*********************
Лаборатория Люксембургской Академии Колдомедицинских исследований и практик — одна из самых передовых лабораторий магического мира. Помимо обучения и выпуска доброй части светил современной колдомедицины во всех её направлениях, к академии примыкает исследовательский Институт. И здесь же проводятся многие революционные исследования в области целительства: тёмные проклятия, зельеварение, маггловская наука о генетике, ритуалы древнеегипетских жрецов и таинства шаманизма – все направления магических и маггловских отраслей, составляющая которых может спасать жизни волшебников, или возможна к применению для этих целей, едва не по крупицам разбирается и усовершенствуется именно здесь. Я горд тем, что уже второй год имею честь считаться студентом этой престижной академии. Поступающим сюда не способны помочь ни деньги, ни связи, ни прочие уловки — нас, волшебников, слишком мало во всём мире, чтобы допускать халатность в области здравоохранения. А потому, если кому-то довелось удостоиться чести стать студентом данной академии, он автоматически становится на голову выше всех остальных и заочно приобретает определённый вес в обществе. Поступление сюда стало моим первым настоящим самостоятельным достижением. Не отец, не имя Малфоя, не Лорд, а я сам. Своими силами. Помнится, целый год, пока Гарри доучивался в Хогвартсе, я, заканчивая с делами Рода, ночами просиживал в библиотеке, штудируя и поглощая мудрость былых поколений, готовясь к вступительным экзаменам. Как к ним умудрялся готовиться Поттер, в его-то условиях, мне, откровенно говоря, даже думать не хочется. Прошлой весной мой научный руководитель наконец выбил для меня постоянное, закреплённое только за мной, помещение с необходимым оборудованием. Неслыханная роскошь для первокурсника, и тем сильнее крепнет моя уверенность в успехе, стоит мне задуматься о том, что наши с Гарри прогрессы в исследованиях посчитали достойными такой поддержки со стороны руководства. Откровенно говоря, я вдвойне этому искренне рад, поскольку мотаться в морг местного аврората и необходимость распивать чаи с тамошним смотрителем в компании изуродованных трупов, меня довольно-таки солидно напрягали. Собственно говоря, именно в свой персональный кабинет при университете я и направляюсь этим солнечным тёплым утром. Maman снова кривилась за завтраком, распекая меня, говоря, что только помешанные на знаниях индивидуумы, вроде моего крёстного, способны променять такой день на душный подвал и трупов. К слову, она не права. В отличии от так врезавшихся ей в память подземелий Слизерина и лаборатории зельеварения Хогвартского образца, в нашей лаборатории отнюдь не мрачно, напротив – стены здесь едва ли не белые, словно в маггловской реанимации, куда нас водили на экскурс зимой прошлого года. Воздух же и вовсе постоянно вентилируется с помощью специализированных артефактов — а как же иначе — мало ли что здесь наисследуют безудержные гении прогрессивного времени… Ещё довольно рано, половина девятого, но пока спускаюсь на самый последний этаж и дохожу до своего кабинета, я успеваю трижды избежать столкновения с похожими на суперскоростных инферналов, исследователей местного назначения, один раз всё-таки не избежать и, по меньшей мере, около сорока раз пожать руки встречающимся знакомым волшебникам. Наконец я добираюсь до своего личного уголка в этом рассаднике научных изысков и окидываю взглядом своё рабочее помещение. В центре комнаты на лабораторном столе, под чарами консервации, спит вечным сном мой новый «друг», которого не далее чем позавчера мне любезно разрешили забрать из морга, уже привыкшие к моим визитам, дежурные авроры. Всё безжизненное тело лежащего передо мной мужчины полосуют уродливые рубцы. Эти весьма характерные своим видом внешнего, не проходящего воспаления, отметины, оставляет «Огненная плеть». Спустя столько времени я всё ещё не могу не вздрагивать от их вида. Он вызывает во мне одни из самых болезненных и унизительных воспоминаний, когда подобные им «украсили» мою поясницу на глазах не только у ближнего круга, но и пушечного мяса Лорда. Я уже привычно передёргиваюсь и, убедившись, что не наложил по старой привычке, запирающие чары, категорически запрещённые