Yiruma - f l o w e r
Дождь противно барабанил по серому асфальту, оставляя то тут, то там чернильные пятна луж. Кёнсу ненароком наступил в одну из них, и грязные капли тут же обдали всплеском его новые белые кроссовки и темно-серые джинсы. Ему не хватало времени, чтобы обратить на это внимание: он спешил, обгоняя казавшиеся безликими фигуры случайных прохожих, сжимая в руке бело-серый стаканчик черного кофе из старбакса. Ему чудом удалось проскочить мимо огромной лужи у тротуара, прежде чем в нее черным колесом влетело серое такси, везущее куда-то, возможно, так же сильно, как и Кёнсу, спешащего пассажира. Но удача в это утро была явно не на его стороне. Возможно, будь тот сероглазый парень из кофейни немного расторопнее, Кёнсу бы успел на сигнал светофора на переходе через едва ли не самую оживленную улицу в центре Сеула. Но теперь он был вынужден прождать целых полторы минуты в толпе таких же ожидающих и куда-то вечно спешащих людей до тех пор, пока на черном фоне двухъярусного светофора вслед за «предупреждающей ладонью» не загорится ярким белым долгожданное «Go» нижнего яруса. Кофе, испитый наполовину, в его руке давно остыл, Кёнсу промок до нитки и в глазах других, таких же, как он, наверняка теперь сливался с общей мрачно-серой картиной вокруг. До начала занятий в университете оставалось не больше десяти минут. — Ну почему именно сегодня? Кёнсу поднял глаза к небу: серому, сплошь затянутому тучами, позволяя граду дождевых капель обдать его лицо. Толпа гудела и шевелилась. Раскрытые зонтики так и норовили задеть друг друга или какого-нибудь случайного соседа, которому не посчастливилось в это утро выйти на улицу навстречу этой ужасной погоде без зонта. Кёнсу вздохнул, глядя на бесполезный стаканчик в своих руках. Он с трудом протиснулся к урне, побеспокоив нескольких и так не очень-то довольных жизнью незнакомцев, чихать которым было на его извинения. — Простите… Извините! Кёнсу едва сам не угодил в урну, когда кто-то, вероятно спешащий еще больше, чем он, неосторожно толкнул его, пробираясь через толпу к тротуару. Кёнсу вцепился пальцами в мокрую серую сталь урны, роняя на ее пестрящее цветными обертками дно бумажный стаканчик. Он зажмурил глаза, чувствуя, как в голове тут же закружилось, и ринувшаяся громким потоком на сигнал светофора толпа чуть не сбила его с ног. Кёнсу распахнул глаза. Белые полосы волос и звезда, венчавшая их, складывались в знакомую фигуру девушки внутри зеленого круга. Привычно серые обертки темнели в залитой дождем урне синим, фиолетовым, красным. Костяшки пальцев, которыми Кёнсу все еще цеплялся за края урны, краснели от холода, а рубашка, что первая попалась ему на глаза утром в спешке, оказалась в темно-коричневую клетку. Где-то далеко, словно сквозь толщу воды до него донеслось пищание светофора: «Go» мигало насыщенным зеленым, и вслед за ним на верхнем ярусе загорелась ярко-красная «предупреждающая ладонь». — Молодой человек, с Вами все в порядке? Кёнсу прикрыл глаза, стараясь выровнять дыхание. — Да, я… Всё хорошо, спасибо. Он с трудом выпрямился, глядя перед собой. Какофония ярких красок повсюду стремительно тускнела, постепенно возвращая себе привычный черно-белый цвет. Кёнсу взглянул на свои мокрые ладони и сорвался с места, пробиваясь сквозь очередную толпу ожидающих прямиком к самому краю тротуара у оживленного потока быстро снующих туда-сюда машин. Сквозь мокрую пелену перед глазами было трудно разглядеть хоть что-нибудь. «Go» загорелось белым. Кёнсу достал из кармана телефон, игнорируя заливающие экран дождевые капли, и набрал хорошо знакомый номер. — Где тебя, носит, Кёнсу, черт возьми! Если ты не появишься в аудитории сию же секунду, профессор Ким тебя просто… Кёнсу? Кёнсу, ты слышишь меня? — Сехун, — Кёнсу улыбнулся. — Ты даже не представляешь, сегодня утром я надел коричневую рубашку. — Что? Что ты несешь, с тобой все в порядке? — Эмблема старбакса… Поток пешеходов остановился на следующие полторы минуты. — Только не говори, что… — …она зеленая, Сехун.***
