне стыдно. Я должен был сказать тебе раньше и... – он запнулся, но, всхлипнув, припомнил старые слова Кэмерона, что на месте Энни он бы его порол, и все ж договорил, чувствуя, как кончики ушей становятся красными и горячими. – Можешь меня побить. - Чего? – сморгнул Скотт, тотчас прекратил трясти Артура и отстранился, вглядываясь в его побелевшее лицо. – Бить? – переспросил он. – Зачем? Ты жив, и это самое главное, Игги. Ты ошибся – бывает. Все ошибаются. Дело не в ошибках, дружище, дело в том, чтобы извлекать уроки из них. – Глотнув больше воздуха, Кэмерон выругался длинной матерной шотландской тирадой, отведя душу, а потом крепко обнял Кёркленда, прижав да потрепав по затылку. – Дурак ты английский, Артур, – сообщил он, как старший товарищ мирно пожурив друга. – Какой же бред приходит в твою светлую голову, – и, окончательно сменив гнев на милость, по-мужски хлопнул Артура по плечу. – Соберись, старик! Что прошло, то прошло. - Что прошло, то прошло, – повторил Артур одну из своих самых любимых фраз, так кстати помянутую сейчас, и наконец вытер слезы. На душе у финансиста было тихо, как после грозы, он невольно улыбнулся. - Вот и молодец, – подбодрил Скотт, завидев его слабую улыбку. – Так держать, капитан. А теперь вернемся к американцу, – предложил, вновь усевшись на стул. Артур тоже присел. – Выходит, он тебя, придурка, вытащил с того света. Что взамен потребовал? - Ничего, – финансист скривился и добавил, предвосхищая дальнейшие вопросы, которые были одинаково логичны для обоих банкиров. – Я тоже так думаю, Кэмерон, но что толку? Он все время пытается меня убедить, будто поступал бескорыстно, хотя все мы взрослые люди и прекрасно понимаем, что за все следует рано или поздно платить. - Как думаешь, он что-то скрывает? – продажник нахмурился. - Вряд ли. Джонс не кажется тем, кто ведет двойную игру. Пускай по службе ему и положено привирать, сам он довольно искренний, – Артур вздохнул. Много раз в собственной работе ему приходилось разгадывать хитроумные схемы да загодя пресекать то, что могло навредить их банку. На встречах и совещаниях Кёркленд проявлял чудеса дипломатии, хотя ему, прямому человеку, это давалось ох как непросто. Но он научился. И теперь, проанализировав ситуацию как эксперт, он не сомневался в намерениях Альфреда. – Думаю, он действительно волновался и помогал мне от чистого сердца, – подытожил англичанин, потерев переносицу. - Если так, я рад, – отозвался Скотт. И, вновь сойдясь взглядами с сослуживцем, заверил его искренним: – Я хочу, чтобы тебя окружали только самые надежные люди. В тот же момент входная дверь хлопнула, и оба британца автоматически повернули головы в сторону прихожей. На пороге нарисовался запыхавшийся Альфред с увесистыми бумажными пакетами, доверху набитыми всякой всячиной. Наследив на паркете мокрыми ботинками, он с видом победителя поставил поклажу на пол и улыбнулся блестящей американской улыбкой. - Заказ выполнен! – шутливо отрапортовал Джонс. – Закупился как в последний раз, даже бургеров взял целый мешок. По акции! - «Купи один по цене двух – получи второй бесплатно»? – съехидничал в ответ финансист, лениво переглянувшись с хмыкнувшим маркетологом. - «Купи два по цене четырех – получи по морде бесплатно», – со знанием дела поправил опытный рекламист, правда, предприниматель не услышал. Стащил с ног ботинки да, напевая себе под нос мелодию американского гимна, принялся с энтузиазмом разбирать пакеты. Занося провизию в кухню и выкладывая на стол, он ходил туда-сюда несколько раз, так что своим мельтешением скоро порядком надоел Кёркленду, и тот, толкнув Скотта, потребовал, чтобы шотландец помог младшему, иначе они так до вечера будут ковыряться. - Между прочим, уже час дня, – серьезно заметил хозяин дома, посмотрев на часы. – Если мы не поторопимся, наш ланч плавно переползет в обед. - А есть разница? – брякнул американец, за что чуть было не схлопотал по уху. - Естественно! Это же совершенно разные вещи! - Традиция такая британская: жрать в определенное время, – подмигнул Джонсу Кэмерон, сдавленно хихикнув, и важно прошествовал к буфету, дабы взять необходимый кухонный инвентарь: не рассчитывая, что любитель фаст-фуда знает толк в готовке, и хорошо помня о фееричных кулинарных талантах Кёркленда, маркетолог решил проявить инициативу сам. Все равно кто-то должен был их накормить, а даже самые простые горячие сэндвичи его авторства были априори съедобнее горелой стряпни Артура. – А вообще, в гостях не принято перечить воле хозяев. - Ну и ладно, – буркнул Альфред, однако, кажется, совсем не обиделся. Остановив взгляд на Артуре, американец внезапно просиял и воскликнул: – Отлично выглядишь, чувак! - Спасибо, – англичанин сморгнул: комплиментов он вообще-то не ждал, но янки опередил его вопрос по-детски простым и бодрым: - А я думал, ты так и проходишь сегодня чертом: на работу ж не надо. - Размечтался, – фыркнул Артур да, поправив воротник хрустящей рубашки, с достоинством произнес: – Джентльмен всегда выглядит прилично. - Даже удивительно, – с улыбкой подытожил американец, машинально разворачивая обертку одного из своих гамбургеров, но еще прежде чем впиться в него зубами, подмигнул Скотту. Тот кивнул, кажется, начиная чувствовать симпатию к подозрительному парню. Ну, в самом деле, стал бы чужак таскать пакеты и справляться о том, как выглядит Артур после вчерашней трагедии, если б судьба бывшего клиента реально была ему до фонаря? «Наверно, он вправду неплохой человек», – подумал Скотт, а вслух заметил, улыбаясь при этом хитро-хитро, прямо как довольное лох-несское чудище: - Давайте уже резать бекон, болтуны, да выпекать тосты. Нам всем как воздух сейчас нужен хороший английский завтрак. - Тогда уж английский ланч, – наиграно строго поправил Артур. Все согласились. Этот день они провели в ненавязчивых беседах и бытовых делах, как трое старых друзей, в кои-то веки отдыхавших от посторонних лиц и проблем. Сперва ребята перекусили: для этого, правда, пришлось потратить время и силы на приготовление мало-мальски сносной пищи и на ругань по поводу этого самого приготовления. Началось все с того, что Скотт заговорился с Артуром и примкнувшим к их дружеской беседе Альфредом про какой-то популярный сериал, из-за чего дебютная партия сэндвичей подгорела, так что кулинарные навыки Скотта немедленно заработали емкую характеристику от не скрывавшего злорадства Артура – в ответ Артур, соответственно, получил от шотландца затрещину и, едва не потеряв равновесие, врезался бедром в стол. Две тарелки из английского сервиза разлетелись вдребезги. Неловкий хозяин тихо взвыл, схватившись за раненую ногу, и обиженно обматерил всех подряд. - Вот какого? – риторически прибавил он, кивнув в сторону фамильных черепков – всего, что осталось от фарфоровых тарелок. - Подумаешь, они все равно были старые, – ляпнул янки, спустя секунду пожалев о своих неосторожных словах: злость Кёркленда мгновенно перенаправилась на него, пусть даже это не из-за Джонса Артур сейчас потирал затылок. - Все ты, заокеанская бестия! – прорычал Кёркленд. – Ни хрена не делаешь, только портишь! Да я тебя... – он хотел дотянуться до смеющегося Альфреда, но янки увернулся, спрятавшись за Скоттом и показав Артуру неприличный жест. Артур прошипел сквозь зубы какое-то очередное ругательство, кинулся на Ала, и, если бы не помешавший Скотт, наверняка бы закончил эту светскую дискуссию потасовкой. - А ну расцепились! – недовольно прикрикнул на драчунов шотландец. – Хорош уже! – забрав блюдо с дымящимися вонючими бутербродами, он посетовал: – Дал Бог помощничков: безрукий Кёркленд да бестолковый Джонс. Детский сад. Сейчас обоих отшлепаю и разведу по углам: будете знать, как нарушать технику безопасности на кухне. Еще до того как Альфред открыл рот, дабы уточнить, в какой очередности Скотт собирается им всыпать (и рассчитывая, что, конечно, по старшинству), Артур, вспыхнув и в негодовании подскочив на месте, грубо ругнулся. - Мне кое-кто только что едва дом не спалил, – подбоченившись, выговорил он шотландцу. – Может, это его привлечь за нарушение техники безопасности? - Я шучу, – невинно улыбнувшись, Скотт растерянно почесал свою каштановую макушку. – Подай, пожалуйста, хлеб: под твоим чутким руководством я больше ничего не спалю, клянусь. - Хотелось бы верить, – проворчал англичанин. – Иначе я останусь не только без завтрака, но и, кровавый ад, без жилья. К радости всех троих, следующая попытка их кулинарного колдовства оказалась куда более удачной: вторая партия сэндвичей удалась на славу. Подкрепившись, друзья решили заняться уборкой, чтобы заросший пылью английский дом вновь стал пригодным для проживания (Артур быстро дал всем понять, что оставаться в новом доме не намерен и переберется сюда, не дожидаясь официального развода с женой и расторжения кредитного договора). Среди залежей вещей, собранных поколеньями, Джонс и Кэмерон обнаружили немало забавного, интересного и попросту странного, не подвластного никакому объяснению. Шутки шутками, а фамильные поместья англичан действительно кишели загадками! Достав с полки очередную допотопную диковинку – кованый канделябр