Розыгрыш

Сначала Артур впал в прострацию, ничего не замечая, словно высшие силы забрали его к себе, но потом до него, как через вату, стали постепенно доходить какие-то крики. Очнулся он от того, что его остервенело трясли. Он поморщился, вяло воспротивился, но так и не понял, почему его приняли за грушу и чего от него хотят. Дабы наконец-то избавиться от хмеля, Кёркленд хорошенько проморгался, а после не без горечи осознал: ему не мерещилось, на него вправду таращился Альфред, злой и едва державшийся, чтобы не заехать Артуру по шее. - Придурок! Дебил! Тебе что, жизнь надоела?! – орал американец так громко, что Артур даже чуть-чуть оглох. – Ты что творишь, кретин конченый?! Решив, что его все-таки побьют, британец сжался в комок, молчаливо впершись глазами в Джонса, который все никак не мог успокоиться: будто это он, а не лондонский банкир – по сути совершенно чужой ему человек, – минуту назад хотел кинуться под колеса. - Там же машины, твою мать, и высота какая! – увещевал взбешенный янки. – А что если б ты не расшибся в лепеху, не попал под грузовик и не свернул свою тупую башку? Если б тебя отбросило на обочину? Да подыхал бы медленно в грязи и кровищи! Ты об этом подумал, суицидник ты доморощенный?! - Пусти... – чуть слышно выдавил Артур, чувствуя, что от накала эмоций у него закружилась голова (хотя, вероятно, она закружилась не из-за этого, а из-за того, что чужие ногти больно впились в его хрупкие плечи). - Нет, – заартачился американец. – Ты опять прыгнешь, а я не поймаю тебя во второй раз. В его простых словах был резон, так что Кёркленд, не выдержав такого напора, сдался: все равно необходимый для шага в бездну настрой был безнадежно сбит, а спорить с очевидным казалось финансисту бессмысленным. Подержав несостоявшегося самоубийцу еще немного, Джонс убедился, что тот больше не рыпался, и разжал затекшие пальцы. Пару долгих минут двое на мосту – уставший джентльмен в дорогом пальто и взъерошенный парень в джинсах и зимней куртке из секонд-хенда – молча изучали друг друга. - Может, все-таки объяснишь, что ты здесь забыл? – наконец, переведя дух, спросил янки. Островитянин в ответ скрестил руки на груди и отстраненно заметил: - Вообще-то я не обязан отчитываться перед посторонними. Несмотря на легкое помутнение, в котором он все еще пребывал после возлияний на пустой желудок, Кёркленд держался как подобает поддатому английскому джентльмену – фраза получилась категоричной, а сам Кёркленд, произнося ее, даже не запнулся. Но у Джонса, видимо, был слишком богатый опыт общения с нетрезвыми гражданами. - Вообще-то ты снова где-то нарезался, – грубо передразнил он. – Дай угадаю: заключил и отметил семейное перемирие, а потом тебя внезапно потянуло летать? Не пойму, Артур: ты же сердечник, сидишь на «колесах» – и все равно пьешь да шлындаешь по городу в таком виде. Куда только смотрит твоя жена? Артур скривился. Страшная ухмылка перерезала его мертвецки бледное лицо, вызвав у Ала какие-то нехорошие ассоциации. - Моя жена смотрит на парижские улицы, – ровно произнес Кёркленд. – Из окна парижской квартиры, обнявшись со своим парижским любовником. - Как это?.. – пробормотал янки, обалдев. Застыв точно вкопанный, он ничего не понимал: он был уверен, что делал доброе дело... В его разуме все разом взорвалось, разлетелось да перемешалось в несуразную кучу отрывочных эпизодов. Единственное, что с определенной долей уверенности уяснил пранкер, – что клиент недоволен. А последнее, как бизнесмен усвоил еще на заре своей предпринимательской карьеры, не сулило ему ничего хорошего... - Дай пройти, – перебил его мысли Артур, резко развернувшись и тем самым красноречиво демонстрируя, что разговор закончен: чужого сочувствия он не искал, жалость ему априори претила, ну а смотреть, как над ним издеваются, гордый банкир не собирался вовсе. Джонс, правда, тотчас же спохватился, неумело остановив Кёркленда за рукав. - Стой, – попросил он. «Мать моя Британия...» – мысленно проныл измученный англичанин, закатив глаза: видит небо, меньше всего на свете ему, униженному, брошенному, обманутому да еще и расстроенному тем, что его планам так беззастенчиво помешали, сейчас хотелось чьего-то внимания. Он мечтал уйти, исчезнуть... как угодно, хоть на время, хоть навсегда – лишь бы оказаться там, где его никто не побеспокоит, не тронет и не найдет. Он устал от людей, он уставал от них часто и нынче отдал бы все на свете за пять минут одиночества. - Свалил, – огрызнулся Артур, брезгливо выдернув свою руку из чужой хватки, а затем, тихо ругнувшись и нарочито отряхнув пострадавший рукав от несуществующей грязи, прибавил: – С ума сошел за руки хватать, – таким тоном, будто в этом было что-то предосудительное. – Гори в аду, хренов лицедей. - Артур, я... – сглотнув, Джонс хотел уж было начать оправдываться, но Кёркленд срезал его со всей свойственной ему британской циничностью: - Альфред сделал свое дело, Альфред может уходить, – и, сей крылатой фразой подчеркнув незначительность фигуры пранкера в происходящих событиях, собирался теперь уж точно удалиться, но его опять задержали – на этот раз за запястье. – Что еще? – нервно брякнул Артур, вне себя от растущей злости. - Ты куда? – тихо спросил Альфред, потупившись, будто виноватый, но упорно не отпуская и держа очень крепко, так, что Кёркленд даже решил, что на коже останутся следы. - Вешаться, – процедил банкир еще более раздраженно. – Раз сброситься не дают. - Не надо! – взмолился янки, по-детски обняв руку Артура и до хруста прижав к себе, как если бы незадачливый самоубийца приходился ему старшим братом. «Господи, когда же это закончится?» – прошептал британец. - Отпусти, – сказал он вслух, дернувшись, но тотчас же зашипев от боли. – Кровавый ад... ты мне руку сломаешь! - А ты не пойдешь вешаться? – донеслось в ответ, причем настолько встревоженно и невинно, что былой гнев Кёркленда мигом испарился. Артур вздохнул, понимая: наивность американца зашкаливала. Янки был на самом деле расстроен, его синие доверчивые глаза буравили душу мрачного финансиста, и тот, поначалу желавший как следует всыпать одному из своих обидчиков, удрученно махнул рукой. - Нет. Я пойду домой. Спать. Пусти. К счастью для Артура, Джонс все-таки подчинился. Как мелкая птичка вроде малиновки, побывавшая в лапах у хищника, англичанин как следует отряхнулся. Привычно поправив воротник и не говоря более ни слова, он пошел назад, к кафешкам, из окон которых так славно тянуло ароматами свежей выпечки. Наскоро прикинув, как проще всего добраться домой, Кёркленд остановил свой выбор на автобусе. В пустое жилище совсем не тянуло, но холод и голод вконец замучили Артура, дома он мог хотя бы обсохнуть, погреться, поужинать да принять горячий душ. «Может, в родных стенах мне будет легче принять то, что со мной случилось», – вяло подумал Артур, кутаясь в пальто. Такая мысль обнадеживала. Он не сразу заметил, что его преследуют. Лишь минут пять спустя увидел боковым зрением, что Джонс, как собачка-потеряшка, увязался за ним. Выругавшись, банкир прибавил шагу, хотя больные ноги не позволяли ходить так быстро, чтобы оторваться от навязчивого эскорта. Скоро Артур устал, обернулся и к искреннему разочарованию убедился, что предчувствия не обманывали: янки по-прежнему топал следом, пыхтя и чуть поспевая, однако не отставая ни на шаг, как тот упрямый преданный барашек из детской песенки про простушку Мэри. «Баран идет за ней», – хмуро вспомнилось Кёркленду, и он не выдержал. Остановившись возле какого-то учреждения, чьи кованые ворота по случаю уик-энда были наглухо заперты, так что старинное здание, не знавшее ремонта с тысяча девятьсот лохматого, напоминало дом с привидениями из английской предрождественской прозы, Артур резко развернулся на каблуках и вперся в своего преследователя ненавидящим взором. - Что это значит? – грозно процедил британец, намереваясь, если понадобится, отправить Джонса одним пинком на тот свет. - Счас, – пранкер согнулся пополам, чтобы отдышаться. – Ну ты и носишься... Да я волнуюсь просто! – наконец, обиженно брякнул он. - Прости? – Артур вопросительно выгнул бровь. Альфред же озадаченно почесал голову, но все же соизволил объяснить свой поступок, пусть даже и с таким видом, будто он совершенно не понимал, почему его не понимали. - Ты сказал, она тебя бросила, а я в толк не возьму: за что? Ведь все шло по плану... Я думал, вы уже елку украшаете или какие кексы печете. Финансист смерил шутника осуждающим взглядом, промыслил резонное «катись к дьяволу, придурок, никак не уймешься, тролль» и молча зашагал прочь. Он даже не сомневался: им не о чем разговаривать, любая новая фраза этого идиота легко спровоцирует открытый конфликт. Марать же руки о таких, как Джонс, Кёркленд не собирался в принципе, правда, к его печали, тот же Джонс явно не хотел, чтобы британец уходил по-английски. - Эй, стой! Подожди! – услышал Артур за спиной. - Отвяжись, – бросил он, сжимая пальцы, чтобы сохранять хладнокровие. - Да объясни ты мне, что стряслось-то?! – Альфред быстро нагнал его и буквально силой заставил остановиться. Подняв глаза к небесам, затянутым тучами, британец мысленно вознес молитвы Деве Марии, прося, дабы ее блаженный подопечный от него наконец отстал. - Зачем мне тебе что-то объяснять? – чуть не плача, спросил Артур, доведенный уже до белого каления столь беспардонным вмешательством в его жизнь. – Кто ты такой вообще? - Я? – американец запнулся, но, сморгнув, сразу нашелся, как если б и не думал скрывать своих истинных намерений: – Я директор фирмы, которая тебя разыграла. - Я в курсе, – сухо оповестил его Кёркленд. – Дальше. - Я не хочу снова попасть на деньги, – потупился Джонс. - Не понимаю. - Ох. Ну, проблемы у нас конкретные: конкуренция там, низкий спрос... – принялся бубнить бизнесмен, побледнев, точно оправдывающийся школьник перед строгим учителем. – Короче, мы и без того в жопе, а тут еще ты в суд затащишь – тогда все, нам кирдык. Выслушав это сбивчивое признание, Кёркленд, кажется, постепенно начал что-то понимать, правда, искренне желая ляпнуть в ответ нечто вроде «таких, как ты, только в постель затаскивают», еле сдержал порыв. Чтобы все-таки убедиться, что интуиция его не подводит, он снисходительно прервал чужой лепет кратким: - Что тебе от меня-то надо, горе-предприниматель? Джонс выпрямился. - Пообещай, что не станешь подавать иск. Разбежимся полюбовно. - Я с одной уже разбежался, – хмуро срезал Артур. – Хватит. - Ну пожаалуйстааа! – захныкал бедняга Альфред, потянув финансиста за рукав. Сейчас этот давно взрослый и самодостаточный парень до ужаса напоминал ребенка, которому не хотят покупать в магазине очередную вредную ерунду. – Фиг она мне заплатит! А у меня здесь даже угла нету своего!.. - Так, довольно, – Артур поморщился. Роль няньки ему никогда не нравилась, и когда другие люди рядом начинали рыдать, причитать, истерить или прочими способами требовать к себе повышенного внимания, он обыкновением отстранялся, потому как попросту не умел утешать. Сейчас пути отступления банкиру отрезали, что, понятное дело, вызвало у него еще большее раздражение. – Ты мне надоел, – отпихнув незадачливого «артиста», сказал Кёркленд. И в тот же самый момент внутри него вдруг проснулось нечто темное. «Надо его проучить», – смекнул финансист, злорадно хмыкнув. Нарочито надменно поправив воротник своего пальто, он, поддавшись желанию отыграться, столь же надменно (а главное – равнодушно жестоко) произнес: – Вообще-то я не собирался размениваться на такую мелочь, как ты, но теперь вижу, что иначе ты не отстанешь. Хорошо. Сам напросился, – он сверкнул глазами. – Я подам на тебя в суд прямо сейчас, мистер Джонс, за то, что ты разрушил мою семью, – и моли Бога, чтобы тебе хватило твоей жалкой жизни возместить мне причиненный ущерб. Американец оторопел. Отшатнувшись, пару секунд он беспомощно хлопал глазами, утратив дар речи. Его истерика прекратилась, сменившись целой гаммой сильных эмоций от испуга до обиды – и как на грех все чувства тут же отразились на его лице. Кёркленду оставалось лишь наблюдать за этими переменами, мысленно торжествуя. Правда, спектакль длился недолго: когда досада и злость вышли на первый план, Альфред сжал кулаки и обиженно бросил: - Ну и ладно! Давай, жалуйся, раз ты такой урод. - Без проблем, – отозвался Кёркленд. – Я выиграю это дело. Клянусь, ты заплатишь за все. - Бессердечная британская сволочь, сноб, моралист и трус! - И за оскорбления тоже, – холодность, с которой англичанин подчеркнул это, могла быть канонизирована, хотя на самом деле искренние слова американца не просто его покоробили – угодили в самое сердце, заставив то болезненно сжаться. Каким-то образом этот посторонний человек попал в яблочко, зацепив Артура за живое: именно такие обвинения Артур чаще всего слышал в свой адрес, неосознанно считая их заслуженными, негодовал, хотя, естественно, никому в том не признавался, привычно отступая в свое защитное напускное равнодушие. - Докажи, – вдруг услышал он. Подбоченившись, Альфред, разбитый, но не поверженный, смотрел на него с вызовом, как если бы они уже сошлись на процессе. В голосе выходца из самой свободной и независимой страны мира звучала искренность, граничащая с отчаянием, и от этого Артуру мгновенно расхотелось продолжать свою провокацию. – Докажи, что я тебя оскорбил! – ввернул тем временем янки. – Докажи, буквоед, что это из-за меня тебя жена бросила! Если сможешь, я буду аплодировать стоя! И пускай тебя совесть жрет, что ты свалил бочки на другого. - Встретимся в суде, – Кёркленд, отвернувшись, зашагал прочь. Последняя фраза Джонса переполнила чашу его терпения: больше всего на свете Артуру не хотелось опять обвинять себя в собственных неудачах. Хватит – он устал от самобичевания за все эти тридцать