***
– Вы выглядите сегодня подозрительно довольным. – Погода сегодня всё-таки замечательная, – невозмутимо пожал плечами Владимир Владимирович, – да и к тому же, посмотрите, какая у меня хорошая позиция. Собеседник, внимательно осмотрев доску, сухо констатировал: – У вас не хватает фигуры. – Серьёзно? Настроение и вправду было хорошим, несмотря на то, что с утра слезились глаза, и нестерпимо хотелось чихать, будто кто-то знакомый вспоминал его недобрым словом... Всё утро, причём, вспоминал; настойчиво очень так. – …как поживает кабинет министров? – Средне, – честно признался мужчина, – в начале того квартала, был целый ряд взаимных претензий, и я даже подумал, что идёт процесс "перерасстановки", но нет – угомонились, наверное, это у них что-то сезонное, как у мартовских котов. – Ясно… что ещё нового?.. – Путин собрался терпеливо ждать. Он прекрасно понимал, зачем его пригласили. – У нас недавно раскопки в архивах проходили, - как бы невзначай начал президент. – Систематизация? – Нет, раскопки! Разбор завалов, не побоюсь преувеличить… зато, несмотря на многодневный труд специалистов, это того стоило. Много интересных документов всплыло наружу. Сейчас они особо ничего не стоят… но с точки зрения фактора человеческого любопытства… Когда на стол перед Путиным легла старая чёрно-белая фотография, он успел осознать две простые истины: первое – собеседник устал от всех этих недоговорённостей, второе – если он, Владимир Владимирович, сейчас не объяснит своему приемнику что к чему, то и не будет никаких больше «докапываний». Всё вернётся на круги своя, нынешний глава государства не из тех, кто будет долбиться в закрытую дверь. Бывший президент едва заметно вздохнул: – Вот просто интересно, он этот шарф с тех самых времён не меняет, или у него сейчас просто такой же?..***
– А маме что вы скажете? Шилов смерил силуэт отчима ненавидящим взглядом, а затем вновь отвернулся к стенке. Спрятать дрожь в голосе – просто, куда сложнее убедить себя, что вызвана она отнюдь не страхом перед ответом. – Ещё не знаю, возможно, это будет ДТП… Голос у Александра сухой и равнодушный, зато, чёрт побери, отвечает честно, и сейчас студент ненавидит эту честность, пожалуй, даже больше, чем самого отчима. –… хотя, конечно, будет проще сказать, что тебя всё-таки ранили во время перестрелки, тут и запись с видеокамер имеется. Если следственный отдел позволит – даже в новостях покажут… хочешь попасть в новости? Парня передёрнуло. В довершение творящегося абсурда, ему почудились в конце фразы заискивающие нотки, что вообще никак не вязалось ни с отчимом, ни с ситуацией, в целом. Его привезли в это место вроде бы уже под утро. Студент смутно понимал, сколько времени прошло в того момента, когда он выстрелил… помнилась крепкая хватка отчима, который, исчезнув, успел также внезапно вернуться, а потом, когда его уже протащили через весь коридор, мир вокруг почему-то потерял чёткие очертания, и на какую-то долю секунды всё провалилось во тьму. Очнулся студент уже здесь. Комната по размеру больше напоминала шкаф, нежели, например, ту же камеру. Шилов подозревал, что раньше это был какой-то технический закоулок, из которого вынесли всё оборудование и к которому потом была приварена массивная дверь, сделанная из толстых металлических прутьев и полностью закрывающая всё пространство от стены до стены. – Ну а связывать меня зачем было? – Шилов демонстративно дёрнулся. Затёкшие кисти рук, сведённые за спиной и сцепленные наручниками, в очередной раз свело болью, - я отсюда всё равно никуда не денусь. У вас паранойя? Силуэт отчима отрицательно покачал головой: – Это для твоей же безопасности. – Какой, к чёрту, «безопасности»?! Александр не счёл нужным отвечать на риторический вопрос. С освещением в «шкафу» было негусто. Сквозь прутья решётки проглядывались очертания соседнего помещения, но и там – полное отсутствие мебели, серые бетонные стены и маленькое решетчатое окно под самым потолком. – Даже если я здесь потому, что в вас стрелял, – осторожно пытаясь подобрать