Ждать и надеяться - верный способ скоропостижно рехнуться, а вот носиться по городу и делать глупости - это именно то, что надо! Чужак. Макс Фрай
В чем минус работы врача, конкретнее, не простого врача, а реаниматолога на скорой? Или даже так, минус конкретно для Реджа Смита? В первую очередь, в том, что коллег не выбирают, равно как и график работы, и если с напарником-парамедиком-водителем Эдди он в конце концов спелся (хотя супруга Эдди вместо «е» в этом слове пишет «и»), то с графиком «сутки через сутки, но будь на телефоне, если что» смириться было не так просто. Например, в этом году Санта заранее объявил Реджа плохим мальчиком и принес ему рабочее рождество. Пока все будут радостно предаваться безделью, подарочной эйфории и пожиранию наготовленных деликатесов, доктору Смиту в лучшем случае придется кататься по в кой-то веки безлюдным лондонским переулкам и откачивать особо загулявших, дабы те смогли продолжить существование в этом мире. В худшем же он либо будет дежурить у очередного невписавшегося в поворот авто, дожидаясь, пока оттуда вытащат потенциального пациента, либо помчится, считая ступеньки, к инфарктникам, инсультникам, коматозникам и прочим, прочим, прочим. Но вообще, Редж свою работу любил. Хотя и считал, что за его титанические труды должны платить раза в два больше и раз в шесть чаще. В конце концов, он регулярно работал бок о бок с костлявой, научившись виртуозно отбивать ее косу лезвием шприца. За такое геройство Реджу просто обязаны были доплачивать! Или хотя бы не ругать, если застукают за попытками повысить свою саморасценку. Все этот старикашка Монтгомери, черти б его побрали, вечно он лезет со своими кляузами... Впрочем, было что-то и хорошее в дне сегодняшнем — например то, что он наконец-то завершился, а заодно завершил и смену. Редж аккуратно стащил с себя халат, повесил его в ординаторской на плечики, дабы не пришлось лишний раз наглаживать, переоделся в «гражданское» и, сверкая ботинками-челси, скрылся в вечернем тумане тающего снега. Впереди был сочельник, в квартирке на Катлс-роуд его ждала Луиза, ужин (Редж искренне надеялся, что не заказанный в пабе напротив) и долгожданный отдых. Парень собрался с духом — единственным незаконченным на сегодня делом оставался звонок родителям. Мать настаивала, чтобы на рождество он познакомил их со своей девушкой, но сама мысль о встрече с чопорным отцом доктора Смита раздражала. Не то, чтобы Редж совсем не был к ним привязан, просто… он, в конце концов, столько сделал, чтобы никто не обращал внимания на его происхождение и трехъярусное имя, чтобы его ценили просто так, за успехи и таланты, а не за наследные почести. Так что если он что-то и будет откладывать до последнего — так это знакомство Смита-старшего с Лу. Вечерне-ночной праздничный Лондон гудел, смеялся, пьяно хохотал, бросался летящим с небес снегом прямо в лицо. Настроение у Реджа было отличное, и совсем не удивительно, что судьба, расталкивая толпу локтями, тащила ему через полстраны очередную гадость. К чести ее, скажем только, что курьеры судьбоносной доставки работают с ленцой, и у мистера Смита был целый вечер и еще полдня, чтобы сполна насладиться жизнью, закупить подарки, выпить пару бокалов и отлежать все бока с любимой девушкой. А вот следующим вечером… Вечером Реджинальд Артур Смит убедился, что Лу — любимая девушка не только у него. Возвращаясь с парковки, где оставил свой байк, Редж заметил, что у дома стоит чей-то незнакомый серебристый "Рено". Их окна на втором этаже тепло поблескивали, что было само по себе странным: Лу обещала вернуться с маникюра не раньше десяти. Уже закончила? В прозрачном, едва прикрытом шторами окне вырисовались две фигуры. Редж рыкнул и быстрым шагом направился к входной двери. Отпер своим ключом, не разуваясь и не раздеваясь, бросив пакеты из супермаркета на пол, поднялся на этаж. Гостиная была пуста, свет лился только из-под двери гостевой спальни. Парень уже положил кисть на ручку двери, но открывать сразу не стал, прислушался. Вдруг ему все же показалось, вдруг фигуры в окне — игра теней? Не могла же Лу, его Лу, его Луиза, мать ее, Грейвз, притащить сюда мужика, да еще и в