восемь дурацких лет. Теперь пускай страдает не он. Впрочем, через десяток-другой шагов финансист все же передумал: ни с того ни с сего он словно увидел себя со стороны – того, кто в стремлении защитить себя жестоко измывается над другими. Оглянувшись, англичанин выдохнул: американец по-прежнему плелся следом. «Значит, не поверил, – рассудил Артур. – Значит, еще есть шанс исправиться». Подождав, пока Альфред поравняется с ним, он спрятал руки в карманы пальто и заметил как можно спокойнее: - Извини, я был не в себе. Расскажи подробней, в чем дело, может, я все же смогу помочь, – просить прощения Артур никогда не умел, но сейчас это было вопросом его репутации прежде всего в собственных глазах: как ни крути, но в глубине души Кёркленд вовсе не желал представлять собой воплощение мирового зла. - Да что тут рассказывать? – Джонс почесал макушку. – Похоже, меня попросту кинули. И вот досада: я ж не первый год занимаюсь розыгрышами, опыт учил самому открывать жертве правду и уходить только убедившись, что никто не в обиде. Еще в Штатах были случаи, когда я забывал вовремя оповестить клиентов и те потом таскали меня по судам, а тут... как дурак, снова жопой на те же грабли! Ради гребаных денег. Опять. - Это не новость, – финансист понимающе выдохнул. – Все люди любят деньги. Получается, тебя попросили ничего мне не говорить? Я не видел тебя со вчерашнего вечера. - Потому что твоя жена потребовала тебя не оповещать, а я согласился, прописав в договоре, мол, если она не расскажет тебе все в течение суток и ты потом подашь иск, она будет обязана возместить все расходы по моей тяжбе, – пробурчал Джонс. – Но что-то пошло не так: ты расстроен, хочешь судиться, денег у меня нет, а твоя благоверная успела свалить за границу. – Он поднял глаза и умоляюще посмотрел на Артура. – Что будет дальше, решать тебе. - Я уже решил, – сказал британец. – Я не имею к тебе претензий. Делать мне больше нечего, как ковыряться в этом дерьме, так что не бойся, – Артур снисходительно улыбнулся, видя, как лицо собеседника светлеет, – не будет никакого суда. Теперь ты отстанешь от меня? – устало спросил он настырного янки, который, хотя все еще хлюпал носом, явно утешился. - Угу, – выдавил Джонс. Кёркленд, кивнув, пошел дальше. На сердце у банкира немного полегчало, но усталость стала просто чудовищной, и страдалец помолился, чтобы добраться до дома поскорее... Каково же было его возмущение, когда на повороте он вновь заметил за своей спиной знакомую тень! Тут уже его терпение лопнуло. Мысленно взвыв, Артур был готов закатать приставучего американца в асфальт. - Да что это, черт побери, такое?! Что за кровавый ад! – прорычал Кёркленд, схватив Джонса за мохнатый воротник куртки да ощутимо тряханув. – Ты меня достал – ясно? Достал!! - Спасибо... – пролепетал Альфред, щурясь. - ЧТО?! – ошарашено гаркнул Артур, сам офигев от собственной ярости. - Спасибо, говорю, – повторил Джонс громче. Британец отпрянул, на автомате пробормотав: - Не за что. Несколько тягучих секунд они обескураженно рассматривали друг друга, будто бы видели впервые: злой взъерошенный англичанин и смешной янки, виновато потирающий шею. Шел мокрый декабрьский снег. - Ты добрый, – наконец, сказал Джонс. - Нет, – хмыкнул Кёркленд. – Я просто неудачник. - Добрый неудачник, – беззаботно рассмеявшись, Альфред поправил его слова, потянулся и, по-дружески потрепав Артура по плечу, ликующе объявил: – Счастливого Рождества! Махнув рукой, он заразительно улыбнулся своей фирменной американской улыбкой и бодро зашагал прочь. - Счастливого, – только и успел обронить Артур, наблюдая, как его образ растаял в толпе куда-то вечно спешащих лондонцев. – Счастливого... – повторил Кёркленд уже себе, сильней зарылся в негреющее пальто да, вздохнув, поплелся своей дорогой. Почему-то в тот же момент ему вдруг стало пусто, как если бы вместе с Джонсом из жизни выпал целый кусок, но Артур привычно заверил себя, что просто устал. До самого дома он не контролировал свои мысли, и те витали где-то не здесь, далеко-далеко за пределами Лондона. С этим странным ощущением пустоты, точно сожалея, что прогнал придурковатого дельца, он преодолел весь путь, но, покинув салон автобуса, успокоился мудрым «нужно побыстрей растопить камин, выпить чаю да в кои-то веки как следует выспаться». «Завтра воскресенье, посплю, – Кёркленд сладко зевнул. – Пора завязывать с подработками: отныне я снова свободный человек». Светлая мысль его ободрила, так что к дому он подошел уже во вполне сносном настроении. Одинокая сгорбленная фигурка, засунув руки в карманы куртки, задумчиво рисовала ногами ромашки на мокром снегу перед воротами. Сердце Артура екнуло: Джонс. Каким-то чудом он обогнал Кёркленда и теперь здесь околачивал груши. Что ему еще надо, Господи?.. - Эй, – негромко окликнул британец. Янки вздрогнул, обернулся и расплылся в улыбке. - Привет, – сказал он как ни в чем не бывало. - Привет, – отозвался Кёркленд, не задавая лишних вопросов и выжидая, когда его новая проблема расскажет про все сама. Так и вышло. - Я забыл ключи от своей хаты у Мэтью, а он как назло обитает у черта на рогах, – грустно пожаловался Джонс, прибавив почти умоляюще, со щенячьим выражением глаз: – Можно, я тут посплю? Я буду очень тихим. Пожалуйста. Подобная дерзость англичанина вырубила, но он слишком замучился, чтобы снова выяснять отношения, так что в ответ на просьбу только равнодушно пожал плечами. - Завтра свалишь: я завтра переезжаю. - Не вопрос, – пообещал Джонс, едва ль не подпрыгнув от радости. Повернув замки, Артур жестом пригласил незваного гостя в дом, кратко (исключительно ради соблюдения незыблемых правил этикета) пояснил, где что находится, да, не обращая никакого внимания на восхищенные похвалы в адрес богато обставленного жилища, сообщил, что пойдет наверх спать. Он уже коснулся рукой перил, когда до него донеслось громкое «вот блин, что это?!». Артур мысленно простонал: как он мог забыть? Но менять что-то было уже поздно, так что банкир привычно поправил чуть было не сползшую маску невозмутимости и оглянулся, дабы узреть собственными глазами, как застывший в дверях столовой Альфред (путь в комнату для гостей, к сожаленью, проходил через нее) невежливо тычет пальцем в устрашающего вида гору битой посуды, нарочито аккуратно сметенную в угол комнаты. - Последствия стресса, – бесстрастно изрек Артур. – Психанул немного. Бывает. - Ничего себе «немного»! – Джонс ошарашено почесал затылок и испуганно покосился на подозрительно спокойного финансиста, в панике строя предположения, что может натворить этот с виду приличный человек, если его по-настоящему доведут. – Как теперь тут спать?.. – он сам не уследил, как сказал это вслух, а англичанин, ловко поймав его на слове, парировал: - Можешь не спать: мои двери всегда открыты. Вцепившись в поручень, он собрал в кулак всю свою волю и шагнул на первую ступеньку: после целого дня, проведенного на ногах, Артур, если честно, уже едва ковылял, ну а подъем по лестнице для больного артритом традиционно был истинным испытанием. Суставы ныли как проклятые. Вообще-то британец планировал, вернувшись домой, завалиться внизу на первом же попавшемся диване, однако теперь, при госте, он не имел права так позориться и потому, стиснув зубы, упрямо направился наверх. Правда, не рассчитав, что усилившаяся хромота станет такой заметной. - Помочь? – янки в момент нарисовался рядом и любезно предложил Артуру свой локоть для подстраховки, но англичанин резко остановил этот благородный порыв. - Нет. – Едва держась, чтобы не взорваться, Кёркленд выговорил практически по слогам: – Спасибо, не надо. Спокойной ночи, мистер Джонс. Раздосадованный «герой» вздохнул. Протянув ответное «спокойной ночи», он, на счастье больного финансиста, остался-таки внизу, однако почему-то уходить не спешил, безотрывно наблюдая, как хозяин дома, с трудом перебираясь с одной ступеньки на другую, медленно преодолевает сложный участок. «Тебе нужна трость», – так и подмывало сказать, но Альфред не стал озвучивать свои мысли, прекрасно зная, что услышит в ответ. Артур же, искренне поблагодарив Бога, что тот помог ему добраться до спальни без новых приключений, в изнеможении рухнул на нерасстеленную постель. Как же гудели его бедные ноги! Разрыдался бы в голос, если б не знал, что это не принесет желанного облегчения. «За что мне все это?..» – пробормотал несчастный скорее на автомате, чем в поисках ответа: за пятнадцать лет жизни с диагнозом «ревматоидный артрит» он уже свыкся со своей участью. Когда боль слегка поутихла, Артур прислушался: в доме царила тишина. «Интересно, чем занят Джонс? – невольно подумалось Артуру. Незваные гости Кёркленда никогда не радовали, наоборот, исключительно раздражали, заставляя без конца грезить о той сладкой минуте, когда они попрощаются и исчезнут, однако сейчас он был по-своему даже благодарен этому идиоту: Ал не оставил Артура одного в опустевшем доме, каким тот стал после отъезда Фрэн. Тем не менее, ухаживать за Джонсом Кёркленду не хотелось совершенно, и лишь почувствовав укор совести он все же решил: – Нужно вернуться и постелить ему. А то это как-то невежливо». Присев на кровати, Артур осторожно опустил ноги вниз, попробовал медленно подняться и сделать пару нетвердых шагов. Неприятные ощущения все еще сжимали щиколотки, точно кандалы, но, к счастью, ходить банкир пока мог. Проведя глазами по комнате, где теперь вдруг стало так холодно и тоскливо, он внезапно подумал, что ему не просто плохо здесь – ему тошно... От тяжелых мыслей его отвлек беззастенчивый стук в дверь. На пороге высилась крепкая фигура Альфреда: он был уже без куртки и без обуви, в свитшоте с надписью «hero» и простых джинсах. В руке он держал полотенце, видимо, добытое где-то в ванной. - У тебя горячая вода есть? – спросил американец прямо в лоб Кёркленду. - А... – вспомнил англичанин. – Там перекрыто: нужно ручечку покрутить. Хотя нет, – вдруг спохватился он, в секунду передумав. – Собирайся, – и вытолкнул опешившего янки назад. - Куда? – запротестовал Альфред. - Я не буду ночевать здесь, – объяснил Артур уже на лестнице и постарался не морщиться, спускаясь по ступенькам (спуск давался еще хуже, чем подъем). Внизу Кёркленд немедленно выкатил из шкафа старый, зато вместительный чемодан, с которым он обычно ездил в командировки, и в экстренном порядке побросал в него самые необходимые вещи: предметы гигиены, кое-что из еды и одежды, каминные спички, фонарик, бутылку воды, неоткрытую пачку чая. Защелкнув замки на чемодане, Артур снова надел пальто, завязал шарф. Альфред непонимающе потирал шею, таращась на финансиста. - Мы уходим. Шевелись, – скомандовал англичанин, проверив в кармане связку ключей. – Или транспорт заснет, и мы застрянем тут до рассвета. - Да я не против... – начал было Джонс, но Кёркленд непримиримо перебил его. - Против я. Пошли. - Ну ладно, – янки грустно пожал плечами, оставил полотенце на спинке кресла, что стояло в прихожей, да нехотя влез в свои разношенные сырые ботинки. Вдевая руку в рукав такой же непросушенной куртки, он хмуро спросил: – Почему мы не можем взять твою машину? - Потому что я не в состоянии сесть за руль, – буднично отозвался Артур, показывая, что выпил. Американец вздохнул. - Давай я поведу. - Ну уж нет, – грубо срезал финансист, и в его зеленых глазах тут же вспыхнул огонек гнева. – Это моя девочка. – Лишь убедившись, что ему не перечат, он вновь принял свой вежливо-равнодушный вид, холодно распорядившись: – Поедем на автобусе. Тут недалеко. - Как скажешь, – проворчал Джонс, застегнув молнию на куртке. Погасив везде свет, проверив краны и закрыв все двери, Артур с Альфредом покинули дом. Правда, судя по всему, Артур соврал: ехали они невыносимо долго. В темноте дорога петляла, автобус нырял в какие-то дремучие переулки, замирал на пустых остановках, чтобы после снова выскочить на ту же улицу, с которой свернул. Очень скоро Джонс совсем потерялся и понял, что его везут куда-то на другой конец Лондона, в такие дебри, где он, наверно, ни разу не был. Обеспокоившись, янки пихнул британца под локоть. - Куда мы едем? - Домой, – коротко сказал Артур. Ответить Альфреду было нечего. Наконец, когда американец совершенно отчаялся и даже чуть-чуть приспался, они приехали. Выйдя из автобуса, где, как успел заметить удивленный пранкер, не осталось больше ни одного пассажира, они молча проследовали вглубь дворов с нахохлившимися домиками, на чьих мутных окнах тут и там светились наполовину перегоревшие гирлянды. Всю дорогу Альфред удивленно тер глаза да вертел головой, из-за чего дважды чуть было ни шлепнулся, зазевавшись и встав в лужу. Это был очень старый и далеко не богатый район, даже фонари работали здесь через одного, еле-еле теплясь. Прошло минут пять, когда их единственный попутчик, маленький старичок, исчез во мраке этих жилых построек, и еще минут десять, пока они добрели до темного двухэтажного дома, утопавшего в цветнике, на зиму укутанном специальной садовой пленкой. Толкнув чуть слышно скрипнувшую калитку, Артур пригласил Альфреда во двор, подошел к крыльцу и, поднявшись по лестнице (разумеется, не без очередных кряхтений), остановился. Там он достал фонарик, включил его и попросил Джонса посветить, покуда он ищет ключи и копается в замках. Наконец, двери подались, впуская путников внутрь. В лицо янки тотчас же ударило кладбищенской сыростью, как в какой-нибудь пресловутой британской байке, и он поморщился, испуганно покосившись на Артура. «Какого хрена мы сюда перлись?» – хотел спросить Альфред, но англичанин вел себя буднично, так что свой вопрос американец оставил при себе. - Это мой старый дом, – пояснил между делом Артур, открыв щиток в прихожей и повернув рукоятки. Ответом ему послужило тихое гудение, на что хозяин довольно