Золото и Сталь

      В кузнице было жарко, хоть на дворе ещё лежали сугробы, и широкие двери были растворены настежь. Пахло дымом и металлом. Девушка расстегнула шубку, потому что дышать сразу же трудно стало.       — Здравствуй, Радогор, — кузнец отложил в сторону заготовку витого браслета и поднял взгляд на гостью.       — И тебе здравия, Любава.       Та улыбнулась и подошла ближе. От мороза её щеки украсились румянцем, в распахнутом вороте шубки темно-русая коса виднелась, глаза смотрели с интересом, даже благоговением. Ей давно приглянулся кузнец, да и не ей одной.       — Эм… матушка собаку гоняла и вот… ухват погнула, поправишь?       Протягивает ему работу, а сама взор стыдливо прячет. Сердечко девичье в груди так и колотится от одного взгляда на кузнеца — красивый, статный, борода густая, мускулы под рубахой бугрятся — сильный. А в глазах янтарных, будто огонь полыхает, да только не греет совсем.       — Как же не помочь? Сейчас сделаем, — ответил, разглядывая рогатину, а та чуть ли не узлом завязана.       «Опять она за своё».       Радогор руками разогнул ухват и подошёл к наковальне, чтобы получше выровнять. Привычное дело, за такое он и денег не брал никогда — разве это работа?       Девушка залюбовалась даже, с какой лёгкостью и быстротой он всё делал. Вдруг ещё больше засмущалась и поспешила отвести взгляд, притворилась, будто мечи, развешенные на стене, разглядывает, инструменты на столах, огонь в горниле, и, наконец, нашла, чем себя отвлечь.       — Ой, а у тебя и кошка есть! — глаза девушки по-детски заблестели, а голос утонул между ударами молота. — Красивая какая!       Пушистая серая мурлыка сидела, умываясь, на лавке и изредка поглядывала на гостью глазами своими чаровничьими. Будто знала то, что другим неведомо. В звоне металла о металл кузнец едва расслышал что-то про кошку и поспешил предупредить:       — Не тронь, она… — начал было, да опоздал.       — Ай! — Любава испуганно прижала руку к груди, а кошка взмахнула хвостом недовольно и ушла куда-то вглубь кузницы.       — … оцарапать может.       «Ну вот, опять. И чего они все к этой кошке лезут? Странно, с мужиками она ласкова, а вот девушек почему-то не жалует».       Он ещё немного повозился с ухватом, осмотрел его и вернул Любаве:       — Готово.       — Уже? — красавица погрустнела ещё больше.       — И передай матушке, что метлой собаку гонять сподручнее.       Любава вмиг зарделась и взгляд потупила — догадался. Тихо поблагодарила мастера за помощь и заторопилась к двери.       Да так она спешила, что и вперёд не глядела, отчего столкнулась с кем-то. Упала бы, если б не подхватили её чужие сильные руки, к груди горячей прижимая.       — Куда так торопишься, Любава-краса?       Она подняла испуганный взгляд. Сверху вниз на неё смотрели добрые светло-карие глаза, почти такие же, как у кузнеца — Изяслав.       «Сам улыбается, а в глазах бесенята так и пляшут».       Он был очень похож на брата — такие же тёмные волосы, такая же стать, только он был младше и много приветливее.       — Обидел тебя кузнец, что ли?       — Нет, я… домой пора, матушка ждёт, — выбралась из его рук и побежала прочь.       — Эх, хороша… — Изяслав провёл её взглядом, поставил лукошко, что с собой принёс, на верстак, инструментами заваленный, а следом и сам на него уселся, найдя чуток свободного места. Когда он обернулся к брату, тот уже вернулся к столу, где заготовку оставил.       — Тебе-то что? — недовольно буркнул Радогор. — У тебя жена-красавица на сносях, а ты на девиц заглядываешься.       — А что, уж и посмотреть нельзя?       «Вот же неугомонный» — подумалось старшему.       