— Что это? Кёнсу посмотрел на маленький стеклянный столик у дивана через высокое стекло шкафа, куда только что отправил очередной серый костюм, и устало провел рукой по волосам. — Билеты на выставку. Сехун как всегда выглядел безупречно в своей белоснежной рубашке, темном, почти черном костюме и начищенных до блеска туфлях. Закинув ногу на ногу, он со скучающим видом разглядывал свои пальцы, не обращая внимания на красноречивые вздохи Кёнсу. — Ты же знаешь, я не большой фанат искусства, — Кёнсу присел напротив, расслабленно откинувшись на спинку дивана. — Там будет зал с черно-белыми картинами, — Сехун переплел пальцы, сложив их в замок. — Спасибо, что напомнил, — Кёнсу раздраженно потер переносицу. Разговоры о цветовом восприятии давно перестали беспокоить Кёнсу. То, что произошло с ним около восьми лет назад, осталось в его воспоминаниях лишь миражом, что изредка повторялся в самых глубоких снах, бередил сознание, заставлял себя ненавидеть, а после так же быстро забывался в череде одинаковых серых будней, что стали для него неизбежной реальностью. — Брось, Кёнсу, то, что ты до сих пор не встретил его, не твоя вина. Ко мне каждый день приходят десятки пациентов с такой же проблемой, как у тебя, но я ничем, увы, не могу им помочь, — Сехун сочувственно поглядел на друга. — Все, что я могу им посоветовать, это только ждать. — Да, только твоим пациентам обычно не больше двадцати, и ждать им, чаще всего, приходится год от силы, а то и меньше, а я… — Это всего лишь статистика, Кёнсу. В конце концов, тебе всего двадцать восемь. Знаешь, был у меня один пациент… — Ты пришел ко мне, чтобы поговорить о работе? Кёнсу вздохнул, обращая внимания на билеты на столе. Два небольших прямоугольника из белой бумаги с тонкой серой линией контроля сбоку. Сехун, заметив его взгляд, прервал бесконечный поток слов и довольно улыбнулся, поднимаясь с дивана. — Я знал, что ты согласишься. — Но я не… — С твоего позволения, я налью себе выпить. В конце концов, это был действительно трудный день, но я хотел бы, — Сехун покрыл дно квадратного стакана янтарной жидкостью и поднес к губам, — чтобы закончился он на более приятной ноте. Сехун никогда не относился к нему с жалостью. Нет, он не был плохим другом и никогда не припоминал ему тот день, когда ему впервые показалось на те жалкие несколько минут, что он встретил его. Своего соулмейта, но тут же бесследно утратил его. Став одним из самых признанных в городе врачей-офтальмологов, Сехун совершенно не щадил его каждодневными разговорами о своих пациентах, утративших или обретших своих соулмейтов, а вместе с ними и возможность видеть мир совсем иначе, чем прежде. Он был настойчив, и вскоре Кёнсу смирился. Смирился с тем, что он не единственный, с кем судьба однажды обошлась слишком жестоко. Привык к жизни в оттенках серого и к мысли о том, что, возможно, уже никогда не увидит ее в настоящих красках. Сехун видел. Ему был знаком цвет рассветного неба, стаканчика кофе из соседней кофейни и желтого такси. У него была целая коллекция разноцветных галстуков и любимый темно-синий зонт. Он знал, что Кёнсу любит черное, и был уверен в том, что он бы никогда не променял свой гардероб на стопку клетчатых рубашек и голубых джинсов, даже если бы видел. Сехун настоял на гостевой комнате в синих тонах в доме Кёнсу и каждый день рождения дарил ему яркий галстук, о существовании которого сам Кёнсу впоследствии благополучно забывал. Сехун расстался со своим соулмейтом четыре года назад. Он никогда не считал их идеальной парой, иногда им было невыносимо тяжело находиться друг с другом, и потому, обнаружив в один прекрасный день на столе клочок бумаги со в спешке начерканным на нем извинением, он почувствовал лишь одно — облегчение. В конце