улыбнулся. – Он в залоге у банка, где я брал жилищный кредит, но пока я исправно вношу платежи, никто кроме меня не вправе здесь появляться. В этом доме жили все мои предки, здесь я родился, вырос, под его крышу привел Энни, мою первую жену. Он дорог мне. Иногда я наведываюсь сюда, чтобы присматривать за хозяйством: протопить стены, проверить, не вышло ли что из строя, – он недолго помолчал и, аккуратно постучав пальцами по щитку, добавил: – Здесь вечно что-то ломается: коммуникации жутко старые, крыша то и дело течет, но мне все равно спокойнее в этих трухлявых стенах. То жилье я покупал ради Фрэнсис, теперь, наверно, расторгну договор и перееду сюда уже окончательно. Альфред слушал это несанкционированное признание на одном дыхании, не перебивая. Лишь когда банкир смолк, он негромко уточнил: - Те кусты вокруг... - Мой розарий, – подтвердил его робкие догадки Артур. – Старый-престарый, как все здесь, как я, – он невесело посмеялся. – Кстати, возле нового дома, как ты мог заметить, тоже розы посажены, только там их пока что мало: они молодые, недавно купленные. А тут целых пять сортов, один вообще древний, привезенный моим отцом из Голландии, было еще два, но не прижились: в Англии для них слишком холодно. Аваланч Пич, нежно-кремовые, их так мама любила... Жалко, – вздохнув, финансист устало потер переносицу. – Я плохой садовник, раз они погибли при мне. Теперь стараюсь исправиться, сохранить то, что еще живет. - У тебя отлично выходит, – подбодрил его Альфред. – Ты себя так не кутаешь, как их, так что весной с их стороны будет форменным свинством не порадовать тебя красными бутонами. Они ведь красные? – переспросил он, представив, каким становится сад в теплое время года. - Да, мои любимые, темно-красные, – улыбнулся Артур. – Но там не все такие, есть еще три сорта английских – бордовые, желтые и бело-розовые. Плюс крохотные, кроваво-алые – этими я особо горжусь, сам их вывел... – предупреждая чужой восторг, британец поправил: – То есть, просто как-то раз решил поэкспериментировать и скрестил мою мелкую красавицу с соседом. Получились вот эти малыши. Обожаю их: цветут буйно, пахнут сладко и красуются до самых холодов! – садовод-любитель гордо подбоченился. – В этом году еле уложил спать, не желали категорически! - Потрясающе! – только и смог выдохнуть Джонс. – Так ты что, пчел для них ловил? - Зачем пчел? – Кёркленд снисходительно охнул, принявшись растолковывать как можно ясней, чтобы дошло и до нефаната: – Я попросил соседей пожертвовать мне немного пыльцы, а после выбрал бутоны у моей розы, оборвал их, опылил вручную и под колпаком вырастил новые семена. Затем высадил их – и вот, получилось это. По-хорошему нужно еще несколько раз перекрестно опылять, чтобы получить полноценный новый сорт. Но мне и так нравится. - Понятно. Непонятно только, зачем ты у своей-то розы бутоны обрывал. - Чтобы кастрировать, – слегка смутившись удивленно-пошлой ухмылки собеседника, Артур со вздохом пояснил: – Они же обоеполые. Если не оборвешь у мамы тычинки, произойдет самооплодотворение – и к чертям все твои труды. Биологию в школе проходил? – на всякий случай поинтересовался Кёркленд, глядя на Джонса с незлым укором. Тот рассмеялся. - Да вроде. Почитал, побалакал, реферат сдал и забыл. Ты же знаешь, как оно в школе. - Особенно в Америке, – кивнул британец. – Ладно, заболтались мы, пойдем в дом. Еще раз удостоверившись, что все работает, Кёркленд довольно потер ладони. - Я включил электричество и воду, в ванной есть бойлер, так что будет горячая. Правда, пока все здание обогреется, мы с тобой успеем окоченеть до смерти, потому лучше разжечь камин, – сообщил он. – Закроем гостиную поплотнее, за час-другой станет сносно. Так и поступили. К искреннему изумлению Альфреда, с задачей по розжигу камина офисный работник справился мастерски (американец не сомневался, что это в каком-то смысле магия, потому как он на месте финансиста вряд ли был бы полезен). Скоро в комнате действительно потеплело, а когда Артур смастерил на кухне предусмотрительно взятый с собою чай, принес чашки, горячий чайник, плетеную корзинку с коричными булочками и несколько шерстяных клетчатых одеял, приятели окончательно согрелись. Вечно голодный Джонс тотчас же уточнил у хозяина, есть ли тут полноценная еда, но Кёркленд в ответ неопределенно повел плечами: только то, что он захватил, но это не ужин – перекус, чтобы не сдохнуть с голоду, а так он давно не хранит здесь никаких припасов: полы старые, на запах съестного сразу же сбегаются мыши. - Однажды они погрызли все мои книги, которые я оставил на столе, – вспомнил Артур, делая очередной глоток вкусного горячего чая. – Ох и влетело же мне тогда от родителей!.. - За что влетело-то? Не ты же погрыз. - За недосмотр. Меня строго воспитывали, – сказал британец, невольно покраснев. - Тогда надо бы кота завести, – ловко перевел не самую приятную тему Альфред на другую, поинтереснее. – У нас на фермах все держат кошек, чтобы гонять полевок да хомяков, иначе мелкие твари в два счета сжирают весь урожай пшеницы. Кота лучше крупного взять, фунтов под двадцать! Мейн-куна. Его все боятся. - Лучше скоттиша, – миролюбиво поправил Артур, грея руки о чашку. На его лице появилась добрая блуждающая улыбка, будто бы воображаемый мурлыка уже крутился возле него и ему оставалось протянуть руку, чтобы погладить животное по короткой бархатной шерсти. В этот самый момент, ничем, вообще-то, не примечательный, Артур почему-то показался Альфреду бесконечно одиноким, брошенным и несчастным. Как если бы он не мог даже приютить кота или собаку... Джонс охнул, но Артур не заметил его догадок, добавив как ни в чем не бывало: – Шотландцы прекрасные охотники и шерсти от них значительно меньше. Альфред кивнул. Искренне желая, чтобы ему доверились, он воодушевленно поддакнул: - А еще у них уши клевые! Британец прищурился. - Это если фолд, – подчеркнул он экспертным тоном. – У страйта уши нормальные. - У кого? – не дошло до американца, и Кёркленд снисходительно вздохнул, уже второй раз за сегодняшний день подумав «вот же невежда». - У страйта, – опять войдя в роль наставника, финансист пояснил, как если бы читал лекцию: – Кот шотландской породы с прямыми ушами называется страйт. Для вязки один из будущих родителей обязательно должен быть страйтом, но из-за того, что далеко не все заводчики соблюдают это важное правило, Британская ассоциация не признает шотландцев отдельной породой. - Может, дело не в правилах, а в том, что порода шотландская, – хихикнул американец. Артур посмотрел на него с неодобрением, и тот поспешил отступить, пока ему не прилетело: – А зачем соблюдать это правило? - Чтобы у котят не было артрита. - У кошек тоже бывает артрит? – на лице янки появилось искреннее недоумение. - Бывает, – сокрушенно покачал головой Артур. – К сожалению, да, это генетическое: из-за слабого гена, отвечающего за хрящи и суставы, у фолдов уши-то и лежат. - Висят, – поправил Джонс. - Лежат, – нахмурился Кёркленд. - Висят. - Лежат! Уши лежат, бестолочь, – разгневанный британец готов был чем-нибудь запустить в спорщика, только чтобы тот согласился. Его вспыльчивость, причем из-за каждой мелочи да на пустом месте, показалась американцу слегка пугающей, но забавной. - А я думал, висят, – посмеялся Альфред да, нарочно не замечая недовольную мину визави, восхитился: – Ты так много об этом знаешь! - Я вообще много знаю, – с достоинством обронил Кёркленд, весьма польщенный столь неожиданной похвалой. Попытка удалась: услышав комплимент, ранимый невротик сразу же сменил гнев на милость, любезно добавив: – Если что, обращайся. И тогда американец, привыкший считать сферу человеческих отношений своей профессией, облегченно выдохнул: кажется, он только что подобрал первый ключ к запертому сердцу британского банкира. Сколько будет еще замков... Однако сердца сердцами, а живот все равно требовал ужина. Выслушав предложение янки набрать заветный номер ближайшей пиццерии, Артур проворчал, что фаст-фуд – это страшно вредно, грязно и вообще отвратительно, куда лучше заказать на ужин что-нибудь нормальное, ресторанное, скажем, крем-суп или ростбиф с овощами и печеной картошкой. - Но так будет в разы дороже! – запротестовал Джонс, на что получил непримиримое: - Зато не стошнит. Тут недалеко есть три ресторана, там неплохо готовят: я уже пользовался их услугами и остался вполне доволен. Правда, спустя минут пять он уже не был так уверен в своих высоких оценках ресторанного сервиса: в первом заведении ему вежливо отказали, поскольку единственный водитель, развозивший заказы, неожиданно заболел, во втором вовсе не сняли трубку, а в третьем пообещали выполнить все в наилучшем виде, но... лишь через три часа. На раздраженный комментарий Кёркленда, что, мол, уже и без того неприлично поздно, он услышал не менее раздраженное «тут аврал, что Вы хотите в субботу вечером?». - Хьюстон, у нас проблема, – подытожил Артур, отнимая телефон от уха и озадаченно глядя на голодного гостя. – Они точно сговорились. - У нас не проблема, Англия, у нас задница, – в той же манере передразнил американец, без каких-либо церемоний принявшись рыться в своем гаджете в поисках номера той пиццерии, где у него была самая большая накопленная скидка. Но британец, похоже, не хотел сдаваться. - Это унизительно, – буркнул он, сложив руки. – Жевать такое – себя не уважать. - А что ты предлагаешь? Помереть с голоду? - Довольствоваться припасами: чипсами, выпечкой, орешками. Разве мало? Все это довольно калорийно, нам хватит. - Тебе, может, и хватит, – Альфред был непреклонен. – Ты питаешься чаем и воздухом, а я без плотного ужина не засну... Привет, красавица! – поприветствовал он девушку-оператора по ту сторону беспроводной связи. – Как насчет двух больших пицц для меня и моего друга? О-кей, значит, нам «четыре сыра» и острую... - Не острую! – возмущенно сказал Артур, но его не слушали. - Супер, оформляйте. И еще банку светлого, пожалуйста. - Вот сам и жри, – раздраженно буркнул британец, отвернувшись, покуда Альфред о чем-то еще чирикал со своей невидимой собеседницей, а затем, игриво пожелав ей нескучной ночи, с видом победителя завершил звонок. - Время ожидания – пятнадцать минут! – гордо объявил янки, выпятив грудь колесом, точно супергерой с плаката. – Ну как я? Телефонный флирт творит чудеса! - Разумеется: голодная смерть тебе не грозит, – язвительно заметил Кёркленд, делая глоток из своей чашки: чай в ней давно остыл, хотя и не утратил своего прекрасного вкуса. «Вот что значит качественный продукт», – между делом подумал британец. Пицца прибыла даже раньше, чем обещали, – горячая, свежая, еще дышащая, с хрустящим тестом на бортиках и таявшим нежным сыром. Альфред занес ее в гостиную с почестями, достойными дорогущего фирменного блюда, и водрузил на низкий журнальный столик. Рядом он с трудом примостил банку пива, которое покупал только для себя, ведь Артур сегодня уже превысил свою норму горячительного. - Приступим! – объявил американец, открывая плоские картонные упаковки – в нос Артуру тут же ударили ни с чем не сравнимые ароматы дешевой уличной жрачки, от которых у него одновременно возникло ощущение подступающей тошноты и курлыкнуло в пустом желудке, скучавшем по теплой пище. – Ты не будешь? – удивленно осведомился Альфред, беря в руки жирный кусок, и с нескрываемым удовольствием вгрызся в него зубами. Прожевав, промычал что-то нечленораздельное и, даже не проглотив, добавил: – Попробуй! - Спасибо, я не голоден, – как можно равнодушней отозвался Артур, молясь, чтобы его не раскусили: Ал жевал с таким аппетитом, что живот-предатель англичанина, казалось, выдавал скверные намерения Артура с потрохами. - А зря, – крякнул Джонс. – Очень вкусно! И сытно! И вообще, у тебя на морде написано, что ты ее хочешь, – подмигнув, он улыбнулся как последняя сволочь и уставился на Кёркленда в упор. Возмущенный банкир подавился воздухом. - Да как ты... Да я... – начал было он, но растерял слова: правда была на стороне янки, а врать про себя любимого легко ранимый житель островов, как водится, не умел. – Хорошо, – сказал он, решительно поднимаясь на ноги. – Я сейчас. Американец не успел спросить, что задумал его новообретенный приятель: тот исчез в кухне, но через недолгое время вернулся – с чистой тарелкой и приборами. Подцепив лопаточкой для торта на глазах у изумленного пранкера самый маленький кусочек пиццы «четыре сыра», он невозмутимо поместил его на свою тарелку, а потом, вооружившись ножом и вилкой, важно приступил к трапезе. С прямой спиной и предельно аккуратно, как на званом ужине. Альфред едва не выронил свое пиво. - Что такое? – строго спросил «аристократ», бросив неодобрительный взгляд в сторону гостя: британец и без того стеснялся есть прилюдно, а когда ему еще и в прямом смысле заглядывали в рот, он чувствовал себя совсем муторно. – Никогда не видел, как кто-то ест пиццу? – натянуто осведомился он. - Никогда не видел, как кто-то ест пиццу вилкой, – пораженно пробормотал Джонс, почесав затылок измазанной пятерней. - Я знаю, о чем ты думаешь, – замученно произнес Кёркленд. – Да, многие полагают, будто такую пищу резать не положено, но на самом деле это не так. Кроме того, я у себя дома – здесь я могу позволить себе не поступать так, как мне не нравится, а мне не нравится, когда у меня грязные руки. Закончив свою шикарную оправдательную речь, британец воззрился на оппонента, ожидая резкостей и заранее собираясь дать отпор, но янки лишь тихо уточнил: - Ты и гамбургеры того – вилкой? - Я не ем гамбургеры. - И сандвичи? – не унимался американец. - Сэндвичи, – холодно исправил англичанин, сделав вид, будто произношение существеннее сути вопроса. - Ну сэндвичи. Тоже пилишь? - Дома нет. Но я их вообще редко делаю. И, – подчеркнуто важно