Изяслав с детства таким был — открытым, смешливым. Все к нему тянулись. Он, будто излучал лёгкость и веселье, этим он в мать пошёл. Радогор же, напротив, был всегда замкнутым и серьёзным, из него, бывало, и слова не вытащить — совсем как отец, поговаривали вокруг.       — Смотреть-то можно, но ты ж на них, как кот на сметану, глядишь.       — Что ж делать, коль красивые? А вот ты их будто и не видишь. Они, горемычные, нарочно мимо кузни твоей ходят. Любава вон через день прибегает — всю утварь железную уже переломала да погнула. Только кликни, тут же за тебя пойдет.       — Да ну, ей же лет пятнадцать всего.       — Семнадцать будет, — ухмыльнулся Изяслав, доставая из лукошка душистый пирожок.       — Всё одно, мала ещё, — Радогор принялся править браслет, выгибать да подравнивать.       — А Бажана? Ей восемнадцать скоро, умница, красавица…       — … тощая да хилая, тронешь и сломать можно. К тому же, за нею Ратмир ходит, свататься собирается. Какое оголовье на браслет сделать: волка или ворона? — Радогор поискал на столе формы для отливки.       — Волка, — бросил Изяслав между делом, а сам продолжал. — Тогда, может, Василиса? Эта точно не сломается.       — Не хочу дверь в избе менять. — Кузнец уже стоял у горна, наблюдая, как плавится кусочек золота для задуманной работы.       — А дверь-то причём?       — Так в мою она не пройдёт, душа широка слишком, — в глазах кузнеца заиграли весёлые искорки, когда он развёл руками, показывая, насколько широка «душа» девушки. Василиса на всю деревню своими формами славилась. Уж больно пироги любила.       — Хах! Тогда может…       Взгляд брата вдруг стал тяжёлым и хмурым:       — Довольно. Ты зачем пришёл?       — Да вот, матушка пирогов напекла, тебе снести велела, вкусные… — отвечал Изяслав, надкусывая уже второй пирожок из лукошка.       — Матушка, значит. Спасибо ей передай, — он немного помолчал, раздумывая, — а отцу скажи, что не женюсь я, и гонец из тебя плохой.       Изяслав улыбнулся, понимая, что его раскрыли.       — Радогор, он ведь дело говорит, тебе давно пора жениться.       — Не хочу.       — Брат, негоже так. Девок вон сколько, любая за тебя пойдёт, только позови.       — Сказано же — не хочу.       — Думаешь весь век один прожить, с кошкой? — указал он на пушистую, что у его ног крутилась, лакомство выпрашивая.       — А что? — Радогор взглянул на Мурку, — она добрая, ласковая, не бранится, подарков не требует, — будто подтверждая его слова, та подошла ближе, и кузнец любовно почесал её за ушком.       — Не смешно. Тебе двадцать седьмой год уже, давно пора. Отец сказал: коль до лета невесту себе не выберешь, он сам тебя посватает.       — Что ж он до сих пор не посватал? — в голосе кузнеца послышалась насмешка.       — В деревне никто за тебя дочку отдавать не хочет.       — А что так? Всех ли спросили?       — Всё потешаешься… Не отдают, потому что хотят, чтоб дочерей их любили и лелеяли, а ты на них и не смотришь. В деревне говорят, что тебе только твоя кузница и дорога. Кому ж надо, чтоб их чадо без любви замужем маялось?       — Вот и верно.       — Радогор, одумайся. А вдруг он тебе в наказание какую хромую найдёт?       — Значит, на хромой женюсь. Отцу перечить не след, а сам выбирать не стану.       «Вот упрямец! Всю жизнь так — коль вздумает чего, то его и тур с места не сдвинет», — про себя посетовал младший.       — Как знаешь. Слово отцовское я передал. Срока тебе до начала посевной, после возьмёшь ту, на кого он укажет.       — Знать, так тому и быть, — пробормотал кузнец, осторожно заливая жидкое золото в форму.       — Олух ты, братец, — рыкнул Изяслав и ушёл восвояси, Радогор даже внимания на то не обратил.

