"Время встреч"

Полная луна залила своим светом всю округу, окрасив листья деревьев и траву в причудливый серебристый цвет. Обито вышел на веранду, внимательно вглядываясь в небесное светило. Его бледные застывшие черты больше походили на маску мертвеца, чем на лицо живого человека. Мальчик потянулся, разминая затекшие мышцы, и прислонился к одному из столбов, что поддерживали крышу веранды. Трудно было сказать, о чем он думал. Как и любой из рода Учиха, он был сух в выражении эмоций, даже когда был один. Даже не унаследовав клановых техник, он все равно оставался человеком проклятого клана, и волей-неволей луна была ему ближе и роднее всего рода человеческого. «Меня зовут Учиха Обито. Мне пятнадцать лет». По деревне гуляли весенние ветра, подгоняемые ночным лаем собак и стуком колотушек сторожей. Мир зарождался заново. Засеивались поля, вытряхивалось сопревшее за зиму содержимое бабушкиных сундуков, девушки готовились к летним гуляниям, чтобы уже осенью, в благоприятное время года, кому-то повезло сыграть свадьбу. Мир пережил снег и холод, мир пережил тьму и смерть, и округлившаяся луна говорила Обито, что все на свете меняется, что старость – это удел лишь тех, кто не желает двигаться вперед. Время всегда ново, оно по определению не может быть старым. Время – это вечный двигатель. Обито убрал упавшую на лицо прядь иссиня-черных длинных волос и наконец-то отвел взгляд от луны. В деревне часто говорили, что он вылитая копия покойника-дяди, нукенина, из-за которого погиб весь клан Учиха. Поговаривали, что ему передалась даже манера общения и поведения родственника. Обито и сам знал за собой эту свою особенность. Если бы это можно было назвать памятью, то он сказал бы, что, ни разу вживую не видев, помнит Итачи, потому что часто видел его образ в памяти своего отца. Порой ему хотелось узнать об этом человеке немного больше того, что он уже знал, но спрашивать не хотелось, даже если и было у кого. Любое упоминание о своем родстве с проклятым кланом давалось Обито очень тяжело. Даже видеть в зеркале собственное отражение было своего рода изощренной мукой, которую уготовила ему судьба. Изо дня в день, раз за разом мир напоминал мальчику о том, кто он. Когда Обито шел по улице – за его спиной неизменно шептались, когда он посещал уроки в Академии – его боялись ученики и опасались учителя, когда он возвращался домой – он знал, что это единственное место, где он не цель для обсуждения. Даже оставаясь наедине с самим собой, он помнил, кто его родители, не мог забыть, какая кровь течет в его венах. «Мне пятнадцать, и я спецджоунин деревни ниндзя, носящей имя «Коноха». Свое звание я получил в одиннадцать лет. Во всей стране Огня вы не найдете более способного и талантливого парня, чем я. Даже клан Учиха с их хваленым шаринганом не может противопоставить мне ничего более достойного и интересного. Я – лучший». У него за спиной, в доме, чьи окна первого этажа были приветливо освещены уютным светом, раздавались негромкие голоса, позвякивала посуда – закончился ужин и грязную посуду убирали со стола. Сейчас, вымоченный в мертвенно-бледном свете луны, Обито выпадал из общей картины семейного очага, немноголюдного ужина, родного дома. Он казался здесь совершенно чужим, попавшим на эту веранду по ошибке. Он оправдывал свой статус ниндзя – того, кто незаметно проникает в чужие дома, кто может украсть любую жизнь так неуловимо, что это будет великим искусством. Обито был здесь лишним, вторгшимся в привычный мир инородным элементом, маленьким мальчиком со страшным знанием. «Мой талант медиума – единственный в своем роде. Этой техникой не обладает больше ни один человек в мире. И за это надо сказать спасибо моим родителям, чьи техники, объединившись, дали такой бесподобный результат. Все эти годы я растил его, я старался сделать его еще более совершенным, исключительным. И я добился своего. Люди меня боятся, потому что я могу разговаривать с их мертвецами. Люди боятся меня, потому что я знаю их самые сокровенные тайны. Люди боятся меня и ненавидят. Для этого мне даже не нужен шаринган. Просто люди всегда боятся тех, кто сильнее их. Сильнее, умнее, лучше. Люди боятся того, чего они не в силах понять». Дом, в котором жил Обито, находился в той части города, где уже почти стерлись следы войн, где жили богатые семьи, где рождались дети великих кланов. Это