Кэртианские дневники.

Демори. День первый, продолжение. — Моя эреа, вы не туда свернули! — в который раз обреченно вздохнул Ранел. — Так здесь же пейзажик симпатичней, — попыталась оправдаться я. — Где вы видите пейзаж, моя эреа? — Ну, а то домики с деревцами уже не пейзаж! — Моя эреа, нам нужно во дворец!.. — А мольберт из красного дерева, инкрустированный алмазами нам не нужен?! — Моя эреа? Зачем нам мольберт? — Чтобы в ушах копаться… — Эреа, мольберт это…. Такая штука… для художников… — Как неожиданно! — Им… не копаются в ушах… — Ага, им волосы постригают… — Моя эреа, это делается ножницами! — Да что ты говоришь, вот незадача, а всю жизнь колбасой их, колбасой кромсала… — Моя эреа, какой колбасой? — Простонал сбитый с толку капитан. — Докторской! Под хлебушек… — Стрижетесь?! Колбасой?! — Ох, юноша, стригутся ножницами. — А как же колбаса? — Какая? — Докторская! — Кушать хочешь? Ранел застонал, а я, с чистой совестью добившегося своего садиста, пустила Тиро в медленное блуждание между каменными оградами особнячков, нагло игнорируя бедного капитана. Все страхи по поводу «гицы» были стерты приятным открытием, что « эреа Демори» являлась для Ранела мамой, сестрой, другом и подопечной (капитан личной охраны, как никак), что не могло не радовать. Что ж, исполнять роль прошлой графини Ревий я не собиралась, поэтому маленькие капризы, кои в своем мире я растаптывала и давила еще в состоянии «луковица», в этом сне я себе позволяла. Например, довести до обморочного состояния бедного мальчика, дабы повернуть там, где хочется мне… Ох, намучаются еще с «графиней Ревий» кэртианцы, ох как намучаются… Таки вытребовав себе мужской костюм, я все же не была спасена от корсета — поверх рубашки упорные камеристки с упрямством тысячи осликов напялили нечто из плотной черной ткани на завязочках (правда, ничего особо не сжимающей), заявив, что не пристало дворянке шастать без корсета вообще. Пришлось простить обозленным девушкам их пунктик, ибо у меня тихонько складывалось ощущение, что еще одна моя выходка — и милые, ласковые девушки с оскалами на лицах запинают меня тапочками, закидают чулками и пришибут тем самым корсетом… Когда я, млея от счастья, напялила камзол, и камеристки ровным строем злобных викингов угрожающе ко мне подступили, неся в руках нечто кружавчато-рюшечное, я даже не стала сопротивляться, отдав свои руки и шею на растерзание манжетам и воротнику. Задумчиво стоя перед зеркалом, я оправляла камзольчик со штанами, когда угрюмая камеристка мрачно подала мне высокие кожаные сапоги. Окончательно спятив от счастья, я, не помня себя, буквально вломилась в толпу хмурых девушек, явно решивших, что их эреа свихнулась. Теперь же, сидя на Тиро, я оправляла заграбастанный для меня Ранелом у камеристок плащик с серебряной фибулой и с выражением предпоследней дурехи, радостно скалилась. Оглянувшись на Ранела, все еще не оправившегося от нашей содержательной беседы о докторской колбасе, я, чуть натянув поводья, теперь в ожидании капитана медленно ехала мимо симпатичного особнячка с арчатыми окнами и витыми перильцами у балкончика. Почему-то упорно вспоминалась бессмертная пьеса Шекспира и, в конце концов, не выдержав, я радостно продекламировала: — Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте! — Моя эреа? — Ранел с опаской посмотрел на меня. «Цыкнув зубом», я зачем-то оповестила перепугавшегося беднягу нетленной фразой из Стругацких: — Не советую-с, съедят. Ранел испуганно икнул и отъехал от меня подальше, решив, видимо, что с психами связываться не стоит. Тем временем я снова увлеклась разглядыванием маленьких дворцов, невольно вспомнив свой особняк. Как и говорил капитан, мой домик был довольно большим, но на удивление изящным. Ничего лишнего, гармонично, и как-то… воздушно, что ли. Создавалось странное ощущение, будто моему особняку пророчили стать хрустальным дворцом, но потом решили переделать его в каменную крепость, вот и вышла — изящная крепость. Но никаких завитушек на своем домике я не нашла, только темные, отливающие синеватым камни, плющ, да узорчатые решетки на узких, длинных окнах с цветными витражами. Здесь же, на этих особняках, было просто великолепие лепнины, правда, чаще куча завитушек, изображавших цветы, листья и пташек на полстены, были уж чересчур безвкусными… И тут меня буквально поразило в самое сердце. Передо мной стоял ОН. Невероятно красив, нет, даже прекрасен. На фоне синего неба он был потрясающе восхитителен… — Моя эреа, что с вами? — забеспокоился подъехавший Ранел. — ОН… — выдохнула я, вдохновенно выпучив глаза. — Э-э-э… тот юноша… моя эреа, это один из слуг, не пристало дворянам… — Олух, я про особняк! Ты только посмотри, как он прекрасен! — Юноша?.. — Особняк!!! — Какой? — Тот, — я нетерпеливо кивнула головой в сторону строения. — Ты только посмотри, как он светится в лучах золотого солнца! — моему восторгу не было предела, но, вовремя вспомнив, что мольберт сюда точно не притащить, я горестно завздыхала. — Моя эреа, я могу узнать, чей это особняк, и вы, если пожелаете, можете купить его. — Зачем? — искренне удивилась я. — Так… он же вам понравился… — Ранел явно растерялся. — Так просто вид с ним живописный… — Только хотела я зашаркать ножкой, но вовремя вспомнила, что интеллигентный Тиро этого может уже не выдержать. — К тому же на что я его тебе куплю? — Так не мне, — недоуменно посмотрел на меня Ранел, — себе, моя эреа, денег у вас предостаточно, об этом вы можете не думать… — Уже радует… — кивнула я задумчиво, вспоминая поговорку о незабвенном сыре в мышеловке. — Лучше в дырочку. Большую, — пробормотала я. — Моя эреа, зачем вам особняк в большую дырочку?! — Так вкуснее… — Вы собираетесь съесть дом?! — Нет, сыр… с дырочками… — Какой сыр? — простонал капитан, медленно растекаясь в седле. — Да с дырочками! Большими! — Кто? — Ты! — Почему?! — Потому что гладиолус! — Это цветок… Не сыр… — Ранел снова попал в ловушку. — Какой сыр? — С дырочками! Большими! Вы сами говорили! Дырка! Большая! — Сам толстый! — Кто, я?! — Нет, гладиолус! Ранел открыл рот и снова его закрыл. Потом громко сглотнул. — Пойду узнаю, чей это особняк, — выдавил он, разворачивая коня.