***
Самые могучие души рождаются в страданиях. Сильнейшие из них покрыты шрамами. Халиль Джебран
— Этот — мой любимый, — повертев в руках острое лезвие, Седжин игриво пустил зайчик в глаза Чимину. — Я ведь потому и стал пластическим хирургом. Мне очень нравится ощущение, как плавится живая кожа под моими руками, как убираются ненужные лоскуты, обнажая живую плоть. Человек без кожи не может лгать, он обнажён так же, как и его чувства. И даже не думай, что я проявлю жалость. Я был очень терпелив эти годы, но сегодня ты свой шанс упустил. Не принимаешь пряник, получи кнут, — хладнокровно сказал он и, подняв с пола цепь, шагнул вперёд. Чимин снова отполз к противоположному краю кровати, забился в угол, обхватив себя трясущимися руками. Его мысли метались в голове, как напуганные птицы, переплетаясь обрывками воспоминаний, нелепых сожалений и ругательств. — Не подходи ко мне! Но тот наклонился над ним, огромный, страшный, будто дикий зверь, дёрнул, едва не уронив на пол, а потом толкнул на спину. Сам устроился на Чимине верхом, придавив одну его руку коленом, а на второй обвязав запястье цепью, закрепил конец на решетчатом изголовье, протянул обратно и один раз обмотал вокруг шеи. Чимин лихорадочно дёргался, вкладывая в свои удары всю силу, но даже если маньяк и чувствовал боль от пинков, то не подавал виду. Вскоре и другая рука была привязана к кровати. Тяжело дыша, Чимин в ужасе не сводил с мучителя перепуганных глаз. Он ощущал, как удавкой сжимает горло ледяная цепь, как дерут её звенья запястья, но это казалось мелочью по сравнению с тем, что ожидало его дальше. — Я так долго ждал. Так долго… Эти кровные узы, будь они прокляты! Если бы не они, я бы уже давно решился, — спрятав лицо у основания шеи Чимина, он прошептал: — Мне так плохо от того, что я должен с тобой сделать… С одной стороны, это походило на нытье избалованного ребёнка, но с другой — по голосу чувствовалось, что он свято верит в правильность своих действий, и ему действительно больно творить подобное. Он будто боролся сам с собой. Подняв руки, Седжин медленно опустил их на плечи Чимина и, нежно поглаживая, принялся приговаривать, словно утешая маленькое дитя или уговаривая самого себя: — Ну же, будь хорошим мальчиком! Потерпи, скоро всё пройдёт! Его взгляд стал совсем затуманенный, он будто в трансе провёл ладонью по груди Чимина, а потом засунул руку со скальпелем под футболку и резким движением снизу вверх располосовал ткань. Следом разрезал рукава и, едва касаясь лезвием обнажённой кожи, стал рисовать на груди замысловатые узоры, спускаясь всё ниже и ниже. Зажмурившись, Чимин ожидал резкой боли от снимаемой кожи, но почувствовал лишь лёгкие касания. Приоткрыв веки, скосил глаза вниз, и начал смотреть, как порхают над ним чужие руки. Было в этом нечто завораживающее, мистическое, будоражащее. Везде, где рисовался узор, постепенно появлялись красные, набухающие кровью линии. — Он такой тонкий и острый, — проведя перед носом Чимина скальпелем, Седжин похвастался своим орудием, — что ты сразу даже не почувствуешь боли. Я очень искусен в этом. — Он наклонился и слизнул самую яркую дорожку крови под ключицей, чтобы через мгновение она снова наполнилась алым. — Но вот тут, кажется, я немного переборщил. Нельзя спешить, иначе забава закончится, так и не начавшись. Мучитель резал кожу и слизывал кровь, целовал, нет, скорее обгладывал его, пожирая душу и каждый раз нажимая всё сильнее, оставляя всё более глубокие борозды, болезненные укусы и чернеющие засосы. А Чимин задыхался в своих путах от страха и нарастающей боли, но даже не мог пошевелиться. Оцепенев от страха, он лишь ощущал, как немеет тело, как темнеет в глазах от нехватки кислорода, как сочится, подсыхает, а затем снова льётся кровь из изодранных железом запястьях. — Не хватает белых простыней, — огорчился Седжин. — Красное лучше всего смотрится на белом. Ромашка никогда не станет розой, но непорочность очень легко превратить в похоть… Я часто представлял тебя так, в бело-алом великолепии, брат. Ты изумителен. Расстегнув брюки, он одним движением стянул их с Чимина вместе с бельём и, положив ладонь на низ его живота, слушал, как даже там неистово отдаётся биение испуганного сердца. Он не мог насмотреться на того, чей образ завладел его разумом и сердцем, на того, о ком он мечтал все эти годы. Ранее в своих фантазиях, а сейчас наяву, он представлял, как их порочная связь крепнет и чувство греха смывается наслаждением. Скользнув губами по бедренным косточкам своего пленника, Седжин опустил руку ниже, сжимая безвольную обнажённую плоть, до боли впечатывая пальцы в кожу Чимина, но так и не дождался никакой реакции. Чимин лежал неподвижно, отвернув голову и сжав ноги. У него больше не было сил сопротивляться, и мечущиеся в страхе мысли искали лишь способ, как облегчить свои страдания, как пережить страдания. Уже зная, что будет дальше, Чимин осознал, что ему не выбраться, но всё ещё не был готов к этому. «Мне лучше спровоцировать его и быстро умереть, — вдруг пришла ему идея, но он, поколебавшись, откинул её. — Сокджин расстроится… И тот парень тоже… наверное… Мне есть ради кого жить. Я… попробую вытерпеть». А Седжин не мог насмотреться на желанное тело, изящные бедра с хорошо развитыми мышцами, узкую талию и плоский живот с треугольником темных волос внизу. Он испытал прилив неукротимого вожделения только при одной мысли о том, как эти сильные бёдра обовьют его, как соединятся их тела, как Чимин позволит проникнуть в себя