была закрытая территория фамильных усадьб. Перед Обито расстилался небольшой ухоженный палисадник с россыпью маленьких, засеянных цветами клумб, фруктовых грядок, дорожек, посыпанных мелким гравием. Это было совершенно не похоже на то, что мальчик увидел, когда сбежал с уроков и первый раз попал в мертвый квартал Учиха. Там не было даже намека на клумбы и какую-либо ухоженность. Некому было прийти в опустевшие, покосившиеся от времени дома, некому было разобрать годами лежавшие завалы, некому было заботиться о памяти павших. Деревня просто вырвала из своих летописей позорную страницу, и лишь Обито был живым напоминанием о том, что когда-то Коноха поднимала руку на своих же соплеменников. Поэтому мальчик очень скоро привык к старушечьему шепоту за спиной и неодобрительным взглядам в стенах Академии. И еще скорее он полюбил стены мертвых домов так, как уже никогда не смог бы полюбить ни одного живого человека. «Вскоре после того как отец убил мать, нас с братом забрали к себе Акимичи – Эйко и Чоджи. Они хорошие люди, но бог не дал им детей, как бы они его ни просили об этом. Бог вообще несправедлив. Поэтому мы с братом постарались быть для них хорошими приемными детьми. Мы постарались стать им родными. Я сказал брату, что ошибки бога надо исправлять, что именно через людей бог пытается сделать правильным то, что не получилось у него сразу. И брат мне поверил. Брат всегда мне верит. Пока. Он хороший мальчик, хотя никогда не сможет стать шиноби. Поэтому иногда мне кажется, что втайне он меня ненавидит. Даже если это и не так, то ненависть – дело времени. Для тех, в ком течет кровь Учиха, это даже не вопрос. Фугаку никогда не сможет быть ниндзя. Ему тоже не достался ген проклятого клана, но ему не повезло еще больше, чем мне. Единственное, кем он сможет стать, так это гражданским. Поэтому ненависть – все, что ему остается». Фугаку почти ничего не помнил из того, что произошло в Конохе семь лет назад. О родителях никогда не спрашивал, раз и навсегда поверив сказкам Эйко о том, что папа и мама ушли в места лучшие, чем те, в которых проживает их семья, и что со временем младший Учиха обязательно их увидит. Обито помнил все. Мертвое лицо матери, прочитанное во взгляде отца, когда ни с того ни с сего тот, пропахнув смертью и алкоголем, повез их с братом в Коноху, навечно впечаталось в его память. Обито не видел, как умерла Карин, не видел он и похорон и, если бы не его звание спецджоунина, до сих пор не побывал бы на ее могиле, но именно благодаря своей матери он с детства знал весь ужас земной смерти, всю ее уродливую подоплеку, знал все то, что люди называют убийством. Иногда Обито казалось, что брат тоже все это помнит и знает, просто его пока еще детский ум не хочет в том признаваться, избрав для себя более простой и удобный путь – жить спокойно, в семье, где к тебе относятся лучше, чем к родному ребенку. Очень редко Обито хотел, чтобы возможность поступить так же, как и младший брат, была и у него, вот только память его оказалась неумолима. «Я не жалею, что у меня нет гена Учиха. Единственный человек, которому искусственно были привиты такие гены, умер в возрасте пяти лет, сохранив своей жизнью жизни множества людей. Наверное, его можно назвать героем. Если он, конечно, понимал, что происходит. В деревне говорят, что он был нашим с Фугаку братом, но это не так». На лицо Обито упала тень. Сперва она покрыла одну половину лица, а затем медленно, словно болезнь, стала наползать на другую. Луну заволакивало серыми облаками. Мир погружался во тьму, и Обито казалось, что это самое естественное для него состояние. Оно было настолько сродни его душе, что мальчик невольно улыбнулся – восковая маска растянулась в уголках его губ, создавая ощущение чего-то демонического. Друзей у Обито не было. Очень быстро окрестные мальчишки поняли, что водить знакомство с медиумом подобного рода – себе дороже. Приемыш Акимичи знал все – кто кого любит и кто кого ненавидит, кто кого может убить, а у кого большие шансы умереть самому. Такой талант быстро заметили и присвоили себе военные, но простые люди стали шарахаться от молчаливого и задумчивого мальчика. И не только дети, но и взрослые считали, что проклятие рода Учиха не зависит от того, есть ли у тебя шаринган или нет. «Учиха» стало именем нарицательным. Это значило быть изгоем, быть тварью