слова, начал парень, – у меня должен быть адвокат и… суд, и ещё – право поговорить с матерью, и ещё… меня не должны были связывать, я же не сопротивлялся… Александр продолжал молчать. Он не уходил, но и никак не шевелился, и это тоже по-своему нервировало студента, как и то, что никак не удавалось разглядеть выражение лица отчима, который стоял спиной к единственному окну. Можно было до рези в глазах всматриваться в силуэт, но помещении было слишком темно, и свет казался нестерпимо ярким. – …если это только потому, что я вас стрелял, – Шилов и сам не заметил, как его голос окреп, – а не потому, что я видел что-то такое, чего видеть нельзя было! – Это для твоей же безопасности. Студент скривился, с каким-то отчаяньем прислушиваясь к удаляющимся шагам. Сказал – как отрезал, но как же просто вот так развернуться и уйти. – Она вас бросит! Шилов и сам не знал, откуда столько воздуха в его лёгких, но когда отчим резко остановился, студент даже забыл, как дышать. Он сам толком не понимал, что подвигло его выкрикнуть такое, полагаясь больше на шестое чувство, нежели на оцепеневший от раздираемых эмоций разум. – Бросит… потому, что она всегда хотела, чтобы у меня был отец... Я не знаю, как вы вообще смогли жениться на женщине, которая не любила вас ни одного дня, но в тот момент, когда меня не станет, вы ей тоже окажетесь не нужны. – Глупости, – прозвучало так же сухо и безэмоционально, но Шилову показалось, что чуть тише, чем обычно. Совсем чуть-чуть. Губы против воли растягиваются в улыбке. – Да? Всё может быть… тогда почему вы так и не завели своего ребёнка? Александр молчал. Он молчал ещё долгую минуту перед тем, как развернуться и всё же уйти, а студент, не верящий ни единому своему слову, ощутил вдруг неожиданное спокойствие. Паника, терзавшая его тело где-то в районе улеглась; ещё бы и запястья перестали ныть, но это совсем уже блажь – он не будет ни на что жаловаться, он ещё сам потреплет кое-кому нервы.***
Германия испытал непреодолимое желание закрыть дверь прямо перед гостем. Россия не выглядел разъяренным, скорее уставшим после дороги, но один только факт его присутствия всё равно сулил немцу большие неприятности. Пришлось себя пересилить и протянуть руку для приветствия: – Проходи. Брагинский на холодный приём только добродушно улыбнулся, словно даже радуясь тому, что его избавили от формального «я тут проездом и решил заглянуть…» – Чай, кофе? Может, ты голоден? Ты извини, у меня тут немного неубрано. Германия искоса понаблюдал, как Россия торопливо озирается, видимо, в поисках обещанного «кавардака», и, воспользовавшись тем, что гость отвлекся, торопливо схватил книгу с журнального стола. Теперь, в самом деле – более-менее прибрано, нужно только как-то незаметно поставить её к остальным на полку. – Нам нужно поговорить… с чаем или без, это уже как тебе удобно. …Когда аромат крепкого чёрного чая разнесся по всей кухне, и последний необходимый предмет – фарфоровая сахарница, была поставлена на поднос, Германия окончательно собрался с мыслями: Россия – это неприятно, но не смертельно. Вернувшись в гостиную, Людвиг застал Ивана за разглядыванием книг. В отличие от Франциска, который, похоже, не знал, куда деть руки, Брагинский ничего не трогал, просто с любопытством разглядывая потёртые корешки, но немец всё равно испытал прилив раздражения: они все принадлежат Гилберту, но это ведь не повод для столь ярко-выраженного интереса! – Так о чём ты хотел поговорить? – поднос опустился на стол чуть громче необходимого, привлекая внимания гостя. – Что они от нас хотят? Чего добиваются, раскрывая наши сущности? Россия не стал дожидаться очевидного приглашения и, подойдя к столу, послушно опустился на свободное кресло. – Нам не дано читать мыслей наших правителей, – Людвиг философски пожал плечами, стараясь, чтобы нотки облегчения не проскользнули в голосе. Россия, кажется, не в курсе того, что произошло с Наташей (действительно, откуда?), его приезд, вероятнее всего, связан отчасти с беспокойством, отчасти с чувством