концов, как он всегда говорил Кёнсу, каждый сам волен выбирать свою судьбу. Наверное, именно поэтому из них двоих именно Сехуну хватило упорства окончить медицинский университет с отличием, а Кёнсу оставил его на втором курсе для того, чтобы посвятить свою жизнь бездушным цифрам на посту финансового директора в одной из крупных компаний города. — О, ты надел мой галстук, — Сехун смотрел на Кёнсу в отражении зеркала, все еще держа в одной руке стакан с виски. — Тебе идет этот цвет. Кёнсу задумчиво оглядел свое отражение. — Да, пожалуй ты прав, мне не стоило, — он нервно расслабил галстук, снимая его с шеи. — Стой, стой, — Сехун в два шага оказался рядом с ним, оставив недопитый виски на стеклянном столике. — Кёнсу. Он положил ладони на его плечи так, как обычно делают родители, когда хотят подбодрить своего ребенка. — Нет причин притворяться, — Сехун улыбнулся, встречаясь взглядом с Кёнсу в отражении. — Ты знаешь, я всегда говорил, что ты прекрасно выглядишь. — Обычно ты говоришь, что перестанешь считать меня своим другом, если я не надену твой галстук, — мягко усмехнулся Кёнсу. — Будем считать, что сегодня особенный день, — Сехун подмигнул. Кёнсу успел не раз пожалеть о том, что согласился на предложение Сехуна. Выставка оказалась поистине масштабной как по количеству представленных работ, так и по числу приглашенных, среди которых им встретилось немало крупных персон. Впрочем, Сехун был знаком с большей частью из них, а от бесконечных вежливых приветствий и обилия безликих серых нарядов у Кёнсу кружилась голова. Нет, не было вины прекрасных дам и их кавалеров в том, что он не мог оценить их чудесного выбора на этот вечер. Но пробыв там не меньше полутора часов, Кёнсу чувствовал себя еще более уставшим, чем после очередного тяжелого рабочего дня. — Я думал, мы посетим скромную выставку студенческих работ, а не этот светский раут, — Кёнсу отпил из бокала немного вина. — Я так тебе завидую, — вздохнув, тихо сказал Сехун, слегка наклонившись к уху Кёнсу. — Если бы ты только знал, насколько отвратительно они все здесь одеты. Сехун одним глотком осушил остатки вина в своем бокале, и Кёнсу тихо засмеялся. — Прости, что пришлось помучить тебя, идем, я покажу тебе кое-что. Если бы Кёнсу подозревал о существовании этого укромного местечка во всем этом дворце цветного искусства, то уже давно сбежал бы сюда. — Все, что ты видишь здесь, является таковым на самом деле, — улыбнулся Сехун. — Во всем этом зале нет ни единого цветного пятна, все исключительно в черно-белом цвете. Кёнсу задумчиво рассматривал перед собой монохромный осенний пейзаж. — Наверное, именно поэтому, — Сехун оглянулся вокруг, замечая в небольшом зале всего несколько человек, — он пользуется таким ажиотажным спросом. Я оставлю тебя, если ты не против. — Да. Сехун, — Кёнсу на мгновение отвлекся, с улыбкой глядя на друга. — Спасибо. Сехун сжал его плечо, улыбнувшись в ответ, и покинул зал, оставляя Кёнсу наедине с самим собой и десятками черно-белых творений юных талантов. Кёнсу не знал, сколько времени он провел, прежде чем его бокал опустел, а мысли заволокла туманная дымка легкого опьянения. Ему встречалось несколько абстрактных картин, черно-белых копий известных полотен и работы, выполненные всего несколькими росчерками угля по белой бумаге. Он задерживался у каждой из них, подолгу разглядывая, даже если не находил в них ничего особенного. Того особенного, что могли бы найти в них те, кто гордо величал себя ценителями искусства. Карандашные линии одна за другой, будто стежки, складывались в целую картину. На ней был изображен юноша, вероятно, лет восемнадцати, с небрежно растрепанной челкой, светлыми глазами и расслабленно приоткрытыми губами. Это был один из немногих портретов в этом зале, и Кёнсу казалось, что, должно быть, художнику было невероятно тяжело передать всю красоту натурщика только в одном