Золото и Сталь

      Древняя крепость вросла стенами в землю у самого берега моря. Словно могучий дикий тур, стояла нерушимо, окруженная морем. С одной стороны морем травы на пологих холмах, с другой же — бескрайними синими волнами. Многие столетия она была местом, куда со всего света купцы стекались. Здесь принимали корабли из таких дальних стран, с такими товарами диковинными, что трудно и представить. Но сейчас ворота города были закрыты, селения вокруг него опустели.       С пригорка, в паре верст от ворот, город был виден, как на ладони — кривые улочки, снующие по стенам воины, мачты кораблей в заливе. Немного ослабевший дождь барабанил по шлему воеводы.       — Что там, Гаян? — Борич был беспокоен. Уже три дня стояли они здесь лагерем, а подойти ближе не могли — ливни превратили степь между лагерем и городом в топкое болото. Одно хорошо — врагу тоже невозможно было к ним приблизиться.       — Я проскакал почти до самого края мыса, там к берегу вовсе не подобраться, озерца да лиманы, и земля между ними коварная - то ли грязь, то ли вода. На обратном пути видел ещё корабли, к закату здесь будут.       Подкрепление. Это ещё раз показывало, что хазары — слуги императора Царьградского, раз Архонты городов таврийских прислали своих воинов на защиту хазарской крепости. И каждый день промедления давал врагу больше времени, чтобы подготовиться.       О долгой осаде крепости не могло быть и речи. Доступ к морю из защищённой бухты давал возможность хоть весь город в Каршу переправить. А потому был один путь — брать твердыню приступом. Борич в который раз обошёл лагерь, проверил обоз, и двинулся к роще, где, наплевав на погоду, работали его воины. Часть той рощи уже погибла под ударами топора.       — Что там? — спросил Радогор, подходя к воеводе.       — Ещё несколько сотен будут здесь до заката. Сколько сделали?       — Два десятка пороков, ещё дюжину завтра закончим, пять башен, к вечеру щиты будут. Мы готовы, брат, только дождь мешает.       — Да, дождь… — Борич задумчиво обвёл взглядом серое небо. Не знаю даже, кому это больше на руку. Только сердцем чую, нельзя нам здесь задерживаться. Если и завтра небо не прояснится, что делать?       — Пойдём на приступ. А что нам мешает? Наши парни грязи не боятся. Верхом не повоюешь, верно, но кони нам в этой битве и не помогут.       — Дело говоришь, — согласился Борич, задумчиво оглядывая сложенные на телегах орудия.       Радогор же смотрел в другую сторону, туда где Златояра весело хохотала над новой историей Важина.       — До сих пор злится? — Борич тоже обратил на неё внимание.       — Не то слово. Не говорит со мной с той ночи, старается даже не смотреть в мою сторону. А если и глянет, то волком. Даже спит в палатке со своими волчатами.       — И тебя это не тревожит?       — Ничего, перебесится. Я её знаю, — Радогор казался спокойным, а у самого кошки на душе скребли каждый раз, когда видел, как Злата другим улыбается, а ему и взгляда жалеет.       До глубокой ночи возился он с орудиями, следил, чтоб всё правильно сделали, а возвращаясь в свой шатёр, будто случайно, пошёл мимо палатки, где златин десяток ютился. Через полог откинутый внутрь заглянул — спит его Ладушка, при оружии, под головой сумка седельная, хмурится отчего-то во сне. Зашёл в палатку неслышно, присел около неё, залюбовался — и как им, бабам, удается такими сильными быть? Спит вон на земле, не жалуется, бьётся наравне с мужиками и даже сейчас к бою готова. Вот разбуди её по тревоге, и она тут же бросится на врага, будто давно его поджидала. Радогор склонился осторожно и лёгкий поцелуй на её виске оставил.       — Можешь злиться сколь угодно, но ты — моя, и никогда я тебя не отпущу, что бы ты ни делала, — прошептал над самым её ухом.       У костра неподалёку Родогор Тихомира заметил да и присел рядом, вздохнул устало. Тот в ответ только хмыкнул тихо. Странно это бывает, вроде, и слова не сказали, а друг друга поняли.       — Косы ей кто заплетает? — спросил Радогор после долгого молчания.       — Марибор плетет, — отвечал спокойно, проводя точилом по ножу, медленно, будто с любовью.       Радогор чуть было не зарычал, руки своею волей в кулаки сжались, но он сдержался. Злата ведь наказание своё стерпела, и он стерпит.       — А расплетает кто?       — Думаешь, она позволила бы?       — Да по чём же мне знать, как в вашей стае волчьей заведено.       — Мы её стая, верно, — Тихомир усмехнулся тонко. — Да только волчица она — твоя, под любого кобеля не ляжет. Мы ей дети, братья, волки, коль угодно, но никак иначе. Она за нас горой стоит, мы о ней в ответ заботимся. Добронрав вот следит, чтоб она сыта была, и отдых себе давала. Всё одеялом её ночами холодными укрывает. — Радогор кивнул молча, зная, как беспокойно Злата спит с тех пор, как дитя потеряла. — Карин с Важином из шкуры лезут, чтобы печалилась поменьше.       — А ты чем занят? — сотник перевёл на дружинника любопытный взгляд.       — А я слежу, чтоб никто из них не заигрался.       — Ясно, — между ними снова повисло молчание. В этот раз Тихомир его первым нарушил:       — Ты бы поговорил с ней.       — Не подпустит.       — Она тоскует без тебя, злится до сих пор, а всё равно скучает. Пусть и улыбается каждый день, потешками сыплет, да глаза не врут ведь.       — Нам завтра в бой, пусть лучше злой будет, поговорить и после найдётся время.       Когда солнце, едва продираясь сквозь завесу туч, развеяло ночную мглу, перед воротами Тумен-Тархан уже кипела работа. Защитники крепости стояли на стенах в страхе наблюдая, как из утреннего тумана, прямо у них на глазах, вырастают огромные камнемёты. Пороки вдавились в размякшую землю, будто корни пустили. Осадные башни остались чуть позади, ближе к деревьям, где земля оставалась потвёрже. К полудню суета вокруг орудий утихла, всё было готово к атаке. Борич ещё раз оглядел неровный строй из трёх десятков камнемётов и повернулся к Радогору:       — Не желают они навстречу гостям выходить. Надо бы постучаться.       — Заряжай! — разнёсся над строем голос сотника. — По воротам! Бей!       Два порока, что стояли ближе к середине строя, заскрипели сырым ещё деревом, отправляя в воздух два немаленьких валуна. Камни ударились по бокам от ворот, выбивая куски вековой кладки. Следом за ними в небо взмыл ещё десяток камней, обрушиваясь на стены и город за ними.       Над воротами крепости зашевелились баллисты, послышались приказы командиров. Первые заряды тарханских камнемётов всего на десяток шагов не долетели до строя новгородцев. Зато огромные стрелы из баллист, хищно просвистев в воздухе, вонзились в деревянные щиты у подножия пороков по самое оперение.       — Ну, вот, проснулись… — бормотал Борич с растущей злостью и жестокостью в глазах.       Над полем, что отделяло новгородцев от стен Тумен-Тархан, уже не переставая летали камни, саженные стрелы баллист то и дело протыкали насквозь зазевавшихся русичей, оказавшихся с внешней стороны оборонных щитов. Камни падали на головы новгородских дружинников, безжалостно круша черепа, ломая кости, отнимая жизни. Потерь пока никто не считал. Сквозь грохот камней о стены Златояре послышались крики и плач тех, кому от войны завсегда было только горе — мирных жителей. Но сейчас они были врагами, безликими душами, до которых ей совсем не было дела. Время вокруг будто взбесилось, взгляд падал то на медленно летящие в обе стороны камни, то на снующих туда-сюда дружинников да воинов на стенах крепости. Златояре не терпелось пустить в ход свои топорики, да Борич не спешил — знал, что, пойди он на приступ, может потерять всё. Нужно было выманить врага на поле, толкнуть его на отчаянный ход. Время клонилось к закату, а орудия и не думали затихать.       — Не зевай! По правую руку бьют! — слышалось отовсюду. — По башням наводи! Огоньку дадим!       Не сразу в голове у Златы укладывались разрозненные приказы, она их не слушала почти, ибо её делом пока было ждать своего часа. А потому из груди её вырвался то ли удивлённый, то ли восторженный вздох, когда заряды из пороков стали, разбиваясь, разливать вокруг себя пламя. Знала же, что горшков с маслом заготовлено несколько сотен, а всё ж заворожено смотрела, как вспыхивают баллисты на башнях крепости, как темнеющее небо окрашивается кровавыми отблесками пожаров. Сердце её колотилось в груди от какого-то дикого восторга.       