сочельник?! За тонкой дверью послышались шаги. Послышался смех. Послышались два голоса и шорох снимаемой одежды. Реджу захотелось провалиться под землю. Пальцы его соскользнули с ручки, и сам он соскользнул вдоль стены, обнял голову руками и постарался — захотел — но не смог не слушать, не думать, забыть немедленно о том, что сейчас происходило за стеной. Затем, через минут десять или около этого, Редж встал. Резким движением распахнул дверь, вошел, застыл, замер. Закатал рукава рубахи. — С-сука! — процедил — выплюнул, подходя к растекшейся, точно медуза по приливному песку, Лу, — Шалава! Сам не заметил, как ударил ее, наотмашь, по щеке, и хотел бы бить еще, вбивать безраздумно в пыль, в глухой кирпич стены, но руку его перехватили, зажали, завернули за спину. — Остынь, приятель, — почти миролюбиво проговорили, успокаивая. Да вот только — разве ж успокоишься, если он — тот, кто его сейчас держит, только что ее?! С ней?! Редж вывернулся, сам не зная как, весь его опыт школьных драк на помощь пришел, и уже не останавливаясь, с колена, с локтя — бросился на полюбовника своей бывшей уже девушки. Дрались безобразно, не разбирая ни ударов, ни причин, как два бультерьера, с которых наконец сняли намордники и приказали долгожданное — грызи его, фас! Реджа захлестнула чистая, безраздельная какая-то, берсерковая ярость, от которой уши закладывало, и даже кровь с разбитой скулы не чувствовалась. Лу кричала. Собственно, ее крик, а также опрокинутая на него ваза с водой, и привели Реджа в чувство. Обтекая, с тюльпаном, гребаным тюльпаном, который он только вчера ей подарил, за ухом, он остановился, мотнул головой и неожиданно подал руку своему обидчику, который уже и не чаял, что этот псих от него отстанет, лежал, закрывая лицо. — Вставай, хватит валяться, — бросил Редж, цветок с себя стаскивая, — вы и так знатно тут без меня покувыркались. С рождеством, блядь. Затем он вышел из комнаты, забрел в ванную, полюбовался рассеченной бровью, опухающей скулой. Сполоснул лицо, перекисью залил сбитые костяшки пальцев, пластырем украсил физиономию. Заходить к Луизе Редж больше не собирался, от всего этого накатила такая волна отвращения, что желудок чуть наизнанку не вывернулся. Отплевавшись, медик сжал зубы, вытерся, и, ни слова больше никому не говоря, покинул дом. Рождество его больше не радовало от слова «совсем». Для поднятия настроения из недр планеты срочно требовалось что-нибудь жидкое и крепкое — и именно в таком сочетании ему мог предоставить топливо радужно мигавший новогодней подсветкой паб. Ноги сами привели Реджа на Бэлхем-хилл, к краснокирпичному двухэтажному зданию, по второму ярусу которого крупной антиквой стелилось подсвеченное изнутри название — «Авалон». Остров блаженных, — хмыкнул Смит, выдвигая всем телом дорогущую претенциозную дверь, — туда-то мне и надо. Внутри было многолюдно. Нет, не так — внутри радостно отплясывала, подпрыгивая, забыв о статусах, о приличиях и здоровом образе жизни, толпа. Работая локтями, Редж проложил себе путь к барной стойке, где почти автоматически выпил два шота какого-то подарочно-фирменного коктейля, потом разбавил приторно-паточную сладость во рту ледяным «ямазаки». Японское пойло, стоившее раза в два дороже привычного «Дениэлса», наконец подействовало, в голове зашумело, затмевавшая все злость и горечь от предательства притупились, ноги затребовали присоединиться к танцующим. Там же, обнимая левой пепельную блондинку и старательно игнорируя телефон, Реджинальд встретил Рождество. С девушкой, правда, пришлось распрощаться почти сразу же, она перекочевала в чьи-то соседние объятья, а Редж, выбежав на летнюю веранду охладиться, неожиданно завис, разглядывая звезды. От разгоряченного тела шел пар, дыхание уносилось к небу мутным облачком. Музыка перестала бухать в ушах толчками, парень оперся спиной о кирпич стены и понял, что, как бы сейчас ни было внезапно здорово, завтра все же следовало с утра — хотя бы к десяти, черт с ним, с утром — оказаться на работе. Кто знает, не придется ли ему тогда откачивать кого-нибудь из сегодняшних барных знакомцев? Да и вообще — есть он там, внутри, нет — им, по сути, все равно, в пабе