глубоко, до самого конца, и будет кричать от боли и наслаждения, а потом кровь смоет все их грехи, наконец, освободив от любых предрассудков. Согнув одну ногу Чимина в колене, Седжин втиснул руку между его ягодиц и, нащупав нужное место, надавил пальцем, преодолевая сопротивление. У него не получилось с первого раза, но он не церемонился, не жалел, прилагая силу до тех пор, пока палец не скользнул внутрь. Чимин дёрнулся от резкой боли, мышцами внутри ощущая чужие пальцы и лишь тогда очнулся, задёргался, крича и проклиная мучителя. Он брыкался, хватал зубами, сдирал цепью кожу с рук и шеи, вырываясь. Седжину пришлось отступить, сдерживая напор, глаза его загорелись ещё восторженней. — Да, Чимин! Да! Именно таким я хочу тебя видеть! Неистовым, злым, безумным! Такого тебя я хочу ещё больше. Он нанёс несколько ударов ему в грудь, забивая дыхание и пресекая сопротивление, а потом грубо перевернул на живот, едва не вывернув ему руки, однако цепь на шее ослабла, раскрутившись и давая свободный глоток воздуха. Прижавшись сзади, насильник, безжалостно преодолевая сильное сопротивление неподготовленных мышц, рывком вошёл в Чимина, навалился на него, вжав лицом в кровать. Тут-то Чимин понял, каково это, когда тебя заживо раздирают изнутри. Обезумев от боли, он пытался отползти, но Седжин медвежьей хваткой ухватил его за талию, дёрнул назад, проникая глубже, на всю длину. От невыносимой муки сознание Чимина помутилось, он бился, словно приколоченная к доске раскалённой булавкой бабочка, но, чем сильнее сопротивлялся, тем неистовее бушевало безумие насильника. Сдерживая бьющееся под собой тело, садист совсем не обращал внимания на сопротивление плоти внутри, резкими движениями проталкивался всё дальше, глубже, чаще, пока не почувствовал, что сопротивление пропало. Воодушевлённый этим, принялся с ещё большим напором вбиваться во внезапно обмякшее безвольное тело, ощущая, как мокро и скользко стало внутри. По ногам потекло что-то горячее, и звук влажных звонких ударов тела о тело вкупе с ритмичным хлюпаньем отдавался в его ушах. Столь любимый им запах крови наполнил комнату, а судорожные стоны и шлепки дополняли эту мрачную картину, пробуждая в убийце большую страсть. Сунув руку между телами, Седжин провёл пальцами и посмотрел на свет — вся ладонь была алая от крови. В этот момент он задрожал и, сделав последнее движение, излился внутрь, испытывая неведомое доселе удовольствие. Он достиг пика наслаждения, он наконец получил то, что хотел.***
Когда Чимин пришёл в себя, то ему показалось, что на улице стоит глубокая ночь и шумит проливной дождь. В комнате не горело ни одного источника света. Он долго смотрел в потолок, пока глаза не привыкли к темноте и вокруг начали проступать предметы интерьера. Повернув голову в сторону, он увидел нечёткий силуэт человека, сидящего посреди комнаты на стуле. Его голова была опущена, и невозможно было понять, спит он или просто наклонился и лишь ждёт, когда его пленник придёт в себя. Проходит несколько минут, прежде чем Чимин вспоминает недавние события, осознаёт, где находится. Комок внутри, что до этого момента лишь вселял чувство тревоги, становится плотнее, внутри всё холодеет, и тело внезапно сводит судорогой, до хруста костей выгибая его дугой на кровати. Зубы, намертво сведённые неподвластной силой, скрежещут друг о друга, кроша эмаль. Неужели всё случившееся не сон? Почему он до сих пор жив? Когда судорога отступает, Чимин, тяжело дыша, заставляет себя пошевелить пальцами и с удивлением отмечает, что боли нет совсем. Его тело очень слабое, будто ватное и парит в воздухе, а мысли путаются. Приподнявшись на локтях и осмотрев себя, он увидел, что на нём надета новая белая футболка и брюки. На ткани, что присохла к свежим ранам, мелкой россыпью отпечатались капельки крови, а что творится снизу, Чимин старается не думать. Он никогда не сможет забыть ту невыносимую боль от насилия, унижения и неспособности ничего сделать. Всегда мнящий себя сильным и независимым, теперь он осознал, насколько он ошибался. Слабак и трус… но он до сих пор жив! Он может сбежать и тогда, возможно, сможет начать новую жизнь. Сокджин его не бросит. И Намджун. «Я даже попрошу прощения у того придурка, что следил за мной и позволю ему… позволю… что угодно!» Оказавшись на волосок от смерти, Чимин понял, что не хочет умирать. Внутренние страхи, невоплощённые мечты, не выплеснутая злость, годами сокрытые в глубинах души, полезли наружу. «Не хочу умирать! Я так и не поблагодарил Сокджина за…» Подняв руку, обнаруживает, что к изгибу локтя подключена капельница — видимо, маньяк, не желая, чтобы его жертва умерла раньше времени от потери крови или болевого шока, оказал ему первую помощь. Чимин понимает, что ещё одного такого дня он не переживёт, вырывает иглу из вены и пытается тихонько встать. Шум дождя усиливается, перерастая в ультразвук, а перед глазами темнеет, всё пространство сужается до одной белой точки, и он с удивлением догадывается, что это так шумит у него в голове. Проходит немало времени, прежде чем становится возможным поднять голову и открыть глаза без страха свалиться в обморок. К этому времени действие обезболивающего начинает сходить на нет, всё тело зудит, а пониже поясницы онемение спадает и проступает пока что глухая, но уже вполне ощутимая боль. В тот момент ему казалось, что этот монстр просто разорвал его тело на кусочки и все его внутренности поменялись местами. И собрать обратно его не сможет ни один, даже самый искусный доктор. Попытка