It's (not) fine

Блубери подпрыгнул от неожиданности и чуть не попал себе ножом по пальцу, когда услышал за спиной громкий стук в дверь. Так в их дверь стучал только один монстр. Блубери обернулся и увидел, как Папайрус открывает дверь, а на пороге стоит и сверкает своей ленивой, но зубастой улыбкой Ред. - Салют! – радостно и с присущей хриплостью в голосе поприветствовал Ред и прошел в коридор. - Привет, Ред, - добродушно ответил Блубери и отложил нож, - ты как всегда внезапно. - Знаю, - с намеком на неловкость произнес Ред. - Эджи опять занялся глобальной уборкой, поэтому выпнул меня из дома на весь день, - он прошел на диван и привычно развалился на нем. – Не против, если я потусуюсь у вас? - Без проблем, - с теплой улыбкой произнес Папайрус и присел рядом. Блубери понадобилось время, чтобы натянуть беззаботную улыбку и привычным звонким голосом произнести: - Чувствуй себя как дома, - а потом вернулся к разделочной доске и уже для себя пробурчал. – Нужно будет поставить еще приборов. Вкусный и сытный ужин прошел в атмосфере извечных каламбуров, только уже в двойном объеме, а потом Папайрус и Ред устроились на любимом диване за просмотром телевизора, потягивая из пластиковых бутылочек любимые мед и горчицу, а Блубери остался на кухне убирать стол и мыть посуду. Конечно, он без проблем мог попросить помощи, но не хотел беспокоить брата и гостя. Он, как и всегда, может справиться сам. К тому же домашняя работа хорошо отвлекала от крадущихся в голову нежелательных мыслей. Вот только когда Блубери закончил, заняться ему было нечем, потому как смотреть телевизор в компании вечных каламбуров и терпких запахов приправ ему не особо хотелось. Не хотелось быть третьим лишним, да и мешать, и разбивать между скелетами особую атмосферу тоже. Ведь даже несмотря на то, что Папайрус и Ред все еще скрывались на публике, все давно уже знали, что они пара. Ленивая, веселая и вечно сонная пара, идеал которой валяться или спать в объятиях друг друга. У них была собственная, особая идиллия, и Блубери вынужденно заботливо и понимающе не вмешивался. Он не хотел мешать счастью других, поэтому, по обыкновению, тихонько поднялся к себе в комнату. Переодевшись в пижаму, Блубери решил, что хорошим отвлекающим занятием будет почитать. Он выбрал одну из полюбившихся книг, забрался на кровать, укрылся и подоткнул одеяло у ног, устроился поудобнее спиной на подушке и погрузился в мир отважных и увлекательных приключений книжных героев. Страницу за страницей Блубери вместе с персонажами встречал опасности и испытания, однако в груди то и дело саднило, причиняя ощутимый дискомфорт, а перед глазами время от времени появлялся влажный туман. И причиной этого были не события в книге. В какой-то момент на странице появился влажный развод, а пожившая тонкая бумага пошла волнами, но Блубери упорно читал дальше, игнорируя собственные накатывающие, как волна цунами, чувства. Однако звонкого треска и удушающей на мгновение боли он не смог игнорировать. Откинув в болевом рефлексе книгу в стену, Блубери просунул руку под пижаму и достал собственную душу. Своим видом она вызывала еще больше жалости, чем прежде. Нежные плавные формы окончательно покорежены и изуродованы, появляется все больше острых краев, которые то и дело задевают друг друга и жутко скрипят. По всей некогда гладкой голубой поверхности лежала узорная паутинка трещин, украшенная небольшими, но увеличивающимися темными провалами. Прекрасная паутинка глубоких душевных страданий. Блубери заметил, что на правой половинке души появился новый, зигзагообразный скол. - Ну вот опять, - с печальной улыбкой тихо произнес Блубери, а слезы катились по щекам. – Ничего, все в порядке. Все в порядке… - соленая капля, скопившаяся на подбородке, упала на душу и продолжила свой путь вниз, каким-то волшебным образом минуя все сколы. Как же все-таки больно. Безответно любить. Блубери был исполнен любовью к брату сколько себя помнил. Он всегда сиял от счастья в его присутствии, всегда хотел прикоснуться и обнять, всегда хотел быть рядом и никогда не уходить. Он так хотел быть