-//-
У них в чемоданах — практически одинаковые фиолетовые толстовки «на выход». Богдану кажется, что эта вещь, висящая на крепком теле Андрея, почти как пощёчина на оголённом участке его похороненных чувств. И он, как всегда, непоколебим: лишь ведёт бровью, не спрашивая прямо, но парень неопределённо пожимает плечами: совпадение. Комната снова становится похожей на спичечный коробок — лишняя брошенная искра-фраза, и он вновь сгорит. Лисевский выходит быстрее, сцеживая будто бы в пустоту короткое и мрачное: «Покурю». Ты же ведь этого хотел, верно? Ты же хотел, чтобы всё это закончилось. Их сошедшиеся параллельные прямые — совпадение. Как случайно доказанное дважды два — пять. И сам Бабич — как совпадение нужной ему комбинации цифр на дешёвом лотерейном билете: поздравляем, Вы сорвали джек-пот, получите и распишитесь! Только отдайте весомую часть налогов за долгожданную победу в виде бессонных прокуренных ночей, а заодно и кусок своего пережёванного, никому не нужного глухо бьющегося сердца. В «Жемчужине» — пёстрая и шумная толпа, похожая на цветную рябь телеэкрана. Перезрелые сливы — глаза Богдана, отвыкшие от мельтешения за новогодние праздники. У Андрея на редкость приподнятое настроение: он широко улыбается незнакомым командам, приятелям по Лигам, и буквально силком тащит Лисевского на интервью для казанского блога. Отвечать на одни и те же типичные вопросы, кажется, очередная привычка, которая давно норовит стать неприятной. Но Богдан замечает, что Бабича это не особо волнует: у него абсолютно расслабленное выражение лица и мягкая, призывная улыбка. Почему-то легко отвечать на всякую ерунду одновременно, шутя про безответственность и доминанта в команде, но всё, что кажется лёгким для Богдана — это незримая пыль глаза, пытающаяся скрыть тяжесть настоящей правды. Но ты же этого хотел, да? Ты хотел, чтобы было всё по-прежнему. Они довольно много пьют на вечеринке в честь открытия — после четвертой рюмки Богдан находит в себе лишь силы шарнирно кивать, словно механический, китайский болванчик. Бабич слишком много говорит и особо рьяно жестикулирует, не отходя от Лисевского ни на минуту. Богдану кажется, что все эти несвойственные движения и чрезмерно бутафорное внимание отдают некой жалостью. Андрей хочет выудить из него определённые эмоции, зная правду, но не делая акцента — вот только зачем? Чтобы сделать ещё больнее, чем уже, чёрт возьми, есть? Словно сбитая тяжёлым шаром кегля, Богдан отшатывается и направляется к выходу. А Бабич, слишком резко реагируя, пытается его остановить, приковывая к себе не особо трезвым взглядом, но его будто бы не видят. Перед ним лишь грустно кривят поджатые губы и уходят, не оборачиваясь.-//-
По какой причине это напряжение режет без ножа и беспокоит так, как не беспокоило раньше — ответ на дне, в которое Андрей не хочет плыть через опасные водоросли сам. Потому что ты сам этого хотел, не так ли? Убеждать себя в этом ещё через сутки становится труднее. Богдан, если честно, врёт хреново — элементарно не умеет. Мимика предаёт его, как и сдаёт с потрохами взгляд, отражающий очередное похмелье, отчаяние и нерешительность. Прибрежное сочинское утро красит его штрихами, делая почти карикатурным. Бледная каолиновая кожа, выпирающие острые лопатки, сонный профиль в лимонном оттенке оранжевеющего рассвета — Бабич смотрит, не зная, наполняет ли он всё это смыслом нарочно, или этот смысл, который он не замечал раньше, был всегда. Быть может, так выглядит блядская справедливость? Такая длинная очередь за прилавком, где раздают хлёсткие переживания бесплатно — твой черёд попробовать то, что в дефиците. Андрею казалось, что так не бывает. Богдана становится слишком много, хотя это «слишком», на самом деле, было постоянно. Их общение с того декабрьского вечера свелось к сухим, трескучим фразам и нелепым кивкам. Андрею хочется на секунду представить себя врагом, даже не смотря на то, что он совершенно не хочет им быть. Каким оружием убивать? И будет ли это считаться настоящим преступлением — добить того, кто этого не заслужил, потому что самого начинает тошнить?-//-
«Ты слишком много пьёшь. Может, вернёшься и ляжешь спать?»