заметил Артур, – если мне предлагают попробовать сэндвич на улице, я всегда отказываюсь. - Зашибись, – красиво резюмировал Альфред, которого такое известие явно огорошило, так что скрывать свои чувства он не стал и сходу брякнул: – Офигеть можно. Реалити-шоу. - Ты слышал про такую штуку как вежливость? – стараясь игнорировать чужое свинство и желая поскорей закончить сей идиотский спор, Артур вяло приподнял бровь. - Вроде да, – кивнул янки. - Отлично. Тогда разреши напомнить: пялиться на других невежливо. А комментировать это подобным образом нетактично. В курсе, чем отличается вежливость от такта? – англичанин прищурился и, дождавшись, пока американец отрицательно помотает головой, насмешливо выдал: – Представь: ты заглядываешь в душевую, видишь голую девушку и... удаляешься со словами «простите, сэр». Так вот: «простите» – это вежливость, а «сэр» – это такт. Джонс прыснул, согнувшись от смеха пополам и хлопнув пару раз по столешнице, чуть не поперхнулся не пережеванным куском пиццы. Кёркленд на бурную реакцию не рассчитывал, потому только мирно улыбнулся и, вздохнув, так же мирно сообщил: - Полно тебе, подавишься. Я искусственное дыхание делать не люблю, особенно когда пострадавший воняет соусом. - Потрясающе, Арт! – еле отдышавшись, американец вытер крошки со своей щеки тыльной стороной ладони и заметил: – Я не знал, что у тебя есть чувство юмора. - Я тоже не знал, – Артур пожал плечами. – Давай снова согреем чайник: кажется, он остыл. Альфред улыбнулся: это была маленькая победа. Как следует подкрепившись, они напились чаю и, закутавшись в одеяла, принялись обмениваться сперва неважными репликами, но потом нить разговора окрепла, и они сами не заметили, как разоткровенничались. Артур заговорил о Франсуазе – не только потому что душевная рана, нанесенная ею, сильно болела, но и потому что булочки, которые он на автомате прихватил с собой, и которые они с Альфредом нынче с аппетитом уплетали, пекла француженка. «Как я теперь без ее выпечки?» – понурившись, посетовал Артур. Чтобы приободрить брошенного британца, янки заметил, что французские десерты отлично сочетаются с английским чаем, но Артур поправил: - Сочетались. – И, немного помолчав, признался: – Нас называли красивой парой. - Так и есть, не переживай, – Джонс по-дружески потрепал Кёркленда по плечу. – Поверь, она еще не раз пожалеет, что такого парня профукала! - Да кто ее знает? – финансист вздохнул. – Фрэн права, мы с ней слишком разные и всегда говорили на разных языках. Она пыталась исправить мои дурные привычки, переделать меня, приучить к своей изысканной кухне, но я так и не понял, в чем радость угробить за готовкой весь вечер, а после жевать какие-то чудные диковинки, зная, что ни нормального стейка, ни картошки, ни булочек все равно не будет. - Ага, и вместо чая – кофе, который ты не пьешь. - Именно. Она умела варить кофе тридцатью способами, а чай... увы. «Липтон» навсегда, – хмыкнул Артур, виновато почесав макушку, от чего та стала еще лохматее, чем обычно. Если честно, нарочито аккуратный, хорошо одетый и собранный британец сейчас выглядел ей-богу плачевно, словно плохая пародия на самого себя: замученный, мертвецки бледный, с черными кругами вокруг глаз, всклоченными, как пакля, волосами и двухдневной небритостью. Его руки, сжимавшие чашку, заметно дрожали, выдавая сильнейшее потрясение, одного краткого взгляда хватало, чтобы проникнуться к этому человеку сочувствием. Альфреду тоже хотелось приобнять бедного Артура, лишь уверенность, что это неминуемо вызовет протест, заставляла его сдержаться. Тем временем, чувствуя себя в молчании чуть увереннее, Артур принялся рассуждать: эта привычка всегда его выручала. – В принципе, слова Фрэнсис не лишены смысла: может, мы вправду были чересчур озабочены каждый собственными проблемами и потому не смогли с честью вынести испытания, выпавшие нам, как любой семье, в качестве проверки на прочность. Может, я действительно не способен любить так же самоотверженно, как тот разгильдяй француз. А может, ей со мной попросту было скучно. Я не знаю, Альфред. – Подняв глаза, он какое-то время пристально смотрел на приятеля, хотя тот вскоре понял, что на самом деле Артур смотрит в пустоту, в собственные мысли. – В моей голове как после войны, – наконец, признался англичанин, еле ворочая языком: говорить такие потаенные вещи для него было дикостью, но сейчас на молчание не хватало сил. – Разруха, следы бомбежек, руины... Я будто прозрел, прочитав письмо, понял, что жил в тумане, не ценил, не признавал. Но теперь поздно, и мне остается только лечь и подохнуть. Это конец. - Что за письмо? – нахмурился Джонс, намеренно отвлекая несостоявшегося самоубийцу от мрачных мыслей. - Письмо Фрэнсис, – пожал плечами Артур. – Которое она написала мне прежде чем сбежать. Видя, что американец все равно абсолютно не понимает, о чем идет речь, он наскоро и предельно просто поведал, что произошло утром, как эпистолярное откровение француженки выдало ему всю подноготную вчерашнего розыгрыша и почему он, Артур, замышлял полетать с моста. Чем дальше рассказывал финансист, тем круглей становились глаза пранкера, и когда британец, наконец, договорил, янки пораженно заявил, что о планах леди Кёркленд не знал ничего! Более того, до сего момента он свято верил, что помогал спасти чужую семью, а не разрушить! Ни о каком ухажере Франсуазы Джонс слыхом не слыхивал, полагая, что тот злополучный Франсис, которого он видел мельком при подписании договора, – просто некий родственник француженки либо даже Артура, или близкий друг, которому не безразлична их судьба. Фран вела себя столь естественно, что Альфред и не заподозрил бы, что все это шоу было задумано только чтобы избавиться от Артура... - Твоя долбаная контора вбила последний гвоздь в гроб моей семьи, – с укором проворчал англичанин, на что Джонс, мигом почувствовав себя виноватым, искренне воскликнул: - Я ж не знал! – хотя, ясное дело, его извинения уже никому не были нужны. - Оставь, – снисходительно сказал Артур немного погодя. – Знаешь, может, и хорошо, что так получилось – иначе правда всплыла бы в еще более неподходящий момент, и мне было бы лишь больнее. – Помолчав, он поправил сползший шерстяной плед в крупную шотландскую клетку, в который кутался, чтоб согреться, и сообщил: – Теперь ты все знаешь. Разреши и мне заполнить пробелы в этой предурацкой истории. - Спрашивай, – Альфред устало пожал плечами. - Хорошо, – кратко кивнул Артур, невольно подавшись вперед, как если бы они обсуждали подробности предстоящей сделки. – Как вам удалось договориться с моим начальством? - Показал липовое заключение психолога и наплел, что тебе нужна встряска, – как ни в чем отозвался пранкер. – Я всегда так делаю, и всегда прокатывает. Тут тоже прокатило. - А куда меня возили? Разве это не здание полиции? - Нет, это гостиница для малоимущих. Там сейчас ремонт, но мои друзья уломали директора сдать ее в аренду на пару дней. Весь антураж мы создали сами. - «Мы» – это кто? – напирал Кёркленд, точно детектив на допросе, так что Джонсу, который тут же представил себя в роли пойманного горе-налетчика из их спектакля, даже стало весело, и он хихикнул, получив в ответ строгий взгляд. – Я сейчас не шучу, – напомнил британец. – Сколько у тебя было сообщников? - Не сообщников, а сотрудников, – аккуратно поправил Джонс. – У меня же все-таки бизнес. Постоянно работает только Мэтью, остальные – мои знакомые, которых я нанимаю по мере надобности: каждый проект уникален, как ни крути. – Он благодушно улыбнулся. – Мы с Уильямсом вдвоем придумываем сценарии, плюс – он мой личный информатор, собирает досье на заказчиков и клиентов. - В чем разница между ними? - Между кем? Заказчиком и клиентом? - Да. - Заказчик – тот, кто платит за то, чтобы кого-то разыграли, клиент – тот, кого разыгрывают, – разъяснил директор маленького агентства развлечений, думая съехидничать насчет слишком подробных расспросов и уже открыв рот, чтобы брякнуть искрометное «ты не наниматься, часом, задумал?», когда банкир перебил его. - То есть жертва. Клиент – это жертва, – в его голосе скользнула плохо скрываемая злость. - Нет, – яро запротестовал пранкер, – не жертва, а клиент! Это мой принцип: чувства клиента на первом месте! Никаких издевательств или негатива! Разыгранному должно быть смешно, когда он узнает, что над ним подшутили, – я дарю людям радость, а не мучаю... – запнувшись, он вдруг понял, что сморозил что-то не то, и виновато опустил голову. – Прости, это моя недоработка. Моя фирма готова возместить тебе моральный ущерб... - Не надо, – повелел Артур, хлопнув Альфреда по плечу. – Что прошло, то прошло. Вопрос закрыт, конфликт исчерпан. - О-кей, – протянул американец, на всякий случай уточнив: – Ты правда не в обиде? - Правда, – «Да сколько можно? Заколупал уже!» – хотел ляпнуть англичанин, но вовремя одернул себя извечным «как не стыдно, ты ж джентльмен» и скромно улыбнулся. – Ты спас мне жизнь, оттащив от края, – напомнил он Альфреду. – Мы квиты. Сказать по правде, Альфред не слишком рассчитывал на такой ответ: недовольные клиенты обычно разговаривали с ним совсем по-другому, но возражать не стал, предложив Артуру придвинуть поближе к дивану, на котором они сидели, пуфик, дабы Артур положил на него свои уставшие ноги. Финансист заботу оценил, согласившись и даже позволив за собой чуть-чуть поухаживать. Стало удобнее. - Значит, адвокат Уильямс на самом деле вроде как хакер, – посмеялся Артур, крутя в руках пустую чашку. – А кто тогда Гилберт, альбинос? Неужели не полицейский? Очень похож. - Я передам ему, он будет рад, – хитро подмигнул Джонс. – Гил – отличный актер, хотя в реальности он автомеханик: у них с братом мастерская в Берлине, там нас, собственно, и свела судьба, когда моя «старушка» как-то раз приболела прямо в дороге. - Вот почему он в машинах так здорово разбирается. Теперь все стало на свои места, – Артур блаженно прикрыл веки, сделал глубокий вдох: все-таки полулежать было куда приятнее, чем казалось. – А Людвиг кто по роду деятельности? Тоже механик? - Тоже, – кивнул американец и внезапно, ухватившись за пролетевшую в голове презабавную идейку, заговорщицки пихнул Артура под локоть. – А что? Понравился? - Приятный человек, – отозвался англичанин, не уловив намек, но в следующую же секунду его, видимо, осенило и он вспыхнул. – Ты это к чему? - Да так, – чертов янки хмыкнул, притворившись, будто он ни на что не намекает. – Могу познакомить поближе, если что. Людвиг, кстати, еще не женат, – подмигнув, Альфред на всякий случай отодвинулся, но Артур даже не шелохнулся, изобразив на лице какую-то смесь приятного удивления и едва уловимого смущенья. - Он предпочитает мужчин? – приподнял бровь британец. - Да черт его разберет, кого он предпочитает! – не сдержавшись, янки расхохотался, и Артур так и не узнал, что его больше повеселило – сама шутка или реакция собеседника. – Я просто подумал, что вы друг другу подходите: одинаково сложные, занудные, принципиальные. Плюс он обмолвился, что восхищен тобой. Вам будет что обсудить. - Вероятно, – медленно кивнув, Артур снова порылся в своей памяти. Хотя он вечно на нее жаловался, она все же сохранила еще пару имен, которые он теперь поспешил озвучить: – А кто такие Ловино и Феличано Варгас? - Мои друзья-итальянцы, близнецы, – Альфред продемонстрировал ладони, показывая, что скрывать ему нечего. – Вообще-то эти двое – актеры, тут, в Лондоне, играют в одном театре, друг друга дублируют, но в свободное время нередко соглашаются мне помочь. Что еще ты бы хотел узнать? – благодушно спросил мастер приколов, забирая последний кусочек одной из пицц. – Надеюсь, у нас получилось сносно? Не слишком наигранно? – Джонс хихикнул. Прочитав в глазах Кёркленда немой вопрос, он пояснил: – Мы старались вести себя как можно правдоподобнее, но ты же понимаешь: в жизни все намного иначе. - Не знаю, – Артур неопределенно пожал плечами. – Меня никогда не задерживали, так что мне показалось, что было очень реалистично. - Это хорошо, а то я переживал! – обрадованно признался американец. – Знаешь, когда ты ляпнул, что я толстый, да вызвался геройствовать сам, я чуть не упал: это вообще не входило в планы! По задумке тебя должны были вот-вот накрыть копы. Пришлось импровизировать, забирать пушку, просить ребят, чтоб в срочном порядке отключили сигнализацию. До меня в самый последний момент дошло, что так даже лучше, ведь если тебя схватят безоружного, будет куда логичней, что утром легко отпустят. В общем, было стремно. Впрочем, в моей работе подобное происходит постоянно: люди часто тебя не слушают. - Это точно, – подтвердил финансист, хмыкнув, потому что вспомнил что-то свое. - Кстати, забыл сказать: ты вел себя очень смело, – вдруг спохватился Джонс, добавив уже серьезней: – Я не ожидал, честно. С виду тебя вряд ли посчитаешь героем. - Спасибо, – негромко поблагодарил Артур, отводя глаза. – Но то не моя заслуга: меня в армии приучили не теряться в чрезвычайной ситуации. Я два года в авиации отслужил. - Я слышал. Это было в твоем досье, что мне прислал Мэтью, но, наверно, я до последнего сомневался, что за время, проведенное в офисе, ты не отвык... - Бывших не бывает. - Пожалуй. – В беседе повисла неловкая пауза, в которой вчерашний летчик грустно смотрел в сторону окна, где по-прежнему кружил снег. От упоминания давних счастливых лет Артуру вдруг сделалось грустно, будто он одновременно и мечтал снова перенестись в прошлое, и боялся постичь разочарование от того, что оно прошло. Альфред, проследив за напряженным взглядом Артура, нервно поерзал, кусая губы, словно не решался спросить о чем-то, но потом сдался. – Тебе же нравилось летать? – сбивчиво пробормотал он. - Спрашиваешь! – фыркнул Кёркленд. – Мне до сих пор страсть как этого не