Золото и Сталь

      Они выехали из дому засветло. Когда солнце уж к полудню катилось, только Заречье миновали. Впереди Велеслав на лошадке гнедой, за ним сыновья его на коньках пегих. А вокруг красота… Весна уж полностью в свои права вступила. Окутала лес запахами трав. На деревьях птицы певчие щебетали не смолкая, где-то вдали речка шелестела. После душной кузницы, среди деревьев дышалось легко и привольно. Изяслав запел даже, когда в лес въехали, так хорошо было меж берёзок да дубов. Вспомнил Радогор, как с Мирославой некогда по лесу гулял, как она ему пела. На душе враз тоска разрослась, узлом вокруг шеи сжимаясь. Больно стало, так больно, что и дышать сил нет. Предала его любимая, ждать устала. А он так и не сумел её позабыть.       «Отпусти меня, Мира, или с собой забери. Невмоготу мне так жить. Словно у края пропасти чёрной стою, и ни спрыгнуть, ни к жизни вернуться».       — Отец, как думаешь, Любомир с той волчьей шкурой закончил? — спросил Изяслав.       — Полагаю, готова уже.       — Эх, точно куплю, уж очень красивый мех.       — Дарьяне подаришь?       — Для неё у меня колты золотые припасены, это для сына.       — А коль девчонка будет?       — Нет, сердцем чую, что сын — воин.       Кузнец слушал разговоры вполуха, всё витая в своих мыслях. Изяславу с отцом всегда было что обсудить. Они вдвоём торговлей занимались — с севера на юг пушнину везли, возвращались с возами зерна и соли. Радогор в их дела не вмешивался, у него своё ремесло было, и семья им за это гордилась. Нередко и мечи да украшения его работы отец в град возил, всегда с хорошей выручкой возвращаясь.       За деревьями уж и подворье охотничье показалось. Лесной воздух с запахом дубового отвара и мочёных шкур смешался. Изба у охотника небольшая была, простая, за ней станки дубильные со шкурами виднелись. Стол праздничный прям под открытым небом для них накрыли — жаль в такую погоду под крышей сидеть. Родители невесты гостей хлебом-солью встречают, а рядом девочка лет тринадцати кланяется.       — Эта что ль невеста? — спросил кузнец брата.       — Нет, это сестра её, Велена.       — А где же наша наречённая? — спросил с улыбкой Велеслав, с коня спешиваясь. Он с Любомиром давно дружен был, его меха на ярмарках первыми раскупали, и снова встретиться с ним было и приятно, и радостно.       — Здесь я!       Все обернулись на голос и обомлели, когда Златояра из-за деревьев вышла. В руке её лук тугой был, с пояса три зайца свисали. Одета по-мужски, поверх рубахи телогрейка волчья, из сапога рукоять ножа охотничьего торчит. Сама растрёпанная, лицо и руки пеплом и кровью перемазаны. Смотрит на гостей прямо и гордо, глаз не отведёт, не застыдится.       «Такого позора они точно не примут, — улыбнулась про себя Злата, — вот сейчас разгневаются и уйдут, ещё и в деревне расскажут, какая я».       Любомир уж хотел кланяться сватам в пояс да прощения просить, но Велеслав хмыкнул тихо и первым заговорил.       — Да она у вас и промысел знает! — подошёл ближе, чтоб добычу её рассмотреть. — Три зайца и всех в глаз подстрелила, ни одной шкурки не испортила. И замараться не боится. Радогор, видал, какое сокровище я для тебя нашёл?       Злата не знала, что и думать. Воздух из груди, будто исчез весь — ни слова молвить, ни пошевелиться. Хотела напугать да разозлить, а тут воно как вышло — ещё больше понравилась. Только и смогла она, что поклониться да за избу уйти, зайцев свежевать.       — Сынок, ступай, потолкуй с невестой своей, а мы пока сыр разрежем да про свадьбу побеседуем, — услышала она за спиною.       