или потрескавшиеся от времени бухгалтерские счеты, – Альфред прикидывался ведущим аукциона, предлагая вымышленную цену за «замшелую фигню лохматого века». Артур устало вздыхал, как если б был до глубины души поражен невежеством Джонса, ну а Скотт с удовольствием подхватывал игру, торгуясь, как на базаре. - Ух ты! – восхитился янки, вытащив из плотного ряда книг, заполнявших стеллаж, толстую брошюру с вызывающим названием «Секс для чайников», и ликующе продемонстрировал ее остальным, отчего Кёркленду тут же поплохело и он тихо прошептал «чтоб тебя», неминуемо покраснев. – Какие крутые книжки Артур читает! – бесцеремонно добив англичанина, Альфред принялся с энтузиазмом листать страницы, нет-нет и озвучивая наиболее пикантные заголовки. – Оказывается, до сих пор мы все делали неправильно! – подытожил он, резко захлопнув увесистую «инструкцию». – Прикинь, чувак: не так, не тем и не туда! - Иди ты! – присвистнул Кэмерон, а Кёркленд, отобрав и вернув на место порочащую его честь книжку, проронил как можно нейтральнее: - Это шведский автор. Скандинавская практика. - Ты практиковал шведскую семью? – прилетело в ответ от не в меру остроумного Джонса, и Кёркленд мысленно поклялся, что, если янки не заткнется, он точно убьет его и закопает на заднем дворе в качестве удобрения для роз. Но еще раньше, чем Артур успел сформулировать достойный контраргумент, подошедший Скотт потрепал его по плечу и брякнул: - Наш Игги полон сюрпризов, прямо как его допотопный дом. В шкафу одного англичанина скелетов припасено на десятерых. - Но пусть они там и лежат! – потребовал Кёркленд, сложив руки кренделем и гордо прикрыв глаза. Из любой, даже самой щекотливой ситуации джентльмен обязан был выйти с честью. Более-менее с вещами закончили только к ужину, все разобрать, конечно, не удалось (это было попросту неподъемно), но обустроить для Артура нормальную кухню, гостиную, ванную и – главное – спальню на первом этаже получилось. Хромой человек не мог ходить по крутой лестнице, так что место для сна ему выделили в одной из гостевых комнат, чему Артур очень обрадовался (а особенно он обрадовался, когда ребята поменяли там шторы, перестелили постель и разложили везде мелочи, дорогие сердцу хозяина: книги, которые он в настоящий момент был бы не против почитать, верный блокнот, подушки в расцветке британского флага, скульптурки маленького Биг-Бена, красной телефонной будки и двухэтажного лондонского автобуса, а еще – мягкие игрушки: медвежонка Тедди, кролика в короткой клетчатой курточке и пухленького единорога). Это было очень мило и не слишком вязалось с серьезным образом солидного и давно взрослого финансового аналитика из крупного британского банка, так что Альфред, открыв для себя сентиментальную сторону Артура, невольно улыбнулся. Такой Артур – настоящий, добрый, простой – нравился ему, если честно, даже больше привычного. Поужинали приятели разогретыми полуфабрикатами – свиными отбивными в сметанном соусе с запеченной картошкой фри. После такого далеко не легкого ужина посмотрели легкую комедию, шуточки героев которой понравились даже Кёркленду, хотя он всегда скептически относился к подобному жанру. В общем, целое воскресенье Скотт и Ал всячески пытались отвлечь Артура от мрачных мыслей. Их искренние старания в итоге увенчались-таки успехом: брошенный британец вскоре пришел в себя, и хотя душевные раны, конечно, не могли зарасти так быстро, Артур, по крайней мере, отказался от жуткой идеи покончить с собой, осознав, как ошибался, когда не ценил свою дорогую жизнь. А это уже была большая победа. Ночевать Скотт уехал к себе. Поменять рубашку, надеть костюм – строгий дресс-код для сотрудников банка никто, к сожаленью, не отменял. Альфред же, сославшись на свободный график, остался у Артура, благо последний не возражал. Крепко приобняв финансиста на прощанье, маркетолог напомнил ему, что ждет его завтра в офисе, и укатил с легким сердцем: проведя в компании Джонса день, знаток человечьих душ проникся к американцу доверием. Альфреду Скотт тоже понравился: легкий на подъем, приятный в общении раскованный человек был ему душевно близок несмотря на разделявшие их одиннадцать лет. Джонс не отказался бы при случае продолжить общение, записав в телефон номер Кэмерона. На следующий день Артур поехал на работу, как ни в чем не бывало вернувшись к своим должностным обязанностям, к будничным делам, и привычная офисная рутина скоро затянула его, не позволяя думать о своей беде слишком часто. Конечно, сам Кёркленд никому ничего не рассказывал, но мир, как известно, полнится слухами – и спустя относительно недолгое время в конторе, кажется, не осталось человека, который был бы не в курсе распада самой красивой и удивительной пары в среде сотрудников банка N. Впрочем, никто не воспринял это известие со злорадством, наоборот, новость о скором разводе Артура коллеги приняли сочувственно, старались не касаться этой темы в разговоре с кредитчиком и поддерживали его мудрыми словами о том, что «это нужно пережить» и «жизнь продолжается». Мнительный бука, имея о своих сослуживцах гораздо худшее мнение, теперь был искренне благодарен им. Потом пришло Рождество – добрый семейный праздник, который в этом году Артур провел с Альфредом, кто был так же одинок, как британец, и потому тоже не знал, куда примкнуться, когда все вокруг собираются за праздничными столами, наряжают елку, вешают над дверями веточки омелы, готовят пудинг, пекут печенье с пряниками и снова ощущают себя семьей. Вообще-то Альфред хотел пригласить к ним в компанию Скотта с Мэтью, но и тот, и другой удрали к своим: Кэмерон – в Шотландию, где в канун светлого праздника собирались все его многочисленные родственники, горячо желавшие заобнимать их милаху Скотти, Уильямс – в далекий Монреаль к родителям, сестре и троим племяшкам. Так что новоиспеченные друзья сперва даже не знали, как поступить. Кёркленд привычно предложил завалиться в ближайший паб, но Джонс отказался, признавшись, что не любитель крепких алкогольных напитков, и (то ли не желая опять тащить на себе набравшегося до невменяемого состояния джентльмена, то ли испугавшись за слабое сердце Артура) убедил приятеля устроить мирный домашний ужин. - Откупорим одну из твоих бутылок тысяча девятьсот лохматого, закажем сюда ресторанную жратву, как тебе нравится, – сказал Альфред. Он опять околачивался в доме Кёркленда, на сей раз заглянув по пути со встречи с заказчиками и оставшись у приятеля, как выразился Артур, «на чашечку чая», хотя вообще-то американец потягивал из кружки горячий шоколад: после промозглой лондонской улицы сей напиток казался янки истинным спасением. Представив святочные посиделки здесь, в месте, где, как казалось Альфреду, даже время замедляло свой ход, рядом с человеком, кто виделся ему загадкой, которую так хотелось разгадать, бизнесмен замечтался. – Посмотрим телек или поиграем во что. Ты в какие игры играешь? – прищурился он, с интересом наклонив голову. - Ни в какие, – буркнул Артур: перспектива сидеть в четырех стенах в то время как он мог бы залить все свои переживания алкоголем его не очень-то радовала. Он по опыту знал, что в его любимом пабе на Рождество собираются такие же неудачники, как он, рядом с которыми Артуру удавалось чуть-чуть забыться. В самый семейный и добрый праздник на беднягу Кёркленда накатывали мучительные воспоминания из детства, где он, еще совсем маленький, писал письма Отцу Рождества и бросал их в камин, чтобы те обязательно достигли своего адресата, где папа всегда сажал Артура себе на колени и читал ему самые волшебные сказки, а мама пекла для него его любимые сахарно-коричные прянички... От светлых воспоминаний Артуру неминуемо становилось настолько больно, что после церковной службы он, мысленно каясь, напивался в хлам... а тут ему предстояло весь вечер просидеть дома. Трезвым. Он на такое не подписывался! - Почему? – спросил Джонс с нескрываемым разочарованием. – Почему это «ни в какие»? Врешь, ты в шахматы играешь, мне Гилберт говорил! – он прищелкнул пальцами, просияв. – А еще в бильярд! Вон Скотт тебя звал на соревнования. - И что? У тебя имеется бильярдный стол? – Артур издевательски хмыкнул. - У меня нет, но у тебя, наверно, имеется, – не сдавался янки. - Не-а, – англичанин покачал головой. – В моей семье это было как-то не принято, отец мог сыграть партейку в компании, но не увлекался. Говорили, что ему недостает точности. Мне же ментор в свое время запрещал долго зависать в бильярдной: директор был заядлым игроком, потому ее и не прикрыли, хотя многие учителя ворчали, мол, дети прогуливают уроки. – Он вздохнул: школьные воспоминания заставили его погрустнеть. – Мой наставник считал, что игры портят людей, так что после наших турниров я нередко оказывался отчитанным и в углу: мы часто забывали про время. Мистер Уильямс вечно стыдил меня, объясняя, что, если я не научусь себя контролировать, точно покачусь по кривой дорожке, и грозился спустить с меня, азартного дурака, семь шкур, но я, конечно, ему не слишком-то верил: мистер Уильямс был добряком и терпел все мои глупые выходки, искренне жалея меня, ранимого психопата. - Уильямс? – наконец-то