Она очень ясно представляла себе, что творится сейчас в городе. Обломки полуразрушенных каменных домов наверняка разбросаны теперь по улицам. Люди в страхе мечутся в поисках укрытия или родных, потерянных в безумной сутолоке. Кто-то заливается слезами, оплакивая погибших, кто-то изо всех сил старается сохранить холодный рассудок. Кто-то, должно быть, отчаянно пытается остановить пожар, что жадно расползается от улицы к улице. Страх, всё совершенно точно пропитано там страхом, животным ужасом перед чудовищами, что рвутся теперь в город, сотрясая даже древние стены могучими ударами.       За всю ночь Борич не дал отдышаться ни защитникам крепости, ни своим людям. Пороки, коих уже стало на треть меньше, остановились лишь ближе к рассвету. Над городом повисла тишина. Издалека казалось, что в крепости не осталось никого, однако на стенах виднелись измученные за ночь воины. То там, то там из-за стены степенно плыл в небо черный дым пожарища.       Затишье, однако, было недолгим. Новгородский воевода не был милосерден ни к врагу, ни к своей дружине. Когда воинам, стоявшим у орудий всю ночь, было позволено отдохнуть, их место заняли другие, и уже к полудню город снова осыпало градом камней. Едва усмирённые пожары вспыхнули с новой силой.       «Рано или поздно им придётся взяться за мечи», — Борич знал это лучше, чем самого себя. Ведь другого выбора у них не было — сбежать в Каршу значило бы покрыть себя позором, а что ещё хуже, это значило бы почти добровольно отдать один из лучших портов и крупнейший рынок на пути из Хазарии в Таврику. С русичами в Тумен-Тархан Каганат окажется отрезанным от морского пути в Византию.       И ведь опыт никогда не подводил воеводу, как не подвёл и в этот раз. На третий день осады ворота крепости открылись, выпуская на поле византийское войско, пусть и состояло оно из хазар больше, чем на половину, но вёл их турмарх, прибывший из Таврики. А хазары завсегда воевали под командой ромеев, с тех самых пор, как преклонили колена перед византийским императором. За турмархом спешно строились тяжело вооружённые ромейские конники — они всегда были главной силой их войска. Хазары тоже почти все верхом были. Борич, глядя на это, зло усмехнулся — земля на поле так и не успела просохнуть ещё, тяжко с лошадками будет. Лучники и пехота врага растянулись последним рубежом перед воротами крепости.       Новгородцы же коней и вовсе седлать не стали — пешими им издревле сподручнее воевать было. Воевода бегло оглядел своё войско — лучших богатырей в первую линию поставил, лучники за ними уже стояли наготове. Из подлеска за спинами новгородцев выкатилась дюжина малых пороков — не зря Радогор исхитрился и уменьшил их до полутора саженей в высоту. Сетки в них уже полны были мелких да острых камней.       Ожидание первого выстрела вязкой жижей заливало поле сечи. Златояра едва не дрожала от нетерпения. Лица её «волчат», по её примеру, были изрисованы нынче сажей, только глаза из-под шлемов горели жаждой крови. Она ждала лишь команды Борича. Вот он встретился с ней взглядом, вынул меч из ножен, поднимая его высоко над головой, взмах — и несколько сотен стрел сорвались с тетивы, жадно ища своих первых жертв. Малые пороки заработали с ничтожным промедлением. На новгородцев в ответ посыпался град стрел, а вражеская конница сорвалась в галоп.       — Стена! — взревели сотники.       Первая линия русичей сомкнула щиты и ощетинилась копьями. Лёгкие хазарские конники, что вырвались вперёд, пытались было осадить коней. Но те, обезумев от страха, продолжали нестись вперёд, на полном ходу падая на копья новгородской дружины или сбрасывая седоков. И снова Мара явила своё самое страшное лицо, запела воплями раненных и умирающих, стала созывать слуг своих, воронов, на пир знатный. Воины падали наземь, словно полные колосья от её серпа. Златояре на миг показалось, что мелькают в сутолоке, то тут, то там её смоляные волосы, да глаза бездонно чёрные. Только некогда ей стало Навью царицу взглядом ловить, пора было выплатить ей дань полагающуюся, свою жизнь чужими душами откупить.       