хватает. - Зачем тогда ты ушел? Сердце подкачало или... – выпалил Джонс и запнулся, сам не свой от нахлынувших эмоций: одно дело – рассказывать о себе, совсем другое – задавать скользкие вопросы тому, кто скорей всего тебе не ответит. Или, наоборот, ответит. Или... Артур тяжело выдохнул и уставился на своего бестолкового визави в упор, так что тот за одну секунду успел раз тридцать пожалеть, что вообще задел эту тему. Ему стало не по себе, когда зрачки британца расширились, заняв, считай, всю радужку, которая теперь зеленела тонкой каемкой у этих идеально ровных затягивающих кругов... Мгновенно припомнив все ужастики, которые он смотрел, и леденящие душу истории, которые когда-либо слышал, янки подумал, что финансист сейчас обратится в нечто жуткое. - Нет. Я разбился, – глухо произнес Кёркленд в звенящей тишине. Джонса передернуло. - Что? – переспросил он, чтобы не вскрикнуть. Богатая фантазия подбросила американцу пару ярких предположений, но он усилием воли отогнал их: хозяин старого дома попросту не мог быть ни живым мертвецом, ни призраком, ни еще каким монстром. Ну что за бред! «Пора завязывать с хоррорами на ночь», – посоветовал сам себе Альфред, судорожно сглотнув. Артур же оставался совершенно спокойным, только широкие зрачки да сжатые пальцы рук выдавали его внутреннее волнение. - Я ушел, потому что разбился, – повторил он, пытаясь сформулировать мысли как можно проще. – Больное сердце – это следствие, а не причина, Ал. Я совершал стандартный учебный вылет, но из-за ошибки диспетчера сбился с курса, попал в сильный шторм и в итоге потерял управление. Погода, как понимаешь, была уродская, видимость никакая... в общем, очень скоро я понял, что на принятие решения у меня осталось несколько считанных секунд. Мне поступил приказ срочно катапультироваться. Я мог выбраться живым и здоровым, но тогда самолет упал бы в опасной близости к населенному пункту... пострадали бы невинные люди, – прокашлявшись, бывший офицер сделал вид, будто его не трясет от этих жутких, вечно живых воспоминаний, по сей день навещавших его в кошмарных снах. Еле подавив дрожь в голосе, Кёркленд хмуро подытожил: – Я нарушил приказ, отлично зная, чем мне это грозит. Но как офицер я просто не имел права рисковать мирными гражданами, так что сделал все от меня возможное, чтобы выровнять машину и увести ее. Лишь убедившись, что мой самолет рухнет в безлюдном месте, катапультировался, правда, слишком поздно. Счастье, что внизу оказались лесные заросли, – иначе сейчас мы бы с тобой не разговаривали. Артур замолчал, и довольно долгое время никто в комнате не проронил ни слова. В камине потрескивал огонь, старательно вылизывая угли, точно пес – руки любящего хозяина, в окно еле слышно постукивали ветви растущих рядом с домом деревьев, таких же старых, как он. Альфред, потерявший дар речи еще где-то в самом начале монолога британца, никак не мог переварить услышанное. Через несколько тягучих минут он все же потрясенно пробормотал: - Охренеть. Прости, – тут же спохватившись, но Кёркленд миролюбиво отмахнулся. - Не извиняйся, это нормальная реакция. Не каждый день же происходит такое. - Подожди, Артур... – задумчиво почесав макушку, американец еще немного поколебался, подбирая слова. – Получается, ты герой? - Перестань, – вздохнул англичанин. – Формально я злостный нарушитель. - Ты что?! Какой еще, к чертям, «нарушитель»?! Ты же спас их, тех людей! Прикинь: они мирно спали или какой другой херней занимались, даже не подозревая, что им угрожает! Ты их выручил ценой собственной жизни. Блин, да за твой поступок тебя наградить следовало, а не наказывать! Неужели... – прибавив еще несколько непечатных междометий, Джонс рискнул взять Артура за плечо, ожидаемо получив в ответ замученный взгляд и сокрушенное: - Заткнись, пожалуйста. - Нет, ты ответь: что с тобой потом сделали? - Ничего, – мысленно выругавшись, британец отклонился на спинку дивана, страдальчески уставившись в потолок. – Поблагодарили за правильное решение. Но это неважно, Джонс, сам подумай: мы же и заварили ту кашу. Устроили свои придурошные учения, чуть не угробив мирных жителей. Сейчас не война, не время для героев. Альфред понурился. Слушая столь серьезную речь, он сидел непривычно тихо и не спешил спорить, однако в конце концов все же неуверенно прошептал: - А мне кажется, героем может стать каждый, и для этого вовсе не обязательно с кем-то воевать. Не ты замутил те маневры. Но ты предотвратил трагедию – значит, ты герой. - Все, хватит, – раздраженно брякнул Кёркленд, скривив такую мину, будто похвала Альфреда причиняла ему мучения. – Я устал и хотел бы забыть все это как страшный сон. - Как скажешь, – американец сдался, однако, зацепившись за оброненные Артуром слова, ловко перевел тему немного в сторону. – Кстати о страхе. Я все в толк не возьму: неужели, когда твоя жизнь висела на волоске, когда нужно было решить, кто важнее – ты или эти, чужие, по сути, люди, тебе не было страшно? Ни капельки? Британец неопределенно выдохнул, снова посмотрев на своего оппонента. - Я не успел испугаться, просто делал, что должен был – как учили, как воспитали. В такие моменты вообще ни о чем не думаешь. А страшно... – он снисходительно улыбнулся. – Страшно стало, когда я пришел в себя и понял, что с легкостью мог погибнуть. Считай, я разбился в хлам: сломал руку, обе ноги, четыре ребра, получил всякие внутренние травмы и, в довершении всего, расшиб голову. Тот еще был красавчик, когда привезли в больницу – мне осколки из всех возможных мест вынимали, – Артур хрипло рассмеялся – вышло нервно и вовсе не весело. Правда, заметив истинный ужас в глазах Альфреда, бывший военный снисходительно потрепал его по плечу: – Не волнуйся, это было сто лет назад, с моей-то дырявой памятью я давно забыл все, что можно. Да и, если честно, из-за шока и лекарств, которые мне тогда кололи, я очень плохо воспринимал действительность. Мне рассказывали, что, мол, я перенес ряд сложнейших операций, что меня еле откачали, когда у меня случилась клиническая смерть, – но я этого не помню. Помню только, как лежал в больнице, терпел эти неудобные трубки, спицы, торчащие в ногах, бесконечные капельницы, болючие уколы – с детства их ненавижу. Боже, как же мне все чесалось! А как было обидно лежать пластом, не в состоянии даже по-нормальному сходить в туалет, вымыть руки или умыться! Чувствуешь себя беспомощным, жалким... Любая болезнь – это наказание за грехи. Это стыдно. - Почему? – оторопел Джонс. – Стыдно быть больным? - Стыдно быть слабым, – отрезал Кёркленд. – Неважно почему. Я почти месяц не вставал, ты не представляешь, что я пережил в те гребаные недели! Прикованный к постели, страшный, как черт, во всех этих унизительно выглядящих больничных шмотках... целыми днями я тупо смотрел в потолок и думал, думал, думал!! Это адский ужас, Джонс, так много думать! Чего только ни приходило в мою несчастную голову: я боялся, что останусь калекой и буду вынужден перебраться в приют, раз двадцать пожалел, что вообще жив, ни с того ни с сего заподозрил, что авария была кем-то подстроена, и перебрал в уме всех потенциальных врагов. А в довершении всего вообще сочинил, будто не перенесу лечения в силу своих личностных качеств и так себя накрутил, что меня попросту трясло, когда ко мне приходили провести рядовую процедуру: взять кровь на анализ или поменять капельницу. Когда однажды я закатил истерику, не позволив сделать себе укол, меня пришлось привязать к кровати за единственную уцелевшую руку – это была вынужденная мера, и я согласен, что применить ее было необходимо, но мне до сих пор стыдно, как вспомню. Я слышал, как медсестры, совсем еще девочки, смеялись: крутой летчик, а уколов боится, – покраснел Артур. – Лечащий врач говорил, что я зря сопротивляюсь: себе же делаю хуже, а психолог, работавший со мной, убеждал меня не принимать все чересчур близко к сердцу. Но я все равно вел себя хуже некуда. – Помолчав, он вздохнул и добавил уже спокойнее: – Впрочем, ухаживали за мной прекрасно, сносили все мои жалобы – медперсоналу следует отдать должное. Я был у них, наверное, самым сложным пациентом. И все-таки эти люди не бросили меня, поставили на ноги: я по новой учился сидеть, самостоятельно есть, обслуживать себя. Это было трудно. И страшно, что не получится. – На его губах появилась легкая виноватая улыбка. – А еще стало страшно, когда как-то утром мне объявили, что сегодня мне снимут швы, и велели пройти в процедурную – я чуть с ума не сошел от страха. Больно было до чертиков... - Да ладно! – янки хмыкнул, подбоченившись и объявив, прямо как малыш, хвастающийся перед однолеткой своими травмами: – Мне тоже снимали швы, когда я со скутера навернулся. Ни хрена это не больно, неприятно скорей. - Смотря откуда снимать, – рассудительно отозвался оппонент. – Я орал как резаный, это был сущий кровавый ад. У меня до сих пор шрам остался, – убрав со лба челку, он указал куда-то в тот район, где, по легенде, у людей растут незримые рожки. – Впечатляет? Американец несколько минут усиленно всматривался в лоб англичанина, потом буркнул: - Нет тут никакого шрама. - Да, черт возьми, ты слепой! – возмутился вояка, ткнув пальцем в воображаемый след, оставшийся ему на память о прошлом. – Вот, смотри хорошо. Можешь потрогать, – разрешил он, хотя вообще-то не терпел чужих прикосновений. Прохладные пальцы Джонса заставили Артура поморщиться и нетерпеливо спросить: – Есть? - Что-то есть... – пробормотал янки. – Как неровность. Но на глаз не различишь. - Пятнадцать лет прошло потому что, – вздохнул Кёркленд, снова отсаживаясь на безопасное расстояние. Джонс мило улыбнулся. - Тебе не дашь. - Спасибо, – немного смутился Артур. – И все равно шрам есть шрам, – повторил он, чтобы скрыть, что чужой комплимент ему польстил. – Такие у меня всюду: на руках, на животе, на ногах – показал бы, да лень раздеваться. Этот самый крупный, но каждый по-прежнему чуть-чуть ноет, когда надавливаю. Альфред не ответил. Его улыбка стала шире, и Артур побагровел, догадавшись, что за ней последует. Он не ошибся. - Какой ты неженка, – в лоб сообщил американец. - Заткнись, – буркнул английский финансист. - Нет, правда. Ты какой-то чувствительный: швы снимать – больно, быть слабым – стыдно, в больничке валяться – расстроился чуть ли не до слез. Да и сам ты хрупкий, изящный, словно игрушечный: только и гляди, чтоб не кокнули. Наверно, можешь горстями сладости жрать и не париться, что не войдешь в любимые джинсы, – Альфред мечтательно зажмурился. – Мне б так, а то что ни съем – лишний вес. Ладно, извини, если что не так, чуве. Сказав это, он задорно подмигнул мрачноватому приятелю – и, как ни странно, несерьезное извинение подействовало, лишив Артура всякого желания лезть в бутылку. Встряхнув допитую банку пива и не обнаружив больше ни капельки, американец зашвырнул ее в урну, которая вообще-то предназначалась для бумаг, и осведомился, теряясь где-то на полуфразе: - Слушай, Арт, так значит... ты ушел из армии после той аварии? Я просто подумал, – рассудил пранкер, – что раз тебя взяли служить, тем более в авиации, значит, ты не был тогда сердечником. И ноги у тебя когда-то были в порядке. - Когда-то были, – Кёркленд вздохнул. Скрывать что-то от Джонса теперь было уже поздно, так что он не стал церемониться, тем более что и его, похоже, тянуло кому-то выговориться. – Мое сердце с рождения барахлит немного, но это никогда не мешало мне. Я играл в футбол и мечтал о небе, просто уставал быстрее других и должен был иногда беречься – но не более. Медкомиссию прошел без проблем, в летчики взяли сразу. Я прослужил в авиации два года, Альфред, представь, какая там подготовка! Налетал сотни миль, совершил десятки прыжков с парашютом, сейчас я мог бы пилотировать гражданские самолеты, но... Авария. Полгода в больнице. Восстановительный период с уколами, таблетками и процедурами каждый день. Я вернулся на службу, но за штурвал врачи меня больше не пустили: здоровье стало ни к черту. Потом была диспансеризация, обследование... Итог – ИБС, отягченная недостаточностью, а как результат полученных травм чуть погодя развился артрит. Это был приговор. Доктора сказали мне, что я больше никогда не буду летать – как думаешь, со всем этим я бы остался в ВВС? Да меня от самого себя воротило, я чувствовал себя отработанным материалом, – он помолчал. – Когда лежал в госпитале, ребята-сослуживцы, навещая, поделились новостью, что руководство планирует меня повышать. Предлагали майора, но я отказался и в отставку ушел капитаном: капитанские погоны я выслужил. Он смолк. Уже который раз за этот нелепый вечер столь же нелепого дня Артур представлял себя на исповеди – пусть даже та проходила под ветхой крышей старого-престарого дома, а в роли священника выступал такой же грешник, как и сам Артур. Если не больший. Хотя куда уж больше – этот пройдоха, будь он хоть четырежды засранцем, по греховности не годился Артуру даже в полуфинал... Рассуждая так, британец, видимо, погряз в собственных мыслях чересчур сильно, потому что лукавая улыбка, появившаяся на лице янки после грустного драматичного рассказа, показалась Артуру издевательской. - Значит, к тебе можно обращаться «капитан Кёркленд»? – как ни в чем не бывало спросил Альфред Джонс. С минуту Артур пялился на него, подбирая подходящее возмущение от «ты меня не слушал» до «как не стыдно насмехаться над чужим несчастьем», но усталость взяла все-таки свое, и, вздохнув, Артур разрешил: - Было бы неплохо. Но мы не на службе, Джонс, так что я не буду настаивать. - О-кей. Как вы себя чувствуете, мой капитан? – сходу брякнул янки, так что англичанин не успел и глазом моргнуть. – Как ваши ноги, не беспокоят? - Не так чтобы очень, – на всякий случай прислушавшись к ощущениям, пробормотал Артур. – Немного