вины перед остальными странами… – Во-первых, попрошу тебя особо не расстраиваться, – снизошёл до «утешения» немец, – эту видеозапись при желании очень легко можно трактовать как подделку, даже сейчас нет никаких веских доказательств, а что касательно твоей крови… кто-то очень постарался взломать информационную систему одной из твоих лабораторий, но опять же, в глазах большинства обывателей это не более чем выдумка… по крайней мере, пока. – Я понимаю это, – Россия грустно улыбнулся, – нас бы всё равно раскрыли, вот только зачем?.. Или даже, нет, не так – почему именно сейчас? – Сейчас информационный процесс на пике своих возможностей, почему бы и нет? Вполне логично. Без каких-либо гарантий, но я ставлю на США – «хвосты» подчищены, но их методы работы, да и выгоднее всего им. Экономика всего Северного континента вот-вот рухнет под тяжестью процентов от долга… – Как они собираются нас контролировать? – Что, прости? – Германия, уже собравшийся было объяснять экономические нюансы, оказался сбит с толку, – Но зачем?.. Россия растерянно опустил взгляд в собственную чашку с чаем. – Потому что оставлять нас на воле – опасно. Мы можем сказать обществу что-то такое, что вольно или невольно скомпрометирует наше правительство, поэтому для нас необходим поводок, причём очень жесткий, вероятнее всего – без чётких формулировок, но ясно показывающий, кто здесь хозяин. Россия говорил совсем тихо, но может именно из-за этого, Людвиг ощутил, как по спине пробежала волна мурашек. Перед глазами почему-то вставало бледное осунувшееся лицо Натальи. – …впрочем, это-то ладно, – отчего-то оживился русский, – будем рыпаться, авось, отобьемся! Мне вот больше интересно, как, по-твоему, это будет несчастный случай или всё-таки теракт? Я на последнее хочу поставить, это чуть сложнее, но интереснее! Германия непонимающе нахмурился, с трудом подавив в себе желание устало потереть переносицу. – Что ты имеешь ввиду? – Людям потребуется доказательство нашего бессмертия Это коснется, разумеется, не всех, кого-то одного… просто нужно умереть при большом скоплении народа. Желательно, чтобы повреждения тела были явными – разорванная грудная клетка с искореженными лёгкими, в идеале, конечно, оторванная голова… Людвиг хотел было возразить, что нет – власти такого не допустят, но почему-то он этого не сделал. Россия, похоже, сам верил в то, что говорил, и теперь немцу против воли приходилось признать, что в этой извращённой логике есть своё рациональное зерно. – Честно говоря, я приехал, по сути, только для одного важного вопроса, – «покаялся» русский, – сколько времени у нас осталось? – Времени до чего? – До того момента, когда общество будет морально подготовлено к тому, чтобы, путём американской политики, нас перед ним представили. Слишком прямолинейно – Людвигу категорически не нравилась манера Брагинского задавать вопросы, но куда больше – его умение заставать собеседника врасплох. – Я точно не знаю… слишком много факторов… месяц, возможно квартал, но вряд ли больше полугода. А что ты собираешься предпринять? – У тебя удивительно вкусный чай… – И всё же? Иван изобразил жалостливую мину, мол, а как же хвалёная русская непредсказуемость? О ней-то ты, бесчувственный немец, даже не подумал?.. – Ты извини за беспокойство, мне, правда, нужно было узнать, сколько у меня осталось времени, – Россия поднялся со своего места, – И мне, должно быть, чертовски повезло, что я застал тебя в будний день дома. Германия согласно кивнул. Всё обошлось, осталось только выпроводить гостя. Только Германия, отчего всё равно ощущал беспокойство. Нелогичное, не понятно с чем связанное. – Всего хорошего, – Россия, торопливо повязав шарф, осторожно его оправил и только потом в прощальном жесте обернулся в проёме двери. – Подожди. Людвиг и сам не знал, что подвигло его в последний момент схватить русского за рукав, но, наверное, это что-то было совсем не логикой и даже не здравомыслием. Русский удивленно приподнял бровь, даже, казалось, не пряча, растерянности. – У твоей сестры