Топорики давно уже привычно лежали в златиных ладонях, тело будто само вперёд ринулось. Ловко проскальзывая между воинами, она повела свою стаю в гущу битвы, туда, где уже щедро лилась кровь. Словно безумная, неслась Златояра вперёд, её верные волки неотступно за нею следовали, круша всех, кто посмел на пути оказаться. В каких-то двух десятках шагов она заметила Радогора, да он для неё сейчас был недостижим. Сердце до боли сжалось, когда заметила его исполосованный клинками щит, кровавые пятна на рукавах и латах. И не угадаешь ведь, чья кровь на нём, от того только тревожнее становилось.       С другой стороны богатым шлемом Сорока мелькнул, уже успел у кого-то коня отобрать, и теперь рубил головы направо и налево. И всё тот же оскал дикий играл на его лице — вот кому эта бойня поистине в радость.       Крепость становилась всё ближе, ряды врагов с каждым мигом редели. Потерь же новгородцев Злата не видела, она никогда не оглядывалась, только вперёд рвалась. И каждый враг ей лёгкой добычей казался — слабые, мелкие, медленные. Ярость бурлила в ней пламенем, глупая жажда крови требовала достойного противника. И Макошь, судьбы владычица, не отказала ей в этом безумном желании.       На пути Златояры встал воин поистине огромный, не меньше трёх аршин ростом. Он был закован в сталь с ног до головы, с алым султаном на шлеме, а уж силы в нём было — не измерить. Вокруг него уже лежало, по меньшей мере, две дюжины трупов, и он продолжал рубить новгородцев одного за другим. Спесь да слепая отвага взыграли в Злате с невиданной силой. Несмотря на размеры, воин с небывалой быстротой и ловкостью вращал вокруг себя мечом, чуть ли не в рост самой Златы. Ей было плевать.       Глупость. Вот что вело её в тот миг, и она поняла это слишком поздно, да отступать было уже некуда. Злата «плясала», как ещё никогда в жизни, едва успевая отскакивать и уворачиваться от могучих ударов. Враг рычал от злости, пытаясь достать её, и, наконец, сумел выгадать мгновение, поймал её на ошибке. Топорище, которым она в последний миг попыталась отбить удар, раскололось надвое. Злата едва-едва сумела отвести лезвие меча так, что удар плоской стороной пришёлся ей по плечу. Она отлетела на несколько саженей в сторону и с силой приложилась головой и спиной об землю. Оглушающая боль полыхнула во всём теле, не вздохнуть. Ей показалось, что она уже на грани смерти, всё вдруг потеряло для неё смысл. Время будто замерло. Серое небо перед глазами, в ушах глухой гул, будто неизмеримо далёкой, битвы. Воздух со свистом врывается в грудь, причиняя ещё больше боли. Кулаки сжимают воздух, не находя отлетевшего куда-то топора.       — Вставай! — голос Сороки приказом резанул слух. Злата, едва различая, откуда он доносился, поворочала головой, пытаясь собрать воедино тонущий в тумане разум. Перед глазами всё плыло, звон в ушах заглушал даже собственные мысли.       — Вставай! — прокричал где-то совсем рядом Радогор, и она попыталась подняться и оглянуться.       Ладонь случайно нащупала рукоять топора, и сознание понемногу стало возвращаться к ней. Она различила спины своих «волчат», что кольцом стояли вокруг неё, отбивая яростные атаки врага. С другой стороны заметила Радогора, который, попеременно с Сорокой, отбивал ужасающей силы удары почти разломанным уже щитом. Даже вдвоём они не могли справиться с этим ромейским великаном. Мечи отлетали от стальных лат, оставляя на них лишь царапины да вмятины. На стрелы воин даже внимания не обращал, хоть две уже торчали в его плече. Он, будто и боли не чувствовал. Копья ломались под ударами его меча.       Злата тяжело поднялась на ноги, всё ещё находясь в безопасном кольце своего десятка. Это дало ей несколько мгновений на раздумья. Безумная мысль блеснула в голове, предлагая совершенно немыслимый ход.       «Атакой в лоб его не взять, нужна хитрость».       Каких-то двадцать ударов сердца потребовалось, чтобы собрать вокруг себя ребят и пояснить им свой план.       — Ты спятила! — взъелся Добронрав.       — Да! Но нам надо поймать его за хвост, и быстро!       Пользуясь недолгим затишьем вокруг них, Злата отошла на несколько шагов, чтобы разбежаться. Кровь вперемешку со страхом билась в висках, позволяя забыть о боли во всём теле. Преодолев расстояние в несколько прыжков, Злата оттолкнулась от сцепленных рук Добронрава и Важина, пролетела над головой Радогора и намертво вцепилась в алый султан на шлеме ромея, рывком заставляя его откинуть голову назад.       — Карин!       — Да здесь я… — в глазах парня мелькнула насмешка, когда его стрела сорвалась с тетивы и мигом позже вонзилась в открывшееся уязвимое место под подбородком великана.       Воин замер на месте, пытаясь с хрипом поймать последний вздох, покачнулся и упал замертво. Недоумение в глазах Радогора медленно сменялось злостью, а потому Златояра не стала ждать, пока его гнев разразится громом на её голову, и ринулась туда, где Борич с дружиной уже теснил остатки вражеского войска к воротам крепости. Остальные поспешили за ней.       Тумен-Тархан и вправду показался дивным городом. Мало кому из новгородцев приходилось раньше в таком бывать, хотя искусанные войной поселения уже давно стали для них привычными. Тех воинов, что решили сдаться, заперли в подземельях города. Жители благоразумно попрятались по домам, чтобы не показываться захватчикам на глаза. Борич сразу же направился в порт, для него было важно не дать местным увести корабли. Златояра повела людей на невольничий рынок. Даже охваченная безумием боя, она не выпускала из мыслей тех, кого могла бы спасти, а невинные девушки, угнанные в рабство, занимали её думы уже не первую неделю — наслушалась от Сороки, как тяжко им в неволе приходится.       Сам же Сорока теперь бесцельно бродил между разрушенных обгоревших домов, рассказывая Тихомиру о том, как бывал в Тумен-Тархан однажды. Парень был для него лучшим спутником — он всегда слушал и не перебивал, не спорил.       На глаза им попался кто-то из младшей дружины. Парень тащил за руку перепуганную насмерть девушку, до синяков сжимая её хрупкое запястье. Она вырывалась, лепетала что-то на своём, видать умоляла смилостивиться и отпустить. Парень был глух к её мольбам, слезы на миловидном личике его тоже не трогали.       — Ты воеводу не слышал? — окликнул его Сорока. — Велено девок местных не трогать!       Он врал безбожно, но от мысли, что над девочкой надругаться вздумали, в нём снова просыпался зверь. Только теперь он и своих убивать готов был.       — Не слышал такого, — огрызнулся дружинник, и дёрнул девушку так, что она чуть не упала.       — Я сказал, пусти девочку, — зарычал десятник, едва сдерживаясь, чтоб не схватиться за меч. — Даже если Борич смолчал, я такого видеть не желаю.       — Так не смотри… — едко усмехнулся воин, да осёкся на полуслове — у его горла застыл нож Тихомира, даже Сорока не заметил, как он около парня оказался. Тот замер от страха, заглянул в холодные бездушные глаза Тихомира — понял, что этот долго думать и дерзость терпеть не станет. Рука его, будто сама разжалась, и девушка мигом бросилась наутек.       — И другим передай, узнаю кто девок насилует, буду резать без жалости. А коль так хочется, иди в порт, там продажных баб полно. И заплатить им не забудь!       Дружинник кивнул, опасливо поглядывая на Тихомира, и спешно скрылся за поворотом улицы.       — Вот же мерзость… — презрительно выплюнул ему вслед Сорока и повернул в другую сторону, направляясь туда, где его ребята дружно освобождали здешний христианский храм от всего ценного.       В Тумен-Тархан Борич задерживаться не хотел. Орудия ещё в первые дни сожгли на кострах погребальных, а значит, если каган и пришлет войско, чтобы отбить крепость, то им тяжко придётся. Но им незачем было удерживать город. Все добытое золото сгрузили на ромейские корабли. А через неделю, когда погода снова прояснилась и на севере пролива стали различимы берега Таврики, двинулись дальше.       Карша, никак не защищенная с моря, сдалась почти без боя. Ведь почти весь гарнизон города был отправлен на помощь в Тумен-Тархан, там же и остался. Новгородцы заняли недавно отстроенную крепость Боспор и стали думать, куда двигаться дальше.       Горожане, на диво, даже козней захватчикам не строили, им будто и дела не было, кто городом правит, лишь бы жить не мешали. Были, правда, некоторые, кто пытался воспротивиться закрытию невольничьего рынка. Кто-то ещё пытался защитить от разграбления византийский храм, с этими не церемонились. Всем же, кто желал покинуть город, позволили свободно уйти. А с этим родился и план, как дорогу дальше без боя разведать.