Радогор посмотрел вслед своей невесте:       «А девка-то не лыком шита… и замуж, похоже, не рвётся».       Достал подарок из сумки седельной и следом за ней направился. Присел на лавку у стены, наблюдать стал. А Злата знай, своё делает — зайцев к перекладине ловко подвязывает, хмурится, смотреть на него не желает.       — Что, не вышло отвадить? — заговорил он тихо. — Другие сбежали бы уже, верно? Да только вот отцу моему всё одно, хоть кривая, хоть юродивая — лишь бы женить меня. Так что впустую всё. Да и хороша ты слишком, чтоб за такую выходку он от невестки отказался.       — И тебе всё равно? Лишь бы баба в доме была? — прорычала в ответ, даже не повернулась к нему.       — Мне и самому неплохо жилось.       — Почему не откажешься тогда?       — Не хочу против слова отцовского идти. Да и не отступится он, — помолчал недолго. — Меня Радогором кличут.       — Златояра, — она, наконец, перестала делать вид, что работает и обернулась.       Сердце в груди отчего-то заколотилось, когда янтарные глаза взгляд её поймали — хорош собой. Плечи широкие, руки сильные — и право кузнец. А может воин? Волосы у него по бокам выбриты, в косу собраны да очельем бронзовым охвачены. Злата однажды и себе так сделать пыталась.       Как-то зимой у них в избе сказитель странствующий останавливался и рассказывал про страну, что далеко на севере лежит. Там женщины, сильные и гордые, наравне с мужчинами на охоту и в бой ходят, а волосы, чтоб не мешались, в мелкие косы заплетают или сбривают вовсе. Злате тоже захотелось смелой воительницей стать. Она тогда только и успела, что пару прядок остричь, прежде чем её мать поймала. Ох и крику-то было! У нее и до сих пор эти прядки короче остальных.       — И тебя принудили? — смягчилась немного.       — И меня, — ответил.       — А что если сбегу? В лесу укроюсь.       — Думаешь, в лесу тебя отец не сыщет?       — Тогда в другую деревню, в град убегу, — сквозь зубы прошипела и так на Радогора взглянула, что его, будто холодом обдало.       «Ошибся ты, брат. Не туман в её глазах, а сталь калёная».       — Тебя ещё на дороге разбойники поймают и в рабство продадут, — отвечал спокойно.       — Уже продали, — ещё больше разгневалась. — Откажись. Скажи, что не по нраву я тебе, что другую выберешь! Тебе ведь всё одно…       Радогору даже интересно стало. Не раз он видел девиц, что замуж идти не хотели, но чтоб упирались так яростно — никогда.       «Златояра… — мысленно покатал по языку её имя, — и правда, ярая, как солнце».       — Ну, отвадишь ты меня, а дальше что? Другой сосватает.       — Придумаю, что сделать. Тебе-то какое дело?       Кузнецу вдруг почудилось, что она нож у его горла держит, такой свирепый взгляд у неё сделался.       «Никогда ей не стать примерной покорной женой».       — Знаешь, любой другой тебя высек бы, уже за взгляд такой.       — А ты?       — А я не люблю, когда женщин бьют.       Радогор поднялся на ноги и ближе подошёл. Злата от неожиданности даже назад отступила.       «Ещё и высокий какой… да я ему чуть выше плеча буду, как лисица против медведя».       — Дай руку, — она смотрела на него с опаской, но повиновалась. — Не бойся, не обижу.       — Я не боюсь, — нахмурилась, да так забавно, что Радогор улыбки скрыть не сумел.       — Подарок для тебя, — надел на неё украшение, что всё это время в руках вертел. — Увидимся на свадьбе, — сказал и ушёл на том.       Златояра ещё долго ему в след смотрела, и только потом взгляд на подарок перевела. Витой серебряный браслет с золотыми волчьими головами мягко поблёскивал на её тонком запястье — искусная работа.