техникой безопасности, я прохожу к дальнему шкафу, по дороге обновляя простеньким заклинанием работу вентилирующих артефактов — на всякий случай. Сменив повседневную уличную мантию на тёмно-серую, рабочую, я, наконец, могу с чистой совестью посвятить себя исследованиям. С материалом, что в последнюю нашу встречу передал мне Поттер я, за прошедшую неделю, успеваю ознакомиться вдоль и поперёк, и даже испытать новые образцы. Но для полноценного отчёта не достаточно только моих наблюдений, нужны и собственные наработки, которые впоследствии укажут ему дальнейшее направление. Ещё прошлой зимой мы пришли к выводу, что нет смысла просто обмениваться неудачами. Чтобы двигаться вперёд нам необходим непрерывный поток новых идей и вариантов, чем сейчас я и занимаюсь, продираясь сквозь дебри мудрёной латыни в трактате по чарам четвёртого века. Несколько часов проходят в активной скрупулёзной работе с книгами, формулами и правой лопаткой трупа. Кончик волшебной палочки практически беспрерывно порхает над отметинами, выписывая всё новые, и с каждым разом, казалось бы, всё более немыслимые и мудрёные вензеля. Сегодня у меня по плану древневаллийский диалект. Связки всё более изощрённых диагностических, определяющих и восстанавливающих заклинаний, повторённые на разный манер в разном порядке, позволили вычленить лишь пару вариантов, которые вошли в основу очередных экспериментальных формул. Я считаю, что это довольно неплохой результат — иной раз вообще никаких продвижений, и хорошо, если «материал» целым останется — не всегда удаётся подобрать правильные чары, и реакция некоторых зелий на них бывает весьма разрушительна. Такие исходы я не люблю больше всего – мало того, что приходится ждать, когда в морге появится новый подходящий подопытный, вдобавок ещё и Поттера приходится дёргать с просьбой повторить партию образцов, а потом ловить по всей комнате его вопиллер, грозящийся голосом разъярённого Гарри скормить мою палочку термитам Запретного леса. Бр-р, никогда в жизни не пойду работать учителем, вон, даже такой святоша, как Поттер, уже спустя два месяца, бранился не хуже самого отпетого выпивохи из Лютного. Такой способ работы, конечно, достаточно проблематичен и неудобен, но на безрыбье, как говорится, и Гриндиллоу рыба. Хотя справедливости ради, стоит признаться, что подобные неудобства сполна компенсируются на летних и зимних каникулах. Когда ни у меня, ни у Поттера, нет занятий, он на это время перебирается к нам, и мы сутками просиживаем в лаборатории или библиотеках. Вот когда наши исследования начинают двигаться семимильными шагами. Кто бы мог подумать, что из нас двоих может получиться такой продуктивный тандем… Но, если говорить об этом, то в первую очередь: кто бы мог подумать, что Золотой мальчик Гриффиндора и Серебрянный принц Слизерина вообще способны находиться в одном помещении без свидетелей, и не пытаться друг друга убить дольше десяти секунд? Буду откровенен — не я.***
Рассвет второго мая девяносто восьмого года был по особенному прекрасен. Он знаменовал собой окончание тёмных времен для Магичекой Британии. Для одних он стал крушением надежд, для других олицетворением веры, для третьих освобождением. Я отношу себя к третьей категории, несмотря на то, что для меня и моей семьи рассвет закончился в следственной камере предварительного заключения при аврорате. Это утро было суматошным — всюду слышались хлопки аппарации, кодовые слова активации портключей, топот сотен ног, снующих туда-сюда по министерству, вспышки колдокамер, крики и проклятия соратников по тёмной стороне, призываемые на головы всех подряд. Кричали в основном безумцы и отребья, набранные в армию пушечным мясом из низкосортного сброда, которым кишат закутки Лютного. Выживших в той мясорубке представителей аристократии было немного. Из тех, кто достоен этого звания — одни Малфои, и, пожалуй Нотты. Откуда-то из соседних камер я слышал смачную, изысканную ругань Долохова на родном языке, и хотя большую часть сказанного не понимал, уши сворачивались в трубочку. Глядя, как кривится мать, и скрипит зубами отец, я лишь тяжело вздохнул. Позже дверь в камеру открылась, и к нам присоединились ещё несколько человек в потрёпанных мантиях. Среди них был дядюшка