собрались дружные компании, и случайно приткнувшийся к ним бродяга не делал веселью погоды. Реджинальд потянулся, глубоко вдохнул и нырнул обратно в бар, забрать куртку. Однако куда ему брести дальше, чуть посвежевший на морозе мозг подсказать так и не смог. Домой было не вариант, родители тоже отметались. Заявиться в рождественскую ночь на работу? Типа, весь из себя примерный доктор, пришел пораньше, горю желанием спасать жизни? Стало смешно от самого варианта, но что-то в нем все же зацепило. Редж нахмурился, припоминая. О, точно! Этот чудак, как его там, де Эмр, вроде звал его на кофе. Вряд ли он, конечно, ожидает увидеть мистера Смита прямо сейчас, ночью — хотя, с другой стороны, тощему политикану точно не с кем было отмечать праздник. Разве что Мейбл опять на дежурство бросят, но — одной застуканной парочкой больше, одной меньше.… Усмехнувшись этой отнюдь не веселой мысли, Редж развернулся и, пританцовывая, отправился на стоянку. Как он сам искренне полагал, в случае автокатастрофы он в любом случае будет единственным, кто сможет всех вытащить, даже если сам и станет ее виновником. По дороге стал все сильнее ощущаться холод. Куртка была осенней и промерзала насквозь. Редж начал высматривать очередной бар на погреться, но тех, как назло, не попадалось. Наконец, в конце улицы он увидел что-то светящееся, горящее теплыми буковками «Счастливого Рождества!». Подбежав, поскальзываясь на обледеневшем на ночном морозце асфальте, Редж чуть не вписался в раскачивающегося у входа надувного Санту. Погрозив Клаусу кулаком, парень вкатился внутрь того, что издали принял за паб. Вместо паба это был… ээээм… — Редж сильно задумался, пытаясь дать определение заведению, — была… что-то типа ночлежки, или хостела, или чего-то в этом роде, но для очень религиозных людей. А может быть, и нет, просто таковых внутри оказалось чуть более, чем достаточно. Люди сидели на приставленных к стенам скамьях, сложив руки в молитвенном жесте и что-то бубнили. Дверь за спиной Реджа гротескно скрипнула. Люди, как по щелчку пальцев, обернулись. — С Рождеством, незнакомый брат! — хором поздоровались обитатели хостела. — Возрадуйся с нами! — С Рождеством! — растерянно огляделся парень. Люди смотрели на него вполне дружелюбно. А еще здесь было тепло. И, судя по всему, — Редж принюхался, — у них явно было чем возрадоваться. Мужчины, женщины, все в каких-то старомодных костюмах… Ролевики? Сектанты? Внезапно все поднялись со своих лавок, образовав сквозной коридор. Редж не успел даже удивиться такой слаженности, как увидел ту, ради которой и устраивался парад: покачиваясь, точно каравелла на ветру, лунной походкой к нему двигалась глава местной общины. На голове у новоявленного клона Вупи Голдберг громоздился тюрбан из накрученных одно на другое полотенец, на руках подергивался в такт движению как минимум килограмм позвякивающих браслетов. — Помолишься с нами о благости в грядущем году? — неожиданно низким голосом мурлыкнула женщина, проведя ладонью по щеке замершего Реджа. Тот попятился. Теплый туман вокруг него всколыхнулся, заволновался. Видимо, отказов тут давненько не слышали. — Да я как-нибудь в другой раз, дамы! — промямлил Реджинальд, отодвигаясь. Рукой он тщетно шарил по двери, пытаясь нащупать ручку. — Очень был бы рад познакомиться, но — пальцы наконец-то обрели опору, и — слава всем богам! — ручка поддалась, — мировая медицина не поощряет неумеренный кумар! Община зашипела, зашебуршала. — Не хочет приобщщиииться?! — возмутились дальние ряды. — Не хочет благосссти?! — сипло поддержали передние. — А вроде бы такой славный мальчик! — отложив вязание, оборвала назревавшую дискуссию бабушка-божий одуванчик у двери. Закончила она, направив спицу точно на селезенку медика. — Был. Реджа спасла дверь — как на его счастье оказалось, она открывалась вовнутрь, и метко пущенная бабкой спица вписалась ровнехонько в верхнюю балку. Лишь отбежав метров на сто и перемахнув с разбега за чью-то изгородь, Редж смог остановиться и отдышаться. Сердце как заведенное ходило туда-сюда, легкие качали воздух почище насосов в новеньком авто. Одно хорошо, — усмехнулся медик и попытался выгнать из-под зрачков видение маньячной бабушки и хоровод светящихся глаз в конопляном тумане, — согрелся. Дабы не терять накопленного тепла, сунул руки в карманы. В одном неожиданно нащупал какую-то бумажку. Дозу что ли подкинули?! Вытащил. Бумажка была старая, в выщерблинах, точно из библиотечной книжки выдранная, из тех, что еще в монастырях вручную переписывали. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 10:17–18). Редж фыркнул. Библия? Типа, с Рождеством его так поздравили, с Хеллуином перепутав. Кто же из сегодняшних знакомцев мог подбросить ему цитату из Евангелия? Блондинка на танцполе? Бармен? Внезапно понял и вздрогнул — вспомнил, как соскользнула со щеки гладкая ладонь главной сектантши и как провела она ею ему по груди и до пояса. Поежился. Может, конечно, и показалось все, в хостеле этом накурено было не продохнуть, но очень уж старушка запоминающаяся. Дикие какие-то пенсионеры пошли, страшные. Запихав бумажку обратно, Редж, поеживаясь от пролезавшего сквозь рукава морозца, побрел к стоянке. Байк ждал его, блестя в свете фонаря красным хромированным боком. Парень стянул притороченный к сиденью шлем, нацепил его и, внезапно ощутив, что хмель после «хостела» его покинул начисто, завел послушную Хонду, ударил по газам. Дороги до больницы было минут двадцать, не больше, и хотя ночная неспящая столица вовсю праздновала, трасса оказалась почти пустой. Однако — видимо, это была реально не ночь Реджа. Не добравшись до «Сент-Томаса» буквально пару поворотов, Хонда изможденно взревела и начала глохнуть. Редж скрипнул зубами: какого черта здесь-то еще?! Сегодня что, вообще все бабы решили над ним поиздеваться?! Однако проблема у мотоцикла оказалась проще некуда — его всего лишь забыли покормить. До ближайшей заправки, как назло, оказалось еще пилить и пилить, под гостеприимно мигавшее «Gas» въехал на последних миллилитрах. Пока заправлялся, понял, что уже действительно хочет кофе, причем не больничного из автомата. Забежал в магазинчик при заправке, вышел оттуда, прижимая к груди бутылку «Джека», два стакана американо в плотных картонных подстаканниках и — в благодарность за заказ — праздничный веночек с омелой на шею. Вручили, сразу понял, из сочувствия — очень уж пасмурная у него была морда, когда расплачивался, не в тон окружающим.***
Мерлин встретил Рождество во сне. Снилось ему что-то приятное, что-то теплое, сам не понял что, будто солнечные лучи по лицу гладили, будто колокола в дальней церкви звенели, и вереск там плескался розовато-фиолетовым пурпуром до самого горизонта. Точно домой вернулся, казалось, из дальнего-дальнего странствия, где чего с ним только не было, и брести ему теперь сквозь цветы и пустоши, к озеру, где его ждут уже, дожидаются. Кто ждет, зачем ждет — все равно, но на сердце светло, и озеро впереди серебрится. И шаги у него такие легкие, не как у слона, который за ним из лесу, грохоча, несется. Хотя стоп, — думает Мерлин сквозь сонную дымку, — откуда в средней Англии слоны? Открыв глаза, никакого слона рядом с собой маг, разумеется, не увидел, хотя грохот продолжился — аж дверь содрогнулась, так настойчиво в нее стучали. Мерлин зажег над кроватью свет и прищурился, здоровой рукой попытавшись пригладить волосы. — Входите уже! — прохрипел со сна. — Не могли до утра подождать?! Дверь распахнулась во всю ширину, будто в гости к де Эмру должен был прийти целый консилиум, включая главврача и журналистов СиЭнЭн. Однако вместо них, в полыхающем бело-синими кварцевыми лампами коридоре, с бутылкой виски в вытянутой руке и размокшими стаканчиками, от которых до судорог в желудке пахнуло кофе, с пооблетевшей омелой на шее воссиял издевательской улыбкой давешний придурок-реаниматолог. — Так ты время не оговаривал! И, — Редж заманчиво покачал стаканчиками и синхронности ради — бутылкой, — я даже принес кофе! Мерлину хотелось ругаться, хотелось выставить этого негодяя за дверь, спать дальше, гулять по прогретым вересковым тропинкам, но в ответ он почему-то посмотрел на как-его-Смита, засмеялся и кивнул на соседнюю пустую койку, приглашая присесть. Потом кофе кончился, и доктор Смит — да ладно тебе, хватит фамильярничать! Можно просто «Редж»! — неодобряюще посмотрел и неодобряюще свернул пробку бутылки «Джека». «Больным нельзя, понятно?» — сурово спросил он такого же недоступно-насупившегося Мерлина. Тот кивнул. Больным нельзя, но сегодня Рождество, и сегодня все здоровы, кто живы, и кто не в реанимации. Пили за праздник, заедая полыхающее тепло в горле натасканными де Эмру неугомонной Мейбл апельсинами. Спустя стакан. « — А почему вы мне все время тыкаете, Редж? — Потому что я ж тебе жизнь спас, мне можно. — Т.