цвете, если он мог видеть его именно таким, каким он был создан природой на самом деле. — Вам нравится? — Да, — Кёнсу улыбнулся, не отрывая взгляда от картины, когда к нему присоединился еще один созерцатель. — В ней есть что-то… Особенное. — Я хотел запомнить его, пока я вижу его именно таким. Кёнсу обернулся, глядя на юношу, стоящего рядом с ним. Юношу, что был как две капли воды похож на изображенного на картине. Сомнений не было — это был он сам. С небрежно растрепанной челкой каштановых волос, с четко очерченной линией носа и губ, с кожей, что в приглушенном свете казалась и вовсе кофейной. Кёнсу замер, глядя на него, будто на ту самую картину, от которой он не мог оторвать глаз секундой ранее. — Надеюсь, это не прозвучало слишком самовлюбленно, — юноша обернулся, встречаясь взглядом с Кёнсу. У него были удивительного цвета глаза. Голубые, вовсе будто прозрачные, но вместе с тем глубокие, как пучины самого настоящего океана. Кёнсу казалось, что он не может дышать. — О, вижу, Вы удивлены, — юноша широко улыбнулся, и его щеки тронул едва заметный румянец. — Это автопортрет. Его зовут Чонин, впрочем, как и меня. Ким Чонин. Он протянул руку Кёнсу, и тонкая шелковая ткань черной рубашки оголила его запястье. Кёнсу протянул руку в ответ, касаясь длинных пальцев своими. Господи, неужели он не замечает? — Да… То есть… До, — Кёнсу сжал чужую ладонь, моргнув, наверное, впервые за последние несколько минут. — До Кёнсу. Чонин потер ладонью затылок, вероятно, чувствуя себя неловко под слишком долгим и пристальным взглядом нового знакомого. — Мне кажется, он вышел немного лучше, чем есть на самом деле, — Чонин завел руки за спину, сцепив их в замок, и снова вернул свое внимание картине. — Вы не правы! — слишком громко возразил Кёнсу, но тут же поспешил оправдаться, замечая удивленный взгляд юноши. — То есть… Я хотел сказать, портрет прекрасен так же, как и Вы. Чонин рассмеялся, прикрывая рот ладонью, и Кёнсу невольно улыбнулся, снова украдкой разглядывая его. В жизни юноша казался немного старше, но его смех, его ребячливость и тон, в котором он так свободно говорил с ним, выдавали его с головой. — А Вы, До Кёнсу, прекрасны ли Вы настолько, насколько я мог бы Вас изобразить? — Чонин наклонил голову, без всякого стеснения разглядывая Кёнсу, и лукавая улыбка не сходила с его губ. Он выглядел так, будто сошел с холста, где Кёнсу увидел его впервые, но вопреки черно-белому портрету, он стоял перед ним абсолютно неповторимый, живой и прекрасный до самых кончиков его отдающих в свете ламп золотом волос. Кёнсу был уверен, что ни один художник не смог бы передать его красоту в черно-белом цвете настолько, насколько совершенен он был в цвете. — Я… — Кёнсу чувствовал, как дыхание снова перехватило. — Я не знаю. — Наверняка Вы представляете собой намного больше, — тень грусти тронула лицо Чонина. — Чем я могу сейчас увидеть. Это какая-то ошибка. — Наверное, нам стоило бы увидеться спустя какое-то время, — Чонин вновь широко улыбнулся, поклонившись. — Постойте, — Кёнсу остановил его, коснувшись предплечья. — Чонин, Вы… — Вот ты где, Кёнсу, я везде тебя ищу. Замечательный портрет, молодой человек, — Сехун появился внезапно и как всегда с неизменным бокалом в правой руке, наполовину наполненным темно-красной жидкостью. — Благодарю. Чонин сдержанно поклонился. — Искренне прошу извинений за то, что прервал вашу беседу, но Кёнсу, нам, пожалуй, уже пора, — Сехун приобнял Кёнсу за плечи, утягивая за собой. — Скажите. — голос Чонина остановил их. — Ваш… Мистер До прекрасен настолько же, насколько могу его видеть я? Сехун усмехнулся немного пьяно и сжал плечо Кёнсу, разглядывая его профиль. — Молодой человек, — начал он. — Чонин. — Так вот, Чонин, можете быть уверены, Кёнсу прекрасен в любом цвете. И мне искренне жаль, что Вы не можете этого увидеть. Прощайте, — отсалютовав бокалом, Сехун покинул зал, забрав