Шаг вперёд и два шага назад

      Когда речь заходит о преданности и верности, о дружбе, у Нацу это ассоциируется с теми тёплыми чувствами, теми счастливыми годами, проведёнными под крышей их гильдии; чем больше он думал о своей новообретённой семье, тем больше задавался вопросом, как так сложились звёзды, которые привели его на порог в новую, полную красок, жизнь? Он даже точно не вспомнит, сколько лет он уже в ней состоит, так же, как и не помнит, когда последний раз он не мог сдерживать горьких слёз одиночества. Точно, это было так давно, те мерзкие холодные ночи без Игнила, его единственной нити в этой жизни, без которой он безвольно болтался в пустом мире. Он горевал и злился, что дракон его бросил, не мог понять, почему, и Нацу очень раздражался, когда кто-то пытался влезть, пусть и с благими намерениями, в эту часть его жизни. Он так хотел понять, и за годы размышлений он пришел к одному: он благодарен Игнилу, что тот исчез без прощальных слов, будто так и должно было быть. Нацу не знает, сделал ли Игнил это по причине разочарования, или просто счёл мальчика достаточно подготовленным, потому оставил Нацу наедине с собой, давая тому волю самому решать, что делать дальше. Нацу не знает, поэтому не терзает больше ни себя, ни память об Игниле.       Зато теперь он знает кое-что другое, и это что-то ударило его больнее, чем бьет самая сильная магия. Те “дружба” и “преданность”, которыми его кормили в течение многих лет, потеряли свою значимость для него. Такие красивые слова, так соблазнительно их тебе подают, что ты и не замечаешь, как под сладкой коркой умело замаскированы тончайшие иглы. И ты не будешь их замечать, пока они не проникнут глубоко под кожу, не доберуться до самых слабых мест. Не будешь замечать до тех самых пор, пока случайно не узнаешь, что такое замечательное на вид блюдо содержало в себе “сюрприз”, о котором не говорилось в меню.       Сейчас он снова маленький и напуганный мальчик, окружённый мерзкой холодной ночью, пытающийся понять, почему?       Почему все были так приветливы и добры с ним?       Ребёнок.       Почему не относились к нему серьёзно, не позволяя делать все одному?       Ребёнок. Выпенджёжник.       Почему тогда они не избавились от него?       Потому что они – не Игнил. Им было бы стыдно выкидывать только пригревшегося бедолагу в этот пустой мир. Или, возможно, мастер хотел сохранить репутацию гильдии. Тогда неизвестно, сколько там таких же “пригретых”, как и он сам.       Вспоминаются моменты, когда и он сам вместе с друз… согильдийцами обсуждал чужие судьбы. Но, опять же, он никогда не делал это за спиной у других, и, что самое главное, никогда не переступал ту черту, за которой простые безобидные смешки становились пренебрежительностью по отношению к чужим чувтсвам. И не замечал, чтобы так делали другие. Ровно до этого дня.       Сколько сомнительных теперь моментов надо пересмотреть? Много ли ещё деталей он упускает? Та ли это гильдия, о которой говорит весь Фиор?       Нацу не знает.       Голую спину неприятно закололо от песчинок, проскальзывающих сквозь щели в двери. Листья, кружа, улетали вглубь комнаты, исчезая во мраке, но Нацу все равно их видел настолько чётко, как при свете дня.       Странно, какой бы густой не была тьма, ни одна деталь не смогла бы укрыться от драконьего взора, но вот сквозь дымку дружелюбия лжи он не распознал. Зрячий, но совершенно слепой.       Нацу одернул себя. Не стоит путать такие вещи. Наоборот, их надо точно разграничить. Если у него не получается смотреть за кулисы людских намерений, то лучше будет просто не смотреть это представление. Не проникаться бесподобно написанным сценариям, цепляющим душу. Потому что за кулисами ничего этого нет. Там пусто. Там иглы.       На кончике указательного пальца вспыхнул огонёк, медленно расползающийся по ладони. Его яркое пламя осветило комнату. Нацу хмыкнул; освещение не изменило того, что он видел в темноте. А всего пара фраз открыли ему глаза на то, что тянулось много лет. Его глаза видят то, что находится прямо перед ним. Старая мебель, неприятно пахнущая деревом в перемешку с пылью, звенящие от ветра безделушки на полках, скрученные листья, принесённые ветром. Были улыбки, приветливые взгляды – их он тоже видел. Всего этого ему было достаточно, и он не мог даже допустить мысли о том, что глаза его обманывают. Он всегда им доверял. Но правда в том, что не глаза обманывают, а люди. Людям он больше доверять не может.       Поэтому эти два понятия надо разграничить. Он зрячий по-своему.       Огонь потух, и глазам даже не надо было привыкать к темноте, чтобы найти походный рюкзак, задвинутый между изголовьем кровати и широкой тумбой. Если здесь его не ценят так, как ценил он, то его тут ничто не держит.       Одеяло было на месте, внутри рюкзака. Там же, на дне, лежала пара ножей в футлярах, одним из которых он не пользовался, а второй уже сильно затупился, потому тоже никем не используется. Но на всякий случай пусть будут здесь. В боковом кармане теснились скрученные тряпки вместе с остатками бинтов – в основном они были нужны Хеппи, так как на убийце драконов раны затягивались быстро и без последствий, а хрупкому котёнку в битвах доставалось немало. Пусть тоже лежат тут. Внутри больше ничего не было.       Привычным движением Нацу ловко закинул лёгкий рюкзак на плечо. Ножи звонко ударились друг о друга. Этот звон напомнил ещё об одной вещи. На самой верхней полке комода, за пустыми пластиковыми банками и коробкой с надоедливыми камушками, которые собирал Хеппи, лежал мешок с монетами, оставленный на чёрный день. Это была немалая сумма денег, вырученная с особо опасных миссий, которую ребята откладывали на случай, если дела пойдут совсем плохо. Ни один их них не знал, что вынудит их воспользоваться заначкой, поэтому они сошлись на том, что не будут обсуждать этот вопрос, а просто складывать деньги в мешок.       Теперь в Нацу заиграла совесть. Кажется, для него этот день настал, так что можно было и забрать деньги, но как же без них оставить Хеппи? Очень подло, несмотря на то, что и Хеппи, как оказалось, не лучше. Очень раздражает, что после всего Нацу печётся о чувствах других. Но Хеппи для него всегда был больше, чем просто лучшим другом, он был ему почти сыном. Нацу, фактически, высидел его. Вырастил. Был с ним с самого рождения иксида. Поэтому, несмотря на такую “благодарность” и “поддержку”, парень не мог так подвести Хеппи. Не хотел.       Тело разрывала внутренняя борьба: забрать все деньги или оставить половину на месте. В этой схватке мелькнула слабая мысль, робко просящая не брать их вовсе. За ней пришла мысль покрупнее, давящая на совесть ещё больше, и требовала положить рюкзак на место. Нацу замешкался, потерял бдительность, и сокрушительный удар нанесло сомнение: стоит ли вообще уходить? Может, подождать до утра, или, на край, до завтрашнего дня, когда все протрезвеют, найдут Нацу и сдадутся с чистосердечным признанием? Тогда Нацу законно сможет навалять им. Раздавить их, показать, что маг больше не собирается играть в наивность.       Это сладкое желание показать свою силу отличалось от предыдущих разов, когда драка для него была не более, чем развлечением. Это привело Нацу в чувство. Нет, он не станет так поступать, не такое отношение в нем воспитывали. Пускай другого гильдия больше и не заслуживает, он не собирается зарабатывать себе уважение путем насилия. Нет, даже не уважение. Страх – вот то слово. Нацу бы не хотел вызывать чувство страха внутри гильдии, но и вытирать об себя ноги он больше не позволит. Поэтому да, самый лучший вариант для него сейчас – забрать деньги и уйти, пока сомнения вновь не атаковали изнурённый мозг волшебника.       На носочках дотянувшись до дверцы, аккуратно раздвигая хлам, не поднимая пыль, Нацу нащупал бугристый бархатный мешочек и резким толчком вытянул его с полки. В носу закололо – сквозняк всё-таки подхватил пыль и пронес её по всей комнате – и Нацу чихнул, чуть не выронив звонкий мешок. Он был достаточно плотный и такой тяжёлый, что тянул руку вниз, а значит, монет в нём было сполна. Чувство вины снова подступило к горлу, и на этот раз Нацу не стал ему сопротивляться. Если он оставит половину Хеппи, то сможет уйти спокойно, не боясь оставить котёнка совсем без ничего. Как ни крути, чёрный день настал не для них обоих, а только для Нацу, поэтому свою законную половину можно забрать смело. На крючке у входной двери висела поясная сумка, куда Нацу и отсыпал примерно половину монет. Звон неприятно резал по ушам, заглушая вой ветра снаружи. Пара монет упали на пол, одна успела закатиться под тумбу, но Нацу не стал подбирать их – это его уже не волновало. Не завязывая мешок, он бросил его обратно между банками, слыша, как монеты рассыпаются по полке – это тоже больше его не волнует. Ничто в этом доме больше его не касается. С каждым действием от последнего моста, связывающего его с этим местом, отламывались дощечка за дощечкой и безвозвратно падали в пропасть, заставляя шагать смелее, не рискуя упасть вместе с ними. Упадёшь – и уже никогда не сможешь уйти.       Хрупкая петля, запирающая окно, не выдержала напора бушующей стихии и, жалобно скрипнув, отлетела на пол, впуская в комнату прохладный поток воздуха. Громкое столкновение чудом уцелевшего окна со стеной подействовало как пинок, будто потораливая Нацу. Будто он может опоздать уйти отсюда. Воздух был сухим и пах лесом, что было хорошо и означало, что дождя в ближайшее время можно не ждать. Его сейчас как раз хотелось меньше всего. С тихим шуршанием упала какая-то ткань. Подойдя к ней, Нацу поднял совсем новую кожаную мантию, доставшуюся ему в награду за одну из последних миссий. Сняв ненадолго рюкзак, он надел мантию, поправил капюшон, застегнул пару пуговиц, скрывая сумку с деньгами; рюкзак закинул на плечи, туже затягивая лямки.       Непростительно долго он уже находился в этом доме и вместе с тем слишком мало. Казалось, что он ещё не всё хорошо обдумал, что, может быть, слишком поторопился с решением уйти, но один шаг за порог и удар ветра в лицо вымели все остатки сомнений из головы. Снова пьянящий аромат леса, вольный ветер, тяжесть походного рюкзака. Предвкушение стянуло низ живота, и Нацу закусил губу, стараясь не расхохотаться от бьющегося наружу чувства такой близкой свободы. Кто бы мог подумать, что всё так обернётся? Страх остался за порогом, и он его преодолел. Обратно он не собирается.