ноют, но это от того, что я хорошо прошелся: если суставы не трогать, они гораздо меньше напоминают о себе. У меня работа сидячая, я почти все время провожу за компьютером, и приступы бывают только после долгих прогулок, – пояснил он. – А так я вполне здоров. - «Здоров»? Да ты по лестнице ковыляешь, как... – невежливо начал Джонс. - По лестнице, кретин! – мигом осадил его Кёркленд. – Думаешь, мне часто приходится прыгать по ступенькам? Сейчас везде есть лифты. - Только почему-то не в твоем доме, – этот аргумент стал последним. Ответить Артуру было нечего и, задыхаясь от возмущения и нахлынувшего стыда, британец обиженно замолчал. Альфред тут же пихнул его в плечо, затараторив: – Ну, не дуйся, приятель, я ж не со зла. Почему бы тебе не установить дома подъемники? Это вроде как лифты, только места гораздо меньше занимают. Я слышал, такие выпускаются с электроприводом: встаешь на платформу, нажимаешь на кнопку, и эта штуковина везет тебя вверх или вниз. Никаких мучений. - Легко говорить, – пробурчал банкир. – Они, наверное, дорогие. - Для тебя? – американец хмыкнул. – Я уверен, что эти инвестиции обязательно окупятся! - Все равно. Их заказывать где-то надо, установщиков приглашать, а я постоянно на работе, – Артур замученно потер веки. – Мне не до того, извини. - «От работы дохнут кони, ну а я – бессмертный пони», – нарочито гордо закончил за него Альфред, получив в ответ мрачный осуждающий взгляд и не менее мрачное: - Это моя жизнь и мне решать, что важнее. Я люблю свою профессию и жить не могу без своей работы. А насчет подъемника... могу еще и передумать. Скоро у меня появится больше времени: я развожусь, что автоматически означает – завязываю с лишними подработками. – Артур криво усмехнулся. – Можешь меня поздравить. - Так вы все-таки... - Да. Я не стану возражать против развода, потому что все давно к этому идет, – твердо произнес Артур. – Спроси ты меня еще пару дней назад, я бы ответил иначе, но это оттого, что я не хотел признавать. А теперь мосты сожжены. Назад нет дороги. Отныне я снова свободный человек, – он потянулся до хруста в натруженных суставах и почувствовал вдруг и на душе, и в теле такое облегчение, словно, озвучив то, что столько времени носил в сердце, сбросил тяжелейшую ношу. Не ожидая подобных перемен, финансист даже приободрился и сказал, по-доброму посмеиваясь: – Думаю, я могу купить диски, которые заказывал в качестве рождественского подарка у Фрэн. - Диски? – Альфред заинтересовался, подавшись вперед. Артур смерил его снисходительным взором. - Диски. Хромированные – для моей красавицы. Я о таких два года грежу, да меня все жаба душит: они недешевые. Вот хотел заказать супруге на Рождество, чтобы самому не платить, но поскольку меня тут так кстати бросили, направлю средства, выделенные на подарок моей теперь уже бывшей благоверной, на собственное желание. Справедливо, как считаешь? - А то! – кивнул Альфред, ловко ввернув: – Прикольно вы это придумали с Рождеством. - Не очень, как выяснилось, – отозвался Артур. – Фрэнсис за это уцепилась. Наплела мне про колечко за сумму со множеством нулей, а сама провернула у меня за спиной операцию по доведению до развода. Я до последнего не догадывался – настолько все было правдоподобно. Американец искренне удивился. - Правдоподобно? Дорогущая побрякушка была для нее в порядке вещей? - Ты плохо знал Фрэнсис, – удрученно вздохнул британец. – Ее Высочество, перебравшись из грязного парижского чулана в дом состоятельного банкира, предпочло жить на широкую ногу. А учитывая, что я, по мнению моей художницы, в последнее время был виновен сразу по двум статьям: жадный и невнимательный, – ее запросы стали зашкаливать. Из-за нее я целый год ишачил на трех работах. Так что и в очередном капризе не нашел ничего крамольного. Судя по возмущенно-растерянному выражению физиономии пранкера, мнение финансиста он не разделял и на его месте вряд ли согласился бы терпеть на своей шее настолько тугой ошейник. Впрочем, вероятней всего – как рассудил для себя Кёркленд, – Джонс попросту ни разу не был женат, вот и жил до сих пор во власти глупых иллюзий на тему вечной любви, постоянного понимания и умения искать компромисс без криков и ссор. «Наивный дурак», – подытожил опытный англичанин. - Она что, всегда требовала только дорогие подарки? – фыркнул американец, намереваясь выдвинуть обвинения то ли Артуру (за слабохарактерность), то ли Франсуазе (за жестокость), но его рвение остудили безапелляционным: - Конечно, нет. Наоборот, – усмехнулся Кёркленд с видом знающего человека. – Мы с Фрэн как раз довольно редко вообще дарили что-то друг другу. У нас было четыре даты в году: мой и ее Дни рождения, Рождество и четырнадцатое февраля, – пустился Артур в воспоминания. – По-настоящему ценные вещи заказывали на Рождество. На свой праздник она отправляла меня в магазин графических материалов: ей постоянно требовались расходники, а их цена порой, знаешь ли, кусается. Мне же Фрэнсис обычно покупала книгу на мой вкус – я очень люблю читать и собрал уже довольно обширную библиотеку, как ты можешь, собственно, убедиться, – сделав жест рукой, хозяин старого «имения» с неподдельной гордостью показал на стены гостиной, уставленные книжными полками от пола до потолка. Альфред обернулся и выдохнул слабое «вау»: честно говоря, раньше он не обратил на это внимания – наверное, потому что после долгого утомительного пути по холоду мечтал скорее согреться. Но теперь он вправду был поражен: комната, предназначенная вообще-то для гостей, являла собой скорее хранилище различных томов и томиков, расположенных вплотную друг к другу на высоченных стеллажах, а также в шкафах со стеклянными створками и на многочисленных тумбочках. Артур был явно повернут на собирательстве. На собирательстве книг. Не слишком заботясь чужим впечатлением, владелец богатой библиотеки повел речь дальше, словно доставал из памяти дорогие ему кусочки и, стряхивая с них пыль, любовался ими. - Это было так увлекательно: составлять список произведений, которые я хотел бы видеть в своей коллекции, а потом выбирать одно, самое желанное, – сообщил, смакуя, Артур, прикрыв веки от наслаждения. – По дороге выяснял, не затерялось ли что-то, дабы не допустить дублирования, а поскольку в голове у меня ничего не держится, я приезжал сюда, брал стремянку и долго-долго рылся в полках, перебирая книги, зачитываясь... Чудные вечера! Я приходил в себя только от звонка телефона: Фрэн беспокоилась, куда я пропал, – посмеялся Артур. – Книга поистине самый лучший подарок. Для меня, по крайней мере, – он улыбнулся. – Ну а в День влюбленных мы бронировали столик в каком-нибудь тихом ресторане, ужинали, болтали, возвращались домой и долго занимались любовью. Банально, но Фрэн почему-то нравилось. Она говорила, что это романтично, хотя по мне так День Валентина – чушь несусветная и сплошные расходы. А потрахаться можно и в любой другой день, без повода. Он приподнял голову, дабы уставиться на Джонса, точно выжидая, что тот ответит на его похабную злую мысль. Легкий флер возвышенности в своей блистательной речи Кёркленд свел к нулю так стремительно, как могут, пожалуй, лишь англичане, так что не готовый к подобному повороту Альфред даже слегка смутился. Впрочем, не собираясь демонстрировать, будто спасовал, американец немедленно ухмыльнулся и брякнул, рисуясь: - Точно. Меня всегда бесило, что девчонкам во всем нужен повод – чтобы выпить, рвануть в путешествие, переспать. Они вечно все усложняют. - Вообще-то я тоже вечно все усложняю, – сухо сообщил Кёркленд, пожав плечами. Защита Джонса рассыпалась, а на лице янки появилась столь неподдельная детская обида, что Артур едва не рассмеялся. На самом деле британец сейчас попросту валял дурака, однако, увидев, как важно этому молодому идиоту выйти победителем в их нелепом споре, Кёркленд миролюбиво дал ему фору, отмахнувшись. – Хотя в чем-то ты прав: например, мне не нужен повод, чтобы приставать к собственной жене. Особенно если это случается все реже и реже, – ляпнул он... прикусив язык: потаенная мысль вырвалась. И тогда Артур – слишком уставший, слишком замученный, слишком истерзанный, чтобы что-то сочинять на ходу, – сдался. Отведя глаза, он негромко посетовал, потерев виски, как если бы хотел стереть головную боль: – С тремя работами какая близость? В конце дня буквально валишься с ног, сил нет ни на что – ни физических, ни моральных. Вот уже с полгода как я не предлагал Фрэн ничего такого... Он запнулся, решив, что зря разоткровенничался. Американец пихнул Артура под локоть. - Полгода? – насмешливо переспросил он, посмотрев на своего нового приятеля с явным недоверием. – Ты полгода не домогался своей жены? Ты гонишь. - Даже не думаю. - Гонишь-гонишь! – янки громко заржал, хлопнув самого себя по коленям, тем самым вызвав в визави святое негодование, которое пока не вырвалось наружу лишь потому, что Артур был хорошо воспитан. – Так я и поверил! – заявил Альфред. – Вы же молодая семья, наверняка детей хотите, так что должны, как говорится, стараться. Да и вообще... - Не возводи секс в культ, – оборвал британец, резко выпрямившись и натянуто напомнив этой невоспитанной бестолочи: – Чтобы любить и считать свой союз семьей, совершенно не обязательно спать друг с другом. Секс тут ни при чем. - Действительно, при чем тут секс? – кивнул выходец из самой свободной страны на свете. – Было бы дело в сексе, было бы куда проще! Я, например, не чаи бы с тобой гонял, а советовал тебе завернуть в бордель или вызвать цыпочку на ночь, – заметил Альфред. – Я понял, Арт. Вы просто больше не близки – вот и не тянет вас друг к другу. Я по себе знаю: если любишь, плюешь даже на самую чудовищную усталость, неустроенность, проблемы, – но жаждешь рухнуть в объятья близкого человека. А ты говоришь: полгода не приставал. С видом победителя он расслабленно отклонился на спинку дивана и забросил ногу на ногу. Кёркленд в ответ лишь устало буркнул, не найдя контраргументов: - Тоже мне, эксперт выискался. Ему не хотелось спорить, особенно из-за подобной ерунды, особенно на ночь глядя и после перенесенных тревог. Больше всего на свете англичанин сейчас мечтал уснуть, свернувшись калачиком, и проспать так лет, скажем, десять, а может, двадцать – до тех пор, пока душевные раны не затянутся спасительной коркой. - Можешь мне не верить, но я знаю, что говорю, – тем временем сказал Джонс. Совершенно спокойно, как если бы вовсе не заметил раздражения оппонента, что было немного странно для Артура: обычно люди отвечали на его колкости такими же колкостями. – У меня, конечно, нет настолько богатого опыта общения с женщинами, – посмеялся американец, – однако в чувствах я тоже кое-что смыслю, – и подмигнул англичанину. Тот фыркнул. - С чего ты взял, что у меня богатый опыт? - Ты был дважды женат, а меня пока что ни разу не угораздило. - Брось, это смешно, какой, к черту, «опыт»? – вздохнул Артур, предприняв вялую попытку завершить скользкий разговор, грозящий вот-вот переползти во что-то совсем уж щекотливое. – Я серьезный человек, которому не нужны несерьезные отношения. - Это плохо? – осведомился Альфред, поймав-таки оппонента на крючок: одной этой глупой фразы хватило, чтобы снова разбудить в Артуре злость и гнев. Сбитый с толку, финансист непонимающе пробормотал: - Нет, это хорошо. Просто... – а секундой позже, осознав, какую дурацкую игру ведет Джонс, озлобленно отчеканил: – Просто я считаю, что твой распущенный образ жизни не превращает тебя в советчика. Даже если ты привык менять партнерш как перчатки, это не дает тебе права навязывать другим, что им делать со своей личной жизнью. Кёркленд едва сдерживался, чтобы для пущей убедительности не стукнуть Джонса по башке чем-нибудь тяжелым – счастье, что Джонс не стал огрызаться. Он даже, казалось, не обиделся, с той же беззаботной расслабленностью отозвавшись: - Да я и не навязываю. Просто не въезжаю: если у вас все чики-пики, то почему ты ее не тащишь в кровать? Разве не странно, когда молодые супруги не трахаются? - Для кого-то странно, если ты попросту не ходишь налево, – заметил Артур. - А ты не ходишь? – хмыкнул Альфред. - Нет, – британец отрицательно мотнул головой, на что получил взгляд, полный искреннего недоумения. - Но тебе-то рога наставили. Справедливости ради можно было бы и замутить... - Хватит, – это перешло все допустимые рубежи. Терпеть дальше издевательский допрос Кёркленд не желал абсолютно. – Я не изменял своим женам, слышишь ты, гребаный пошляк?! – рассвирепел он и, схватив Джонса за край ворота, тряхнул, процедив: – Да будет тебе известно, зараза ты трансатлантическая, что Анна была моей первой женщиной, после безвременного ухода которой я хотел дать обет безбрачия. Считай меня кем угодно, мне наплевать, но человек живет не ради потакания низменным порывам. Я бы посвятил свою жизнь работе, писательству, Богу – да кому угодно, только не этому! Так бы и было, если б не случайная встреча с Фрэн. Что не так, черт возьми?! - А что-то не так? – съехидничал янки, который, хотя и рисковал получить в глаз или в ухо, оставался верен своей провокаторской натуре до конца. Англичанин застыл, покраснев и понимая, что теперь точно разболтал лишнее, и машинально разжал пальцы. Вновь обретя свободу, американец снисходительно посмеялся. – Я молчу, вообще-то, ты споришь сам с собой. Знаешь, что я думаю, сэр? Что ты загнался на мыслях о сексе. Тебе б к психологу. - Закрой рот, – шикнул на него банкир. - Что и требовалось доказать: у тебя конкретный недотрах головного мозга! – ликующе воскликнул пранкер, через мгновение заорав, потому как злой англичанин накинулся на него, принявшись остервенело мутузить. Какое-то время они катались по полу, грязно матерясь, но скоро им обоим стало смешно, и в итоге, тяжело дыша, они