Форбс Пятьсот

Несмотря на название: «Французский Квартал», он был совсем не похож на Францию. Каджуны не сравнятся с парижанами, как теплые лучи Луизианны, преломленные в ликерных бокалах, ничто по сравнению с бледными лучами Парижа, разбивающимися на тысячи блестящих осколков витражной розой Норт-Дама. Кроме того, в Европе медленнее темп жизни, а когда тебе несколько сотен лет, месяц тишины и покоя, как раз то, что доктор прописал, хотя, сам доктор тоже подойдет. Он опирается на балюстраду и окидывает взглядом свое царство: романтичный пейзаж, танцующие пары и мигающие огоньки на деревьях. Он напоминает себе о графе Монте-Кристо, Джее Гетсби, и о других выдающихся личностях, которые раньше стояли на этом балконе, с превосходством наблюдая за людьми внизу, представляя себя практически Богами (тот факт, что он находится на полпути к становлению Богом, казался ей не важным). Белая рубашка, галстук и черный пиджак, он вдыхает сладкий аромат лета и духи нескольких десятков женщин, и ждет ее с закрытыми глазами. Спустя семь минут, она медленно вышла на балкон с заспанными глазами, одетая в серый свитер, соскользнувший с одного плеча. — А вот и ты. — Тьфу. Какого черта ты включил будильник? — Потому, что ты пропустишь вечеринку. — Я не выспалась, и я ненавижу твои вечеринки. — Любимая, — это слово слетает с его языка, когда он обнимает ее. Она пахнет теплом и постелью, в отличие от надушенных женщин в шелках и колготках, соблюдающих правила приличия. Она соглашается взглянуть вниз, мягко играя с пальцами, только что гладившими ее плечо, с рукой, держащей ее за горло. Он любит время от времени держать ее так. Это чистое наслаждение, осознавать, что он никогда не пошевелится, быстрый и смертельный, как молния, он никогда не свернет ей шею, что он и никогда не причинит ей вреда. Она доверяет ему и, через мгновение, рука, держащее ее горло расслабляется, и спускается к ее талии. Кожа на талии теплая и податливая. — Я не знаю этих людей, — она скрещивает руки, — хорошо я знаю мистера Я-Продаю-Винтажное-Шампанское, и мистера Я-Создаю-Великолепные-Платья, и мистера Я-Пеку-Самые-Вкусные-Печенья-В-Мире… — И мистера Раньше-Был-Таким-Веселым и его брата мистера Раздражающий-Но-Иногда-Веселый и их настоящую любовь мисс Красивая-И-Настойчивая-Но-Никогда-Веселая, которые прилетают завтра, ну или уже сегодня. В этом году ты можешь делать все, что захочешь, — его голос ласкает ее слух и она дрожит, будто бы он сказал что-то грязное, вместо приятного. — Если хочешь, ты можешь поджечь виноградник и танцевать на тлеющих угольках. Если хочешь, ты можешь плавать обнаженная в бассейне, напротив этих идиотов, — она тает от его прикосновений, а в ее глазах незабываемое выражение, это взгляд признания, взгляд сотни дней рождений. — Все, что ты пожелаешь, — обещает он, убирая непослушные пряди с ее лба. — Все? — она зарывается пальцами в его пшеничные волосы, свитер сползает, оголяя еще один дюйм теплой и податливой кожи. — Все. Ночной воздух наполнен пением сверчков и обещанием. Она дрожит, так же как и он. — Я хочу вернуться в постель, — с улыбкой говорит Кэролайн, белоснежность ее острых зубов впивается в темноту. — И ты пойдешь со мной. — Пожалуйста, скажи, что ты намекаешь на незабываемый секс. — Я намекаю на незабываемый сон, но ты можешь раздеться, если хочешь. Ночной воздух наполнен звуками вечеринки, но они не обязаны на ней присутствовать. На их островной кровати, широкой и глубокой, белой и роскошной, Клаус притягивает ее к себе. — С пятисотлетием, — бормочет он в ее затылок. Она тихо вздыхает в подушку и протягивает руку к его щеке, неотразимый и привычный жест, более чем столетней любви. Бриллиантовый браслет медленно сползает с ее руки, он падает на матрас, браслет блестит как бриллиант на ее пальце, пока они окунаются в сон мертвых.