Руди, который, позабыв про честь и гордость, тут же начал бросаться на дверь и сыпать пустыми угрозами. Да уж, достойный супруг тёти Беллы. Мне стало мерзко от созерцания подобного. Я сжал кулаки и почувствовал, как на плечо мне, в немой поддержке, опустилась рука отца. Второй он обнял маму, которая, последовав примеру отца, тем же жестом призывала меня сохранять лицо и верить в лучшее. Этот жест придал мне сил с честью выдержать все последующие испытания. Мы не надеялись на лёгкий исход — вскоре каждому воздастся по заслугам. Потом начались суды. Мой отец согласился сотрудничать с авроратом при условии, что ему это зачтётся в дальнейшем при вынесении приговора. По этой причине суд по его делу, как и по остальным, кто так же проявил тягу к сотрудничеству, откладывались на самую последнюю очередь. Вместе с тем, отец дал показания о том, что свою метку я получил будучи несовершеннолетним и вынужденным подчиниться родительской воле. Это, а так же отсутствие доказанных прегрешений (тот случай с Кэтти останется на моей совести до конца моих дней) вкупе с неожиданными показаниями шрамоголового мессии света обеспечили мне полный оправдательный приговор без каких-либо санкций. У мамы, чьё слушание проходило в тот же день, следом за моим, метки и вовсе не было, а точнее, — у суда отсутствовали свидетельства, что она у неё была. Вдобавок, она как-то успела ещё и жизнь Потти спасти, тем самым обеспечив его победу в дальейшем, о чём тот честно рассказал, будучи приглашённым в качестве свидетеля. Визенгамоту в вину ей поставить было нечего и хоть Ордена Мерлина она не удостоилась за спасение героя, но освобождена была прямо в зале суда. Прежде, чем мы смогли покинуть министерство и вернуться домой возле одного из стационарных каминов в атриуме я заметил Поттера, продирающегося сквозь толпу репортёров в сопровождении нескольких авроров, которым едва удавалось сдерживать наплыв бумагомарателей, едва ли не по головам лезущих со своими прыткопишущими перьями и беспардонными вопросами. Мы поспешили добраться до ближайшего камина, прежде чем заметившие представители всей прессы магической Британии двинулись на нас. Уже бросая дымолётный порох я поймал взгляд Поттера. Тот как-то ободряюще улыбнулся — несмотря на достаточно потрёпанный и осунувшийся вид парня, улыбка его не была вымученной и казалась искренней, — и слегка кивнул. Я кивнул в ответ, тем самым выражая благодарность. За что? За всё сразу, пожалуй. Ведь за спасение своей шкуры в выручай-комнате я тоже не успел его поблагодарить, а теперь и за заступничество на суде. В конце концов, если уж совсем откровенно, как бы я не был нетерпим к Поттеру, я всё же не пустоголовый, и прекрасно понимаю, что, если бы не его ярко выраженная лояльность и поддержка нашей семьи, даже несмотря на отсутствие улик и доказательств, уже сам факт того, что мы были на стороне Пожирателей Смерти, не позволило бы нам отделаться безкровно. А если взять в расчёт то, что, если бы не Поттер, судили меня бы и вовсе посмертно. Это раздражало. Еще больше раздражало, когда тем же вечером сова принесла посылку, в которой обнаружилась моя собственная волшебная палочка. В следующий раз мы встретились спустя пару недель, и снова в суде. Это был суд над Северусом Снейпом — моим крёстным. В тот день в амфитеатре Визенгамота разорвалась настоящая информационная Бомбарда Максима. Я сидел с открытым ртом, не в силах поверить в правду, открывшуюся о человеке, которого я знал с младенчества, а оказывается совсем не знал. Сидел и слушал как тот, чью жизнь профессор Снейп методично превращал в ад шесть лет, стоял в центре зала и с пеной у рта отстаивал его невиновность, вещая замшелым старпёрам о неоценимом вкладе, отчаянном героизме и мужестве, достойном войти в учебники истории. Убеждал оправдать посмертно и признать героем, призывал, доказывал — в ход шло всё: начиная от самого главного — воспоминаний самого крёстного, которые оглушили меня похлеще ступефая, и заканчивая личным опытом Мальчика-Который-Победил. Он вспомнил всё — и тот случай с взбесившейся метлой на первом курсе, и готовность ценой собственной жизни защищать троих нарушителей правил от неконтролируемого оборотня, и его дальнейшая работа на Орден