Кёнсу с собой. Только оказавшись в главном зале, Кёнсу почувствовал, как сильно у него кружится голова. Он крепко держал Сехуна за руку, но тот, казалось, увлеченный болтовней, совсем этого не замечал. — Зачем ты сказал ему? — Кёнсу избегал ярких красок, стараясь глядеть себе под ноги. — Сказал что? — Сехун вновь обратил свой взгляд на Кёнсу. Длинная челка, разделенная надвое косым пробором, почти доходила до его темно-карих глаз. — Эту чушь, — Кёнсу нахмурился. Сехун рассмеялся, отпивая вино из своего бокала. — В жизни он выглядит куда лучше, чем на портрете, — Сехун пожал плечами, делая еще один глоток. Кёнсу впервые в жизни захотелось ударить друга. Выставка заканчивалась почти за полночь. Сехун успел за это время изрядно набраться, хоть все еще был способен стоять на своих ногах. Но Кёнсу был этому скорее рад, ведь иначе один из лучших врачей-офтальмологов в городе наверняка заметил бы, что он избегает взгляда на все, что угодно, кроме своих ботинок, часто жмурит глаза и нервно трет переносицу. Полуночная осень встретила их заморозками и миллиардами огней ночного города. Кёнсу смотрел на мир перед собой так, будто видел его впервые после долгой разлуки. Широко открытыми глазами, пока его друг плелся где-то сзади, вдыхая отрезвляющий морозный воздух. Кёнсу улыбнулся, глядя на желтое такси, остановившееся у тротуара. Именно такое, каким он его и запомнил, увидев однажды тогда, восемь лет назад. — Ты идешь? — спросил Сехун, забравшись на заднее сидение такси. Кёнсу стоял у открытой двери, о чем-то раздумывая, пока замерзший Сехун удобнее устраивался на сидении. Дверь захлопнулась. — Кёнсу? Что случилось? У Сехуна был смешно покрасневший от холода кончик носа. — Все хорошо, — Кёнсу махнул водителю, давая знак отъезжать. — Я пройдусь пешком, ничего страшного. — Ты уверен? — уже кричал Сехун, высунувшись в окно. Кёнсу кивнул, помахав ладонью. Когда такси скрылось из вида, потерявшись в потоке других машин, он обернулся. В окнах выставочного зала еще горел свет.***
Пожелтевший кленовый лист на его ладони казался будто вырезанным из бумаги. Цвет был ровным от самой середины до резных острых кончиков, но в тусклом свете фонаря, возможно, казался темнее, чем был на самом деле. Ножка все же была чуть светлее, немного изогнутая и еще зеленоватая в том месте, где листок держался на дереве. Сзади же крохотный кленовый лист был светлее и почти сливался с цветом ножки, что расчерчивала его веткой тонких жилок. — Это Вы? Кёнсу улыбнулся и поднял взгляд. Чонин был без шапки, отчего его волосы вновь казались золотыми в свете фонаря, на нем было надето черное тонкое пальто, а вокруг шеи повязан темно-красный шарф крупной вязки, в котором он прятал свое лицо от холода. Ему очень шел красный цвет. — Все это время Вы были здесь? Чонин присел на скамейку рядом с ним, и Кёнсу поймал себя на мысли о том, что на этот раз ему не стоит так откровенно пялиться на едва знакомого человека. Человека, которого он мечтал увидеть всю свою жизнь. — Был, — отозвался Кёнсу, отпуская кленовый лист со своей ладони. Чонин задумался. — Только не говорите, что ждали меня. — Не скажу, — Кёнсу тихо засмеялся. — Я чертовски замерз и ужасно проголодался, но совершенно не знаю этот район. Не составишь мне компанию в поисках какого-нибудь уютного круглосуточного местечка где-нибудь неподалеку? — Я знаю одно место… Стоп, с каких это пор мы на ты? — Чонин вскочил на ноги. Скорее потому, что скамейка оказалась слишком холодной для долгого сидения, чем потому, что был оскорблен обращением Кёнсу. — Можешь звать меня просто Кёнсу, — он улыбнулся, вставая рядом с ним. Слишком увлеченный разглядыванием его в первую встречу, он не сразу заметил, что юноша был почти на полголовы выше него. — Хорошо, просто Кёнсу, — Чонин спрятал смешок в шарфе. — Идем, у меня есть одно отличное место на примете… Они шли, почти касаясь