крупные неприятности. Брагинский ничего не ответил, только непонимающе склонил голову. – …на прошлой встрече, в четверг, она всё же присутствовала. Насколько я могу судить произошла провокация с участием одного из моих дипломатов, и Беларусь оказалась вовлечена… ни где она сейчас, ни что с ней – я не знаю… Германия начал говорить сначала быстро, боясь передумать, а потом внезапно остановился. Он ни на мгновение не упускал из вида лица русского, ожидая увидеть первые признаки гнева или ярости… Но Россия оставался абсолютно спокоен, и даже тени испуга не промелькнуло его в глазах, и он, напротив, даже как будто расслабился. – Спасибо.***
Путин с любопытством смотрел, как представитель «новой власти» меряет нервными шагами кабинет, и умилялся тому, что видел. – Нет, даже, если, предположим… просто предположим, что это правда, – президент сделал руками некий жест, который, по-видимому, должен был выражать недоверие, но вместо этого, на скромный взгляд Владимира Владимировича, выглядел просто комично, – если это правда, то этому существу давно за тысячу лет… – И что с того?.. – За это время у человека атрофируется какое-либо подобие эмоций! К тому же просто колоссальная часть навыков должна быть доведена до совершенства… Кстати, в целях эффективности ему просто необходимо было бы сотрудничать с нами, так почему его нет в Кремле?.. Путин грустно вздохнул, даже не зная, как описать тот образ страны, что сложился у него на протяжении трёх сроков правления. – Он обиделся. – В смысле? – президент резко остановился посреди кабинета. – В прямом. Вы устроили на него покушение, и он обиделся. Говоря о «доведении навыков до совершенства» можно смело включить в список навык «обижаться». – Не понимаю, – мужчина медленно дошёл до кресла, словно сомневаясь в своей способности усидеть на месте. – Всё просто: человек действительно не может прожить тысячу лет, он либо станет равнодушен ко всему происходящему, либо свихнётся, но, в том-то и дело, что страна – не человек. Она во многом может быть очень наивна, непосредственна, простодушна и прямолинейна, как танк. Такова её психологическая защита от безумия, по крайней мере, мне так кажется. Президент промолчал, но по его лицу было видно, что он по-прежнему до конца не верит. – Ладно, хорошо… – наконец, проговорил он несколько сдавленно, – но тогда зачем он связался с криминалом?.. Это что, тоже своеобразное проявление его «обиженности»?.. – Нет, это как раз в порядке вещей. Он, ещё долго продержался – почти три недели ни во что не ввязывался, я уже даже начал волноваться. Это ещё один навык доведённый до совершенства – «умение вляпываться в неприятности».***
– Это всё, что я нашёл на этого человека, – на стол была брошена чёрная папка с бумагами, – это перечень его счетов, копии документов и тех бумаг, под которыми он расписывался, номера, по которым он звонил… правда, только за последние два дня, так что без особых успехов; биография… Россия внимательно вслушивался в шелест бумаг, по-птичьи наклонив голову и нервно теребя шарф, который по нерасторопности забыл снять. Слишком уж стремительно его втащили наверх, и в том, что он замешкался, не было ничего удивительного. Зато теперь можно было с неприкрытым любопытством созерцать святая святых Германии – рабочий кабинет. – …С четверга прошло не так много времени, поэтому информации пока мало. К тому же, её поиск осложнён тем, что для меня нежелательно, чтобы о моём интересе узнал канцлер. Людвиг задумчиво закусил губу, понимая, что говорить о канцлере было лишним: тема отношения правителя и страны – дело сугубо личное и всячески идеализированное для остального окружения. – А зачем ты мне помогаешь? Вопрос вполне закономерный, но Германия сам толком не знал, почему. Следовало сказать, что взаимопомощь между государствами превыше всего, но почему-то именно сейчас самый правильный ответ казался немцу самым неуместным. – Ты говорил о «поводке» и о том, что власти потребуется наглядный пример того, что случится с нацией, которая её ослушается. