Love hurts

- Ты кажешься таким… Хм, не знаю, как сказать. Холодным, как восхитительная статуя, которой можно разве что только любоваться, - сказала Олив, отправляя мне свой насмешливый взгляд. Мы сидели в гостиной, и в полумраке лицо жены казалось мне до того незнакомым, что я мог бы даже спросить себя: «а почему именно она?», но ответ прозвучал в моей голове прежде, чем я бы успел задать этот вопрос. Нет никакой причины, по которой я женился на этой женщине. Хотя, иногда мне кажется, что все это назло тебе, за то, что ты посмел уйти туда, где я уже не могу тебя найти. *** - Ты придешь ко мне на праздник, Оскар? – я хожу по комнате и периодически что-то трогаю, кручу в руках, а после потеряв интерес, бросаю на пол. - Хмм…, - ты наблюдаешь за этим с любопытством и смирением, так смотрят на капризных детей: с желанием успокоить и, в то же время, не делая этого, потому что слишком заворожены этим актом разрушения. - Поднимешь бокал за мое здоровье, потом скажешь, как сильно меня любишь, а после, осушив его до дна, подаришь мне полный страсти поцелуй. От такой впечатляющей картины у отца точно случится припадок! - Именно поэтому я этого не сделаю. - Оскар, какой же ты трус, - вздыхаю я, подхожу ближе, смотрю тебе прямо в глаза, некоторое время молчу, а потом оставляю на твоих губах легкий, почти целомудренный поцелуй. Я делаю это специально, зная, что одного такого поцелуя тебе будет мало, и оказываюсь прав. - Пошли в спальню, - шепчешь ты прямо мне в ухо, от чего становится так приятно и щекотно. Я улыбаюсь, слегка качая головой в знак несогласия, а потом начинаю медленно расстегивать пуговицы на твоей рубашке: - Мы останемся здесь, мой дорогой. - Нас могут увидеть. - Это их проблемы. *** - Мне кажется, или от тебя пахнет спиртным? Я захихикал: - Тебе не кажется. - Еще даже обеда нет, Бози, а ты уже успел выпить. И что самое главное – без меня! Я подошел к тебе вплотную, быстро прижался своей мягкой щекой и, отстранившись, сказал: - Ну прости меня, любимый мой, ты спал, а мне было так скучно, - щеки мои горели румянцем как прекрасные рубины, вот они, последствия действия спиртного. - Кажется, мне придется и вовсе не спать никогда, чтобы не скучал, - сказал ты миролюбиво. - Можешь спать, - милостиво разрешил я. – Только не так долго, потому что я и минуты без тебя не могу. - Не похоже, чтобы ты печалился, пока я два года был в заточении, лишенный связи с миром. - Ревнуешь меня, что ли? - А есть к кому ревновать? – тебе вдруг стало интересно, чем действительно занимался все это время твой взбалмошный Дориан Грей, ты, вероятно, представил себе все круги ада и порока, в которых я беззаботно плескался. - Конечно нет. Никто в этом мире не значит для меня столько, сколько ты. - Ты всегда будешь одаривать меня своей ложью, а я - в нее верить. - Сколько раз я должен признаться в любви, чтобы ты, наконец, мне поверил и перестал упрекать в бесчувственности? – расстроенно спросил я. – Я думал, что прошлой ночью мне удалось тебя убедить. - Наверное, я никогда не смогу поверить в то, что заслужил любовь столь прелестного юноши, - сказал ты, со смущением вспоминая эти «убеждения». - Хочешь знать, если бы я не любил тебя, то давно нашел бы кого-то по моложе, дорогой мой. Но вместо этого я думал о тебе и страдал от мысли, что ты развлекаешься с этим своим дружком Робби. - О каких развлечениях ты говоришь? – вздохнул ты. - Лучше мне не знать ничего о ваших развлечениях, - трагичным голосом воскликнул я, а потом как-то резко снова оказался рядом, так волнующе близко, обдавая запахом виски и легким цветочным ароматом. – Мы и сами можем развлечься, не правда ли? Если хочешь знать, то от одной только мысли о тебе я краснею как школьник, еще не познавший прелести плотских утех. - Представив эту картину, я, кажется, хочу, чтобы ты снова попытался меня в чем-нибудь убедить. Ты сразу же забыл про Робби, словно весь бесконечный мир сосредоточился сейчас в одном единственном человеке, чья красота пленила тело и душу.

***

Воспоминания были такими далекими, словно все эти прекрасные картины были подсмотрены мной в театре, вычитаны из книг, но не пережиты лично. От этого стало вдруг как-то горько, я представил себе свое отражение сейчас, мое лицо, лишенное дерзости и порочности, что так присущи юности, стало каким-то пресным. Превратилось в гипсовую маску, наспех слепленную нерадивым учеником. Внезапно все вокруг стало казаться мне чужим, будто я очутился в теле постороннего человека, и это не моя жизнь. Эта орехового цвета мебель, тяжелые шторы, стеклянные столики, картины, женщина с острыми скулами и светлыми глазами, даже мой сын – все это стало частями придуманной кем-то истории. Захотелось снова веселиться, ходить по самым дорогим ресторанам, спорить с отцом, при всех целовать тебя и писать по-мальчишески страстные и глупые письма, которые ты бы обязательно нашел прекрасными. Ощутить тепло твоих рук. Просто хоть на миг вернуться в то время, когда мы были так безрассудно счастливы, чтобы вновь ощутить это пьянящее чувство, смаковать его как вкус дорогого вина. Прошло столько лет, я забыл твой запах, даже твой голос перестал звучать в моей голове, и сколько бы ни пытался урвать у времени хотя бы что-то, оно все равно неумолимо накрывает все пеленой забвения. Мне стыдно, что я не помню вкус твоих губ, будто никогда ты не целовал меня, а я не отвечал на эти поцелуи с таким жаром, что тело горячим воском плавилось от такого напряжения. Иногда я закрываю глаза и мысленно переношусь туда, где мы, возвращаясь из театра, предвкушаем себе грядущую ночь в душных комнатах, на белоснежных простынях, и тогда внутри меня будто что-то болезненно сжимается. Кажется, словно я сел в какой-то поезд, который едет так быстро, что я даже не замечаю мелькающих за окном пейзажей. Он отдаляет меня от всего, что было мне дорого, и процесс этот невозможно остановить. Я мог бы выпрыгнуть из вагона на полном ходу, но этот прыжок есть смерть, а для таких подвигов я уже слишком труслив. Пусть даже мое размеренное и сытое существование нельзя назвать жизнью в полном смысле этого слова, но в какой-то степени оно мне даже нравится. Мой милый Оскар, твой дорогой мальчик вырос, и ты бы, пожалуй, уже не узнал его. - Ты права, Олив, я ничего не знаю о любви, - отвечаю ей со смехом. Моя любовь давно засыпана землей и придавлена могильной плитой.