плечами, по улице, залитой светом десятков фонарей и негаснущих даже ночью неоновых вывесок. Кёнсу выглядел словно ребенок, который впервые попал на оживленную улицу: он смотрел по сторонам, жадно хватаясь взглядом за каждое цветное пятно, что встречалось им на пути. У него до невозможного кружилась голова, но находясь этой ночью рядом с Чонином, он просто не мог позволить себе прикрыть глаза хоть на мгновение. Казалось, будто он откроет их — и мир вокруг него вновь погрузится в безликую серость. Если это и был сон, Кёнсу категорически не хотел просыпаться. — Мы пришли, — Чонин кивнул в сторону стеклянной двери, за которой скрывалось небольшое кафе в западном стиле. Кёнсу не был любителем таких мест, чаще предпочитая домашнюю или, по меньшей мере, традиционную кухню, но меню этого места, как оказалось, мало чем отличалось от большинства мест общественного питания, в которых приходилось бывать Кёнсу. — Черный кофе, пожалуйста, — заказал Кёнсу милой девушке-официантке в белой рубашке с темно-зеленым фирменным галстуком-бабочкой этого заведения. — Ты будешь что-нибудь для начала? Чтобы согреться. Чонин отрицательно мотнул головой. Передав в руки посетителей меню, официантка оставила их столик. — Знаешь, — разглядывая меню, заговорил Чонин. — М? — Всегда было интересно, действительно ли черный кофе — черный на самом деле. Кёнсу тихо засмеялся. Он ни разу не задавался таким вопросом, но почему-то каждый раз выбирал именно его. — Расскажи мне. — Что? — Кёнсу взглянул на него, отложив меню. — Черный кофе. — Что? Я… Я не знаю, — Кёнсу растерялся, замечая на себе недоуменный взгляд Чонина. — Я никогда не задумывался об этом. — Как ты можешь не задумываться над тем, что ты пьешь? — Чонин задал вполне резонный вопрос, но он совершенно вывел Кёнсу из себя. — Это просто кофе. Черный кофе. Я знаю, что он черный, и потому пью его. — Так черный кофе — черный? — не унимался Чонин. — Господи, Чонин, я не знаю, это просто кофе! — Черный. — Да. — Так он на самом деле черный? — Ваш кофе, пожалуйста, что будете заказывать? — Да! Повисла неловкая тишина. Чонин удовлетворенно улыбнулся, откидываясь на спинку стула. Кёнсу чувствовал себя полным идиотом. Девушка невозмутимо стояла на том же месте с блокнотом в руках, видимо, привыкшая к странностям ночных посетителей. — Вообще-то нет, — Кёнсу нахмурился и наклонился к маленькой белой чашке, внимательно рассматривая ее, совершенно не заботясь о том, как это выглядит со стороны. — Он на самом деле какой-то… Темно-коричневый. Твои волосы сейчас примерно такого же цвета. Довольный исследованием, Кёнсу взглянул на Чонина. Тот сотрясался от беззвучного смеха, поглядывая на стоящую рядом девушку. Кёнсу прочистил горло, возвращаясь к меню, будто ничего не произошло. Ожидание заказа прошло в полной тишине. Чонин от скуки осматривал помещение, вертя головой во все стороны, Кёнсу же украдкой наблюдал за тем, как меняют цвет его глаза, попадая из тени в лучи неяркого искусственного света. — Чем ты занимаешься? — Чонина, казалось, абсолютно не беспокоило то, что он говорил с набитым ртом. — Я работаю в сфере финансов, — отправив в рот кусочек своей порции, ответил Кёнсу. — М, большие деньги делаешь, значит. А чем занимается твой соул? — Кто, прости? — Кёнсу едва не поперхнулся. — Ну, соулмейт. Тот парень с выставки, — Чонин потянулся к стакану с ярко-желтым апельсиновым соком. — А, Сехун, — Кёнсу отложил приборы. — Он не мой соулмейт, мы просто друзья. — О, — многозначительно заключил Чонин. — Тогда расскажи мне о нем. — О ком? — О твоем соулмейте. Мой солумейт художник, который пишет прекрасные портреты. Он высокий и невероятно красивый, но ведет себя как ребенок и любит задавать глупые вопросы. А еще у него просто удивительные глаза. — Ладно, если не хочешь, можешь не рассказывать, — Чонин отправил в рот очередную порцию позднего ужина, и Кёнсу вернулся к своим