директора Дамблдора, и то, как он не выдал Поттера в ту роковую ночь на астрономической башне, и какой-то случай с мечом Гриффиндора и патронусом. Я и понятия не имел о большей части того, о чём он говорил, а потому мне оставалось только диву даваться, — сколько же я умудрялся не замечать. И в тоже время мне стало легче, когда я узнал, что крёстный до последнего оставался верен собственным убеждениям и что, возможно, в будущем его имя не будет синонимом подлости и предательства, в чём его винила вся магическая Британия последние полтора года. Я и сам не заметил, как стал жадно ловить каждое слово Поттера о моём замечательном крёстном, и мысленно поддерживать его, надеяться, что его слова дойдут до судей. А дальше произошло то, что раз и навсегда перечеркнуло всё, что было между нами в прошлом. Когда один из судей в какой-то момент, несмотря ни на что, отметил, что, как бы то ни было, а воспоминания не принимаются судом как доказательства, ввиду того, что их можно подделать, а убийство Дамлдора и метка на руке — засвидетельствованный факт, Поттер подошёл к нему, схватил ошалевшего старика за ворот сливовой мантии, и в лицо ему громко выплюнул: — Если бы не Северус Снейп - от вас самого, как и от каждого в этом зале, и воспоминаний бы не осталось, а засвидетельствованный факт вашего существования имел бы не больше значимости, чем дерьмо соплохвоста. И... в этот момент картина мира раскололась для меня на мелкие кусочки, а после собралась вновь. Сколько я себя помню, Северус всегда был рядом в самые важные для меня моменты. Он не был ласков и улыбчив, не трепал по волосам, не учил кататься на метле, не таскал на руках с тех пор, как я сделал первые шаги. Скупая улыбка — высшая степень похвалы, которую можно было дождаться от него. И всё равно я боготворил его. Однажды моя maman, поддавшись сентиментальному порыву, рассказала мне о том, как я сделал свои первые шаги — я пошёл следом за уходящим Северусом, пытаясь втюхать ему свою погремушку, и именно Северус заботливо не дал мне упасть, когда я, сделав пару шагов, начал заваливаться. Во время моих первых магических всплесков он лично поил меня восстанавливащими зельями, не доверяя этого домовикам, и стоял над душой у целителя, который диагностировал меня, тогда как родители удовлетворялись лишь его последующими заключениями. Когда я впервые сел на метлу под чутким руководством отца, он судорожно сжимал в руке палочку, готовый в любой момент поймать меня. Он учил меня основам зельеварения с семи лет и, когда я не мог разобраться, тратил целые вечера, наглядно и терпеливо объясняя мне вопрос. Крёстный никогда не вёл со мной праздных бесед, но при всей своей немногословности всегда неизменно отвечал на все мои детские "почему", которым не было конца и края, когда отец отмахивался, спасаясь на работе в министерстве, а maman на раутах у других Леди. Он учил меня ЗоТИ и дуэлингу на первом и втором курсах, и проводил практические занятия для всего Слизерина на пятом. Сварил для меня флакончик Зелья Удачи в награду за первый пойманный снитч. Обучил азам окклюменции до того, как за меня в этом вопросе взялась тётка и тем самым, возможно, сохранил мне рассудок. Не важно каким он был человеком и что о нём судачили другие. Для меня он был тем, кто выдержал четыре круциатуса подряд с перерывом на парочку сёко и добрую дюжину магических хлыстов, за то, что покончил с Дамблдором, не позволив мне стать убийцей, и сказал Лорду, что просто хотел выслужиться. Он тот, кто стал для меня частью семьи, кем-то абсолютно особенным, и чья смерть опустошила меня. В момент, когда под сводами Визенгамота прозвучали те слова, Гарри Поттер, Избранный, Герой Магической Британии — стал и моим героем. Потом выступали с показаниями профессора МакГонагалл и Флитвик, подтверждая слова Гарри и поддерживая его, и наконец, единогласным решением судей было установлено снять с Северуса Снейпа все обвинения, и представить его к Ордену Мерлина первой степени посмертно. Будучи сам не свой и, испытав за эти два часа столько противоречивых эмоций, мне хотелось просто позорно разреветься. На сей раз я осознанно искал Поттера после заседания, а найдя, как никогда искренне, глядя прямо в глаза сказал: — Спасибо. — "За