для брата идеальной парой, учился подстраиваться под его привычки, даже готов был дремать с ним в обеденные перерывы. Он готов был на многое, практически на все. Однако все шло сложно, а широкая и теплая улыбка Папайруса и крепкая братская атмосфера между ними не давали Блубери ни одной маленькой надежды. Сколько бы он ни пытался ее увидеть или отыскать. И вот однажды их вселенную посетила аномалия, а за ней на улицах стали появляться незнакомые монстры, а потом и вовсе двойники. Копии самих себя они увидели в лесу во время привычного патруля и после небольшой боевой стычки все быстро улеглось. Завязалось знакомство, а потом и дружба. Затем Папайрус выбрал Реда. После этого Блубери каждый день корил себя за нерешительность, за упущенные навсегда возможности и страх честно поговорить с Папайрусом о гнетущих сердце чувствах. Думая об этом из раза в раз, Блубери накручивал себя до такой степени, что все вокруг причиняло ему нестерпимую боль. Ред оказался тем самым Сансом, который нужен Папайрусу. Не гиперактивный, а спокойный; не ребенок, а взрослый монстр; не замороченный на тысяче и одной мелочи, а простой и однозначный. С которым можно полениться. С которым можно поспать двенадцать или шестнадцать часов кряду. С которым можно посмеяться над каламбурами. Папайрусу нужен был такой, как Ред, а не Блубери. И от этого было больнее всего. Блубери пытался смириться, пытался переубедить себя, настроить на что-то другое, прогнать тягостные мысли. Но это было очень сложно, практически невыполнимо, особенно когда перед твоими глазами живой пример ускользнувшего из рук вечного счастья. Видеть все чаще и чаще копию себя, которая преуспела в завоевании сердца Папайруса, было особенно невыносимо. Блубери каждый раз при встрече с ним начинал с мысли, как искренне ненавидит Реда, но через какое-то время он возвращал контроль над озлобленным разумом. Потому что понимал, что ненавидеть кого-то просто за то, что он тоже хочет счастья, довольно глупо и низко. Блубери не такой гадкий, и каждый раз поднимался над гневом. Поэтому со временем он просто погрузился в бесконечную боль и тоску. Однако жить со всем этим день ото дня все больше походило на тотальное отчаяние. Как-то Ред пришел «потусоваться» не на один день, а почти на четыре. И это стало настоящим испытанием для Блубери, особенно когда они на третий день решили больше не скрывать своего влечения и стали открытой парой. Блубери счастливо улыбался и радовался как полный дурачок, пытаясь скрыть за этим мелкие потрескивания души и надвигающиеся слезы. Он был рад за брата, искренне и по-настоящему, он всегда желал ему счастливой жизни. Вот только эту счастливую жизнь он хотел построить своими руками и своей любовью. Теперь же получается, что его выбросили из собственного счастливого замка, оставив в одиночестве на сером берегу у разбитой лодки, на которой не уплыть. Только тонуть. На утро четвертого дня, спускаясь из комнаты по лестнице, Блубери заметил, что брат и Ред даже не поднялись в комнату и уснули прямо на диване. Наполовину укрытые пледом, в крепких объятиях друг друга, они, как две ленивые кошки, сопели друг другу в кости. - Все в порядке. Все в порядке… - повторял себе под нос Блубери, пока душа покрывалась очередными трещинами. Она уже и на душу давно не походила, скорее уродливо и небрежно склеенная хрустальная фигурка, которую бездумно собрали воедино ради бесцельного и скудного существования. Утирая очередные слезы платком, который впитал в себя столько страданий за последнее время, что и ведрами уже не сосчитать, Блубери подошел к холодильнику, достал все ингредиенты для завтрака и начал свои обычные утренние заботы. Ближе к концу процесса за спиной Блубери послышались шумы, и он имел глупость обернуться. Он увидел, как Папайрус и Ред обмениваются ленивыми поцелуями. В глазах Блубери это мучение длилось вечность, но он по какой-то мазохистической, не иначе, причине не мог отвести взгляд. Когда же на него наконец-таки обратили внимание, он изо всех сил выдавил подрагивающую и насквозь фальшивую улыбку. - Д-доброе утро, сони. Завтрак