***

      — Нет! Ни за что! — Златояра металась по избе из угла в угол, не зная, куда девать свою злобу.       — Доченька, это ведь для твоего же добра, — увещевала девицу мать.       — Для добра? Матушка, да нешто это добро, дочку замуж продавать? И не спросили даже!       — Как же не спросили? Сколько раз я тебе говорила, что пора себе мужа выбирать! Так ты ж ни в хороводы, ни на Купалу ходить не желала, ни на святки. К тебе уже трое молодцев из деревни сватались. Всех разогнала! То браниться стала на смотринах, то юродивой прикинулась. Зачем же так сватов обижать?       — Да затем, что знаю, что меня после этого ждёт: печь, хозяйство и куча детей! Не хочу такого! Я свободной выросла, такой и жизнь прожить хочу.       Златояра теперь ругала себя за то, что привыкла не слушать, о чем отец с гостями толкует. Всё мимо ушей пропускала. Вот и невдомёк ей было, что в этот раз Велеслав с сыном не за пушниной приезжали, а её сватать вздумали. Она улыбалась им, на стол подавала, даже сарафан надела. Всё сделала, чтоб примерной дочерью выглядеть, вот и получила — отец со сватами по рукам ударили и о свадьбе сговорились, пока она вокруг них хлопотала.       Она понимала, что родители давно ей жениха подыскивали, ведь ей уже девятнадцатый год шел, и в девках она засиделась. Ещё год, другой, и замуж уже не возьмут. Вот только не ожидала она, что её вот так, нежданно-негаданно, решат в чужой дом отдать, словно вещь ненужную.       — Хватит с ней нянькаться, чай не маленькая, — громыхнул Любомир. Он уж и пожалел, что дочек в любви да ласке вырастил, ибо свобода старшей такой дерзостью обернулась. Другая бы радовалась али молчала покорно, а эта перечить смеет. — Сказал, пойдёшь замуж, значит, пойдёшь.       — Не принудите! Я лучше в лес сбегу или в реку брошусь, чем вот так!       Злата тут же схлопотала оплеуху от матери.       — Не смей даже говорить такого! — Девица со страхом и обидой смотрела на родителей. — Хоть бы о сестре подумала! Что ж ей, вслед за тобой всю жизнь в девках оставаться? Как убогой какой?       — Всё равно не пойду! — вскрикнула Златояра и опрометью бросилась прочь из избы.       — Злата! — услышала она голос матери за спиной, но останавливаться и не собиралась.       Она бежала знакомыми тропками, едва разбирая дорогу. Вокруг неё лес уж весною дышал. Воздух свежестью, запахом палых листьев и земли влажной полнился. Да она того не видела, горькие слезы заливали лицо, в голове билась только одна мысль: «не хочу, не бывать этому!»       Ноги сами привели её к месту заветному, где она часто пряталась в детстве. Раскидистый вековой дуб тихо скрипел на ветру, будто приветствовал свою гостью. На его кривых ветках уже распустились листочки, земля под ним укрылась ковром сочной травы. Злата тяжело опустилась на торчащий из земли корень и заплакала ещё горше.       «Как они могли-то? Продали, словно козу. Всё равно, что на рабство обрекли. Не хочу! Не желаю свободою жертвовать!»       Рухнула на колени и воздела глаза к небу:       — Макошь, матушка, помоги, огради от беды, спаси от напасти! — в ответ ей только листья на деревьях зашелестели. Совсем поникла Златояра. — Нет, боги не слышат, не помогут. Моя судьба только в моих руках.       В глазах её мелькнула решимость. Небольшой охотничий нож привычно лёг в ладонь. Она всегда носила его на поясе или за голенищем сапога. В лесу без ножа нельзя. Хоть и жили они почти на опушке, недалече от Заречья, да отец сызмальства научил себя защищать и пропитание себе добывать. Сейчас этот нож ей нужен был для иного. Холодное острие слегка коснулось нежной кожи на горле.       «Одно движение и всё закончится, — всхлипнула и замерла на миг, — нет… не так быстро».       Злата вспомнила, как впервые увидела смерть. Она тогда сама за отцом на охоту увязалась, хоть он и велел ей дома сидеть. Любомир не на шутку разозлился в тот день, захотел наказать дочь за глупость. На свою беду, в лесу им олень попался. Отец пустил в него две стрелы, да не так, чтоб убить, а чтобы не сбежал. Вложил дочери в руку этот самый нож и велел вспороть оленю горло. Злата знала, что раненный он долго не проживёт — или сам умрёт, или волки загрызут. Дрожащей рукой она приняла оружие, по щекам её слезы горячие потекли — как решиться? Это ведь не в мишень соломенную стрелы пускать — жизнь отнять.       — Хотела быть охотницей? Так вот она — охота! Думала, это сказки про воительниц смелых, а это кровь и смерть. Режь или домой ступай, к станку ткацкому, — сказал ей тогда Любомир.       Он думал, что Злата испугается, образумится и больше никогда оружие в руки не возьмёт. Но она не могла себе такого позволить. Упала на колени рядом с насмерть перепуганным оленем, а у самой сердце в груди до боли сжималось. Шёпотом у Велеса прощения попросила, глаза жертве своей рукой прикрыла, нож покрепче в дрожащей ладошке сжала и резанула, со всей силы, чтоб одним движением страдания её прекратить. Да не тут то было. Зверь ещё долго хрипел и бился в её руках, а Златояра, двенадцати лет отроду, прижимала его к земле, слезами захлёбываясь.       «Страшно… Страшно вот так умирать».       Рука её дрогнула, и нож упал в траву подле её колен.       — Так нельзя, — вслух молвила, — Я не должна сдаваться. Раз батюшку не убедить, жениха-то уж я отвадить смогу, не впервой. — Злата на ноги поднялась, плечи расправила. — Покажу им, какова я на самом деле. Ох, во всей красе покажу. Сразу охота свататься пропадёт.

***

      — Радогор! — в кузницу вбежал Изяслав. — Хорошие новости, брат!       — Чего тебе? — кузнец даже от работы не отвлекся.       — Мы с отцом только что из Заречья вернулись.       — Ярмарка там что ли?       — Нет.       — А чего ж ты светишься, аки ясно солнышко?       — Мы невесту тебе нашли! — Радогор чуть молот из рук не выронил. — Красивая — глаз не отвести. Коса в пояс, блестит золотом. Глаза серые, что твой туман поутру, а как улыбнётся — сердце радуется.       — Чего?       — Ну, кто тебя просил-то? — Вслед за сыном в кузницу вошёл Велеслав. Возраст в нём выдавала лишь седина в бороде. Он разменял уже шестой десяток, но, случись им сразиться, не уступил бы в силе и сноровке ни одному из своих сыновей. Изяслав тут же схлопотал подзатыльник. — Сам сказать хотел.       — Что ещё за невеста? — нахмурился Радогор. Он помнил наказ отца невесту выбрать, но не думал, что тот его и впрямь посватает.       — Скоро сам увидишь. Посмеешь перечить — высеку. И не посмотрю, что не отрок давно. Высеку так, что на всю жизнь запомнишь.       — Пожалел бы девку-то…       — А ты её бить что ль собираешься? Аль иначе измываться?       — Нет. Только любви да ласки она от меня не увидит, — в глазах кузнеца злость полыхнула.       — А это мы ещё посмотрим, — Велеслав хитро ухмыльнулся в бороду, разглядывая на столе бронзовые бляшки, что Радогор недавно отлил.       — Ты чего? — шепнул Изяслав, желая брата успокоить. — Девка-то и впрямь ладная. Станом тонкая, лицом красива, хозяйственная — сам видел.       — Ты же знаешь…       — До сих пор по Мирославе тоскуешь? Три года ведь прошло.       Родное имя, словно ножом резануло по сердцу. Ещё жив был в памяти образ любимый, ещё являлась она ему во снах беспокойных. Да только лик её покрыт был мраком печальным. Пять лет Радогор ради счастья своего жилы рвал. В походы с князем ходил, вдали от дома тосковал, трижды с жизнью прощался. Приезжал раз за разом в родную деревню, чтобы с милой повидаться, и вновь отправлялся на промысел. С отцовской помощью дом для неё выстроил. Всё мечтал, как они в нём вместе заживут счастливо. А после всё рухнуло. Возвращаясь из последнего похода, он ехал на свадьбу, а прибыл на погребение. Не дождалась его любимая — за другого вышла, а потом лихорадка её скосила. Померк тогда белый свет для него.       — Забудь Мирославу, ушла — не воротится, — проговорил Велеслав. — А ты жив, и жизнь эту дале передать обязан.       «Кабы это так просто было — забыть ту, что сердце украла и с собою в Навь забрала».       — Через седмицу на смотрины поедем. И подарок для невесты не забудь.