«С некоторых пор из-за твоих одиночных попоек я сплю на редкость плохо.»
«А ведь потом это мне с утра приносить тебе аспирин и таскаться в фойе за кофе.»
«Спать, Богдан! Завтра много дел.»
Богдан стирает очередное сообщение, излишне крепко сжимая в руке телефон — мутный взгляд задерживается на очередной провокации дольше обычного. Но ты же когда-то хотел именно этого, верно? — Что-то на Андрюху это совсем не похоже, — Кривеня громче обычного перекрикивает музыку «Дайнера» и заказывает им ещё по сто пятьдесят, бегло осматривая буквы на чужом ярком дисплее. — Может, лучше действительно пойдёшь? А то прилетит же по самое не хочу! — Не сейчас, — коротко цедит Богдан, выпивая принесённый виски залпом.-//-
Заснуть в тягучем одиночестве так и не получилось. Холодная вода из-под крана бессмысленна — Андрей промокает лицо уже в третий раз, и легче не становится. Он даже не слышит, как врезается в косяк дверь с жалкой пародией на замок — проклятый коридор слишком мал, чтобы успеть увернуться на надвигающегося тайфуна. У Бабича нет сил сопротивляться: лишь глухо клацнув зубами, он порывисто вздыхает, когда Богдан, зацепив рукой крепкое плечо, давит на парня бедром — не отступишь. Сгнившие безвкусные сливы — его нетрезвые, но заёбанные и злые глаза. На недопустимом расстоянии. Богдан, кажется, уже почти готов снять шкуру с ценным, дорогим мехом со своей сонной жертвы — почти скрипя зубами, он шипит ледяным тоном: — Ты же хотел именно этого, ведь так? Ты же хотел, чтобы между нами всё было, как прежде? Я пошёл тебе навстречу, изворотливо плюнув самому себе в душу, а теперь? Тебе уже недостаточно знать, что я дышать с тобой одним воздухом не могу, тебе так хочется, чтобы я повторил это снова, или как? Но для чего? Нравится наблюдать за мной в той стадии, когда мне хреново? Говорить тяжело. Каждое слово — будто червь-паразит с неестественно острыми клыками: грызёт наболевшее. — Я не знаю, — Андрей запинается, впервые не зная ответа на вопрос и чувствуя носом букет из шлейфа горьких папирос, нитей пудового, мускатного парфюма и алкоголя. — Что ты хочешь услышать? — Тоже, что однажды сказал тебе я — правду, — голова кружится в пьяной лихорадке, тянет в сон, но Лисевский держит его, прекрасно понимая, что это необязательно — всё равно не сбежит. У Богдана по-птичьи взлохмаченные тёмно-смоляные пряди, мокрый лоб и подбитое собственными словами усталое дыхание. Гротескный, аляпистый, сошедший из подросткового кино с утрированной драмой, — такое нравится нынешнему поколению развязных, не особо умных школьников, но он уже давно это перерос. — У меня её нет, — врать непросто, но необходимо. Андрей, сгребая силы, цедит это ровно и спокойно. — Мне просто хотелось помочь тебе… И попытаться понять. Мы же не чужие друг другу, Богдан. Лисевский моргает несколько раз, и хватка — такая ненужная по сути — моментально слабеет: — Быть может, мы не действительно не чужие. Но твоя помощь мне не нужна. И твоё понимание мне уже ни к чему. Потому что ты, на самом деле, не понимаешь ничего. Он выравнивает свой голос, проговаривая каждую фразу заплетающимся языком, отходя на не сколько шагов и стягивая с себя чёрный свитер, становясь к Бабичу спиной. У того нет слов для ответа, да и вряд ли сейчас Богдану нужны какие-либо комментарии, — не раздеваясь до конца, он падает в кровать и засыпает почти мгновенно. Ему уже не нужна честность. Он готов проглотить очевидную ложь, потому что ему больше ничего не надо. Ведь он же хотел именно этого, правда?-//-
На следующий день Богдан договаривается с понимающим Ваней и переезжает в номер к Илье, оставляя Андрея одного со своими мыслями без каких-либо объяснений. Андрей лишь усмехается про себя, продолжая по десятому кругу редактировать текст для отборочного тура. У него нет уверенности, что он хотел именно этого. И игра во врага обернулась для него обидой от полученной победы. Только Андрею она теперь совершенно не нужна.