то, что сделал для него" — это осталось не произнесённым, но Гарри понял и без лишних слов. Он посмотрел на меня с удушающей болью и сожалением во взгляде и глухим голосом произнёс, выбив своим ответом почву у меня из под ног: — Мне жаль, что не могу сделать больше. Прости. Крепко зажмурившись и, сжав кулаки, он развернулся, чтобы уйти. И тогда я впервые в жизни назвал его по имени: — Гарри! Я не знаю, почему сказал это, и зачем окликнул. Наверное, не отдавал себе отчёта после всего, но от звука своего имени он застыл и неверяще посмотрел на меня, и что-то дёрнуло меня: — Давай напьёмся? Его глаза расширились от изумления. А через полторачаса мы, под недовольное ворчание домовика, пьяные в дрова в две глотки ревели и надрывно выли, выплёскивая все события минувших лет. Я ревел от боли, горя и тоски по утраченному, выл от осознания собственной никчёмности и той ямы, в которую когда-то угодил. Я до сих пор не знаю, какие чувства вкладывал мой неожиданный собутыльник, но почему-то мне кажется, что это была усталость, боль и, зная Поттера, наверняка сжигающее, разъедающее всё, чувство вины за всех, кого не сумел спасти. Потом мы просто валялись на старом пыльном ковре и говорили. Говорили о наших незадавшихся отношениях с первого курса, о родителях, о долге, а потом он спросил о Снейпе и говорил уже только я. Говорил и говорил, рассказывал всё, что мог вспомнить, позволял ему узнать этого человека, того Северуса, которого знал я. А он слушал. Молча, не перебивая. Иногда я ловил его задушенные всхлипы, после которых он неизменно прикладывался к бутылке. За окнами было уже темно, когда Поттер протянул мне ополовиненную бутылку какого-то вина, сам схватил другую, вскидывая её над головой в торжественном жесте и, расплескивая часть содержимого прямо на наши головы, заплетающимся языком громко продекларировал: — За Снейпа! И что б ему икнулось на том свете за то, что дал флобберр-слизню переростку себя убить! Я повторил его жест и, не чокаясь, мы осушили остатки. Такими, какими в ту ночь мы увидели друг друга, нас не видел никто. Он открылся мне, а я ему. И эта маленькая тайна, наша первая тайна, связала нас на все последующие годы крепкими узами. После той грандиозной попойки отношения между нами как-то сами собой сразу оказались на таком уровне, словно долгие годы мы не враждовали, а были едва ли не лучшими друзьями. Возможно, всё это время в глубине души каждый и желал подобного положения вещей, но не осознавал или не знал как к этому прийти. В любом случае я стал периодически мелькать на Гриммо, правда пока не рискуя пересекаться с остальными членами Золотого Трио. Во избежание, так сказать. Он пару раз посетил Малфой-мэнор по приглашению maman. Поддержка Гарри стала не только для меня, но и для мамы неоценима, особенно в преддверии суда над отцом. Я был поражён тому, насколько легко и непринуждённо Гарри смотрелся в нашем обществе и доме. Конечно, поначалу мама держалась отстранённо и настороженно, как и Гарри. Долгов между ними больше не было и никто не знал как себя вести в этой ситуации. Гарри в очередной раз удивил всех, когда к исходу первого визита пригласил maman на Гриммо. Уж не знаю, о чём там мама шепталась с портретом Вальбурги Блэк, но с тех пор отношение к Поттеру резко изменилось и мама взяла его под крыло, обучая этикету, обычаям и родовой магии. Я тоже как мог помогал ему освоиться в новом для него статусе наследника, видя живой интерес в его глазах и буквально таки неутолимую жажду знаний. Даже странно, что в школе он был такой посредственностью... иногда мы занимались зельями и, пожалуй, эти занятия были самыми яркими для меня, потому что мы оба были учениками одного учителя и таким образом, воздавая дань его заслугам, наша скорбь отступала. Так пролетело это необычное лето. Приближался сентябрь, и Поттер собирался вернуться в Хогвартс, чтобы проучиться последний год, а мы с мамой с замиранием сердца ожидали со дня на день сообщения о дате проведения слушания по делу отца. Высылка из страны — неслыханная щедрость для человека, уличённого в том, что ставили в вину моему отцу. И тем не менее приговор был вынесен, сумма штрафа определена и грозилась опустошить три четверти родовых хранилищ в Гринготтсе. Отцу