встать порождает новый страх — вдруг его раны смертельны, и если он сделает неверное движение, то его органы выпадут и он умрёт в муках. В подтверждение опасениям между ног уже хлюпает — Чимин практически уверен, что истекает кровью. Однако первые неуверенные шаги хоть и отдают болью, скорой смертью, похоже, не грозят. Стараясь производить поменьше шума, Чимин, борясь с головокружением, крохотными шажками пересекает комнату, прислушиваясь к тишине после каждого своего движения. Иногда ему кажется, что ненастоящий дождь, тот, что совсем недавно поселился в его голове, вдруг перебрался в помещение — он отчётливо слышит частую капель. «Кап, кап-кап, кап-кап-кап…» Невидимые капли, разбиваясь о невидимую преграду, заставляют волосы стать дыбом. Почему этот звук так знаком, почему он так пугает? Несколько минут осторожных шагов — и Чимин оказывается рядом с человеком на стуле. Босые ноги обжигает чем-то мокрым, холодным и липким, а силуэт перед глазами кажется таким знакомым, что совсем не пугает. От него будто не исходит опасности, но при этом пахнет, как на скотобойне — сырым, парным мясом, — оседая на губах и языке сладковатым, приторным привкусом. Настолько странным и неестественным, но при этом знакомым, что Чимин забывает обо всём. Замирает и тянет руку к волосам человека, чтобы убрать их с лица и удостовериться — его догадки не верны. Он просто ошибся. В последний момент, скользнув по кончикам волос, пальцы опускаются ниже, касаются плеча, погружаясь в неестественно мягкую плоть. Мягкую, тёплую, липкую, обнажённую… «…Мне очень нравится ощущение, как плавится живая кожа под моими пальцами, как, снимая эти лоскуты, я обнажаю живую плоть…» Время тянется, будто в замедленной съёмке, и Чимин чувствует, что попал на шоу безумия, на главную роль в чёрной комедии. Свет загорается, больно ударив по глазам и разогнав призраков, разбив последние надежды, а из угла слышится восторженное «Сюрприз!» Только вот шоу оказывается не комедией, а ужасами. Его мучитель хохочет, согнувшись в три погибели, его трясёт, будто в припадке, а потом выгибает дугой назад. Седжин ни на секунду не умолкает, словно только что действительно сотворил нечто настолько смешное, что невозможно остановиться, на его губах пенится слюна, а на глазах выступают слёзы. Чимина охватывает первобытный ужас, он в страхе пятится назад, цепляет ногой нечто на полу и заваливается назад. Внутренности пронзает адской болью, и он кричит изо всех сил. Изо рта вырывается только жалкий сип — его горло повреждено, а голос давно сорван. Он хрипит до тех пор, пока в лёгких не заканчивается воздух, но даже тогда ему кажется, что этого недостаточно — он судорожно давится вдохом и кричит снова. Чимин не может поверить, что мучитель перед ним, совсем рядом, такой живой, а там, на стуле, сидит некто, кого он узнал сразу, но просто не может принять, не может согласиться с увиденным. Ему хочется умереть, взорваться, рассыпаться на мелкие кусочки прямо здесь и сейчас, но сердце, скованное болью, отказывается останавливаться. Чимин изо всей силы лупит себя в грудь, но там словно образовалась пустота, которую ничто не сможет уничтожить. Внезапно он вспоминает все те банальные мысли, что посетили его несколько минут назад, его глупые планы, мечты о будущем, ему становится смешно и безумный крик-хрип перерастает в истерический беззвучный хохот. — Ну же, прекрати эту клоунаду. Мучитель хватает Чимина за запястья, сдавливает тисками и тянет его по полу за собой, к тому злосчастному стулу, бросает прямо в натёкшую с чужих пальцев лужу крови, к человеку, чьё присутствие здесь Чимин отрицает всем своим естеством. — Признай, отличный сюрприз получился, не так ли? Он такой доверчивый идиот! Сразу побежал за мной, как только я сказал, что видел тебя. Хотя я, как порядочный сосед, ни разу не дал ему усомниться в своей доброжелательности. Знаешь, что самое забавное — он иногда даже просил меня присмотреть за тобой в своё отсутствие! — Седжин хохочет, ощущая себя гением, тёмным кардиналом, управляющим миром из тени. — Он был готов наизнанку вывернуться, лишь бы найти тебя — истинно собачья преданность. Но это ещё не всё. Так как ты пропустил основное веселье, я не смог довести дело до конца. Самое почётное действие, конечно, достанется тебе. Схватив человека за волосы и задрав его голову так, что обнажилось горло, Седжин, не касаясь лезвием кожи, провёл скальпелем по бледной шее, показывая, что нужно делать. А потом отпустил его и вложил в руки Чимина свой скальпель, напоследок ободряюще сжав пальцы. — Как видишь, дело осталось за малым. Давай, всё решится здесь и сейчас. Ты знаешь, что делать. Не подведи меня. Человек — Чимин отказывается назвать его имя, абстрагируясь от реальности, — ещё дышит. Несмотря на то, что на нём практически не осталось кожи, лишь лицо не тронуто, да полоска на шее, он до сих пор жив: его губы шевелятся, а ресницы на едва приоткрытых веках дрожат. Чимин машинально сжимает лезвие в руках и, поднявшись с колен, наклоняется к самому его лицу, пытаясь расслышать едва слышимые звуки. — Я… ни о чём… не жалею. Я всегда буду любить тебя… брат. Живи! Слова, сказанные едва слышным шёпотом, звучат в ушах словно набат, но последнее — всего лишь выдох, с которым измученное тело покидает жизнь. Вместе с ним жизнь будто покидает и Чимина, их взгляды гаснут практически, и разница теперь лишь в одном — один по-настоящему мёртв, а Чимин теперь живой мертвец. — Ну, чего ты медлишь?! — орёт Седжин и отбрасывает