почти готов, - его трясло, душа трещала и расширяла болезненные дыры, уродуя душу непрекращающейся болью. На костях проступил пот. - Утро, бро, - Папайрус сначала улыбался, а потом заметил, что брат выглядит напряженным, но прежде чем успел об этом сказать, тот отвернулся и сжал рукой фартук на груди, чувствуя, как душа ревет в истерике. - Я-я вспомнил, - выдавил из себя Блубери, понимая, что если он не смоется в течение десяти секунд, он рухнет на пол в бессилии и зальется слезами. – У нас закончилось какао! И прежде чем сонные головы скелетов смогли осознать всю странность и наигранность ситуации, Блубери вылетел за дверь. Он бежал прочь из города, по лесной тропе в сторону постов и Руин. Холодные слезы размазались по щекам от бега, дыхание сперло, а ноги несли тело все дальше и дальше. Когда вокруг остались одни деревья и непроходимый снег, Блубери упал на ствол, съехал по нему вниз и сжался в комочек. Душа не прекращала трещать, посылая болезненные импульсы по всему телу. Когда Блубери взял изнывающую душу в ладони, он увидел, как она трясется вместе с ним и истекает магией, словно изрезанное дерево, пытаясь сохранить свою целостность. Блубери не знал, что делать, ему было просто и бесконечно больно. Он готов был рвать и метать, лишь бы все это прекратилось. Он лежал на обжигающем снегу и тяжело дышал, все еще держа душу в руках. - Все в порядке… Все в порядке… Все… На этот раз мантра не помогала. Боль душевная и физическая безжалостно рвала в клочья, уничтожая тело и сознание. На мгновение страх заполнил душу, но утонул в нескончаемом потоке агонии. - Помогите… пожалуйста… Трудно сказать, сколько прошло времени, прежде чем Блубери осознал, что боль утихла. Ему казалось это таким невероятным после столь долгого периода мучений. Он был в том же лесу на том же месте, приподнялся на ослабевших руках и заметил, как по нему заскользил вниз необычайно широкий красный шарф. Это было так странно. Оглядываясь, Блубери заметил свою душу в метре от себя, ее нежно держали руки в красных перчатках. - Удивительно, как ты столько вытерпел. Блубери смотрел все еще потерянным взглядом на сидящего неподалеку Эджи, который окружил душу нежным красным свечением, исходящим от его рук. Видимо, оно и уняло боль. - Что?.. – хотелось задать тонну вопросов, но Блубери не знал, как начать. Как ты тут оказался? Что ты делаешь? Что вообще случилось? Так много всего хотелось спросить за раз. Эджи не улыбался, он вообще выглядел угрюмо и даже мрачнее обычного. - Делал обход, услышал зов о помощи. Пришел, увидел раны, начал лечить. Вроде все упомянул, - взгляд стал внимательней. - Теперь ты мне скажи, откуда такие трещины на душе. Блубери стушевался. Ему и думать было тяжело, это словно резало душу ножом, а произносить все вслух, все равно что вонзить нож по-настоящему. Однако Эджи оказался удивительно проницательным и прочитал все по глубоко печальным глазам. - Я вижу, безответная любовь, - он сам себе кивнул и внезапно поднялся, а потом протянул душу Блубери. – Понадобится много времени, чтобы залечить ее. - Какой в этом смысл, - шепнул Блубери, сдерживая вновь готовые к побегу слезы. – Она вновь расколется. - Просто позови меня, когда это вновь случится, - он вложил душу в руки. – Лечить две души за раз удобнее. Понадобилось какое-то время, чтобы до Блубери дошел смысл сказанного, и он с удивленным вопросом в глазах поднял голову на Эджи. Однако он все понял и без ответа. Такие же печальные глаза, такая же уставшая от натянутости улыбка, которая раньше была сияющим довольством оскалом. Блубери не мог бы ошибиться. - Мне очень жаль, - печально и понимающе выдохнул Блубери. - Мне тоже, - согласился Эджи. – Нужно идти. Он подал руку Блубери, и тот встал на покачивающиеся ноги. Шарф полетел вниз, но Блубери каким-то чудом удержал его. Он уже хотел вернуть шарф, но Эджи сам забрал его и парой ловких движений обернул вокруг шеи. Они молча двинулись к дому Блубери, в котором Папайрус и Ред не особо заметили долгое отсутствие Блубери. И даже отсутствие какао их не смутило. Ну, разве что чуть-чуть.