дали неделю на то, чтобы покинуть территорию Магической Британии. Мама отказалась что-либо слышать и тоже принялась собираться, намереваясь последовать за отцом. — Имя Малфоев запятнано, Драко, — обратился ко мне отец. — Мне жаль, что я оставляю это на тебя — ты молод и у тебя есть шанс заслужить прощение для рода, — с этими словами он передал мне перстень главы рода, а после сделал то, чего не делал с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать — отец обнял меня. — Однажды я уже сделал выбор за тебя и обрёк на страшную участь. Отныне ты сам волен строить своё будущее и свою судьбу. На первое время они осели во Франции у одного из друзей отца, а я остался в родовом мэноре — мне предстояло решить своё будущее. Этими событиями я делился с Гарри уже в письме — начался учебный год и мой друг уехал бороться с программой седьмого курса. Однажды утром, рассматривая себя в зеркале, я привычно скривился, бросив взгляд на багровеющий край рубца, тянущегося от спины — тётя Белла была не самой щадящей наставницей и на тренировках по боевой магии по мелочам не разменивалась, не гнушаясь пускать в ход огненные плети, шрамы от которых, как и от многих тёмных проклятий, невозможно было скрыть или вывести. В какой-то момент я всерьёз озадачился этим вопросом, уповая на то, что где-то в закромах родовой библиотеки должен найтись хоть какой-то способ избавиться от подобного украшения. Способа я так и не нашёл, но темой заинтересовался серьёзно — достаточно для того, чтобы наметить себе путь на будущее, пока только фантомно, где-то на задворках сознания. Но буквально на следующий день я получил крайне эмоциональное письмо Поттера — он жаловался, что чувствует, словно вернулся на первый курс, когда каждый глазел и тыкал пальцами в его шрам. Гарри довольно экспрессивно описывал, как одна ополоумевшая хаффлпаффка бросилась на него в коридоре, намереваясь потрогать, а ещё лучше расцеловать "знаменитый шрам". Я представил себе подобную картину и рассмеялся. В конце письма Гарри спрашивал, нет ли у меня какой-нибудь "чистокровной фишки", чтобы свести его к драккловой бабушке. Я ответил, что буквально на днях интересовался темой в личных интересах и ничего не нарыл. В ответ получил краткое: "Если нет - значит будет!" С этого всё началось. Мы оба неожиданно серьёзно озадачились этой темой. Вопрос о невозможности подобного и всех до единого провалах предыдущих претендентов на создание столь революционных чар, даже не поднимался. Просто мы оба сразу же решили, что сможем. Знаний мне не хватало, мастерства тем более, и я начал подбирать себе университет. Мой выбор пал на ЛАКИ - Люксембургская академия колдомедицинских исследований. Гарри, который категорически не желал получать дальнейшее образование на родине, соблазнился прогрессивной программой заочного обучения, позаимствованной у магглов, и мы оба начали готовиться к поступлению. Я, как чарователь, не мог себе позволить дистанционное обучение. Когда на каникулах мы встретились и я посетовал на то, что придётся каждый день мотаться аварийным портключём из Люксембурга в мэнор, Поттер, хлопнув себя по лбу и назвав себя пустоголовым дурнем (я съязвил о том, что крёстный твердил это с первого курса и если до него дошло только сейчас — значит он был не так уж и неправ), попросил не беспокоиться и сходить с ним в завтра в Гринготтс. На следующий день в банке он стребовал с поверенного рода Блэк документы и портключ в один из небольших имений, принадлежащих Блэкам на территории Люксембурга. Гарри сказал, что это подарок для моей матери, как для урождённой Блэк в благодарность "за ценные уроки". Я говорил, что люблю этого шрамоголового гриффиндурка? Конечно не всё было так радужно. Отправившись во Францию сообщить родителям радостную весть я застал вусмерть пьяного отца... Тогда же я наконец узнал о том, что в таком состоянии он пребывает с самого освобождения. Вынырнув из воспоминаний я вызвал темпус и поразился тому, как быстро наступил вечер. Пора отправляться домой. Благо, теперь те непростые времена остались в прошлом и сейчас я с искренним удовольствием возвращаюсь домой к своей семье — родителям и обожаемой супруге. Ох, а ведь это тоже была весьма занимательная история...