заметил Альфред. – Как Мэтью. Интересно, они не родственники? - Кто знает? Может быть. Может быть, мы все в каком-то смысле родственники, – Артур пожал плечами, не слишком весело улыбнувшись. Американец согласился. - Так ты поэтому не купил себе бильярдный стол? – вернулся он к началу беседы. – Потому что ментор ругался? - Нет, просто одному играть скучно. Да и не так уж хорошо я играю. - Но Скотт говорил, что ты крутой профи! – возмутился Джонс. Кёркленд отмахнулся. - Скотт. На его фоне – возможно, учитывая, что у него обе руки левые или вообще плавники, как у шотландского чудища. Но если по справедливости, мне до профи еще расти и расти. – Он виновато потер затылок, сообщив, будто оправдываясь: – Мой первый тесть был большим фанатом этой джентльменской игры, у него в доме стоял хороший стол в кабинете, и, когда я приезжал, мы часто соревновались. Могли часа три шары гонять, пока не появлялась хозяйка и не разгоняла наш мужской клуб со свойственной женщинам агрессией. Мистер Честертон научил меня играть в английский бильярд и натаскал немного – вот Скотт и сочиняет про меня сказки. Кэмерон рекламист, из него слоганы вылетают сами, все у него «уникальное», «невероятное» и «беспрецедентное». Не обращай внимания. – Немного помолчав, он добавил с горькой усмешкой: – Хотя, если честно, мне не хватает тех славных партий. На работе мы с коллегами временами режемся в снукер, но играть с такими же дилетантами, как ты, – одно, с опытным партнером же – совершенно другое. Даже если ты ему в подметки не годишься, если он обыгрывает тебя всухую – это кайф, Альфред. Хочется смотреть на него открыв рот, восхищаться. Теперь, когда Честертоны проживают у черта на рогах, с кем мне играть? Скотт не соперник. Ты, судя по всему, тоже. Да и гости у меня бывают раз в век. Джонс в ответ на откровение Кёркленда сощурил глаза и спросил будто между прочим: - И что ты сделал, чтобы изменить это? Но англичанин, кажется, не сомневался, что однажды услышит нечто подобное, а потому лишь перефразировал чужую реплику на свой лад, сообщив не без злорадства: - Поверь, я сделал все, чтобы этого не менять. Не люблю гостей: ходят тут, следят везде... - ...трущат твое печенье, – закончил за него Альфред, потянувшись за четвертым или пятым рассыпчатым кругляшом. Артур неодобрительно проследил за этим наглым движением и молча сдвинул вазочку со сладостями подальше от далеко не худенького приятеля. - Что-то вроде того, – проворчал банкир. - Эх, жаль, что у тебя все-таки нет стола! – разочарованно протянул американец. – Ты прав, я от роду палку твою в руках не держал, но я бы попробовал. А что? Я талантливый. У меня бы обязательно получилось! Можно купить, кстати, – вдруг оживился Джонс, его глаза засияли. – Хочешь такой подарок на Рождество? - Ты шутишь? – финансист фыркнул, едва не захлебнувшись своим чаем. – Это дорого. - У тебя все дорого, – буркнул предприниматель. - Нет, ты не понимаешь, это действительно дорого, – отставив чашку, Кёркленд мигом забыл все прежние доводы, которыми тщательно маскировал истинную причину отсутствия у него стола – жадность, и попытался призвать своего поверхностного друга к рассудку: – Хороший стол, знаешь, сколько стоит? Именно хороший, а не тряхомудия всякая. - Не знаю, но могу узнать, – янки полез в карман за смартфоном, когда его остановили. - Не надо, – понуро сообщил куда более осведомленный в этих вопросах Артур: хотя он и не признавался, за ним еще со времен знакомства с родителями Анны водился грех мечтать о домашней бильярдной – точь-в-точь как у Честертона. Однако первичный же мониторинг цен привел финансиста к печальному решению отложить мечту до лучших времен. – Я знаю. Если подойти к делу как положено, это действительно потянет на приличную сумму. - Ну, как скажешь, старый скупердяй, – вздохнул Альфред, капризно прибавив: – Во что же тогда мы с тобой играть будем? - С чего ты взял, что мы с тобой вообще будем играть? – Артур возмущенно сложил руки. – Я же сказал: я в игры не играю. - Только в литрбол за английскую сборную? Да ну тебя, – рассмеялся Джонс, отмахнувшись. – Все играют. Некоторые просто стесняются. Ты вон тоже, между прочим, играл со мной в грабителей – своеобразная ролевая. Было весело. Артур побагровел и сжал кулаки, понимая, что вот-вот отвесит Альфреду подзатыльник. - Когда я играл в грабителей, я даже не подозревал, что играю! – обиженно ляпнул он. И тут его будто прорвало – эмоции достигли предела. – Твою мать, что за бред свинячий?! Я думал, я реально нарушаю закон, я хотел, черт возьми, порадовать жену, заслужить ее любовь! А твоя сраная фирма мне все нервы на клубки перемотала. Да пошел ты знаешь куда?! – вскричал взбешенный британец. – Еще слово, кровавый янки, – и клянусь, я тебя... - Ты меня «что»? – Джонс подался вперед, подбоченившись, да, глядя в глаза Кёркленду, издевательски подзадорил: – Давай, договаривай, зануда, а лучше – продемонстрируй. Или ты только угрозами швыряться горазд? - Ты нарываешься, – процедил Артур, медленно поднимаясь на ноги. На автомате он закатал рукава рубашки, словно готовясь к драке, Альфред тоже вылез из-за стола, нагло ухмыляясь. – Я предупреждаю: заткнись по-хорошему. - Сам заткнись, – огрызнулся бизнесмен, через секунду заслужив прицельный удар под дых. Не ожидая подобного, Джонс согнулся пополам, а противник, воспользовавшись моментом, немедленно набросился на него, повалив и принявшись остервенело месить. Альфред чудом уворачивался, защищая лицо и голося что-то про очки, которые ему вот-вот расквасят, однако злой банкир никого не слушал. Матерясь и рыча, какое-то время они катались по полу кухни, взметая пыль, – вплоть до того, пока Ал не врезался локтем в металлическую ножку стола, попал по нерву и взвыл так, что у Артура заложило уши. Крик отрезвил британца. Остановив занесенную для очередного удара руку, он непонимающе сморгнул и так же непонимающе уставился на лежащего под ним парня. - Э... прости, – нервно посмеиваясь, пикнул американец. – Я пошутил. Я так больше не буду. - Это ты прости, – пробормотал англичанин, слез с приятеля и учтиво, стараясь скрыть свое смущение, подал руку. – Я опять не сдержался, – посетовал он, брезгливо подув на ссадины, успевшие украсить костяшки его пальцев. – Иногда я бываю чересчур вспыльчивым. Извини. - Да ниче, все ОК, – заверил Артура Альфред, для пущей убедительности хлопнув по плечу. – Не парься, чувак! Какие друзья без потасовок? Я просто запомню, что ты слегка агрессивен и что лучше тебя не выводить. - Хорошо, – англичанин устало выдохнул. Если честно, он даже не помнил причин своего внезапного бешенства – плохая память снова взялась за старое. – А теперь, согласно обычаю, напомни мне, пожалуйста, о чем мы спорили? – рассеянно попросил он. - О том, как встретим Рождество. - Тоже мне, нашли повод... Как встретим? Да как положено: елку нарядим, стол поставим, подарки упакуем, – почесав свою до ужаса растрепанную макушку, Артур осведомился: – Ты же заглянешь сюда на праздник? Я пойду в церковь, можешь сходить со мной. - Спасибо, откажусь: нужно доделать кое-какие дела, – уклончиво сообщил американец, тут же бодро пообещав: – Но вечером я приеду. Хочешь, закажу ужин? - Было бы неплохо, – вздохнул Артур. – Готовить самому мне, по правде, боязно. Да и как-то негоже, если праздничные угощения в лучших британских традициях подгорят. - Это точно! – Альфред весело рассмеялся и пихнул его. Рождество прошло хорошо: вернувшись домой после святочной мессы, уставший, но вполне умиротворенный Кёркленд обнаружил в прихожей записку «скоро буду», а в гостиной возле дивана – заботливо придвинутый стол с разложенными приборами. Они лежали не совсем так, как диктует этикет, но Артур все равно снисходительно улыбнулся: Альфред старался. Открыв дверь запасным ключом, который, как подсказал Артур, хранился у входа под самым маленьким цветочным горшочком слева от крыльца, американец принес в хмурый британский дом частичку Рождества вместе с многочисленными шариками, колокольчиками, гирляндами, клетчатыми лентами и прочим праздничным барахлом, которое неизвестно где выкопал. Банкир даже не знал, что и сказать: его ухоженный старомодный дом враз превратился в пристанище каких-то разухабистых рождественских эльфов. Но, в любом случае, Артур не сердился. Наоборот – он был тронут и рад. Вечером Альфред приехал прямо из ресторана: экономя на доставке, он сам завез только что приготовленные блюда, еще пышущие теплом. Артур принес выпивку и бокалы. С тоста «за нас» Кёркленд и Джонс начали отмечать такое непривычное Рождество. А под занавес торжества они, как надеялся Альфред, все-таки поиграли: пьяный Артур был куда сговорчивей трезвого, и сперва друзья увлеченно резались в «морской бой» (закончилось волевой победой хозяина), а потом Артур притащил откуда-то огромный паззл – так что где-то с полночи уже хорошо поддатые собутыльники пытались восстановить панораму Лондона (пока не плюнули и не расползлись по комнатам). Утром радостно улыбающийся еще неумытый и нечесаный бизнесмен разбудил финансиста бесцеремонным стуком в дверь его спальни и, когда тот, чертыхаясь, наконец-то