своего пленника в сторону. — Тц. Он всё-таки сдох. Ты опять всё испортил, Чимин-и. А ведь я просил, не разочаруй меня! Чимину плевать. Пустота внутри него стала всепоглощающей, заполнив всё естество. Если ранее в этом мире его ещё что-то держало, то теперь ничего не осталось. Все пазлы сложились, и всё окончательно потеряло смысл. Из глубины души стала подниматься тёмная волна. Знакомое, когда-то пугающее, а теперь столь желаемое ощущение злобы и ненависти заполняло образовавшуюся пустоту, но в этот раз внутренний голос молчал. Тьму больше ничто не сдерживало, барьеры разрушились и две половинки сошлись — больше не нужно было бороться и уговаривать принять своё второе «Я». Вскочив на ноги, будто в нём открылось второе дыхание, Чимин с рёвом бросился на своего врага. Зажав в руках злополучный скальпель, он сделал выпад вперёд, лезвие вошло в чужое тело и тут же покинуло его. Седжин, не ожидавший такой прыти от едва живого и сломленного пленника, быстро сориентировался и оттолкнул его от себя, но тот успел нанести ещё удар, оставив надрез на бедре. — Да как ты посмел? Я же твой брат! — от боли Седжин потерял самообладание и, обычно наслаждаясь подобными мучениями, сейчас, ощутив себя в роли жертвы, вдруг испытал доселе неведомый страх. — Ты — никто, — просипел Чимин в ответ, — просто мусор. Бездушный садист, тварь, которой не место на этой земле. Сегодня ты умрёшь. — Ты не сможешь, — хмыкнул Седжин, возвращая самообладание и зажимая рану на животе рукой, — ты слабак. Тем более меня не убить таким крохотным лезвием. Чтобы я умер, ты должен перерезать мне глотку так, как я тебя учил. Провести сталью вот здесь, — он запрокинул голову и медленно прочертил пальцем линию на шее — от уха до уха. — Чик-чик. Улыбочку! Но для этого тебе сначала придётся оказаться в моих объятьях. Тебе ведь понравились мои ласки? Ты так стонал и кричал подо мной, пока я драл твой зад — истинное наслаждение! Теперь мы связаны навеки — я побывал в тебе, и побываю ещё много раз. Ведь ты принадлежишь мне! Минутное замешательство, переваривание сказанного, и у Чимина срывает крышу. Он забывается, окончательно теряет связь с реальностью, бросается в бой с единственным желанием — кромсать и убивать. Маньяк и его жертва сцепляются в клубок, рычащий, пускающий в ход зубы и железные когти, но силы изначально неравны — Чимин ослаблен, разбит, и даже всплеск адреналина и безумия не делает его сверхчеловеком. А Седжину будто плевать на рану в животе, он лишь едва заметно припадает на ногу, когда вскакивает, и снова наваливается, прижимая своего пленника к полу, оба тяжело дышат: первый, задыхаясь под тяжестью чужого тела, кипит от ненависти. Второй — от восторга, что наконец может развлечься, получить желаемое. Ведь многие годы он жаждал этой крови, владения заветной вещью. Седжин действительно ощущает, что Чимин его вещь. — Я не смог заполучить твою душу, но тело теперь полностью в моей власти. Ты — мой. Мой! — орёт он в ухо Чимину, возбуждаясь от запаха крови и пота, срывая с него запятнанную футболку и прижимаясь всем телом. — Слышишь, ты — мой! Он забывает, что Чимин всё ещё держит в руках скальпель и что он уже не боится его. Наслаждаясь властью, он душит Чимина, играет, словно кошка с мышонком, а Чимина душит ненависть. Лезвие вновь по рукоять входит куда-то в бок, и он бьёт раскрытой ладонью по нему до тех пор, пока оно полностью не скрывается под рёбрами, погружаясь в плоть и кромсая органы. Седжин орёт снова, на этот раз от боли, откатывается в сторону, выгибаясь под немыслимыми углами так, что трещит позвоночник, и пытается разодрать кожу ногтями, чтобы вырвать инородный предмет, но скальпель слишком тонкий и острый, он ушёл глубоко и достать его невозможно. Вскочив, он с размаха бьёт ногой в голову Чимина, но промахивается и попадает ему в плечо, опрокидывая, а затем срывается и бежит прочь, едва способный открыть дверь дрожащими руками, он распахивает её и врезается в кого-то на выходе. — Стоять! Не двигаться! Полиция! Оттолкнув незваного гостя одним мощным движением, он, словно обезумевшее животное, натыкаясь на стены и углы, бежит дальше. — Они здесь! Чимин! Чимин! Чимин больше не понимает человеческой речи. В его голове лишь одна мысль — о мести, о том, что бешеное животное надо убить. Оттолкнув чужие объятья, роняя капли крови из изрезанных рук, бросается вдогонку за добычей. — Юнги, бегом за ним! Я тут сам справлюсь. Сокджин, ты меня слышишь? Сокджин?.. — испуганный голос обрастает недоуменно-истеричными нотками, но его уже никто не слышит. В помещении, кроме Намджуна, больше нет живых. — Сокджин, очнись же, милый! Джин…***
Чтобы понять, что Сокджин не жилец, хватило одного взгляда. Даже если он до сих пор каким-то чудом жив, спасти его не удастся. Никто не сможет вернуть к жизни кусок мяса и уж тем более вернуть пережившему подобное здравый рассудок. Выбегая вслед за Чимином, Юнги старался не думать об увиденном, он лишь хотел, чтобы сегодня всё закончилось. Очевидно, что-то у маньяка пошло не так, иначе бы он не сбегал из своего логова, словно испуганная дичь. Неужели Чимин заставил его так испугаться? Вереница бегущих людей со стороны наверняка выглядела комично. Хромающие, держащиеся за бока, потрёпанные и в крови… Жертвы и хищники, меняющиеся ролями — что может быть забавней? Но никто не видел эту сцену, все сидели по домам, скрываясь за надёжными стенами и зашторенными окнами, перед экранами своих телевизоров, скрываясь от вечно плачущего дождём Сеула и его грешников. Но, может, эти слезы, наконец, смоют все кровавые пятна, что заполнили город за эти годы. Омоют его лицо, а также души тех, что запутались, сменяя маски и играя фальшивые роли. В голове у Юнги роились странные и панические мысли. Он не прогонял их, но и сосредоточиться не мог, лишь гнался за преступником, почему-то всё равно чувствуя себя не гончей, а добычей. Как бы ни закончилась эта история, они никогда не станут прежними… Он догнал их в парке. На том самом месте, где однажды уже сидел с Чимином под дождём, около той самой лавочки. Юнги в тот день хотел увидеть Чимина и мечтал, что, возможно, поймает в этом парке маньяка. И тогда его желание воплотилось наполовину и словно стало стартовой точкой во всей дальнейшей жизни. Сегодня же на этом месте всё закончится. Чимин уже повалил Седжина на мокрый асфальт, и тот, словно паук, пятился назад, неловко перебирая руками и ногами. Изо рта у него толчками лилась кровь, а лицо было перекошено от боли и ужаса. Он пытался что-то сказать, но лишь харкал кровью. Страх, застывший в его глазах, никак не соответствовал прежнему бессердечному образу. Неужели этот жалкий недочеловек ранее держал в страхе весь город? Направив на него пистолет, Юнги замер, пытаясь отдышаться и стараясь не обращать внимания на нарастающую в груди боль. Голова кружилась, но он знал, что с такого расстояния точно не промахнётся. — Чимин, отойди от него! Всё кончено! Проигнорировав слова, Чимин ударил босой ногой в грудь своего мучителя, и тот распластался на земле, открывая и закрывая рот, словно задыхающаяся на берегу рыба. На губах пенилась ярко-красная кровь — у него уже были повреждены лёгкие. Чимин занёс ногу для ещё одного удара. Его лицо было словно восковая маска. Ни кровинки, бледное, измождённое. — Чимин, остановись! Прекрати! Юнги сомневался. Он мог выстрелить в Седжина прямо сейчас, прекратив мучения всех присутствующих. Но его палец будто парализовало. Чимин имел право на месть. Он пережил такое, что навсегда оставит на его душе свой мерзкий, грязный отпечаток. Изуродованное тело Сокджина всё ещё стояло перед глазами — неужели маньяк убивал его в присутствии Чимина? Видя колебания Чимина, Юнги подошёл ближе, не спуская взгляда с маньяка, лежащего на земле. Он выглядел умирающим — что именно с ним сделал Чимин, что он в таком состоянии? — Прошу тебя, Чимин. Ты не должен становиться таким, как он! — понимая, что несёт бред, Юнги всё равно не мог остановиться. Он вспомнил добродушного Сокджина, так искренне переживающего за своего названого брата, такого любящего, нежного и доброго с Намджуном. Именно он держал Чимина в этом мире. Было нечестно говорить о нём сейчас, когда его тело ещё не остыло, но если даже его образ не вернёт Чимину человеческие чувства, то этого не сможет сделать никто. — Вспомни про Сокджина! Разве такую жизнь для тебя он хотел? — Сокджин мёртв, — безжизненным голосом ответил Чимин и наклонился, поднимая невесть откуда взявшийся обломок кирпича. — У меня больше не осталось ни жизни, ни смерти. Ничего. Только месть. — Опустившись на колено перед Седжином, он замахнулся и… — Так живи вместо него! «Живи», — велел Сокджин, умирая. Громкий хлопок заставляет вспорхнуть спрятавшихся в деревьях ворон, и те с громким карканьем уносятся прочь. В тот же момент небо, не выдержав, раскалывается надвое и непрерывным потоком изливает на землю все свои слёзы, смешиваясь с растекающейся кровью и настоящими слезами.***
Эпилог
Год спустя
— Прости. Я больше не могу. Извиняться перед мертвецом уже привычно, а белые цветы на сером холодном могильном камне смотрятся до отвращения естественно. Редкие дождевые капли застывают алмазами на нежных листьях и лепестках, словно слёзы. У Намджуна слёз больше нет, и он рад этим каплям — так он увидит, что он действительно скорбит. Капли дождя барабанят по зонту, а зонт валяется у ног. Капли стекают по чёлке, по лицу, затекают за шиворот, заставляя рубашку липнуть к телу, а мысли — возвращаться к задуманному. Развернувшись, Намджун медленно бредёт в намеченном направлении, минуя прохожих и не обращая внимания на их удивлённые взгляды и шепотки. Ему безразлично чужое мнение, его цель — мост Мапо*. Намджун считает очень символичным, что «мост самоубийц» не так давно превратили в «мост жизни». Он идёт прямо к его центру, игнорируя весело мигающие огоньки на перилах, ободряющие надписи и радостные фотографии младенцев, влюблённых парочек и дедушек с бабушками. Ему, как психологу, знатоку человеческих душ, это всегда казалось немного эгоистичным и насмешливым. Как смогут фотографии улыбающихся младенцев поддержать мать, что только что потеряла своего ребёнка? Или как ободрит фото счастливой парочки молодого мужчину, у которого погибла невеста? На мосту сегодня безлюдно, дождь и холод разогнал всех, прямо как в тот день, нет свидетелей происходящему. Негнущимися застывшими пальцами он взялся за перила, неловко подтянулся и взобрался наверх. Как ни странно, стоять на тонкой перекладине совсем не страшно и довольно удобно. Опустив голову, Намджун несколько минут заворожённо смотрел, как капли дождя разбиваются о поверхность реки, исчезая в ней, как будто никогда не существовали. Намджун устал от той круговерти эмоций и одиночества, что теперь повсюду сопровождают его. Нельзя обрести счастье, вмиг лишиться его и остаться нормальным. Он смотрел на капли и ему казалось, что в шуме дождя и волн ему слышится знакомый голос, зовущий его. Больше не стоит медлить, от встречи с любимым его отделяет лишь шаг. — Я иду…***
