Моменты

      Когда Профессор МакГонагл отменила матч по квидичу и рассказала о том, что окаменению подверглись ещё двое студентов, в том числе и Гермиона Грейнджер, у Гарри сердце упало в пятки. В тот миг он уже не слышал ни возмущения учеников, ни усталые выдохи декана, ни, тем более, лучшего друга, Рона, сетовавшего, что если бы их подруга пошла на квидич вместе со всеми, а не понеслась бы в библиотеку — ничего бы с ней не случилось. Гарри всего этого не слышал, иначе бы возмутился. Но он и так хотел возмутиться, хотел обвинить декана во лжи, хотел накричать на неё за то, что несёт чушь, потому что он просто отказывался верить в то, что его подруга окаменела…       И о, скольких усилий ему стоило, чтобы включить рациональное мышление, которое так ценила Гермиона, и понять, что МакГи не стала бы шутить над такими вещами, никогда.       Когда декан разогнала всех по спальням, Гарри, сжимая кулаки, ждал, пока все его сокурсники уснут, чтобы, воспользовавшись мантией невидимкой, попроведать Гермиону и убедиться лично, что она действительно окаменела, что это — не сон и не глупый розыгрыш. Он даже готов был простить эту глупую шутку всем, кто её затеял, лишь бы она, та, которая была ему так близка, первая подруга в жизни, которая, как казалось, порой понимала его с полуслова, была жива, здорова и невредима, и по-прежнему чуть смущённо смеялась над их с Роном неловкими шутками. Но, как бы он, прокравшись мимо Мадам Помфри, до последнего мгновения не надеялся бы на обман, а всё равно обнаружил на одной из огороженных ширмами коек в лазарете её…       Она была бледной до синюшности, застывшей в ужасе, холодной как камень, совершенно не живой. Всего один взгляд на Гермиону, и он почувствовал, что что-то где-то у него внутри оборвалось. Вмиг, будто почва ушла у Гарри из-под ног, и он потерял опору жизни. Мир для него враз лишился волшебства, всех красок, оставляя лишь серую, почти мрачную реальность, в которой Грейнджер подверглась жестокому нападению неизвестного.       Всю ночь он провёл у её постели, клянясь, что новых жертв не допустит. Хотя кто-то внутри менторским голосом Гермионы говорил ему, что эта задача не для второкурсника, что не дело клясться, если не уверен, что сдержишь клятву, что она не хотела бы, чтобы он рисковал жизнью и подвергал себя опасности. Но иначе он не мог. Гарри понимал, что это — глупо, но думал, что перестанет себя уважать, если хотя бы не попытается…       Ради этого он даже готов был снова взвалить на себя столь ненавистное бремя героя.       А время шло. Дни летели за днями и превращались в недели. Гарри учился, не запоминая ровным счётом ничего из выученного, ел, не чувствуя вкуса еды, спал не высыпаясь, жил, чувствуя, как жизнь идёт мимо него. Его сокурсники жили полной жизнью, развлекаясь, как могли, несмотря на мрачную атмосферу, повисшую в замке. Рон тоже не особо переживал из-за случившегося, и снова и снова предлагал сыграть Гарри в шахматы. Поттеру хотелось одёрнуть Уизли, мол, как он может, когда Гермиона… Но соглашался, просто, чтобы убить время, ведь он совершенно не знал, как разгадать ту загадку, которую они… втроём… решали с самого открытия Тайной Комнаты. Поэтому у Гарри внутри копилось напряжение, словно тугая пружина закручивалась и сжималась внутри. Из-за этого он и не мог нормально есть, спать, учиться, жить. Просто потому, что он не мог думать ни о чём другом, кроме окаменевшей Гермионы и личности того, кто совершил на неё нападение.       Ребята навещали подругу, но Рон быстро убегал, не понимая, какой смысл посещать Гермиону, если она всё равно их не видела, не слышала, и вообще никак не реагировала. Гарри же казалось это важным. Он разговаривал с ней, делился соображениями или просто рассказывал о событиях дня. Так однажды, во время очередного посещения лазарета, Гарри, всё ещё непривыкший к холодности кожи Гермионы, взял её за руку, и… внезапно обнаружил в ладони смятую страницу из какой-то библиотечной книги. Там была информация о… василисках. А в углу была приписка, выполненная рукой Гермионы и гласившая короткое, но ёмкое для посвящённых пояснение: «Трубы».       И… картинка происходящего в тот же миг сложилась как пазл в голове Гарри. И решение загадки пришло вместе с осознанием, что если бы не Гермиона с её умом, то… он ни за что не догадался бы.       Пропавшая Джинни, Рон, Локонс, туалет плаксы Миртл, парселтанг, вход в Тайную Комнату, живое воспоминание из дневника Тома Реддла, оказавшегося Волдемортом в юности, и гигантский Василиск — весь этот калейдоскоп событий Гарри пережил как в тумане. Он только помнил, что не боялся ни Василиска, ни Тома Реддла, ни яда в крови, обманчиво медленно убивавшего его, ведь напряжение, копившееся в нём несколько месяцев, наконец, получило выход. И, должно быть, накопившийся страх — не за себя, за Гермиону — и придавал ему почти безрассудной героической храбрости…       Впрочем, даже убив василиска, лишив Волдеморта возможности возродиться и вернувшись вместе с живой Джинни из Тайной Комнаты, удовлетворённости Гарри совершенно не чувствовал. И даже на прощальном пиру пища была по-прежнему совершенно пресной на вкус, и есть приходилось через силу… Ровно до того момента, когда в дверях большого зала он увидел её. Больше не бледная, с живой, немного смущённой улыбкой на лице, Гермиона бежала навстречу ему, чтобы с разбега обнять. И именно в тот миг, с силой прижимая к её себе, Гарри чувствовал, как почва возвращается под ноги и пружина внутри ослабевает, как напряжение его отпускает, возвращая внутреннее равновесие и вновь раскрашивая мир красками. Только чувствуя её живое тепло он, наконец-то, смог выдохнуть спокойно и свободно: живая.       А чуть позже, уже в Хогвартс-Экспрессе, везущим школьников на летние каникулы, Гермиона тихо призналась Гарри, что неведомым и ей, и даже Мадам Помфри образом, слышала каждое его слово, обращённое к ней. И он был очень признателен подруге за то, что она тактично не обращала внимания на смущённый румянец у него на щеках…       Но Гермиона и сама скрывала смущение…