открыл, протянул ему увесистый мешок из синей ткани в белую звездочку. - С Рождеством, Артур! – объявил американец, сияя, точно новогодняя елка. Англичанин слегка опешил, но подарок взял, с интересом развязав праздничную зелено-красную ленту, не слишком хорошо сочетающуюся с синим мешком. В нос Артуру тотчас же ударил терпкий и до боли знакомый аромат пряностей. - Спасибо, – смущенно пробормотал британец. Его щеки порозовели, за тактичной улыбкой он попытался скрыть почти что детскую радость, но не вышло, проницательный Альфред все равно догадался, что попал в яблочко: внутри матерчатого свертка лежало традиционное сахарное печенье – то самое, какое прежде Артур покупал на святочных ярмарках, чтобы потом с наслаждением поглощать одно за другим под чаек у камина... Его любимое. – Постой, – окликнул он Ала, когда тот уже собирался уходить. – У меня тоже есть кое-что для тебя. Пару минут он рылся в шкафу, что-то бормоча, но потом все же повернулся к приятелю. - Поздравляю, – секундой позже в руках Джонса оказалась маленькая картонная коробка, обернутая шершавой упаковочной бумагой в коричнево-золотую диагональную полоску. К верхнему правому углу была приколота крошечная кремовая елочка из керамики, чарующе напоминавшая настоящий съедобный пряник, чуть ниже на коробке было напечатано «merry Christmas». Ее явно приобрели в дизайнерском магазине, где люди не гнушаются тратить деньги на то, что потом, по сути, отправляется в урну. Альфред, чьи подарки обыкновением заворачивались впопыхах в первое что попалось под руку, немного поколебался прежде чем нарушить целостность этой красоты. – Открой, – повелел Кёркленд, зевнув. – Я думаю, тебе это пригодится. Когда американец вскрыл-таки приглянувшуюся ему коробку, то обнаружил в ней кое-что не менее привлекательное: стильный кейс для очков. Под прочно защелкивавшейся крышкой лежала аккуратно сложенная специальная салфетка, а на бархатном бежевом фоне внутри футляра темнел силуэт ангела. - Теперь твои очки всегда будут в надежном месте, – гордо прокомментировал британец. – А то вечно ты их ищешь по всему дому. - Круто, – улыбнулся Альфред и тут же бросился на шею приятелю, не скрывая эмоций. – Спасибо, чел!! Это мой первый настоящий рождественский подарок за столько гребаных лет! Я счастлив, я счастлив, бро! Спасибо! - Да ладно. Тебе спасибо, – с трудом дыша, пробормотал Артур. В другой раз он бы стал отпихиваться, возмущаясь, что его личное пространство опять так грубо нарушили, а потом наверняка бы напомнил несносному выходцу из Нового света, что уважаемого английского джентльмена негоже звать дворовыми кличками, но... в другой раз. Сейчас Кёркленд тоже был счастлив. И отдал бы все, чтобы стоять в обнимку с этим чертовым янки до скончания дней. Жизнь, как ни крути, продолжалась. Это были не просто красивые слова – как бы поначалу ни казалось отчаявшемуся человеку, день все-таки следовал за днем, будничные события сменяли друг друга, и чем больше суток отматывалось с пустого утра в опустевшем особняке, тем легче давалась Артуру давящая мысль, что Фрэнсис больше не будет рядом. Понемногу прекрасная француженка становилась для него бывшей, а он смирялся со своим одиночеством. И это было слишком естественно, чтобы мучиться. Старый страх, не пережитый, спрятанный в подсознание: столкнуться с собой, посмотреть в глаза самому себе и признать свои слабости – без надежного щита в виде устроенной личной жизни вылез наружу. Сбежать оказалось некуда. Это напоминало насильственное вторжение на территорию осажденного города, чья оборота допустила одну-единственную, но роковую ошибку. Вопреки желанию Артура боль вырвалась на свободу, и Артуру ничего не оставалось, как принять это. И тогда, загнанный ею в угол, наконец, взглянув на нее, он понял, что она... не такая и страшная. Это не было чем-то одномоментным, Артур пришел к такому пониманию куда позже, но и в самые первые дни своей новой жизни, жизни без Фрэн, он уже почувствовал себя лучше. Вопреки ожиданиям, потеряв любимую, он не умер, катастрофа не произошла – наоборот, ему полегчало. «Наверно, мы правда давно должны были развестись», – повторял англичанин, барабаня пальцами по оконной раме и глядя из окна собственной гостиной, как в Лондон приходят первые сумерки. Спустя множество бессонных ночей, когда город тонул во тьме, а в притихшем доме слышалось лишь кроткое тиканье часов, Артур все-таки принял решение жить иначе – без оглядки на других. Для того, кто с самого детства привык сравнивать себя с кем-то, на кого-то равняться, это было истинным подвигом и удавалось далеко не всегда, но Артур старался, и его старания не проходили даром: уже спустя полгода он стал замечать за собой, что на работе куда спокойнее реагирует на несогласных с ним и гораздо меньше нервничает из-за того, что он где-то что-то не так сделал или сказал. «Кёркленд борзеет», – бурчали соперники. «Растет, – парировали союзники. – Освоился в своей должности, наконец, и готовится к повышению». «Взрослею», – понимал Артур, с улыбкой наблюдая чьи-то слабые потуги его переубедить. Осознание личного прогресса приносило ему ни с чем не сравнимое удовлетворение. Чтобы привести в порядок не только душу, но и тело, банкир вычеркнул из своей жизни дополнительные работы, решив, что отныне будет заниматься аудиторством или судами лишь по желанию, ну а после развода, как и планировал, закрыл жилищный кредит, освободив родительское имение из-под обременения. Теперь Артур старался делать только то, что было нужно прежде всего ему, – как советовал Альфред, с которым у Артура сложились сперва приятельские, а потом и дружеские отношения. Время от времени Джонс забегал к Кёркленду на минутку, привозил что-нибудь: вскоре после памятной истории с розыгрышем его контора начала принимать заказы и из других городов, и легкий на подъем Альфред то и дело ездил куда-то, появляясь в Лондоне изредка, причем чаще у Артура, чем на съемном жилье. Устав наблюдать, как Джонс, опять не оплатив вовремя арендный взнос владельцу квартиры, лепечет в телефон оправдания да чешет в затылке, Кёркленд предложил приятелю переехать в его дом. В ответ предприниматель искренне удивился и даже немного растерялся. - Я же живу один, – пояснил банкир, тоже почему-то смутившись собственной дерзости. – Я считай инвалид, – кашлянув, поправил он. – В приступе не могу даже сам себе чаю сделать. Мне бы пригодился помощник, да и тебе удобнее будет: не нужно морочиться с арендой. - Спасибо, Арт, – американец улыбнулся. Секунду-другую он переваривал информацию, а потом, задорно рассмеявшись, вдруг схватил Артура и, приподняв маленького британца над землей, стал кружить его – покуда тот не потребовал оставить его в покое. - Я еще могу передумать! – предупредил Кёркленд, наконец-то вновь ощутив под ногами твердую землю да нарочито рассерженно отряхнув помятые рукава. - Но ты же этого не сделаешь? – Джонс состроил такое умоляющее лицо, что отказать было попросту невозможно, и подергал банкира за манжет. - Я же слово дал, – вздохнул Артур. – Все, хватит, отцепись. В тот же день британский джентльмен на практике убедился, что американцы действительно невероятно прагматичный народ: Джонса не нужно было просить дважды, чтобы он загрузил свой старенький «форд» подходящими коробками, которые нашлись в доме Кёркленда, и за считанные часы перевез к англичанину все свое немногочисленное имущество. Отзвонившись хозяину, Альфред с нескрываемым удовольствием сообщил ему, что съезжает, а потом долго-долго благодарил Артура, совершенно искренне называя его «настоящим другом» и «крутым чуваком», так что Артур в итоге даже устал от такого повышенного внимания, послав янки куда подальше. Тот воспринял это как руководство к действию и направился носить вещи. Он обустроился во второй гостевой комнате на первом этаже рядом с той, где теперь была спальня Артура. Впрочем, сам Артур не ограничивал его в выборе: две спальни наверху также оставались свободными – однако Альфред от второго этажа отказался. - Давай жить как соседи, за стеной, – предложил Артуру его новоиспеченный сожитель. – Если что, сможешь мне ночью постучать – и герой тотчас придет на выручку! - «Герой», – передразнил британец. – Много чести. Надеюсь, герой не храпит, как паровоз? - Паровозы больше по части англичан, – уколол хозяина «поместья» вчерашний гость. – Как бы из-за бессонницы мне не пришлось удирать наверх, Арти. Артур нахмурился. Альфред решил, что англичанина, спящего пугающе тихо (точно труп), зацепила подобная клевета, но следующая фраза Кёркленда расставила акценты иначе. - Не зови меня так. Американец непонимающе сморгнул. - Почему? По-моему, это мило. Разве тебе не нравится? - Нравится, но ты же меня моложе, причем существенно, – вздохнув, британец напряженно нахмурился, словно подбирал слова. – Не пойми неправильно, Ал, но так меня называли только два человека: мама и Энни. И я хочу, чтобы ради их памяти это осталось неизменным. Даже Фрэнсис звала меня полным именем. Обращайся ко мне «Артур» или «Арт». - Не вопрос, – кивнул янки. – Заметано. Артур открыл было рот, чтобы высказать свое искреннее недоумение: ему казалось, заяви он нечто подобное – как тут же начнется горячая дискуссия, но... то ли британец был слишком зациклен на собственной личности и воображал, что вопрос, как его следует и не следует называть, для них обоих одинаково важен, то ли взгляды американца оказались чересчур либеральными, но дискуссия закончилась не начавшись. Пожалуй, это был первый звоночек, что новый приятель не мыслит точно так же, как Артур, к чему Артур был не готов. Даже эксцентричная француженка не удивляла британца так, как свободолюбивый янки. Очень скоро Кёркленд убедился, что жизнь с Альфредом станет испытанием даже для него, человека, закаленного двумя браками: в быту Джонс был просто невыносим. Он разбрасывал вещи, перемешивал чашки в посудном ящике, плещась утром в душе, горланил неприличные песни и никогда не возвращал то, что взял, туда, где взял. Перфекционист Артур порой едва держался, чтобы не выгнать «приживалу» взашей из своего дома, хорошенько перед этим поколотив, – лишь неписанный Кодекс Джентльмена заставлял британца терпеть, молчать и игнорировать, сохраняя мнимое внешнее спокойствие. Но иногда терпение лопалось – и тогда лондонец переходил к подрывным действиям. - ...