***

      Свадьбу летом назначили, после Ярилина дня. А подготовка уж в травне кипела. Златояра молча выполняла всё, что велено. Как бы она ни ярилась, что бы ни делала, а всё уже решено было. В одиночку бороться против всех было невозможно, ещё и Радогор этот на их сторону встал — жениться согласился. Она никак не могла в толк взять, почему он так поступил, не мог же он влюбиться в неё в тот день.       Матушка её три дня, не переставая, щебетала о том, какой жених Злате хороший попался. Стоило ей в Ладожье на смотрины съездить, она зятя будущего ещё больше полюбила, ведь кроме того, что он статный да красивый, Радогор ещё и зажиточным оказался. И дом-то у него большой, и для хозяйства на подворье всё есть, и кузница у него своя, и в деревне его все знают и уважают — прямо мечтать о таком, да и только.       Злате пришлось со всем смириться — по рукам уже ударили, значит пути обратного ей не было. Она ездила с родителями на ярмарки, ткани выбирала, приданое в ларцы складывала. Среди мехов и бархата умудрилась лук со стрелами спрятать, чтобы хоть часть себя уберечь. А нож её отец ещё в день смотрин отнял, сказал, что негоже бабе оружие носить. Она даже пояс для наречённого ткать начала, хоть душа, по-прежнему, надвое рвалась: сбежишь — родным боль да печаль принесешь, останешься — самой в печали жить придётся.       — А что это ты делаешь? — спросила Велена старшую сестру, разглядывая бронзовую бляшку.       Это Златояра на ярмарке нашла — четыре бляшки с символом Сварога, и еще четыре с Перуновым знаком.       — Пояс, — отвечала та, внимательно вглядываясь в переплетение нитей, чтоб узор оберега правильно выткать.       — Для жениха?       — Для него.       — А что это за знаки?       — Это Сварог, — указала Злата на бляшку, что Велена в руках крутила. — Он кузнец ведь, а значит сварожич. Вот закончу ткать и пришью сверху, оберегом ему станет.       — А это правда, что кузнецы с нечистой силой знаются? Белослава говорила, что они уговор с водяными заключают, потому и не боятся у самой воды жить.       — Врёт твоя Белослава. Они у воды живут, потому что кузница — это огонь, в любой миг полыхнуть может, а чем огонь лучше всего тушить?       — Водой.       — Верно, — улыбнулась и легонько сестрицу по носу щёлкнула, задумалась вдруг и вздохнула тяжко. — Хотя, может и с нечистью дружен, иначе зачем он на мне жениться согласился? Я ведь почти лешим пред ним предстала, а он не испугался.       Взгляд её упал на браслет, Радогором подаренный.       «Любой другой высек бы…» — вспомнилось. — «Что он этим сказать хотел? Неужто пожалеть решил, от другого мужа, от позора спасти? И на что ему такая жена?»       — А знаки Перуна зачем? — снова спросила Велена.       — Он воинам благоволит. Отец сказывал, что Радогор в дружине княжьей служил.       — А зачем ты это делаешь, зачем стараешься? — не отставала сестрица. — Не хотела ведь замуж.       — А что остаётся? Сговорились уже, сыр разрезали. Раз уж продали, так не позориться же.

***

      Время до дня назначенного пролетело, как один миг. Свадьбу решили в Ладожье играть, там и капище древнее рядом и простора больше для празднества.       Златояра в тот день чувствовала себя куклой, безмолвной, безвольной. Больше никто не спрашивал, чего она хочет, что ей нужно. Всё сделали за неё — в бане искупали, травами омыли да маслами душистыми натёрли, косу золотую на две переплели. Что-то всё время говорили да приговаривали — она не слушала. Её одели в белоснежную сорочку, красными нитками расшитую.       «Словно первый снег кровью забрызгали», — подумалось ей.       Пояса ей не повязали, голову платком расшитым накрыли, будто в саван обернули. Для семьи она всё равно, что умерла теперь — духи очага родного не оберегали её боле. Венок из трав полевых очелье ей заменял — это для неё защита от нечисти, пока муж её под свой покров не примет, а духи его семьи опеку над ней возьмут.       Когда час настал, Велена взяла сестру за правую руку, кто-то ещё за левую. Другие подружки вокруг шли, песнею ей путь от зла ограждая. За платком Злата ничего не видела, Различила только, что вели её к капищу на краю деревни. Босые ноги ступали по мягкой зелёной траве. Дорожку ей полынью да чертополохом усыпали, по бокам костры разожгли. Где-то рядом оглушительно били барабаны, десятки колокольчиков звенели, уже будто внутри головы, нечисть прогоняя, невесту, беззащитную сейчас, от беды оберегая.       «Будто на жертвенник ведут».       Перед ритуальным костром подружки передали Златины ладошки в грубые мужские руки — Радогор. Златояра не слышала слов волхва, в её ушах всё ещё гремели, затихшие давным-давно барабаны. Или это уже сердце её колотилось так громко?       Жрец руки наречённых вместе связал и трижды вокруг костра ритуального обвёл. Наконец, покров с неё сняли, и Златояра смогла на жениха своего взглянуть. Он одет был в кафтан богато расшитый и короткий плащ из волчьей шкуры, на голове очелье серебряное поблёскивало. Радогор бережно подвязал её тяжёлым поясом с медными и серебряными бляшками. Злата разглядела на них знаки Макоши и Ладинец — неужто сам делал?       Ей поднесли пояс, что она сплела. Чувствовала, будто её дурман окутал, перед глазами всё плыло, будто она чужими глазами на всё смотрела. Пальцы не гнулись, руки дрожали так, что Злата едва не уронила поясок, а это примета плохая. Но Радогор ей вовремя помог, взял её руки в ладони тёплые, дрожь унимая. Подвязал к её поясу ножичек в ножнах изукрашенных.       Только сейчас она осмелилась в лицо его взглянуть — улыбается, ритуальный огонь в его глазах янтарных пляшет. И так тепло ей от этого взгляда стало и, в то же время, совестно. Он ведь тоже не хотел всего этого, но виду подавать не стал. А она что? Похоронила себя заживо и печали не скрывает. Свадьба ведь, а Злата едва слезами не заливается — негоже так.       Жрец ещё что-то сказал, и Радорог вдруг невесту к себе притянул, она и застыла на месте — в глазах страх и непонимание, будто только ото сна очнулась и не поймёт что происходит. Он губами ко лбу её легонько прикоснулся и плечи плащом своим укрыл, ритуал завершая. Вокруг послышались радостные возгласы и пение. Только теперь Злата заметила, что на свадьбу вся деревня собралась — все в праздничном уборе, радостью наполнены, спешат молодых поздравить. И так увлекла её эта радость, что на лице улыбка расцвела. Ведь всё это для неё было, и люди, и музыка, и песни праздничные.       — Делай так почаще, — шепнул ей Радогор, за плечи обнимая. — Ты тогда ещё краше становишься.       Злата даже зарделась от таких слов и глаза смущённо опустила. Пока он вёл её к столу праздничному, она услышала, будто плачет кто-то горько.       — А кто это так сокрушается? — шёпотом спросила.       — Это Любава, думала, что люб я ей, вот и печалится теперь.       — Так почему ты её не взял тогда?       — Мала она ещё да несмышлёна.       — А я тогда?       — А ты жена моя теперь, а значит лучше любой другой.       «Это он так почёт ко мне выказывает или…?» — додумать Злата не успела — вовлекли её в водоворот обрядов свадебных, мигом обо всём забыла. Будто и не её это свадьба, будто не силой её в чужой дом отдали, будто она всё ещё сама судьбой своею правит.       Празднество и пляски не стихали до глубокой ночи. Гости пили и гуляли, столы от яств ломились, мёд хмельной рекою лился. Молодцы даже бои кулачные затеяли, чтобы перед невестами покрасоваться.       Радогор Злату весь вечер ни на шаг от себя не отпускал, из рук кормил, мёд подавал. И так легко он всё это делал, что Златояре почудилось, будто ему всё это по нраву. Со всей семьёй своей познакомил невесту, жену теперь уже. Только и успела Злата запомнить, что матушку его Милодарой зовут. Несмотря на возраст, она всё ещё красива была, в глазах её лазурных счастье и доброта материнская светились, так понравилась ей невестка. Изяслава она давно знала, но только теперь увидела его с другой стороны — губы сами собой в улыбку складывались, глядя, как он Дарьяну, жену свою, любит. Веретеном вокруг неё крутился. Не думала Злата, что он таким быть может, то всё шутки да прибаутки от него слышно было, ветром вольным казался, а тут забота такая, нежность. И Велеслав ей совсем другим показался. Кто ж знал, что свёкор её, всегда степенный и серьёзный, так весело отплясывать может? И не скажешь, что шестой десяток разменял. Прочая родня — тётки, дядья, свояки в одну вереницу перед ней слились — так много их было, всех и не упомнить.       Опомнилась Злата лишь тогда, когда их всей деревней до дома проводили. За спиною дверь затворилась, оставляя их один на один в полной тишине. И будто чары с неё вмиг спали. Радогор устало скинул с себя плащ да кафтан, пояс развязал и на лавку у большой кровати, мехами устеленной, бросил.       — Нет, — прошептала Злата, чувствуя, что её страх сковывает, — не хочу, не стану.       — Златояра? — обернулся он к ней.       — Не буду, не дамся… — прошептала, а сама шаг назад ступила. Взглянула с опаской, как на врага, как на зверя дикого в чаще, что на дорогу охотнику неосторожному вышел.       Радогор лишь шаг ей навстречу сделал, как она дёрнулась и прочь из избы бросилась.       Месяц ярко освещал широкое подворье и реку за низким заборчиком. Злата враз огорожу перемахнула, к воде со всех ног побежала.       «Не дамся, лучше русалкой стать, пусть знают, на что меня обрекли».       Вода холодная кожу защипала, мышцы в ногах свела, но не остановила. Злата успела уже по пояс в воду зайти, когда Радогор её в объятия поймал.       — Златояра, ну чего ты? Чего испугалась? — заговорил ласково, будто ребёнка успокаивал, к груди прижимая.       — Не хочу, не принудишь! — Злата билась в его руках, словно птичка, в силки попавшая. — Я не кукла потехи ради! Пусти! Я утоплюсь лучше! Ни к чему мне жизнь такая! Не лягу с тобой, не заставишь! — кричала. Кулачками по груди его колотила, а кузнецу эти кулачки что ветерок лёгкий.       — И не думал я тебя принуждать, — за плечи её от себя отстранил, чтобы в лицо глянуть.       Злата враз затихла, ушам своим не веря. Как так-то? Он же должен был разозлиться, ударить, это ведь его право теперь. А он… Неужто и правда, не такой как все?       Злата взгляд на него подняла. Глаза её в лунном свете серебряными кузнецу показались. Сердце от чего-то вдруг зашлось.       — Не тронешь? — дрожащим голосом спросила.       — Что ж я, зверь какой, силой тебя брать? Не хочешь, так тому и быть.       Ноги её вдруг подкосились, а из глаз слезы хлынули. А ведь обещала слабости не показывать. Он ведь чужой ей, а понимает лучше, чем матушка родная, разве бывает так?       — За что они со мной так? — всхлипнула. — Кто сказал, что девушке без мужа не прожить? Почему мне нельзя свободной остаться?       — Ну тише, тише, не плачь, — шептал Радогор, слезы со щёк её стирая. — Не такой уж я и страшный, чтоб так убиваться. Говорил же, обижать не стану. Идём в избу, ты промокла вся, замёрзнешь.       Злата снова застыла истуканом, едва за порог ступила. Радогор тут же понял её тревоги.       — Наверху есть ещё две горницы, выбирай для себя любую, а завтра я твои ларцы туда снесу, — сказал, а сам в свою горницу пошёл. — Лучину возьми и поднимайся наверх.       Злата неуверенно ступила вперёд.       От лестницы направо и налево было по двери. Она выбрала правую. Горница просторная, чистая, только странно как-то, не убрана совсем — ни оберегов, ни занавесок на окнах, ни половиков. В полутьме Злата разглядела лишь узкую кровать, лавки у стены да ларь простой.       — Здесь никто не жил, — сказал Радогор, входя вслед за ней с охапкой меховых одеял в руках.       — Не жил никто? Как так?       — Некому было, — он почему-то погрустнел, нахмурился. — Я этот дом строил для…       — Мирославы? Мне твой брат рассказал.       — Для неё.       — Ты её, верно, очень любил. Жаль, что так всё обернулось.       — Забудь, это дело прошлое. Ложись спать, поздно уже.       Он вышел, оставляя её одну в круге неверного света лучины.       «И что мне теперь делать? Как вести себя? — думала Златояра, кровать мехами застилая. — Он принял меня в свой дом, взял под свою опеку, но всё ещё тоскует по ней. Интересно, какой она была? Наверняка, красивой, доброй и покладистой, не то, что я. Всё это для неё было сделано, горницы, видать, для детей предназначались, я здесь чужая. Почему же он согласился на мне жениться?»       Радогор ещё долго лежал в кровати, глаз сомкнуть не мог. В мыслях всё ещё стоял образ Златояры — злой, испуганной.       «Надо будет помочь девчонке освоиться. Странно ей, небось, и страшно. А ведь она не виновата, что ей такая судьба выпала. И зачем я это сделал? Бес попутал? Хотя кто знает, как другой с ней поступил бы. Может, лежала бы теперь, сломленная, поруганная, и слезы в подушке прятала. Вот только что мне самому теперь с нею делать?»       Той ночью ему снова Мирослава во сне явилась. Она стояла рядом с ним у ритуального костра, в свадебном уборе, и глядела на него своими ясными серыми глазами. Нет… у Миры ведь карие глаза были.