горечь

      Позади нарастает испуганный и одновременно облегченный ропот, эмоции смешиваются в единый поток нечитаемой влагой на висках, но Инуяша не хочет и не может его слышать, даже если уши дергаются и прижимаются к голове в изначально провальной попытке спрятать чуткие, нежные барабанные перепонки от лишнего мешающего шума.       Всё, что его волнует, всё, что когда-либо сможет его взволновать (Отныне и впредь, клянется он сам себе) – это она.       Она смотрит на него, и он не видит в ней ни страха, ни отвращения, лишь недоумение и странное, искушающее любопытство, и впервые за первые полгода (впервые за всю жизнь, просто впервые) он чувствует теплую дразнящую дрожь, медленно, тягуче скатывающуюся от загривка по позвоночнику и к пальцам ног.       Во рту острая, с ума сводящая горечь, но ни привкуса железа, ни горького разочарования нет, лишь пряность, и неудержимая нежность с каждым вздохом наполняет легкие сладким дымом.       Она пахнет яблоками и магнолией, магнолией и яблоками, и запахи смешиваются в единый неповторимый единственный на свете вкус ее кожи и волос. Он вдыхает вновь и вновь, и ноздри мелко трепещут от осознания, что рядом, навсегда, никогда больше.       Она улыбается, будто солнце отражается в ее глазах, на ее губах, и склоняет голову к правому плечу. Ее волосы темной блестящей (словно самый дорогой шелк) волной скользят по груди ниже, к красному поясу хакама, и он впервые замечает, что она одета в традиционную одежду мико, но отмечает это лишь краем сознания.       Она протягивает к нему правую руку, бледную, хрупкую, слабую, и вся она словно старая коллекционная кукла – таких хочется прятать под замок дальше от чужих глаз.       Он тянется к ней, уши льнут вперед, и их ладони соприкасаются.              *              Кагоме открывает глаза.       Она не знает, сколько она спала, минуту или час, неделю или месяц, - но точно знает, что битва уже закончилась, потому что ни звука сражения не долетело до нее за все время ее магического сна. Они оборвались, словно старая тетива лука, которую старшая сестрица иногда забывала менять.       Кикё иногда бывала исключительно рассеянной, но для этого рядом с ней всегда были Кагоме и Каэде, поддерживая, помогая, не выпуская ее руки в моменты тщательно скрываемой печали.       Камень Шикон мягко пульсирует в ее ладони, и Кагоме чувствует его радость и оглушающее (до разноцветных кругов за веками, до пряного головокружения) счастье. Будто подхватывая ритм распространяющихся по телу мягких теплых волн, рядом начинают осторожно шевелиться Амэ, Юки и Кадзе, напрягая литые мышцы, готовясь к атаке – привычно и даже спокойно, словно не было всех этих секунд-минут-часов сна, словно они только на миг прилегли отдохнуть под широкой спокойной кроной Госинбоку после тяжелого дня.       Кагоме осторожно и успокаивающе поглаживает Амэ и Юки, устроивших головы под ее ладонями (Кадзе недовольно дергается в ногах), за ушами, едва шевеля уставшими, почти неподвижными от коротко-долгого сна пальцами в густой мягкой шерсти, и не может оторвать взгляда.       Он словно светится изнутри: золотые глаза ослепляют выглядывающим из приподнятых уголков солнцем, а серебряные волосы в любой другой момент можно было бы спутать с лунной тропой на зыбкой глади воды. Белые ушли (полудемон, стучит в голове, но страх не приходит – лишь болезненное до вздохов восхищение), и она протягивает руку, желая дотронуться, прочувствовать под кончиками пальцев нежность горячей кожи.       Улыбка под стать свету в его глазах расцветает на губах, словно терпкость сладкой тайны.       Он протягивает ладонь (кожа огрубевшая, старые мозоли есть даже на мягких подушечках, когти опасно заостряются на секунду), и она не может не думать, что в этих руках она будет в безопасности всю жизнь. Камень пульсирует в такт ее глупому, стремительно побежденному сердцу; от Амэ, Юки и Кадзе исходит какое-то инстинктивное узнавание и радостная смиренность.       Она вкладывает свою тонкую опасную ладонь в его, и он помогает ей встать, стараясь не сжимать руку слишком крепко, не поцарапать, не напугать.       Что за глупости, Кагоме чисто и светло улыбается ему, и улыбка эта тысячами горящих звезд отражается в его душе.       Ноги слабо трясутся коленями под его завороженным взглядом, и она отчаянно краснеет, вдруг понимая, что одежда и волосы растрепаны, что их окружили люди, что ее акита-ину в заботливом стремлении защитить льнут к ее ногам, что время до сих пор идет и мир не остановился.       - Меня зовут Кагоме.       Резко вскинутый чуть набок подбородок.       - Инуяша.              *              И если бы кто-то назвал это любовью с первого взгляда, они бы плюнули ему в лицо едкостью слов и нежностью загорающихся глаз.       Потому что, когда понимаешь, что за один его вздох, за одну ее улыбку, за возможность прикоснуться кончиками пальцев к чужой, обжигающей доверием коже готов душу свою из груди с кровью вырвать, но защитить доверчивое и нежное, свернувшееся где-то под сердцем теплым комком, – это уже не любовь.              *              - Кагоме-сама! – шуршащий шепот окружает их ловушкой со всех сторон, и Кагоме придвигается к Инуяше чуть ближе, оглушенная и растерянная. Акита-ину тихо рычат, почувствовав нервозность хозяйки, и Инуяша с недоумением косо поглядывает на них, иногда поводя ушами в сторону толпы.       Он отпускает ее руку, и Кагоме почти физически чувствует, как хрустят костяшки в напряженных, готовых к атаке пальцах.       - Позовите Каэде-сама! Кагоме-сама наконец проснулась! Скорее, скорее, нечто благое наконец свершилось!       Кагоме охает и неловко переступает с ноги на ногу (КаэдеКаэдеКаэде стремительно бухает в ее голове), чувствуя себя практически голой без верного лука и колчана стрел за спиной. Она хочет крикнуть, спросить что-нибудь, кого-нибудь, но голос стремительно затихает в горле, когда Инуяша чуть приподнимает голову вверх. Чувствительные тонкие ноздри трепещут, наполняя легкие тяжелым лесным воздухом.       - Кто-то идет, - глухо дергает он ухом, смотря куда-то вправо, сквозь высокие стволы деревьев, и Кадзе с Юки одним стремительным прыжок оказываются перед ним, бешено рыча и оскаливая клыки.       Кагоме резко отшатывается, прячась за невозмутимого Амэ, всегда прикрывавшего ее, пока его младшие братья, не жалея немногочисленных собачьих сил, помогали ей справляться с наводнявшими деревню демонами. Она не могла не признать, что ее акита-ину, ее друзья, ее семья были намного больше, сильнее и выносливее обыкновенных собак, но никогда не могла умерить беспокойство.       Одной рукой Кагоме вцепляется в белоснежную шерсть, другой крепче сжимая Шикон в руке, прислоняя кулак с сокровенной реликвией к груди.       - Позовите Кикё-онээ-сама! – крик все-таки вырывается отчаянным воем о помощи, и Инуяша едва вздрагивает плечами, отводя одно ухо в сторону Кагоме. – Быстрее, она же должна помочь!       Никто из селян не успевает сделать и шага.       Камень заходится радостно скачущим воплем-пульсацией в ее ладони, и сквозь деревья на ставшую вдруг удивительно широкой поляну, быстро извиваясь длинным телом, стремительно выскальзывает демон.       Кагоме до костей, до каждой извилины внутри пробирает огненный ужас беззащитности.       Несколько селян пытаются встать перед подрагивающей от сладостного предчувствия многоножкой, но она стремительно отбрасывает их, и груди ее завораживающе покачиваются в такт ударам многочисленных белоснежных рук.       Кто-то с воем убегает, кто-то застывает от заледеневшей крови в конечностях, но некоторые остаются – все незнакомые, чужие, и Кагоме медленно, спиной вперед отходит ближе к Госинбоку, пока Амэ прикрывает ее спереди.       - Камень Шшшикон, - угрожающий шелестящий шепот будто проникает в самое ее сердце, а Камень начинает лишь быстрее пульсировать в ее ладони. – Отдай мне Шшикон, мико.       Кагоме не успевает даже испугаться или растеряться.       В грудь демона вдруг врезаются несколько стрел, острыми наконечниками пробивая крепкую кожу. Кадзе и Юки, рыча, окружают многоножку, единым порывом вцепляясь в плечи рядом с белоснежным длинным горлом.       Инуяша почти прижимается телом к земле, на полусогнутых ногах срываясь под смертельным грудом ближе к демону, подпрыгивает, и лишь оглушительный рык (Санкон Тэссо ударяет в уши громким набатом) предшествует кровавому дождю из кусков разорванной острыми, несущими смерть любому врагу когтями.       Кагоме, наверное, должна испытывать ужас.       Кагоме, наверное, должна испытывать отвращение.       Кагоме плевать, что она там кому должна.       Ведь все, что она может найти в своем сердце, - только восхищение и какая-то запоздалая, отрезвляющая, бесконечная…              *              Инуяша просто должен был разрушить момент.              *              - Эй вы, псины, - рык доносится до Кагоме, прерывая какую-то мечтательность и даже робость, и смывает их, как плещущая вода смывает в глубины реки песчинки с гладкого берега, – вы чего вообще под руку бросились, идиоты, что ли?! А вы, - он поворачивается к мужчинам, обвинительно указывая на них острым ногтем, и те отодвигаются, сглатывая вязкую от страха слюну, - зачем вообще палить начали, сволочи? Угробить меня хотели, а?!       Кагоме приподнимает подбородок, задыхаясь от внезапно накатившего возмущения и гнева, и твердым чеканящим шагом идет прямо на полудемона, тыча указательным пальцем ему в грудь и уперев кулак другой руки в бедро.       - Тыыы… - дыхание прерывается внезапной волной возросшей ярости, когда Инуяша вдруг отшатывается, недоумение и нарастающая злость вспыхивают в его золотых прекрасных глазах. – Они нас вообще-то спасти пытались, а ты их что, даже поблагодарить не можешь?! И ты что-то имеешь против Кадзе и Юки?!       Инуяша делает над собой усилие, чтобы не впиться в воротник белоснежной рубахи когтями – он сжимает руки в кулаки, раня собственные ладони до быстро стекающей вниз, по костяшкам крови.       - Да я бы и без них справился! – кхеканье Кагоме пропускает мимо ушей, вдруг ощущая терпкий привкус железа в воздухе. – И вообще, что с именами у этих парней?!       Но Кагоме уже не слушает.       Возмущение испаряется так же быстро, как и появилось – неожиданно, ярко, непреодолимо. Она быстро хватает его за руку и заставляет разжать пальцы, охая от неожиданности и беспокойства.       - У тебя же кровь, - ошарашенныйполудемон только недоуменно моргает, пока она поглаживает красные лунки быстро заживающих царапин, пачкая кончики пальцев в вязкой пряности. – Прости.       Инуяша не понимает, за что она извиняется, но она так красива в своем ненужном, лишнем раскаянии, что горечь во рту чувствуется все сильнее, распространяясь к мозгам и сердцу.       - Я сильнее и выносливее каких-то там людей, - выходит почему-то тихо и даже неуверенно.       Кагоме поднимает на него растерянные глаза, и улыбка вновь загибает кончики ее губ.       - Но это не значит, что ты не обязан заботиться о себе.       Кикё говорила ему об этом когда-то давно, в той, прошлой жизни, где он любил ее. Она склонялась к его ранам, и медленно, тщательно перевязывала их, скурпулезно разглаживая бинты. Она старалась меньше прикасаться к нему в такие моменты – одергивала руки, держала их на расстоянии, будто его нечеловеческая кровь могла запятнать не только ее тело, но и душу.       Мысль о Кикё вдруг ударяет разрядом электричества по подкорке мозга. Кикё, просящая его помочь ей, Кикё, сталкивающая его в колодец, Кикё, которая должна была прийти сюда и помочь, Кикё, Кикё, Кикё.       - Откуда ты… - слова тонут в чужом дребезжащем крике.       - Кагоме-онээ-сама! – невысокая старуха в такой же одежде, что и Кагоме, быстро (настолько быстро, насколько она может) подходит к ним, шаркая в траве, и Кагоме выпускает его руку из своей.       Инуяша вдруг чувствует себя ужасающе потерянным и разбитым.       - Кто вы? – Кагоме настороженно прищуривает глаза и чуть загораживает Инуяшу плечом, пока ее собаки окружают их плотным кольцом теплой шерсти и обжигающего дыхания, и Инуяше хочется смеяться от нелепости ситуации, но он лишь просовывает ладони в широкие рукава и невольно фыркает.       Старуха переводит чуть сбившееся дыхание.       - Вы что, не помните меня, Кагоме-онээ-сама? Это же я, ваша сестра, Каэде!.              *              - Неплохая у тебя хижинка, старуха, - недовольное и даже пренебрежительное ворчание и фырканье отдается в сердце новым витком бесконечной спирали возмущения и терпким гневом, но горечь во рту не пропадает, лишь усиливается, и сердце продолжает лихорадочно биться от необъятного обожания и сладостно-кислой влюбленности.       Кагоме скашивает на Инуяшу стремительно темнеющий взгляд, и он чуть отшатывается, скаля клыки. Амэ, Юки и Кадзе льнут к нему, недоверчиво и преданно переводя между хозяевами взгляд золотисто-карих растерянных глаз. Они вжимаются в его ребра, бока, ладони, пока Кагоме осторожно и нежно поглаживает старческую, сморщенную ладонь Каэде.       Ветер пробегает под крышей лунным лучом по темноте неба, качается на балках, трется о ноги сквозь плотную ткань и успокаивает натруженные от сна и непривычной уже позы мышцы. Кагоме осторожно двигает тазом, удобнее устраиваясь на пятках, и длинно выдыхает, невольно фыркая в ответ и отворачиваясь к Каэде. Инуяша бурчит что-то неразборчивое и очевидно-оскорбительное, отворачиваясь от нее полубоком и удобно устраивая ранее поглаживающие блестящую белоснежную шерсть руки в широких рукавах.       Уши недовольно, оскорбленно и обиженно дергаются у всех четверых. Каэде смотрит на это действо растерянно и смешливо, а потом переводит радостный ребяческий взгляд на Кагоме, невольно залившуюся чуть виднеющимся румянцем от завораживающего зрелища.       - Каэде, - чуффикс «чан» никак не хочет соотноситься с глубокими морщинами, прочертившими тонкие полоски на лбу, под глазами и даже на шее (раньше вся она была гладкая и упругая, по-детски мягкая, и кожа солнечными лучиками собиралась лишь в уголках рта, когда она радостно улыбалась и махала им с сестрицей рукой с порога их дома), и имя выходит хриплым и плаксивым, - чтоже произошло? Где Кикё-онээ-сама?       Каэде сжимает ее руку в своей, тихая печальная улыбка искривляет истончившиеся с годами губы, а подслеповатые выцветшие глаза находят небольшой перламутровый шарик, мягкой светящийся на груди Кагоме, подвешенный на толстую нить. Инуяша напряженно смотрит на них из уголков глаз, правое ухо чуть дергается, привлеченное звуком знакомого имени.       - В тот роковой вечер, пятьдесят лет назад, - Кагоме ахает от снедающего ужаса и тоскливого недоумения, но Каэде безжалостно продолжает говорить, - Кикё-онээ-сама в попытке спасти вас и камень и отгородить деревню от еще больших разрушений, бежала с вами в Священный лес… Хотя, не мне это рассказывать, - она бросает знающий взгляд, и Кагоме едва склоняет подбородок в кивке, пережидая вспыхнувшие под веками отвратительные картинки разрушенных горящих домов, длинных скользких тел и выматывающей погони. – К тому моменту Кикё-онээ-сама уже была ранена, хоть и старалась крепиться ради вас и ради всей деревни. Мы узнали о ее ранении уже позже, когда нашли ее, но она успела поведать нам то, что произошло. Она запечатала вас вместе с Шиконом на столь долгий сон с помощью тех самых бус, которые вы сделали незадолго до того. Мы даже не могли точно сказать, где нашли вы свой покой, потому что Кикё-онээ-сама отказалась поведать нам эту тайну. Она завещала нам сжечь ее тело и спокойно почила, а демоны, потерявшие след Камня, покинули деревню.       Тишина оказывается холодной, пространство словно леденеет, покрывается ломкой коркой разбитых надежд и сломанных мечтаний. Кагоме неверяще смотрит куда-то чуть поверх плеча Каэде, а потом быстрым, но удивительно плавным движением утыкается в надломленные ладони лицом, и спина у нее дрожит и сгибается все ниже и ниже под тяжестью гулкого осознания. Акита-ину глухо поскуливают и медленно подползают в ней на животе, утыкаясь теплыми носами в колени и бедра. Каэде больно смотреть, больно слышать, больно чувствовать (сестра выглядит сломанным на множество мелких частей зеркалом, разбитым отражением на воде), и она отворачивается, коротко и зло смахивая слезы из уголков глаз.       Ладонь у Инуяши теплая, даже горячая до ожогов на тонкой пергаментной коже. Он поглаживает и осторожно похлопывает Кагоме по спине, и она удивленно и растоптанно смотрит на него – по щекам у нее бегут крупные капли, остро пахнет солью, но Инуяша сдерживает желание чихнуть. Акиты притихают в ее ногах, преданно заглядывая в такие похожие и непохожие одновременно глаза, и Инуяша поводит плечами, ежась от смущения и терпкого желания ловить пальцами тихие прекрасные слезы у ее век.       - Ты это… - слова подбираются трудно, даже болезненно, но он не имеет права не успокоить ее. – Я знаю, что это больно. И трудно. И вообще. Но я уверен, что эта ваша Кикё спасала тебя не для того, чтобы ты тут по ней слезы лила, растрачивая, ну, подаренную ею тебе жизнь, знаешь ли.       Кагоме на секунду застывает, а потом кидается на его грудь, не раздумывая.       Он неловко валится на пол, сдерживая рык (Да почему опять спина, да что за хрень?!), но она начинает горько выть, словно раненное животное, выплескивая в стоне-крике отчаянную мольбу о прощении и спасении.       И кто он такой, чтобы не ответить на этот горький призыв о помощи?       Он гладит ее по тонкой сломленной спине, уставившись в потолок, и она отчаянно вжимается в него, будто хочет переплестись, срастись навсегда.       И он впервые не может найти в себе силы противиться.