Артур, а где мои таблетки? – в замешательстве почесывая макушку, Альфред ковырялся в разнокалиберных баночках и коробочках, которые буквально перли из большого антикварного ящика, нареченного Кёрклендом аптечкой. Любознательный бизнесмен, читая заковыристые названия на этикетках, уже раз десять успел представить себя как минимум стажером-фармацевтом, а как максимум – бестолковым учеником волшебника. Увы, поискам нужного лекарства эти фантазии не способствовали, как не способствовала им и печальная мысль о том, что раз Артур все это покупает, значит, ему все это нужно и здоровье у него, мягко говоря, не фонтан... - На второй полке сверху, – равнодушно проинформировал англичанин, не отрываясь от своей ежевечерней газеты. К удивлению Альфреда, в названном месте он вправду обнаружил то, что хотел. - Хм. Вот никогда бы не догадался, – прокомментировал янки, про себя отметив, что понять логику Артура он не в состоянии. – Какого хрена ты их от меня спрятал? – буркнул Джонс. - Ничего я не прятал, просто навел порядок, – Кёркленд, наконец, перестав читать, вперся в широкоплечую фигуру приятеля ледяным взглядом. – А то у нас опять средства от поноса вместе с анальгетиками лежат. Не дай Бог я в темноте перепутаю... – медленно проговорил он, угрожающе понижая голос. - Подумаешь, пару дней в тубз не сходишь, – беззаботно отмахнулся американец. – Велика честь, милорд. Это был удар ниже пояса. Растеряв все должные аргументы, пораженный британец вспыхнул и пробормотал, понимая, что с каждой секундой теряет самообладание: - При чем тут честь? Почему я, кровавый ад, должен страдать из-за твоей бестолковости? Так, хватит, – выпрямившись, Кёркленд грозно процедил, чеканя каждое слово: – Если я еще раз увижу, как ты кладешь свои колеса не в ту локацию, клянусь, я перемешаю всю аптечку и заставлю тебя вручную раскладывать ее кровавое содержимое в алфавитном порядке, дрянь. Альфред по-детски надул щеки. - Ты злой, Артур! - Я справедливый. Зло должно быть наказано. - Ага, «во имя Господа нашего и англиканской церкви, аминь». Тиран-моралист, – пробурчал мастер беспорядка, однако у Кёркленда на подобные заявления уже выработался иммунитет, поэтому он лишь обреченно махнул рукой и, поднявшись на ноги, направился в кухню за новой порцией чая. - С тобой нельзя по-другому. - А ты пытался? – Джонс рассерженно фыркнул. Он хотел сказать еще что-то, но заметил, что его больше не слушают. – Эй! Артур! – крикнул он вслед удаляющемуся британцу. – Ты куда? Мы не договорили. Блин. Упрямая непримиримость Кёркленда порой до чертиков раздражала. С этим попросту нельзя было ничего поделать – как только спор натыкался на один из его множества принципов, финансист тут же заканчивал разговор, оставаясь при своем Единственно Верном Мнении. И янки ничего не оставалось, как растерянно глотать воздух. Артур с первого же дня красноречиво дал понять Альфреду, что идти на компромиссы в своем образе жизни не намерен: еду в этом доме принимали в строго оговоренное время, жевать что-то на ходу запрещалось, у каждой вещи (даже самой ерундовой ерундовины) имелось свое законное место. Однажды Джонса на беду угораздило утащить вместе с какими-то шмотками лежавший на тумбочке офисный пропуск банкира – так Кёркленд потом на тему «где-моя-карточка-на-зелено-белой-ленте-кровавый-ад» едва не устроил американцу допрос с пристрастием. К себе Артур, казалось, был еще более требователен, чем к остальным: валяться на диване без дела он позволял себе крайне редко, вполне мог, уснув от усталости не раздеваясь, через силу подняться посреди ночи, дабы всего лишь соблюсти правила: почистить зубы, сменить одежду да расстелить постель. Ну а каждый вечер накануне рабочего дня, разумеется, Артур не менее получаса выглаживал стрелки на брюках да, копаясь в своем богатейшем гардеробе, придирчиво выбирал рубашку. Из десяти одинаковых. Альфред пытался высказать скромное недоумение, но был тут же послан, так что сдался без боя: вести войну с перфекционистом на его территории было и глупо, и смешно: что говорить, если даже такую проблему как выбор напитков к совместному завтраку Артур решил сам без демократических совещаний? Просто поставил Альфреда перед фактом – и все дела. - Любишь чай? Полюбишь, – криво усмехнулся британец. «Диктатор», – надулся Джонс. В общем, и ему, и Артуру приходилось признавать: жить вместе столь разным людям будет той еще непростой задачей. Впрочем, ни Артур, ни Альфред не посчитали сей факт трагедией: разница их характеров, привычек, знаний и навыков играла не только против них. Вспомнить хотя бы такой вот случай. Как-то раз, вернувшись с работы, Артур застал своего неунывающего приятеля в весьма не характерном для него замешательстве: разложившись прямо на полу комнаты, Джонс что-то озадаченно записывал в большой блокнот и бурчал себе под нос какие-то ругательства. Рядом светился работающий ноутбук, на экране которого финансист заметил знакомые таблицы, а повсюду валялись мятые вырванные из блокнота листы, как чистые, так и порядком исчерканные. Покусывая карандаш, Альфред то и дело чесал голову, хмурился, будто решая сложнейшую задачу, и, тихо матерясь, вносил в свои записи правку за правкой... На появление Артура он не отреагировал. - Что ты делаешь? – заинтересованно осведомился Артур, присаживаясь за спиной Джонса, чтобы заглянуть другу через плечо. То, что открылось взору, заставило банкира понимающе улыбнуться: кажется, он нашел ответ. - А, это ты, – встрепенулся Джонс. – Напугал. Ты подкрадываешься почти бесшумно. - Бывает, – Кёркленд пожал плечами. – Так что это у тебя? - Мои дурацкие документы, – протянул бизнесмен, не скрывая своего раздражения. – Я весь день на это угробил! – признался он, посмотрев на финансиста взглядом загнанной в угол жертвы. Сейчас он и вправду напоминал истерзанную жертву: красные от напряжения глаза, всклоченные волосы, сползшие на кончик носа покосившиеся очки, безбожно помятая одежда. Горестно выдохнув, страдалец опустил голову и сообщил похоронным голосом: – Как всегда неожиданно подкрался час «икс»: до конца недели мне кровь из носа нужно свести доходы с расходами да заплатить налог, иначе опять попаду на штрафы. - Это обязанности бухгалтера, – резонно заметил Кёркленд. Джонс отмахнулся. - У меня нет бухгалтера: наемники втридорога дерут. Приходится все делать самому. - И как успехи? – в голосе финансиста проскользнула издевка. - Никак, – честно признался предприниматель. – Я в цифрах полный баран, – он обиженно шмыгнул носом. – В прошлый раз налоговая нашла в моих расчетах кучу ошибок, взгрела, как школьника, грозилась арестовать счета... Я думал, сам научусь, но это просто кошмар какой-то! – он едва не плакал, часто-часто смаргивая и почесывая глаза под мешавшей оправой. – Кручу так и эдак, пыжусь, вскипел уже – толку ноль! Сранье. У меня с математикой никогда не клеилось... - Хорош ныть, сейчас разберемся, – властно прерывая этот скулеж, Артур придвинул к себе ноутбук и забрал у Альфреда его записи. – Только лучше подняться в кабинет: там и работать в сто раз сподручней, чем на полу, и светлее. Пойдем, – он поднялся на ноги. Наскоро похватав свои выпадающие бумаги, Джонс поспешил за ним. Уже на лестнице, где Артур, который чувствовал себя сегодня вполне сносно, но напрягать слабые суставы лишний раз не торопился, немного замедлил шаг, американец спросил: - Ты серьезно? Ты не обязан... и ты говорил, что завязываешь с дополнительными работами. - Разговорчики, – наигранно строго отозвался англичанин. – Мне не сложно, наоборот: после гигантских сумм, которые я каждый день сверяю, твоя микрохозяйственная бухгалтерия для меня – отдушина. Может, покажется странным... – он снисходительно улыбнулся. – Но я действительно получаю удовольствие. Руки чешутся что-то посчитать, а когда у тебя сходится баланс... по ощущениям никакой оргазм не сравнится. – Он посмеялся, просто и открыто – так что бизнесмен ни на секунду не усомнился, что Артур говорит это совершенно искренне. В тот же момент Джонс поставил еще одну галочку напротив неординарности своего нового товарища и подумал, что ему симпатичен этот британец. А сам британец, отсмеявшись, гордо подытожил: – Да и вообще, друзья в беде познаются. Мне нужен мой стол, твои записи и большой калькулятор. Получив в свое распоряжение все, что требовал, финансист с комфортом устроился перед ноутбуком Джонса. Достав из верхнего ящика стола очки в невесомо тонкой оправе, Кёркленд привычным жестом водрузил их на нос, закатал рукава рубашки, одернул жилет и тотчас превратился в типичного бухгалтера. - Не хватает счетов, – промямлил Альфред, озвучив окончание своих шальных мыслей. - Можно и на счетах, – как ни в чем не бывало отозвался Артур, извлекая из магической шуфлядки большие антикварные счеты – точь-в-точь как в старых кинокартинах. Сверившись с бумагами, финансист равнодушно защелкал костяшками, резво гоняя их по металлическим штырям вправо-влево, так что янки едва не сел. - Ты прикалываешься, – неверяще брякнул он. - Зачем? – банкир остановился и серьезно посмотрел на Джонса поверх очков. – Я считаю. - На этой хрени?! – удивлению Альфреда, кажется, не было предела, но его сухо осадили: - Да. Не мешай, пожалуйста: мне нужно сосредоточиться. - Ладно. Как скажешь. Оседлав свободный стул, бизнесмен послушно стих и с нескрываемым интересом принялся наблюдать, как англичанин методично гоняет туда-сюда костяшки, внимательно изучает экран ноута, не выпуская из пальцев карандаш, и время от времени стучит по кнопкам большого бухгалтерского калькулятора – профессионального, с крупными цифрами. Это продолжалось довольно долго, наконец, Альфред кротко уточнил: - Ну как оно? - Могло быть и хуже, – сообщил специалист, ухмыльнувшись. – По-дилетантски, конечно, но не настолько, чтобы полный кровавый ад. Концы нашел, дальше будет проще. - А ты... – янки сглотнул. – Давно носишь очки? Я просто тебя в них еще ни разу не видел, – пояснил он на вопросительный взгляд оторвавшегося от работы Артура. - У меня развивается дальнозоркость, – британец пожал плечами: если честно, он никогда бы не подумал, что такая мелочь может волновать посторонних, и теперь слегка растерялся. – С годами, к сожалению, моя «единица» постепенно съезжает в плюс, но пока не сильно – я ношу очки только когда читаю, да и то изредка. Иногда беру на работу: в них глаза меньше устают. Года два уже как купил. - Тебе идет такая оправа, – улыбнулся Джонс. Похоже, говорить комплименты для него было все равно что дышать, так что Кёркленд, который, разумеется, просек эту фишку, в ответ лишь кратко кивнул, не слишком веря чужим словам и хорошо представляя, каким «ботаником» он сейчас на самом деле смотрелся со стороны. - Спасибо, знаю. - Нет, я серьезно, – словно почувствовав скрытый скептицизм, американец с жаром заметил: – Ты в них такой важный, серьезный, строгий! На моего учителя математики похож, который вечно обещал меня выдрать, – внезапно выпалил он. - Если ты будешь продолжать мне мешать, я тоже пообещаю тебя выдрать, – проворчал англичанин, вернувшись к своим расчетам. – Несносный мальчишка. - Э! – возмутился Джонс, получив грозное напоминание: - Девять лет, Ал. Я на девять лет тебя старше, так что не перечь мне. - Ладно-ладно, – не посмев больше лезть к своему суровому помощнику, бизнесмен состроил самую невинную мину, какую вообще умел, и вновь замолк. Через полчаса Артур заказал чаю с кексами. Альфред, приняв его слова как руководство к действию, сбегал на кухню, соорудив и притащив целый поднос всякой вкуснейшей всячины. Британец старания оценил, вежливо поблагодарив Джонса, на что тот просиял. - Это задание для героя! Если что – обращайся, – подмигнул он, снова плюхнувшись на стул. Артур вернулся к работе. Не сказать, чтобы он не озадачился, впервые увидев финансовую сторону чужого бизнеса, тем более – столь необычного как агентства развлечений, тем паче – столь криво оформленную, но Кёркленд был профессионалом. А профессионал не судит о задаче не разобравшись. Посидев и покумекав, соотнеся суммы в неумело установленной на ноутбук бухгалтерской программе и рукописных заметках Джонса, опытный финансист сумел почерпнуть для себя немало полезной информации, и вот так – по чуть-чуть, по капле, строка за строкой, чувствуя, как его неминуемо охватывает знакомый азарт, – через несколько часов кропотливого труда Артур разгреб чужие бюджетные завалы. Довольный собой, вскоре он объявил прикорнувшему под шумок предпринимателю, что дело сделано. - Я восстановил учет твоей фирмы и подбил итоги, – сообщил Кёркленд, поправив сползшие очки. – Это, естественно, еще далеко не все, что необходимо сделать, чтобы избавить тебя от лишнего геморроя, но начало положено. Завтра на свежую голову я рассчитаю тебе налог. - Ума не приложу, как ты это делаешь! – искренне признался бизнесмен, почесав макушку. – Для меня это полный трэш. Спасибище, чувак, не знаю, как и благодарить! - Прекратить называть меня «чувак», например, – вздохнув, предложил Артур, укоризненно посмотрел на едва не приплясывающего от счастья парня и, сняв очки, отложил их в сторону. - Не вопрос, чувак! – брякнул янки. – А что еще? Я помню, ты учил: за все надо платить. Так сколько я тебе должен? Стандартную ставку? Две? Три – за срочность? - Смотри сюда, – зевнув, усталый финансист жестом подозвал к себе Альфреда. Ткнув в свои записи, сделанные хотя и скорым, но все равно удивительно красивым правильным почерком, Кёркленд сухо проинформировал: – В любой хозяйственной деятельности имеются как факты, доступные всем, так и нюансы, неизвестные обывателю. Если немного покрутить, всегда возможно отыскать скрытые резервы. Я немного по-другому разнес твои обязательства и высвободил от налогов вот эту сумму, – он обвел ее и выжидающе воззрился на Джонса. – Предлагаю в качестве оплаты моей работы направить данные денежные средства на развитие человеческого капитала. - Какого-какого капитала? – не дошло до предпринимателя. Банкир вздохнул. - Человеческого. То есть на нас. – Тяжело вздохнув, Артур протянул с плохо скрываемой просьбой: – Альфред. Мы с тобой сто лет нигде не были. Давай сходим куда, оттянемся. Невольно оброненное словцо, неподходящее речи джентльмена, от янки не утаилось. - Не верю своим ушам! – воскликнул он, хлопнув в ладоши. – Его Мрачное Высочество Артур пожелал оттянуться! Представляете? Оттянуться! Да за это же надо выпить! - Я тоже так думаю, – скромно согласился британец. - О-кей, – последовал ответ, правда, секундой позже бизнесмен вдруг почему-то помрачнел и испуганно покосился на финансиста. – А это не опасно? - Опасно, – собеседник кивнул, причем не менее хмуро. – Но кто не рискует, не наливает. Их глаза встретились. Джонс, пару раз моргнув, выпрямился, подперев бока кулаками. - Ты это о чем? – спросил он. - О выпивке, конечно, – Артур равнодушно пожал плечами. - А я о твоих расчетах, – сказал быстро переключающийся Альфред. – Ты не мухлюешь, прохиндей? У тебя нет случайно судимостей? – мгновенно посерьезнев, с вызовом бросил он в лицо побелевшему как смерть Кёркленду. - Пока нет... – пробормотал тот, чувствуя, как его прошиб холодный озноб. - Вот именно что «пока»! Я не собираюсь носить тебе передачки за решетку или, еще лучше, перестукиваться с тобой, сидя в соседних камерах! – напирая на испуганного финансиста, предприниматель, кажется, разошелся не на шутку – Артуру пришлось даже, инстинктивно защищаясь, выставить вперед руки. – А ну выкладывай, где ты что намутил?! - Ничего я не мутил, клянусь! – банкир разозлился: ложные обвинения, поначалу сбившие его с толку, теперь вызвали гнев. Да кто такой этот Джонс, чтобы наезжать на него, опытного специалиста? – Я действовал исключительно в рамках законодательства. И точка, – сердито прибавил Кёркленд, сжав кулаки. - Откуда тогда всплыли те свободные деньги? - Из чьих-то поверхностных знаний бухучета, – фыркнув, англичанин высокомерно задрал подбородок и отвернулся, сложив руки кренделем. – У тебя в книге доходов и расходов сущий ад творился: фонд зарплаты не сформирован, в себестоимости бардак, амортизация тупо не посчитана, может, ты даже не догоняешь, что это вообще такое. Боюсь предположить, что бы ты натворил, если бы тебе пришлось разносить суммы по счетам. – Видя, что оппоненту крыть нечем, профессионал сбавил обороты, резюмируя: – Так что не спорь с экспертом. Джонс судорожно выдохнул. - Так все законно? – промямлил он, обняв Артура за плечи, призывая посмотреть на себя. - Законно, – не выдержав, британец перевел взгляд на взволнованного приятеля и взял его за запястья, чтобы прекратить, наконец, эту нелепую трагикомедию. – Все законно, но ты же понимаешь: бизнес есть бизнес. Когда имеешь дело с деньгами, нельзя быть всецело честным. Кому как ни дельцу вроде тебя это знать, – он хмыкнул да, улыбнувшись, небольно щелкнул приятеля по носу. - Я же за тебя беспокоюсь, – отпустив Артура, Альфред обиженно потер пострадавший нос. – Мало ли что. Я не хочу, чтобы ты нажил проблем с полицией. - Похвально. Но, по-моему, тебе следует больше переживать за свои уже нажитые проблемы с налоговой, – парировал Кёркленд, засунув большие пальцы в карманы брюк. – Как насчет того, чтобы нанять меня в свою фирму бухгалтером? - Нанять? – изумленно переспросил владелец агентства развлечений – настолько растерянно, что Артура подобное недоверие даже покоробило. – Но мы же друзья... – помялся Альфред. – Мешать рабочее с личным нелучшая идея. Англичанин презрительно фыркнул, подбоченившись. - Мы с Кэмероном черт помнит сколько долбаных лет варимся в одном офисе и до сих пор как-то не рассорились, – резко напомнил он американцу. – Кстати, вы с Мэтью тоже друзья, но сей факт отчего-то тебя не беспокоит. - Так с Мэтью я на почве приколов и познакомился! – запротестовал Джонс. Кёркленд нахмурился. Он решительно не понимал, чем его кандидатура не угодила тому, кто сам жаловался, как ему трудно вести бухгалтерию без квалифицированного специалиста. Выцепив из головы самое первое наиболее правдоподобное предположение, Кёркленд его тут же и озвучил: - Не хочешь платить мне? Хорошо. Не вопрос. Я могу вести твою бухгалтерию в свободное от работы время, так что меня вполне устроит полставки. - Нет, ты не понял, – остановил его Альфред, покачав головой. – Мне не жаль денег, я готов тебе платить и буду счастлив, если ты приведешь в порядок мои перекошенные расчеты, но Артур, – он взял осторожную паузу, – пойми: ты для меня как житель другого мира. Ты взрослый, успешный – мне до тебя расти и расти. Пока я тут дурью маюсь, разводя на деньги других, ты принимаешь реально серьезные решения. Я... это сложно объяснить, – посмеялся американец, привычно пряча, как не вчера понял Артур, за улыбкой все свои чувства. Сейчас спрятанным оказалось смущение, чересчур, правда, явное, чтобы его сносно маскировать. – Я не хочу, чтобы мы ссорились из-за моей дурацкой работы, и боюсь тебя потерять. Ты мне уже почему-то дорог, – его щеки густо порозовели, а сам Альфред, видно, не в силах бороться с эмоциями дальше, схватил Артура за руку. – Я никогда так ни к кому не привязывался, – честно сообщил парень, от волнения чуть не плача. - Да? Почему? – пробормотал Кёркленд, тем самым испортив весь момент. - Не знаю, – выдохнул Джонс, но пальцы не разжал, впрочем, недотрога не слишком-то горел желанием отвязаться. Смерив приятеля скептическим взглядом, Артур приподнял бровь. - Я ненормальный, – натянуто равнодушно напомнил он. - Я в курсе, – Альфред кивнул. - Я не очень приятный в общении человек, – прибавил британец. – Я постоянно недоволен, ворчу, как старик, курю, как паровоз, и вечно все забываю. Злой. Вредный. Со мной непросто. - Со мной тоже, и все же я хочу, чтобы мы зазря не собачились, – подытожил свою мысль бизнесмен, наконец, отпустив чужую ладонь. – Плюс ты только-только избавился от своих сраных подработок, без срока сводивших тебя в могилу, – и опять двадцать пять. Трудоголизм – это смертельно опасная болезнь! – он собирался выдать еще парочку умных аргументов, но Кёркленд устало махнул рукой. - Хорошо, ты прав, Ал. Мне не следует перенапрягаться. Но все равно имей в виду мою помощь, когда у тебя что-нибудь опять не сойдется в цифрах. - Решено, – пообещал янки, еще не зная, что время рассудит их несколько по-другому, и однажды Артур Кёркленд все же станет внештатным бухгалтером фирмы Альфреда Джонса, помогая ему сводить дебет с кредитом. На полставки, как и предлагал Артур. Для финансиста эта подработка станет своеобразным оплачиваемым отдыхом для ума, и, к счастью, природная способность разделять дела и эмоции поможет Артуру не портить отношения с другом. Но то потом, а сейчас, улыбнувшись, точно герой с плаката, Альфред искренне объявил: – Ты крут. На губах англичанина появилась слабая, еле заметная улыбка. - А я думал, ты решишь, что я скучный, – пробормотал он, потерев переносицу. - Почему? – удивился Джонс, получив в ответ усталый взгляд мудрых зеленых глаз да очередной многозначительный вздох. - Потому что я разбираюсь в цифрах и мне правда нравится это дело, – нехотя пустился в объяснения Артур, зачем-то заглянув в давно опустевшую чашку, на дне которой плескались остатки чая. – Многие считают, что моя профессия скучная и что каждый нормальный человек мечтает однажды вырваться из офиса, чтобы работать на себя, развивать собственный бизнес. И когда я говорю, что меня вполне устраивает моя карьера в банке, мне всегда отвечают, что я либо врун, либо больной, либо скучный. - А я так не думаю, – янки решительно мотнул головой, прерывая этот унылый монолог. – Не скучный ты, ты классный! Они просто тебе завидуют, а если по чесноку, так твоя профессия, между прочим, подходит таким, как ты. - Мрачным занудам? – цинично закончил за него Артур. - Иногда, – хихикнул Альфред, сощурившись. – На полшишечки. Ты чутка моралист. - Хорошо, допустим, – согласившись, британец недолго порылся в мыслях, игнорируя чужие подколы. Разговор как-то сам свернул в эту сторону, и теперь рассуждать, насколько Кёркленд занудливый, сам Кёркленд посчитал пустой тратой времени. Не собираясь создавать о себе обманное впечатление, он не стал бродить вокруг да около и заявил прямо: – Даже если я и моралист, у меня тоже имеется обратная сторона. – А затем, гордо прикрыв глаза, произнес с легким флером таинственности: – Хочешь с ней познакомиться? Альфред пораженно кивнул. Столь быстрая перемена настроения Артура создала для янки эффект взорвавшейся бомбы: Джонс обожал загадки – хлебом не корми, а дай влезть во что-то эдакое! Конечно, он тотчас зажегся искренним интересом, а британский хитрец, улыбнувшись широко-широко и страшно-страшно, вальяжно распорядился: - Пойдем, покажу тебе вечность. *** Они оделись, и Артур, нарочно ничего не объясняя, вывел Альфреда на улицу. Проверив замок, жестом показал американцу следовать за ним, и вскоре они оба уже садились в авто. Кёркленд никогда не позволял Джонсу брать его машину (как, впрочем, и кому бы то ни было еще кроме Франсуазы, да и той – скрепя сердце), сейчас британец не отступил от незыблемого принципа, самолично устроившись за рулем дорогого «ягуара». Оказавшись в машине, Джонс с интересом осмотрелся: Кёркленд возил его куда-то только пару раз, выручая, если старушка американца отказывалась служить (по выражению Ала, «брала больничный»). Так что как выглядит мощное авто изнутри, янки помнил плохо. А тут было на что обратить внимание: даже если и не на элегантный интерьер, ожидаемый от автомобиля премиум-класса, то хотя бы на предельную аскетичность салона, где не хранили ничего лишнего. Аккуратист Артур содержал в порядке не только дом, рабочий стол в офисе или документы, но и машину, и все же, несмотря на кажущуюся необжитость, здесь было по-своему здорово: уютные чехлы, немаркие коврики, а также термокружка, в которой Артур наверняка заваривал чай, книга готических рассказов, диски с записями Queen, маленькая британская корона на приборной панели да крошечный Биг-Бен, висящий на зеркале. Просто и элегантно. - Если не против, мы поедем туда, где я время от времени бываю, – сообщил Кёркленд, затягивая ремень безопасности. – Это относительно далеко, так что уточню: ты готов? - Вполне, – смело кивнул американец. - Тогда погнали. Секундой позже сильная машина, грозно зарычав, покинула тихий дворик. Они летели куда-то в ночь по улицам Лондона, петляя, выруливая и удивительно умело обходя все заторы, что образовывались в столице вечером. Уже было достаточно поздно, и когда город закончился, оставшись далеко позади, темнота буквально проглотила набирающую скорость машину, яркими фарами вгрызавшуюся в туманный мрак. Плавный ход и отсутствие вообще каких-либо толчков убаюкали Альфреда; покосившись на спидометр, он невольно проснулся, видя, что стрелка медленно, но верно ползет к следующей цифре. - Эй, – негромко позвал Джонс Кёркленда, который, не выражая ни единой эмоции, казался монументом. Собран, спокоен, тверд, красивые руки расслабленно, но надежно держат руль, взгляд направлен исключительно на дорогу – образцовый водитель. «Он ведь пилот, – вдруг вспомнилось Альфреду. – Неудивительно, что за рулем будто за штурвалом». Но все же, не забывая про растущую скорость, янки с осторожностью уточнил: – Все хорошо? - Конечно, – улыбнулся Артур, не шелохнувшись и аккуратно перестроившись в свободный ряд, потому что впереди замаячили огни какого-то тихохода. – Тошнят прям на трассе, черти, – тихо прокомментировал британец и, так же тихо ругнувшись, вновь вернул себе спокойное состояние, бодро сообщив: – Все под контролем. - Ну не знаю, – сомневаясь, буркнул американец. – Там, кажется, знак был. - Я в курсе, – донеслось с водительского сиденья. – Не переживай: когда у меня пассажиры, я стараюсь держаться в рамках приличия. - А когда пассажиров нет, что, лихачишь? – поймав Кёркленда на слове, Джонс прищурился в предвкушении очередной постыдной истории, которых у тихого британца было, как он уже давно понял, в изобилии, а сам британец почему-то имел странную склонность делиться ими с тем, кому доверял, получая определенное удовольствие в переживании старого стыда – будто раскаивался и морально освобождался. Альфред сталкивался с таким поведением не