— Тут все овощи, что вы просили, а также рис, масло и небольшой сладкий презент лично от меня, — усмехнувшись, Хосок споро выкладывает на стол один за другим продукты, а потом, будто фокусник, извлекает из пакета два кремовых пирожных украшенных яркой вишенкой. — Та-да! — Хосок, миленький, не стоило тратиться… ты и так… так… — Мария, как всегда, залилась слезами. Она больше не могла сдерживаться и в последнее время плакала каждый день. Время шло, а ей легче не становилось. Когда-то давно ей казалось, что в мире больше не осталось людей, способных на добро, способных её понять и принять. Потом она встретила Тэхёна, и он заменил ей погибшего сына, а его бабушка стала как мать. Она полюбила их всем сердцем. Но бабушке с каждым днём становилось всё хуже, а жизнь Тэхёна до сих пор висела на волоске, и не было видно ни единого светлого просвета в его судьбе. И тогда к ним стал приходить Хосок. Он взял часть обязанностей на себя, заботился как мог, невзирая ни на какие трудности, и всегда был так оптимистично настроен, что заражал своим позитивом всех вокруг. — Госпожа Ким будет тебе очень благодарна. Она любит сладкое. Бабушка, будем кушать сладенькое? — совладав с собой, Мария улыбнулась и протянула пожилой седой женщине в инвалидном кресле пирожное. Та потянулась к нему, но на полпути её рука упала. Как сказал её лечащий врач, жить ей осталось совсем немного, от силы пару месяцев. Она до сих пор жива лишь благодаря тщательному уходу, заботе и дорогостоящим лекарствам. — Тэхён, внучек, это ты? — невнятно спросила бабушка. — Да, бабушка, это я, — Хосок, ни минуты не колеблясь, взял её за руку и погладил. — Мальчик мой, — Мария запнулась, но все же спросила, — а что о нём говорят? Лицо Хосока на мгновение потемнело, но он сразу же улыбнулся. — Врачи говорят, что есть положительная динамика. Он ведь уже дышит сам, а значит, есть шанс на выздоровление. Понемногу ему станет лучше. За это время он научился мастерски врать, и Мария прекрасно знает об этом. Но всё равно спрашивает и делает вид, что верит. Она и правда верит, что однажды что-то изменится, и благодарна Хосоку за его ложь. Ведь должен хоть кто-то подбадривать всех в этой ужасной ситуации. — Это хорошо… Неловкая пауза длится недолго. Хосок помогает сложить продукты в холодильник, обменивается ещё несколькими фразами и уходит на работу. Мария провожает его взглядом, стоя в дверном проёме, сжимая крестик в руках и моля Деву Марию сберечь этого мальчика от всех бед и даровать ему счастье.***
Медсестры в приёмном покое негромко шепчутся, но моментально умолкают, едва завидев у входа красивого молодого человека. Они уже знают кто это и к кому пришёл. Он часто приходит, буквально каждый день. И кто бы ни был на смене, все как один считают несправедливым, что двое таких красивых парней находятся в подобном положении, растрачивая свою жизнь на больницу. Чонгук приветливо здоровается, завидев знакомые лица, и молодые медсестрички покрываются румянцем. Им льстит внимание парня, пусть даже он приходит не к ним. — Как ваши дела? Не скучаете? — обращается он к девушкам, и те прячут лица в ладошках, едва не визжа от восторга. Пожилая санитарка, которая как раз домывала полы около стойки регистрации, закатывает глаза. Она не первый раз наблюдает эту сцену и уже давно приметила, как холодны и жестоки глаза парня, а его любезные вопросы, словно под копирку, потом будут звучать в адрес других девушек с других смен. Узнав последние, совсем неинтересные ему новости, Чонгук просит не беспокоить его и двигается в сторону палаты Тэхёна. С каждый шагом он всё мрачнеет. Примерно полгода назад он вынудил лечащего врача рассказать ему все подробности о состоянии Тэхёна, и услышанное совсем не утешило его. Тогда Тэхён умирал. Он не хотел жить. Все эти трубки, иглы, аппарат ИВЛ превратили его в живой труп. Он не только не мог двигаться и дышать самостоятельно, он даже не мог говорить. То, что он жив, выдавала лишь беспросветная боль в глазах. Его взгляд просил, умолял оставить его в покое, прекратить его мучения, дать ему спокойно умереть. Но никто не желал с этим соглашаться, все делали вид, что не понимают, чего он хочет. Тяжело выдохнув, Чонгук нацепил дежурную ехидную ухмылку и шагнул в палату. Тэхён лежал, опутанный проводами, но недавно из него вытащили ту жуткую трубку, через которую он дышал много месяцев. То, что он не спит, стало сразу заметно — он открыл глаза, в которых блеснула всепоглощающая ненависть. Теперь, казалось, он живёт и дышит только благодаря этому чувству. Отключив на кардиомониторе функцию тревоги, Чонгук наклонился к лежащему. — Привет, любимый мой, — он коснулся податливых, неподвижных губ Тэхёна, а потом нажал пальцем на подбородок и, приоткрыв рот, скользнул внутрь языком, а когда отстранился, с извращённым удовлетворением повернулся к мониторам, наблюдая, как меняются кривые на мониторе: учащается пульс, поднимается давление. Он понимал, что Тэхён его ненавидит, но предпочитал воображать, что так он радуется очередной встрече с ним. — Сегодня отличный денёк, хоть и дождит. Я, кстати, на отлично сдал зачёт по английскому и планирую отпраздновать это с тобой. Болтая о простых вещах, Чонгук присел на край кровати и принялся поглаживать одной рукой щиколотки Тэхёна, второй листая новостную сводку на телефоне, пока не нашёл нужную запись. — Я тут новость одну хотел тебе почитать. Почти год прошёл, а журналюги всё никак не уймутся. «… Наш специальный