е. если я кому-то жизнь спасу, мне тоже можно? — Так почему б нет, но я не гордый, мне тыкать можно хоть щас. — О. Запомнил. Лей еще. — Лью». Спустя два стакана. « — Слышь, Майки, а почему ты тогда меня Артуром назвал? Ты ж не моя мамаша, на всей этой, — рука кружит по воздуху, рисуя стол, — мифологии — археологии сдвинутая. Не, она чудная, ты не подумай, что я на нее в обиде, в детстве чего только не читал, куда только она меня не таскала… Ахаха, прикинь, один раз даже в Честер ездили, типа, реальный Камелот откапывать, — толчок под ребра, Мерлин дышит через зубы, с присвистом, — ничего, конечно, не нашли толком, одни развалины. Ты чего побледнел-то, а? Плохо стало? Ты скажи, где болит, если что! — Не, не болит, все нормально, — дышать становится легче, Мерлин представляет себе мысленно тот, давнишний, круглый (на самом деле — почти овальный, мастер не слишком-то разбирался в геометрии) стол и дорисовывает к нему Реджа в рыцарских доспехах. Маг морщится: подходит идеально, как детальки пазла. — Просто на одного моего знакомого ты похож очень. — Тоже Артура? — Ага». Спустя три стакана, в бутылке — на дне. « — Я тебе не „Майки“, хамло. Запоминай „Ма-а-айкл“. Что, сложно? — Неа. Ма-айклмн. Майн кляйн.... Бля, не, сложно, немецкий какой-то получается. Попробуем по-другому. Майк. О, это я могу выговорить. — Редж, ты пьян. — Возможно. Но это все привет из „Авалона“. — ??? — Красивые глаза у тебя, Майк, круглые. Че ты удивляешься, не был там? — Был. А ты, — вдох-выдох-вдох, как бы от надежды этой пьяной не задохнуться, — был? — Ну да, я ж прям оттуда к тебе. Ну, почти, если не считать укурков, но про них не к ночи будет. „Авалон“ вообще крутое место, знаешь ли! Я там живу недалеко, временами заглядываю… Эй, эй, отпусти меня, чего вцепился-то? Да свожу я тебя, если так уж приспичило, больше некому что ли? Паб как паб вообще-то! — ПАБ?! — Паб. А ты что подумал? О, как сдулся. Странный ты, Майк». Вытряхиваются последние капли. « — О, смотри, вот это моя Ева, которая жена, но она бывшая жена, а вот это Джесс, дочка, а вот это… — Бывшая?! Братааааан! Тоже изменила, да?! Все бабы — дуры! А этот, который мужик забегал, он тебе кто?...» Бутылка аккуратно спрятана в шкаф с одеждой. « — Редж, положи флакон, куда ты полез?! — Ща, погодь. Это, чем темнее свет… не, ща. Чем чернее тьма, тем ярче он светится! А твой чего-то вообще не светится! Мерлин хохочет. Сидящий на кромке шкафа и тыкающий по его чернильно-темным углам флакончиком с авалонской водой Редж — тоже. — Ты это, ты его потряси! Может, батарейка села? — Некачественная тебе Галадриэль попалась, друг мой Майки! Китайская! — ржет, зажимая себе рот Редж, но внезапно затыкается. — Хотя, ты смотри, заработало! В недрах шкафа точно вспыхивает яркая белая лампочка. Редж и Майкл потрясенно смотрят на это маленькое нездешнее чудо. Моргают. Свет гаснет. — Показалось? — очарованно, не отводя глаз от флакона, спрашивает медик. — Однозначно. — Спокойно и чуть торжественно дополняет Мерлин, — чудес не бывает, уж я-то это точно знаю. Редж смотрит на него недоверчиво. В его работе вера в чудо считается чуть ли не признаком профессионализма. Хотя чудеса там, что ни говори, специфические». За плотно задернутыми шторами вип-палаты «Сент-Томас» алым плащом на ветру плещется рассвет. Мерлин спит — без сновидений, но с улыбкой от уха до уха и с флакончиком под подушкой. На соседней кровати пятна от кофе, пятна от виски и самое большое пятно — реаниматолог Редж. Спать ему осталось еще около часа, потом, незаметной похмельной тенью, он убредет в ординаторскую, досыпать и пугать забежавших коллег своим помятым видом. Рождество наконец-то вступило в свои права.