нечеловеческой, отщепенцем. Отчужденность от людей заботила Обито меньше всего. Он многое перенял от своих великих предков, включая те черты, которые еще в детстве выделяли из общей массы веселых ребятишек его знаменитого отца. Замкнутость, нелюдимость – все это словно передалось Обито по крови, словно никто из Учиха никогда не смеялся, не радовался жизни, не праздновал рождение весны, не замечал, что помимо хмурых туч существует еще и сменяющее их солнце. Время вычерпало клан Учиха до его основ – ненависти и боли, и венцом этого процесса сделался он, Обито, единственный, кто еще мог похвастаться своей кровью… «Даже те, кто не рождаются, а становятся Учихами, все равно подвержены проклятию нашего рода». Дверь легонько скрипнула и отворилась. Акимичи Эйко в легком летнем наряде, по-домашнему растрепанная, полная и уютная, вышла на веранду. - Луна нынче целая. Она подняла руку ко лбу, рассматривая луну так, словно боялась, что ее не будет видно из-за собственного света. - Значит, опять спать буду плохо. Я всегда в полнолуние плохо сплю. Она подошла к Обито и, обняв его со спины, положила голову ему на плечо. В свои пятнадцать мальчик уже был выше приемной матери. Эйко не знала, в кого пойдет сын Саске. Если родню Учиха она еще как-то помнила, то какой крови и какого рода была Карин, не ведал даже повидавший многих известных шиноби Чоджи. Но довольно скоро стало ясно, что, несмотря на всю схожесть с Итачи, ростом и статью Обито пошел в родню матери. Он обещал быть высоким и крепким и, войдя в мужскую силу, явно превзойти отца и дядьку сложением. Эйко искренне гордилась приемным сыном. Ее не задевали разговоры на улице, она не замечала неодобрительного шепота подруг. Она всегда говорила своим сыновьям, что все это неважно, что главное то, что они все вместе, что любовь может преодолеть все, и сама верила своим словам, убаюканная пьянящим осознанием того, что она наконец-то мать, что и в ее жизни появились те, о ком надо заботиться, кому надо отдавать свою жизнь, которую еще не так давно собиралась оставить вариться в собственном соку. - Пойдем в дом. Я нам чай налила. - Не хочу, мам. Там жарко. Я еще немного тут постою. Эйко безотчетно перебирала в пальцах забранные в хвост волосы сына. - Тебе обязательно уходить на эту миссию? - Да. Всего две недели… Не вздыхай так, не опасная. - Я все равно всегда переживаю. Даже когда ты был генином… - Я сразу получил чуунина. - Чуунином. Всегда забываю, какой ты у нас способный. Она поцеловала его в щеку, затем, присмотревшись, увидела что-то и начала кончиком фартука оттирать с белоснежной кожи Обито одной ей видимую грязь. - Мам, не надо… - Да уже почти все. Я, кстати, тебе в дорогу все уже собрала. Свитер только не могу найти… Ну, отцовский старый возьмешь, ничего? Рюкзак стоит на кровати. С братом не забудь попрощаться. - У нас сбор поздно, в одиннадцать, так что успею. Обито обернулся и посмотрел на мать. Ей было уже за тридцать, но прожитые годы оставили на ней гораздо больше следов, чем, казалось, должны были. Вроде бы не военный человек, она выглядела так, словно прошла не одну войну на передовой. Ей можно было дать все сорок. Но для Обито она была самой прекрасной женщиной на свете. Единственным человеком, которого он до сих пор любил и уважал, насколько вообще был способен на эти чувства. Душевная чистота и непорочность ее помыслов порой удивляли его настолько, что он сам, со всей скопившейся внутри него чернотой, с не дающим покоя образом мертвой матери, казался себе выродком, существом чужого мира, потому что совершенно невозможно, чтобы Эйко и он – оба были людьми. Но эта женщина, с тех пор, как получила право зваться их с Фугаку матерью, всегда, постоянно была рядом и только отдавала, ничего не требуя взамен. Обито смотрел на нее и думал, что с его даром ему несказанно повезло, что он находится рядом с таким человеком, что именно с ней, с Эйко, ему и надо быть, чтобы окончательно не потерять человеческий облик, чтобы еще во что-то верить, чтобы самому поддерживать в себе жизнь, чтобы не сгинуть в пучинах душевного ада, что гарантировал ему странно образовавшийся дар. Как бы он ни подступался к Эйко, как бы ни копался в ее внутреннем мире, он не находил там ничего извращенного, ничего такого, что пахнуло бы смертью и страхом. Волнения Эйко были искренними, она никогда не врала, она