уселись рядом, привалившись спина к спине. Нашарив в кармане пачку, Артур на автомате вынул ее и, вытащив зубами сигарету, жестом предложил Альфреду присоединиться. Тот отрицательно мотнул головой. - И было б лучше, если б ты делал это на улице, – попросил Альфред. – Нам еще спать здесь. - Хорошо, – кивнул Артур. – Тогда я скоро. Не спи: следи за камином, – строго напомнил он, поднимаясь с пола и направляясь к выходу. Пока хозяин отсутствовал, гость с интересом изучил окружающую обстановку, практически сразу же придя к выводу: ему здесь понравилось, причем куда больше, чем в новом жилище Кёркленда. Старый... нет, скорее старинный дом хранил массу легенд, его стены, пережившие бессчетные людские радости с горестями, дарили покой, а в каждом предмете, должно быть, таился свой личный дух. «Магическое место, – без сомнений резюмировал Альфред, вновь устроившись на диване, подложив под спину подушку и закутав ноги в шерстяной плед. – Было бы здорово задержаться тут чуть подольше». Когда Артур вернулся, довольный и, кажется, наконец-то немного успокоившийся, Альфред приветственно кивнул ему, точно желал показать: задание выполнено. Ответив тоже кивком, англичанин сбросил пальто, деловито поковырял угли в камине, а после устроился возле гостя, как следует завернувшись в другой плед, потеплее. - Не понимаю некурящих людей, – признался Кёркленд. – Такого удовольствия себя лишают. - А я не понимаю курящих, – равнодушно пожал плечами Джонс, чуть скривившись, когда уловил одуряющий запах крепких сигарет, исходящий от Кёркленда. - Как вы вообще расслабляетесь? – осведомился заядлый курильщик. - Да я особо не напрягаюсь. - Оно и видно. Американец хмыкнул. По его философскому выражению лица было ясно, что он далеко не впервые игнорирует агрессивную рекламу употребления табачной продукции. - Просто я считаю, что нет никакого смысла жить под властью своих привычек, неважно, что за они: сигареты, алкоголь, работа или близкие люди, – пояснил он, ожидая реакции Артура, но Артур, вздохнув, был вынужден промолчать. - Слушай, – проронил он чуть позже, мягко переводя разговор в другое русло. – Расскажи о себе, – с трудом выдавил, смутившись собственной смелости, пусть даже на крыльце, выдыхая белесый дым, финансист прокрутил в голове дайджест их сегодняшней встречи и пришел к выводу, что выдал американцу слишком много своих секретов, не получив взамен ничего. Что ему известно о Джонсе? Пара сухих фактов. Это было просто нечестно – откровенничать без взаимности: все-таки Джонс не являлся ни психологом, ни священником. – Я просто... – Артур почесал голову. – Я ничего про тебя не знаю. Кто ты, Альфред? Ответом ему послужила неловкая тишина. Американец переменился в лице – его ребяческое веселье как ветром сдуло. Поднявшись на ноги, он прошелся в сторону окна, застыв на его фоне чуть сгорбленной живой статуей, затем, спрятав руки в карманы джинсов, вгляделся в плотный уличный мрак, разрезаемый лишь огнями фонарей в серой туманной дымке. Альфред молчал. Артур молчал тоже, чувствуя, как на душе становится мерзко, точно он спросил что-то предосудительное. - Я никто, – наконец, неожиданно серьезно произнес Альфред. – Приехал из Штатов и живу на деньги, выручаемые за розыгрыши, но все это ты уже слышал, – побарабанив пальцами по подоконнику, парень обернулся и выдохнул: – Нечего рассказывать. Между разговаривающими снова повисла неуютная пауза, в которой смущенный англичанин успел передумать десятки мыслей и не высказать ни одной. Где в это время витал разум Джонса, Кёркленду было неведомо, но, с трудом подобрав слова, в конце концов финансист все же выдавил, не желая завершать беседу на такой грустной ноте: - Прости, если я спросил что-то лишнее. Ты не обязан ничего мне рассказывать, но, знаешь, мне было бы тоже интересно услышать чью-то историю. - Неужели кому-то может быть интересна моя история? – попаясничал Альфред, однако, к счастью, вернулся к камину и, опустившись на диван да потерев ладони, благодушно спросил: – С чего стартануть-то? - С чего захочешь, – улыбнулся Артур. – Это же твой рассказ. - О-кей, значит. Давным-давно... – начал янки тоном сказочника, за что был тут же одернут. - Эй! – напомнил хозяин дома. - Ладно-ладно, – гость посмеялся и все же соблаговолил открыть новому знакомому пару фактов своей недлинной биографии. – Как ты знаешь, я приехал сюда из Нового света, хотя это для вас он новый – для нас он единственный. Я родился в штате Техас, в маленьком городке по имени Святая Индейка... не веришь? Ну и не верь: в Америке до хрена подобных местечек, и они через одно носят идиотские прозвища. Короче, мой городок вряд ли найдешь на карте даже при огромном старании, так что не столь важно, как там его зовут. Моя мать всю жизнь торговала в лавке. Миссис Джонс знал в лицо каждый житель, и каждое утро они виделись у прилавка, здороваясь и делясь последними новостями: у кого отелилась корова, кто родился, кто умер, кто за кого собирается выдать дочь. Мы были уважаемыми людьми, но наше счастье длилось недолго: отец бросил нас с матерью, когда я был еще совсем маленьким, – голос Альфреда дрогнул. Прокашлявшись, Джонс поправил: – Вернее, это мы его бросили: он начал безбожно пить и издеваться над нами, так что мы попросту свалили куда подальше. С тех пор колесили по городам, очень скоро я привык к такой вот жизни на чемоданах. Было по-своему здорово, хотя и тяжело, особенно поначалу. Он улыбнулся, правда, как-то горько, и Артуру вдруг устойчиво померещилось, будто зря он все эти годы мысленно ругал свое окружение – родителей, учителей и начальство – якобы они чего-то ему когда-то недодали. У него было, считай, все, чтобы стать успешным. У Альфреда не было ничего, но он стал, а Артур... возможно, тоже, вот только дорожить этим до сих пор не привык, продолжая оставаться вечно недовольным, обесценивать настоящее и ставить новые недостижимые планки, чтобы опять разочаровываться, критиковать... - Сочувствую, – проронил финансист, пока его собеседник не догадался о чужом открытии: личное должно оставаться личным. Протянув руку, он коснулся плеча американца, на что тот понимающе кивнул. - Спасибо. Но все это давно в прошлом и поросло быльем, – заметил он. – Я вырос, закончил колледж. После смерти мамы мне было нечего терять, – на его голубых, как небо, глазах невольно блеснули слезы, но Альфред наскоро стер их ладонью и продолжил рассказ: – «Какая разница, куда идти, если ты никому не нужен?» – сказал я себе, прорыдав полдня в нашем стареньком раздолбанном «форде». И погнал дальше. Я сменил массу адресов, нигде не задерживаясь надолго, вдоль и поперек исколесил мою большую страну. Я знаком с разной Америкой и знаю ее от богатейших мегаполисов до глухих грязнущих трущоб, от природных красот, увидеть которые грезят путешественники со всего света, до по-настоящему жутких вещей вроде уличных драк. Я проехал американский континент насквозь, работал курьером, продавал картошку и бургеры, возил пиццу, расклеивал объявления, таксовал, заправлял машины – да кем я только ни был! Одно время даже пытался создать свою адвокатскую контору, но мне не поручали ничего достойнее поиска заблудших коров, потому очень скоро я заскучал и опять уехал. - Ты всегда уезжаешь, когда тебе становится скучно? – англичанин поймал его на полуслове, и янки довольно улыбнулся, как будто обрадовавшись, что визави зрит в корень. - Всегда. Однажды я решил для себя жить без привязанностей и следую этой заповеди до сих пор. Моя свобода – моя главная ценность, а прочее – как получится, – гордо произнес Джонс. Его шальная уверенность была настолько сильной и безусловной, что Кёркленду даже на мгновение показалось, что у него не найдется опровержений – несмотря на свой устроенный быт, твердые принципы и личный противоположный опыт. Слишком увлеченно говорил о свободе Альфред. – Я ненавижу любые цепи и не терплю, если меня пытаются приручить. Все просто: мир большой, дорог много, и когда нынешняя меня не устраивает, я ищу другую. Если нечего терять, начинать не страшно. - Если нечего терять, – эхом повторил Артур, ощутив, как заныло сердце, когда он осознал, насколько же они с Джонсом разные... И насколько он – успешный лондонский финансист с двумя домами, шикарной машиной и двумя законными браками за спиной – завидует этому простому американцу, у которого ничего этого нет, зато есть самое ценное: свобода. Еще никогда незримые кандалы не тянули Артура к земле так сильно. - Как-то раз я наткнулся в сети на рекламу агентства развлечений, – тем временем сообщил Джонс. – Идея создать свое такое же меня увлекла, и я немедленно приступил к делу! Сначала все шло как по маслу – заказчиков становилось больше и больше, доходы росли, но потом наступила черная полоса. Через пару-тройку лет успешной работы бизнес пришлось свернуть: обиженные клиенты завели моду подавать в суд на мою контору и, как на грех, вечно, черти, выигрывали! В общем, я разорился, – вздохнул американский делец. – Наученный горьким опытом, впредь взял за правило согласовывать, что в финале я лично убеждаюсь: жертва оповещена о розыгрыше и не обижена. Но в Америке, кажись, даже ленивый был наслышан о моей дрянной репутации! Пришлось валить через Атлантику да продолжать работу здесь, в новосозданной фирме. Британцы, понятное дело, не чета нам – шуток часто не понимают, тупят и бесятся по каждому пустяку. Задеть ваше воспаленное самолюбие проще простого, но все же вы милые, – хмыкнул Джонс, встретившись взглядом с молчавшим англичанином. –Снобы, козлы и засранцы, но душа у вас добрая. И вам до чертиков идет улыбаться. - Благодарю за комплимент, – ответствовал Кёркленд, притворившись, будто слова Джонса его вовсе не зацепили: в принципе, он всегда знал, что его нация вызывает у других подобное впечатление, правда, он не сомневался, что причина тому – обыкновенная зависть. - Обращайся, – подмигнул янки. – В общем, мне понравилось здесь работать. Пока интерес не угас, задержусь, ну а там посмотрим. Финансовая сторона, опять же, немаловажна: бизнес – это такое дело, никогда не угадаешь, как повезет. У меня бывало по-всякому. Случалось, благодаря природной общительности мне удавалось сойтись с нужными людьми – и тогда я купался в деньгах, но потом снова оказывался на мели да, закинув за спину потрепанный рюкзак, шел голосовать на ближайшую трассу: на бензин не всегда хватало, приходилось иногда оставлять старушку, – он вздохнул, смежил веки и со светлой улыбкой резюмировал: – Моя жизнь похожа на лоскутное одеяло, сшитое из кусков, которые совершенно не подходят друг другу, но я привык жить так: одним днем, не жалея о прошлом и не заглядывая далеко в будущее. Мимо меня постоянно мелькают люди, но их слишком много, чтобы запоминать. Я не привязан к ним. - И разве это нормально? – не выдержал Артур: пускай британец и по-своему завидовал, он не мог согласиться со всем, что нес этот свободолюбивый идиот. – Ты гордишься своей независимостью, но позволь: разве человек может жить без корней? Без уверенности, что завтра у него будет, где переночевать, что поесть, как согреться? Без ответственности за себя и близких, без потребности в тепле и заботе? Ты флюгер... - Я просто свободный человек. - Но ведь ты никогда не узнаешь, как приятно ощущать себя частью чего-то общего, – Артур подбоченился, принимаясь с жаром перечислять то, что на сей раз было важно ему: – Нации, страны, города, компании! Тебе не известно, что значит возвращаться домой, как здорово, если там тебя ждет кто-то родной и близкий. - Зато я не боюсь потерять этого кого-то, – огрызнулся Джонс. Кёркленд смолк, растерянно хлопая глазами: простая фраза попала по самому больному. Артур бы еще долго зависал вот так, не зная, что и сказать, если бы Альфред не передумал. – Хотя в чем-то ты прав, – вмиг став слегка печальным, пранкер вздохнул: – Иногда мне кажется, что в такой дисциплине как одиночество я просто чемпион мира. - Думаешь? – фыркнул Артур. Услышать это от яркого экстраверта он не ожидал, а говоря об обратной стороне его дорогой свободы, имел в виду отсутствие стабильности и покоя – но вовсе не одиночество. Да какое там одиночество! Человек, в два счета заводящий знакомства, душа компании, обаятельный разгильдяй – таких любят все, такие не знают, что значит, когда тебя не принимают, клеймят изгоем и гонят прочь! На секунду Кёркленду сделалось даже чуть-чуть обидно, ведь это он, а не американец, нуждался в понимании и сочувствии. Он, Артур, познал всю глубину одиночества как никто. - Я знаю, по мне не скажешь, – рассмеялся Альфред в подтверждение мыслей Артура. – Я успешно создаю впечатление счастливого человека, у которого всегда все о-кей, и, наверное, так оно и есть, вот только иногда, например, в такие вот предрождественские дни, я чувствую себя неуютно от того, что мне некому звонить или писать поздравлялки. – Недолго помолчав, он миролюбиво прибавил: – Правда в том, что все мы без исключения мечтаем, чтобы у нас было все, как у всех. Мы можем не признаваться, бить себя пяткой в грудь, крича, что, мол, это не так, каждый из нас особенный, счастье у каждого свое и так далее, но в глубине души все равно надеемся, что у нас-то все сложится. Что будет и работа, и дом, и семья, и дети, и внуки, и деньги, и любовь, и секс. Что мы объездим все страны мира, покрутим руль, напишем книги, исполним предназначение. Ни в чем не уступим остальным и сможем расписаться на финише: «я счастлив». Как-то так. Знаешь, мне вовсе не хочется уподобляться этой толпе, но я вынужден согласиться, что по сути такой же. Я тоже человек. Поэтому как бы я ни жил, во что бы ни верил и как бы ни гордился своим расчудесным выбором – порой мне становится больно от того, что чего-то у меня нет. – Альфред вздохнул да, облизав пересохшие