корреспондент смог узнать, что Пак Чимин, известный поп-айдол, а также единственная выжившая жертва Ночного Охотника, проходит курс лечения в Чхунчхоне, в психиатрическом отделении… Напомним, что Ли Седжин, двадцатисемилетний серийный убийца, который за четыре года зверски убил двадцать восемь** человек, был застрелен полицейским во время попытки бегства с места преступления. На данный момент следствие ещё не завершено, а точное количество жертв установить не представляется возможным». Представляешь, о тебе — ни слова. Тэхён, ты должен поскорее выздороветь и надрать задницу этому придурку-журналисту, что тебя в мертвецы записал! — сжав кулаки, Чонгук изобразил бой с тенью, показывая, что бы он сотворил с теми, кто плохо отзывается о его возлюбленном. — Бесят. Кстати, а о богатеньких извращенцах, для которых маньяк устраивал кровавое шоу, нигде ни разу даже слова не написали, всё замяли. Как сказал этот твой вечно угрюмый начальник: «Власти не позволили раздуть скандал. Причастие таких известных и влиятельных личностей в подобном деле подорвет экономику и репутацию страны. Всё равно все виновные мертвы, а причастные будут наказаны». А я думаю, они просто идиоты. Стоило обнародовать имена этих богатеньких ублюдков, что обычных людей за людей не считают, а потом наказать их. Чтоб неповадно было! Я был даже готов пойти свидетелем! Этот урод меня обманывал и хотел подставить, он покалечил тебя! Единственное, чем я могу отомстить — это вывалять его имя в дерьме. Но, увы… Фух… Отложив телефон, Чонгук перевёл дух от негодования, а затем потёр ладони, разогревая их, и масляно усмехнулся. — А сейчас приступим к десерту. Набрав тёплой воды в таз, Чонгук намочил губку и, откинув простыню, которой был укрыт Тэхён, начал ловко обтирать нагое тело. Он делал это не впервые, поэтому легко и непринужденно справлялся. — Медсестра сказала, что у тебя ночью снова был жар. А мы ведь договорились, что ты не должен болеть. Целый год прошёл, а ты всё как овощ лежишь. Наверняка у тебя скопилось много хороших слов для меня, я ведь так хорошо за тобой ухаживаю! — Чонгук хихикнул и щёлкнул Тэхёна по носу. Тот лежал всё также неподвижно, но по потяжелевшему дыханию и искрам в глазах можно было понять, что он в ярости. В это время Чонгук закончил обтирание, закрыл двери палаты на замок и, примостившись на краешек кровати, принялся гладить и покрывать поцелуями грудь и живот Тэхёна. Тот уже догадался, что сейчас последует, поэтому, чем ниже опускалась рука Чонгука, тем сильнее бледнел. Закрыв глаза, он просто терпел, когда всё это закончится, и когда руки и рот Чонгука наконец устанут. — Тц, — досада в голосе Чонгука была настолько отчётливой, что её практически можно было ощутить на физическом уровне. — Ну ничего, я упорный. Однажды наш дружок «проснётся», и это будет значить, что ты идёшь на поправку. Скрыв следы своих похождений и приведя больного в приличный вид, Чонгук посидел ещё немного, рассказывая ему всякие глупости, а затем, поцеловав, пошёл к выходу. Однако почти переступив порог, он вдруг замер и обернулся. На его лице расцвела похабная улыбка. — Знаешь, Тэхён, если это так не работает… может, стоит зайти с другой стороны? Я буду нежен, обещаю. Ты только дождись. Завтра… или послезавтра, мы сделаем это. Едва захлопнув за собой дверь, Чонгук сделал несколько шагов, а потом, прислонившись к стене, сполз на пол и расплакался. «Пусть твоя ненависть ко мне станет тем краеугольным камнем, что будет в основе твоего выздоровления». В это время Тэхён невидящим взглядом смотрел в потолок. Он даже не мог повернуть голову, не мог открыть рот, чтобы выкрикнуть проклятому Чонгуку, как он его ненавидит. Это состояние беспомощности лишило его всего, он даже перестал быть человеком. Он не может ничего, не может сказать «нет», не может дать отпор, он должен терпеть все эти унизительные, отвратительные вещи, которые с ним происходят, и даже не имеет сил возразить. Последние слова Чонгука, словно шуруп, ввинтились в его мозг, и чем больше он думал об их смысле, тем больше холодело его сердце от страха. Не было сомнений, что Чонгук сдержит своё обещание. Или скорее угрозу? До сих пор он ни разу не забывал о том, что планировал или обещал. «Я не могу этого допустить. Не могу. Не могу!!!» Словно разряд молнии пронзил его тело, едва не подбросив над кроватью и с силой впечатав обратно. Резкая боль вспыхнула где-то в области шеи и распространилась по позвоночнику, а кожу, мышцы и органы будто утыкали раскалёнными иглами. Почти забытое, почти нереальное, но такое восхитительное ощущение. Не было ни единого места, где бы не чувствовалась боль. «Я не позволю…» Кончики пальцев дрогнули, а затем, повинуясь сильной воле, сжались в кулаки.***