не видела смысла в том, чтобы как-то коверкать свою жизнь, искажать свои желания. Это была та чистота, которая рождается из грязи, но как бы ее туда не окунали, как бы не марали, она всегда останется непорочной. Однажды поняв это, Обито больше не мог звать Эйко как-то иначе, нежели «мамой». Даже понимая, что они с ней не родные, он видел в ней того человека, которого каждый, будь он праведник или же последний грешник, мог назвать этим словом и не ошибиться. «Я никогда не винил судьбу за то, что она сделала со мной. Никогда не спрашивал, почему все произошло так, а не иначе. И не потому, что все это бесполезно, что философ – самая дурацкая профессия на свете, что все эти разглагольствования о жизни, смерти и судьбе – чушь собачья. Нет. Просто я действительно благодарен судьбе за то, что она щедро отплатила мне за нанесенное оскорбление. Я благодарен ей за смерть матери, за смерть того мальчика, который родился только для того, чтобы умереть, за все случившееся так и не иначе. Потому что судьба дала мне взамен Эйко, она дала мне новую мать, дала того, кто во мне нуждался. Судьба не позволила мне сразу стать тем, кем назначила мне быть кровь моего рода. Благодаря этому у меня еще есть время пожить и сделать хоть кого-то счастливым. Да, мне жаль, что это не моя родная мать, да, мне жаль, что это не тот мальчик, что всех нас спас. Но с этой жалостью я уже справлюсь сам». - Не стой долго – простудишься перед самой миссией. Дверь за спиной Обито снова скрипнула. Мать ушла в дом, оставив его один на один с ночным небесным светилом. Темные облака, пройдясь по лику луны, медленно сползли с него, не оставив и следа. Вновь округу затопил серебряный свет, такой одновременно притягательный и опасный. Как все странно и причудливо в жизни, думалось Обито. Он все еще ощущал тепло материнского тела рядом с собой. И ему казалось, что на самом деле все правильно, все так, как должно быть, что все эти копания в смертях твоих родных и близких, в скорби, в оплакивании и в мести и гроша ломанного не стоят. Что, если вдуматься, он уже давно отплатил за те несчастья, что принесла ему судьба. Сколько уже людей он убил? Сколько еще убьет? Разве за такую профессию смерть родителей - не малая плата? И не великое ли счастье после всего произошедшего жить в такой семье, как Акимичи? Не благодать ли свыше иметь такую мать, как Эйко? Знать, что для кого-то они с братом стали самым лучшим в жизни? Разве не справедливо, не равноценно ли это? Все так устроено, словно две детали одного механизма, соединив которые, четко попадешь одной в другую. Судьба подумала о Чоджи и Эйко – судьба дала им Обито и Фугаку, и неважно каким путем, неважно, благодаря чьим жизням, части детали сложились и она наконец-то стала цельной. Луна манила Обито. Она звала его, бередила душу, нашептывала о подвигах, о тех временах, когда свершалась кровная месть, когда брат шел на брата, когда людей истребляли целыми деревнями, когда меч подолгу не вкладывался в ножны, когда его искусство было священным и истинно востребованным. Луна говорила с Обито на языке его крови. Она видела в нем будущего воина, губителя жизней, того, кто не закроет сердце от ее слов, но пойдет по стопам своих предков, зная, из какого сплава сотворена его душа. Обито расслабился, позволяя всему живому в себе, каждой клеточке своего тела, каждой мысли, каждому чувству обратиться к луне, коснуться ее, познать ее. Лицо мальчика постепенно начало меняться – неясно, то теряя четкость, то заостряя черты. Все больше проступало в нем что-то восковое, кукольное, все больше теряло оно свою человечность, теплоту, какая была, пока он разговаривал с Эйко. Обито манил к себе луну, Обито пытался ее скопировать, сделаться с ней одним целым, слиться в едином природном чувстве. «Отца я не видел уже семь лет. Ходят слухи, что после столкновения с Лисом он выжил, и что даже счастлив. Что живет где-то, выбрав вперед долга и чести ту жизнь, которую я никогда не смогу принять. Я разговаривал с людьми, бывавшими в стране Птиц… И когда я буду уверен, что здесь, в Конохе, закончены все дела и меня тут больше ничто не держит, то клянусь – я найду его. Найду, чтобы убить. За мать, за брата, за всех тех, чьи жизни он сломал. Найду и убью. Потому что у моего клана своя справедливость. Не будь я – Учиха». В лицо луне смотрела ее точная копия. Конец.