впервые и относился к подобным «заскокам» философски: если человеку становится легче, то почему бы и нет? Сам Альфред слушал чужие откровения с интересом. Вот и сейчас предчувствия не обманули – на провокационный вопрос Джонса Кёркленд горько вздохнул и признался: - Есть такое. Я повернут на скорости. - Но Мэтью говорил, что за прошлый год тебе только раз выписали штраф, – возразил янки. – Это было в твоем досье. - В досье? – переспросил Артур и покачал головой. – Мэтью, наверно, тактично промолчал, решив не позорить мои седины. На самом деле я только на превышении дважды попадался. Еще раз было за не пристегнутый ремень, потому что я по телефону с кем-то ругался и выпал из реальности, а напоследок – за то, что возле магазина запарковал машину, как последняя дура, – банкир смущенно хмыкнул. – Это было обидней всего: пару минут отсутствовал – и чуть было не поехал домой на эвакуаторе. Мой шеф говорит, что с моим списком автогрехов я чудом еще не лишился прав. Джонс хихикнул, не удержавшись, чтобы не пихнуть водителя в бок. - Так ты, Кёркленд, тот еще нарушитель! - Ага, – зевнул Артур, сохраняя невозмутимость. – Не нарушишь не поедешь, – загадочно изрек он, и Альфред так и не понял, что именно имел в виду финансист: то ли дорогу, то ли свою профессию. – Скоро будем на месте, – сообщил англичанин, опять перестраиваясь. Поток машин редел, их мощная четырехколесная «кошка» нырнула на боковую дорогу, где вообще считай никого не было, а потом и вовсе понеслась в кромешную пустоту. Высокая скорость, как ни странно, не мешала маневренности, машина, едва слышно урча, удивительно легко проходила поворот за поворотом. Артур, флегматично перекладывая руль, управлял ею нарочито расслаблено, храня при этом предельную внимательность – так, как умеют лишь самые опытные водители. Альфред искренне восхищался им, позабыв свои прежние опасения. Внезапно, совершив дугу, темный «ягуар» замер. Ребята переглянулись, и Джонс нацелился сбросить с плеча тугой давящий ремень, когда Кёркленд остановил его. - Сиди. Я просто должен показать тебе это, – пояснил британец. – Мы в окрестностях Лондона, хотя вряд ли многие отыщут на карте такое глухое место. Когда-то здесь размещался военный аэропорт, но в семидесятых его прикрыли, войска перебазировались подальше от растущего города, а тут остались лишь заброшенные взлетные полосы. Места вполне хватает, чтобы взять разгон, так? – он хитро прищурился. Альфред посмотрел в его казавшиеся темно-изумрудными выразительные глаза, и едва не ругнулся самым грязнущим из всех ругательств, какие знал: он догадался. - Стоп. Ты хочешь сказать, что ты... – начал янки, задыхаясь от волнения и восторга. - Именно, – дико ухмыльнулся банкир. – Правда, об этом мало кто знает: мне приходилось бережно хранить свой секрет, потому как если бы слухи дошли до Фрэн, она оторвала бы мне голову и под страхом смерти запретила бы подходить к машине. А вообще-то я относительно давно этим занимаюсь: как купил новый автомобиль. Это помогает мне в некотором смысле снова представить себя за штурвалом истребителя, снова полетать. - И часто ты так летаешь? - Не очень: раз в пару недель, на выходных. Два-три круга – и я как новенький, вся блажь из головы тотчас же выскакивает. - Правда? – усомнился Ал, но Артур отрезал: - Правда. Можешь сам проверить, если, разумеется, не боишься, – грубо прибавил он, пожав плечами как можно равнодушнее, что тотчас сработало. Американец вспыхнул. - Кто? Я? Герой ничего не боится! – фыркнул он, потребовав: – Дай мне руль! - Э нет, герой, – англичанин издевательски усмехнулся да, покачав головой, властно накрыл левой ладонью рычаг коробки передач. – Поведу я: нечего допускать юнцов к управлению средством повышенной опасности. Но полетать полетаем, Джонс. Держись крепче. В следующую секунду автомобиль резко сорвался с места – Альфред не успел пошутить, как рычащий стальной зверь, рванув вперед, точно выпущенный снаряд, набрал сотню. Быстрее, еще быстрее... Машина летела столь стремительно, а Кёркленд выглядел столь спокойно, что у американца просто дух захватило – достаточно было только на миг представить, как же они рискуют! Шальное воображение тотчас намалевало Джонсу красочную картинку грядущей аварии, когда безумный пилот не сможет уклониться от внезапно выпрыгнувшей на дорогу откуда ни возьмись явившейся фуры и... Подпрыгнув от ужаса, Альфред невольно вжался спиной в кресло. В этот момент Артур, не отрывая глаз от дороги, ровно, но четко объявил: - Я собираюсь уйти в управляемый занос. Помолись, если это тебе поможет. На последней фразе он пугающе хмыкнул, но Джонс со страху позабыл все слова молитв. Англичанин, правда, не ждал ответа: подгадав момент, он почти лег на руль, плавно повернув его в сторону, – и послушная машина по-швейцарски точно вошла в поворот. Чудом не кувыркнувшись, по инерции прочертив устрашающую дугу, она отдалась во власть случаю – и ее протащило через считай что весь заброшенный аэропорт, на счастье, совершенно пустой. На счастье – потому как иначе шанс уйти от столкновения был минимальным. Остановились спустя сладкую вечность. - Как тебе? – скромно осведомился Кёркленд, когда, покачнувшись, автомобиль наконец-то замер. Янки не реагировал. Тупо глядя перед собой, он дышал тяжело и часто, как если бы все еще не понимал, что с ним сегодня приключилось. Артур уже потерял надежду получить вразумительный ответ, когда Ал ошарашенно пробормотал пару матерных фразочек и следом пораженно прошептал: - Охренеть. – Этого хватило, чтобы Артур радостно рассмеялся. - Правда, что ли? – переспросил финансист, толкнув приятеля. Глаза британца горели, а сам он, будто не веря, что в кои-то веки шальная тайна не подпортила его репутацию, в волнении покусывал губы. - А то! – бизнесмен кивнул, искренне прибавив: – Ни разу в жизни такого не испытывал – как по телеку! Чертов гонщик! – Артур рассмеялся, и тут Альфред, вдруг осознав, что впервые видит англичанина настолько взбудораженным, тоже расхохотался, заливисто и беспечно. Расстегнув ремень, еле позволявший нехуденькому американцу как следует дышать, Джонс тотчас заключил Кёркленда в горячие братские объятья. – Вы полны сюрпризов, сэр: вроде скромняга джентльмен, а на самом деле тот еще жук! Я-то думал, ты чересчур серьезный! – поддразнил он банкира. – Что люди вроде тебя ни в жизнь до дрифта не снизойдут! - Почему же? – проронил Артур, охнув, потому что у него, как ему показалось, хрустнули ребра. – Вообще-то люди вроде меня гораздо проще, чем хотят выглядеть. Вот, посмотри, – вдруг вспомнил он и, наконец отодвинувшись, убрал прядь волос, загораживавшую его правое ухо: в мочке темнел крошечный прокол. – След моей рокерской юности, – гордо пояснил Кёркленд на немой вопрос Джонса. – Я, разумеется, не был отвязным неформалом: учебные заведения, где я учился, были очень строгими, да и не тянуло меня дико стричься или красить волосы в красный цвет. Но зато я до дыр заслушал все ходившие по рукам пластинки... И в подпольном салоне вытерпел жуткую боль, чтобы носить в ухе маленькое кольцо. Даже отец не возражал, хотя я по-своему беспокоился и мысленно уже готовился отстаивать свое право на индивидуальность. - Прикольно: она до сих пор не заросла, – присвистнул янки, с интересом рассматривая аккуратную дырку, чье появление вряд ли увязывалось с мифической «жуткой болью», о которой говорил Кёркленд, но что поделать: низкий болевой порог – то еще испытание. - Потому что я до сих пор регулярно вставляю в нее то самое кольцо и иногда ношу его дома, – краснея, растолковал финансист. – Мне она дорога как память. Однажды, правда, забылся и приперся на работу с металлической штуковиной в ухе – такой конфуз был. Как назло, шеф разглядел, отчитал меня за неподобающий вид, было очень стыдно. Теперь слежу, чтобы по утрам в ушах ничего не затерялось, – смеясь, закончил Артур, стараясь скрыть смущение, но янки в ответ одобрительно потрепал его по плечу, точно хотел сказать, что все понимает. Потом он подарил Кёркленду свою фирменную улыбку, вальяжно потянулся – и его ладони сомкнулись на прохладной кисти гордого англичанина. Артур сморгнул. Повисло молчание, в котором рискнувшего затерзал миллион сомнений и страхов, пока Артур о чем-то думал, то ли сердясь, то ли наоборот... Руки Альфреда сделались влажными, но словно прилипли к чужой руке, сердце забилось чаще, гулко отзываясь в висках. «Во дурак», – промелькнуло в сознании бизнесмена. Он уже тысячу раз пожалел о своей бесцеремонности и вовсю перебирал в уме оправдания, когда заметил, что Артур, все это время сидевший с ровной спиной и совершенно не двигаясь, улыбается. - Можно, – позволил англичанин, вздохнув. – Считай, что прошел проверку. Я тебе доверяю. – И как только американец активно закивал, едва не разоравшись от радости, Артур мягко вынул свою худую ладонь из его хватки, чтобы вновь повернуть ключ зажигания. – Поехали назад, – разумно распорядился британец, развернулся на пустой дороге да взглянул на экран мобильного, закрепленного у лобового стекла: строгие квадратные цифры отсчитывали начало нового часа. – Если поторопимся, как раз успеваем к ужину.