Втоптав окурок во влажную землю, Юнги спрятался под козырёк здания и поднёс провонявшую куревом руку к лицу. Поморщился. Последние дни он так много курит, что кончики пальцев намертво окрасились жёлтым. Он достал из пакета апельсин и всю дорогу к палате царапал его корочку ногтем, стараясь перебить тошнотворный запах табака. Путь до нужной палаты в клинике занял лишь несколько минут: миновав полупустой коридор с голубыми стенами и поздоровавшись со знакомой санитаркой, он свернул налево и без стука вошёл в комнату. Там светло и просторно, мебель простая, но изящная, есть телевизор, а на окнах белые в розовый цветочек занавески. Больше нет нужды запирать пациента в помещении с решётками на окнах и ремнями на кровати. Юнги знает, что Чимин его ждёт, хотя наверняка он всё также будет молчать. Молчать — не значит не слышать. Юнги и это знает. Чимин всегда его слушает, и его лечащий врач сказал, что это очень хороший показатель. Хозяин комнаты даже поворачивает голову в его сторону и слегка кивает, приветствуя, а затем снова отворачивается к окну, наблюдая за дождём. К стеклу прилипает жёлтый осенний листик и медленно, будто улитка, сползает вниз. Проследив за листком взглядом, Юнги возвращается к Чимину и натыкается на белеющие из-под рукавов свитера бинты на худых запястьях — под ними скрываются шрамы, оставленные Ночным Охотником. Этих меток на теле Чимина ещё много, но, кажется, они заботят лишь самого Юнги. Прошуршав пакетом, он достаёт самый вкусный на его взгляд апельсин, чистит его, пачкая пальцы терпким соком и распространяя сладкий цитрусовый аромат по всей палате, а потом делит на дольки и вкладывает несколько в руку Чимина. Тот продолжает безразлично смотреть, как маленький листик смывает дождём со стекла. — Я нашёл новую работу, — нарушает тишину Юнги, — не пыльно, не сложно, и платят неплохо. Буду преподавать престарелым барышням курсы самообороны. Уже записалось двенадцать человек, причём двоим за шестьдесят. Думаю, им интересны не столько сами курсы, сколько молоденький симпатичный инструктор. Чимин едва слышно хмыкает, и Юнги, вдохновлённый этой реакцией, решает сообщить ещё одну новость: — Доктор О сказал, что ты практически здоров и тебе больше нет смысла находиться здесь. Ты можешь вернуться домой. Несколько минут в палате стоит тишина, нарушаемая только шумом выходящего пара из увлажнителя воздуха. — Я не хочу возвращаться туда. — Конечно, — моментально отвечает Юнги, — я уже перевёз все твои вещи к себе. Даже ремонт закончил в твоей новой комнате. Естественно, всё сделал на свой вкус, так что не вздумай возмущаться, я очень старался. Не дождавшись реакции, Юнги начинает носиться по комнате и собирать разбросанные вещи. Их немного, но ему хочется чем-то занять руки, он слишком волнуется, боится накосячить. А ещё больше боится, что Чимину совершенно плевать, где жить, с кем жить, и что на самого Юнги ему тоже плевать. И даже не ясно, что из этого страшнее и неприятнее. Ему хочется сказать несколько слов, что уже давно не дают покоя, но даже это вызывает панику — вдруг он облажается? Вдруг снова разбередит пусть не зажившую, но уже слегка зарубцевавшуюся рану. Но слова душат и сами рвутся наружу. — Ты ещё можешь начать новую жизнь. Я очень хочу этого. И Сокджин бы тоже этого хотел. Только так ты сможешь порадовать его, ведь он боролся за тебя до последнего. — Ты единственный говоришь о нём. Мне больше не страшно и почти не больно. Но никто не хочет говорить о нём, чтобы не «ранить» меня. — Я буду говорить с тобой обо всём, о чём ты захочешь. Мы со всем справимся. Подняв взгляд, Чимин долго смотрит прямо в глаза Юнги, будто пытаясь удостовериться в его честности. Затем снова поворачивается к окну и кладёт дольку апельсина в рот. На улице постепенно прекращается дождь, тучи медленно рассеиваются и сквозь них неуверенно проглядывают лучи всё ещё тёплого осеннего солнца. Они становятся всё ярче, пока полностью не заполняют лужайку перед зданием, и начинает казаться, что снова пришла весна. — Тогда я… попробую.То, что сиянием когда-то было ярким, исчезло с глаз моих навек. Хотя ничто уж не вернёт назад тот час великолепья трав, цветов во славе, мы горевать о нём не станем, но силу обретём в том, что осталось позади… Уильям Вордсворт
Примечания 1: *Мост Мапо. Один из 25 мостов, перекинутых через столичную реку Сеула. Очень популярное место для самоубийц, поскольку на него просто попасть пешеходам. Пытаясь прервать самоубийства, власти Сеула объединились с Samsung Life Insurance и рекламным агентством Cheil Worldwide. Их целью стало напомнить людям о том, как важно ценить жизнь, а заодно превратить мост Мапо в терапевтическое место. Мапо, в результате, прозвали «Мостом жизни», но люди там всё равно самоубиваются. **28 человек. На самом деле официально известно о 27 убитых. В 27 главе, в примечаниях, я подробно расписала о 17 жертвах. Заметая следы, Седжин убил 8 человек из тех мажоров, что посещали клуб, и Сокджина. Также к официально признанным жертвам причислен настоящий Ким Седжин, чьи документы использовал маньяк. Итого 27 человек. Но журналист написал 28, добавив к жертвам Тэхёна, так как его состояние было весьма плачевным и многие считали его погибшим. Примечания 2: Пусть я и не люблю поэзию, мне захотелось закончить «Двуликих» словами из баллады Уильяма Вордсворта, потому что видятся мне в них души героев и некий завершающий штрих всего случившегося. Я никогда не думала, что «Двуликие», задуманные как небольшой детективный фик, перерастут с настолько тяжёлую и сложную для меня историю. Иногда мне казалось, что я стала извергом (так-то издеваться над любимыми героями!), а иногда — что эта история превратилась в энергетического вампира и скоро выжмет из меня все соки. Она снилась мне в кошмарах и не давала покоя ни днём, ни ночью. Возможно, я что-то упустила, что-то пропустила или о чём-то забыла… простите меня за это. Я правда старалась, страдала, боялась упустить детали. Я множество раз откладывала историю, один раз почти на полгода, но потом всё же решила выкладывать её и смогла завершить только благодаря вам, читатели. Возможно, кто-то будет разочарован, но в любом случае в «Двуликих» осталась частичка моей души. Это был невероятный опыт, который я не скоро решусь повторить.