губы, невесело посмеялся. – Иногда мне кажется, что моя жизнь тоже чей-то дурацкий розыгрыш. Он замолчал. Старый дом, нахохлившись и замерев, внимал словам странного янки, чересчур мудрым для этого совсем еще молодого человека. Артур не представлял, что теперь и думать: с самой первой встречи с голубоглазым хитрецом он не воспринимал Альфреда серьезно, так что теперь, после его своеобразной исповеди, попросту не находил, что ответить. Да и нужно ли было? Джонс, кажется, собирался порассуждать еще. - Ты наверняка думаешь, что я спятил, – американец сощурился. – Я постоянно общаюсь с людьми, значит, вроде как не должен представлять, что значит быть одному. Может, я и не представляю. Может, подлинное одиночество знакомо только типам вроде тебя – чертовски интереснейшим личностям, которые не дают себя ни узнать, ни полюбить, но... у одиночества много разновидностей. Ты одинок, и все это знают, потому что твое одиночество у всех на виду: ты отказываешься общаться, задираешь нос, нарочно избегаешь людей, вопишь, чтобы тебя не трогали. Я же вечно в центре событий, и никто не догадывается, каково это – быть мной. Альфред Джонс? Кто такой Альфред Джонс? Когда-то однажды я вычеркнул себя из себя, чтобы не умереть от боли, – глаза говорящего заблестели, он сморгнул, и пара слезинок скатилась по щекам, заставив Альфреда вытереться да рассмеяться, чтобы привычно скрыть свое горе. – Знаешь, парень, это помогло, но теперь мне нередко кажется, будто бы меня нет. Вот умри я сегодня – и завтра ни одна живая душа не вспомнит обо мне. Это не так уж и плохо, но не так уж и весело. Послушав треск огня в камине, янки снова погрел ладони и признался, глядя туда, в поленья. - Я прохожу под окнами домов, где люди собираются за столами, и понимаю, что завидую им. Что они там счастливы, а я здесь один, на холодном ветру, всеми брошенный и забытый... В такие минуты мне мерещится, будто не человек я вовсе, а нечто абстрактное – страна там, нация или город, – хожу по улицам, смотрю на своих жителей и не могу, к сожалению, к ним присоединиться. - Последние семь лет я чувствую то же самое, – отозвался Артур, наконец, вмешиваясь в чужой монолог. Финансист все еще не чувствовал в себе сил продолжать, но его прошибло это емкое сравнение Альфреда: Артур не раз приходил к таким же выводам, бродя в одиночестве по британской столице. - Семь лет? – переспросил Джонс. - Рождество – праздник, который положено отмечать с семьей, – пояснил Кёркленд, пожав плечами. – Моих родителей давно нет на свете, а семь лет назад перестала существовать и моя собственная семья. Энни умерла на моих руках. Фрэнсис же предпочитала домашнему ужину дорогой ресторан французской кухни со всякой мерзостью на тарелках, – британец брезгливо поежился, вызвав у американца улыбку. – Я сходил с ней однажды, отравился и с тех пор отмечал праздник в пабе, после чего шатался по улицам. И думал о том же, что и ты. - Какое странное сходство, – печально подытожил Альфред. – Встретились два придурка. Подтянув колени к груди, Артур уткнулся в свою немытую чашку. Мысли его, напоминая тьму за окнами, затягивали слишком глубоко, чтобы финансист реагировал на саркастичные шутки. Кёркленд думал об этой прошедшей субботе как о чем-то странном, настолько не похожим на обыкновенные дни, что банкир, у которого в жизни всегда и все было распланировано, посчитано и назначено, растерялся. «Еще утром я хотел умереть под колесами машин, а сейчас, похоже, приобрел друга...» – невольно пришло на ум Артуру, хотя он не слишком в это поверил. Нет-нет, у него нет друзей, он не способен, но... слова американца чересчур сильно отозвались в душе Артура. До болезненного нытья в подреберье. До слез... - Ты скучаешь по ней? – вдруг серьезно спросил Альфред, не отводя глаз от языков пламени. - Да, – британец грустно кивнул. Они оба знали, про кого говорят. – Кажется, я лишь сейчас понял, что по-настоящему любил только одну женщину – мою прекрасную Энни. Он сморгнул, попытался сглотнуть ком, подступивший к горлу, правда, глаза все равно стали мокрыми, что не утаилось от внимательного Джонса. Глубоко вздохнув, американец подался вперед и, на сей раз отметя все лишние церемонии, обнял Кёркленда. Тот, как ни удивительно, не оттолкнул – наоборот, уткнулся своей лохматой макушкой в шею Альфреда, который по-доброму посмеялся, потрепал его, как брата, по плечу да мирно заметил: - Тише-тише, все хорошо. Поплачь, если хочется. Артур сдавленно всхлипнул. Он бы наверняка так и сделал, но в тот же момент в парадную дверь громко постучали, и кто-то с улицы прокричал: - Эй! Артур, ты здесь?! - Это Скотт! – взволнованно воскликнул хозяин дома, поспешив открывать. Чертыхаясь и без конца тараторя что-то про то, что за бредятина тут творится, в тесную прихожую ввалился растрепанный и раскрасневшийся Кэмерон. В пальто нараспашку, с всклоченной каштановой шевелюрой, усыпанной тающими снежными хлопьями, он напоминал человека, чудом не опоздавшего на последний поезд. Схватив Кёркленда за плечи, Скотт с силой встряхнул его, будто не веря, что приятель вправду жив и здоров. - Святые угодники, Игги, как же ты меня напугал! – брякнул верзила шотландец, заключая маленького англичанина в стальные дружеские объятья. Услыхав забавное прозвище Артура, Джонс тотчас хихикнул, собираясь, верно, выдать на это что-нибудь остроумное, но строгий взгляд Кёркленда мигом пригвоздил его к месту. Тем временем Скотт продолжал откровенно возмущаться, прижав Артура к себе и не отпуская, как если бы боялся потерять его навсегда. –Хрен знает что делается, друг! С утра с какого-то перепугу позвонила твоя фурия, неся сущую околесицу про какой-то розыгрыш, ограбление и развод! Просила срочно тебя найти. Я за телефон – ты вне зоны, я к тебе – тебя нет! Весь день тряс знакомых, пытая, где ты вообще можешь быть, думал, с ума сойду, уже собрался обзванивать больницы и морги, когда, черт возьми, вспомнил про эту твою старую развалюху! Боже мой, Кёркленд, ты дурак, твою мать, больше никогда так не делай!! После этой тирады он прибавил еще несколько словесных пассажей, только уже значительно грубей. Артуру с большим трудом удалось выпутаться из его рук, пообещав, что подобного не повторит, но Скотт успокоился лишь когда Артур трижды повторил, что у него все в порядке. - Правда все хорошо? – переспросил испуганный маркетолог, наверно, в четвертый раз, всматриваясь в честные глаза финансиста. - Правда, – измученно выдохнул тот, чувствуя, как невыплаканные слезы снова яро рвутся наружу: оказавшись рядом со своим единственным другом, Артур терял самообладание и едва был в состоянии сохранять лицо – но с каждой секундой делать это становилось все тяжелее. – Только, – запнулся бедняга. А через мгновение, проронив: – Меня Фрэнсис бросила, – все-таки рухнул в объятья Скотта, не сдержавшись и разрыдавшись у него на плече – в голос, как давно мечтал, не скрывая ни слабости, ни тоски, ни боли. - Молчи, не говори ничего, – попросил шотландец, бережно гладя приятеля по спине. Джонс, наблюдавший эту картину, сидел на диване не шевелясь, чтобы не испортить такой важный и такой правдивый момент даже случайным шорохом. Как следует выплакавшись, выплеснув отчаяние, Артур вдруг ощутил жуткую усталость. Хотя от слез ему действительно полегчало, сил уже практически не осталось. Пытаясь отдышаться, банкир понимал, как ему хочется сейчас упасть ничком на постель и уснуть хотя бы до понедельника... Но, подавив это эгоистичное желание, Кёркленд все же отодвинулся от Кэмерона. Всхлипнув и потерев глаза, он вдруг вспомнил о своих хозяйских обязанностях, так что, спохватившись, немедленно пригласил Скотта в комнату, по пути, как подобает джентльмену, принеся свои извинения. - Прости, пожалуйста, я не познакомил, – пробормотал Артур и, прокашлявшись, обратился к поднявшемуся с дивана американцу: – Альфред, разреши представить тебе моего товарища и коллегу – Скотта Кэмерона. Когда-то мы служили в одних войсках, а теперь работаем в одном банке. Скотт, – Артур обернулся к приятелю, – это Альфред Джонс. – На секунду-другую задумавшись, как же лучше объяснить, кто такой его новоиспеченный знакомый, англичанин негромко, но ровно произнес: – Человек, который меня сегодня выручил. - Выручил? – недоверчиво переспросил Скотт, на что Альфред устало пожал плечами. - Долго объяснять. К счастью для еле живого Кёркленда, простой ответ и лучезарная улыбка Джонса вполне устроили маркетолога. Брякнув «лады», он пожал протянутую ладонь, лишь уточнив, будто между делом: - Это ты собирался мой банк вскрывать? - Типа того, – подтвердил Альфред. - Зашибись. А меня тогда чего не позвали? – наигранно обиделся Скотт. – Нечестно! Я тоже не прочь поиграть в грабителей. - Извини, я как-то твою кандидатуру проморгал, – пранкер виновато развел руками, но тут же с энтузиазмом пообещал: – В следующий раз, клянусь, тебя приглашу первым. - Смотри не забудь! – деланно пригрозил шотландец, помогая Артуру сесть на диван и столь ловко подложив ему под спину подушку-валик, что англичанин даже не подумал расценивать сей жест унижающим. Альфред мысленно присвистнул и на всякий случай запомнил, что и как делал Скотт, – тот мог бы давать уроки ухода за сложными людьми вроде Артура. - Как ты, дружище? – тем временем осведомился шотландец у бледного англичанина, который, наконец переместившись из стоячего положения в сидячее, выдохнул: натруженные суставы нещадно ныли. - Нормально, если не считать того, что меня бросила жена. - Тоже мне, проблему нашел, – нарочито беззаботно отмахнулся Кэмерон. – Ерунда какая. Мне твоя парижанка вообще никогда не нравилась, так что не загоняйся, брат. Ты мне лучше вот что скажи: ты будешь голосовать за мой проект или нет? - Какой еще проект? – непонимающе буркнул Артур. - Ну тот, с кредитами для малого бизнеса, помнишь? - Я же уже сказал, что я за. - Сказал, а подтвердить? Мне нужна твоя подпись в протоколе. Или, думаешь, я зря два дня корпел, чтоб склепать эту сраную бумажку? – маркетолог набычился, на что финансист только равнодушно зевнул. - Хорошо, подпишу я твою бумажку, не зуди. - Вот и чудненько! – продажник расплылся в хищной улыбке. Наскоро порывшись в мыслях, которые у него напоминали чемодан волшебника, он деловито прибавил: – А еще мне нужно знать, примешь ли ты участие в соревнованиях. - В каких?.. - Вот же чудо-человек! – брякнул Скотт, хлопая себя по колену. – Словно с луны свалился. Вы, финансисты, что, в бункере сидите? Или ты из-за семейных дрязг вообще ничего другого не замечаешь? Бильярд, Игги! Бильярд! В грядущем месяце мы играем на межбанковских состязаниях, сейчас сколачиваем команду. Тебя все ждут. Услышав про бильярд, Кёркленд немного приободрился и уточнил, приподняв бровь: - Соревнования будут смешанными? Скотт помотал головой. - Не, девчонки отдельно. - Вот и правильно, – хмуро пробурчал без пяти минут разведенец. – Женщина на корабле – плохая примета. В ответ убежденный холостяк радостно пихнул его в бок, потирая руки, будто согласовав условия выгоднейшей сделки. - Именно так! Ура, я тебя записываю. Ты нужен нам, Артур, с тобой мы всех порвем! - Надеюсь. – Англичанин миролюбиво улыбнулся. Ему было приятно слышать такие слова в свой адрес, знать, что кто-то все еще верит в него и не считает его законченным неудачником. Но сообщить о том Скотту он уже не сумел: чертова усталость не позволила Артуру сказать что-то еще кроме «я, наверно, посплю». Скотт с Альфредом одобрительно закивали, уступив хозяину весь диван, и заботливо закутали Артура одеялом, соорудив нечто вроде кокона. Как был, в одежде, Артур заснул очень быстро, размеренно засопев. Переглянувшись, ребята решили его сегодня больше не беспокоить. Их, может быть, и тянуло поговорить, но час был поздний, поэтому они не раздумывая перенесли в гостиную пару тахт из соседней комнаты, на которые бросили подушки и пледы. Скотт, сославшись на тот бесспорный факт, что ему, северянину, виднее, как следует обращаться с каминами, собственноручно потушил огонь и несколько раз перепроверил себя, дабы убедиться, что все в порядке (как ни крути, но старые дымоходы полны сюрпризов, как сказал Скотт). - И далеко не всегда это застрявшая жопа Санты, – с видом знатока прибавил шотландец, с чем американец, конечно же, согласился. Пожелав друг другу спокойной ночи, парни разбрелись по углам, спустя минут пять Кэмерон уже вовсю похрапывал, уткнувшись лицом в подушку. Американец тоже прилег, но спать ему почему-то не хотелось. Забросив руку за голову, он еще долго смотрел в потолок, перебирая в мыслях яркие кадры миновавшего непростого дня. Дня, когда он, может быть, обрел друга. «Мне так часто встречались люди, на которых я рассчитывал, надеясь, что они смогут меня понять, но раз за разом меня ждало разочарование, – раздумья шли сплошным потоком, и Джонс едва успевал смаргивать горячие слезы, выкатывавшиеся из его близоруких глаз и стекавшие по вискам. – Мне нередко казалось, что смысла нет, что уже никто не ответит, но вдруг теперь кто-то отозвался. Сегодня я понял, что я не один. Я ждал тебя всю жизнь, чертов англичанин». Альфред вздохнул, вытерев глаза, перевернулся на бок и подтянул к животу колени. Когда он уже задумал уснуть, ему внезапно кое-что вспомнилось – кое-что такое, из-за чего на душе пранкера снова прояснилось, а на губах появилась тихая улыбка. Маленькая ложь. Да-да, та самая, благодаря которой он удостоверился, что никто из-за него не полезет сегодня в петлю и не станет глотать горстями снотворное: «забытые» ключи от съемной квартиры благополучно лежали во внутреннем кармане куртки. Артур наверняка догадался, но Альфреда не прогнал. «Значит, все не так уж и плохо, – подытожил Альфред, наконец-то смыкая веки. – Может, однажды ты разрешишь мне взять тебя за руку».