приборам, запоздало понимая, что все это время они неотрывно смотрели друг на друга. — Да нечего рассказывать, мы расстались четыре года назад. У Кёнсу дрожала рука. Он не врал на ходу, просто рассказывал Чонину хорошо знакомую историю, всего лишь заменяя в ней главных героев на несуществующих других. — Расстались? Это возможно? — Чонин оторвался от еды, вопросительно и вместе с тем обеспокоенно взглянув на Кёнсу. — Прости, если… — Все в порядке, — Кёнсу улыбнулся. — Просто… Так бывает. Для нас обоих это было навязанным обязательством, нежели искренними чувствами. — Не понимаю… Но, наверное, когда-нибудь пойму, — Чонин подпер голову рукой, обратив взгляд на улицу за стеклом. Почему же ты не можешь понять этого сейчас? Они отправились на прогулку по ночному городу, по его длинным холодным улицам до самого рассвета, разговаривая обо всем на свете. Чонин, как оказалось, был тем еще болтуном, особенно когда речь заходила об искусстве и всем, что с ним связано. Он рассказывал Кёнсу о том, что учится на последнем курсе факультета изобразительного искусства. Жаловался на то, что шансы сдать последний экзамен на отлично у него были маловаты, да и вообще все его однокурсники уже давно писали цветные картины в отличие от него, вынужденного до сих пор марать пальцы углем. — Знаешь, я с нетерпением жду встречи со своим соулом только ради того, чтобы ударить его по лицу со словами: «Где тебя, черт возьми, так долго носило, когда ты был мне так нужен?» Кёнсу засмеялся. — На самом деле, — Чонин опустил голову на сложенные руки, опершись на высокий камень набережной реки. — Я бы правда хотел встретить его. Чтобы понять, каково это — видеть мир во всей палитре его красок, чтобы держать в руках эти самые краски и рисовать, рисовать… Я бы нарисовал сотни, нет, тысячи картин! И обязательно стал бы великим художником! — Что мешает рисовать тебе эти тысячи шедевров сейчас? — Кёнсу оперся спиной о холодный камень, глядя на юношу и борясь с желанием убрать прядь волос с его лба. — Ты сам видел, — грустно вздохнул Чонин. — Кому в наше время нужны черно-белые картины, когда вокруг полно цветных. — Мне. Хочешь, буду покупать все твои картины? — улыбнулся Кёнсу. Чонин недоверчиво сощурился. — Ты разоришься. Ах, да. Я же забыл, что ты у нас мистер я-делаю-большие-деньги, — Чонин встал подобно Кёнсу, подняв взгляд в светлеющее предрассветное небо. — И сколько ты готов купить? — Все до одной. Чонин засмеялся, поймав Кёнсу на слове. — Ну, если серьезно, то для начала тебе не мешало бы взглянуть на них. Может, и правда приглянется парочка, — в голосе Чонина звучала надежда. — Я могу показать тебе их, хочешь? Не сегодня, быть может, завтра или когда-нибудь еще… — Обязательно, Чонин. По ту сторону реки розовым цветом занималась заря. — Впервые вижу его таким, — Кёнсу завороженно смотрел на горизонт. — М? — Рассвет. — Не поверишь, но для меня он такой же, как был вчера, позавчера и еще много-много дней тому назад, — вздохнул Чонин, согревая руки теплым дыханием. — Почему? Взгляд Кёнсу был полон беспокойства и необъяснимой грусти. Чонин непонимающе взглянул на него, будто пытаясь понять, действительно ли Кёнсу серьезно задал этот вопрос. Почему? — Прости, — Кёнсу неловко улыбнулся. — Кёнсу. — Да? — Почему именно я? У Кёнсу на долю секунды перехватило дыхание. Почему? — Что ты имеешь в виду? — уточнил он. — Ну, почему я? Мои картины… Кёнсу тихо засмеялся, опустив взгляд. — Я хочу запомнить его, пока вижу его именно таким. — Так и знал, что это прозвучало слишком самовлюбленно, — Чонин обиженно надул губы. Кёнсу возвращался домой в переполненном автобусе среди людей, спешащих на работу. Он все время оглядывался по сторонам, но впечатления от знакомства, казавшиеся наваждением, все не проходили. Кёнсу видел. До мельчайших оттенков всевозможных цветов, какие только способен различить человеческий глаз, видел.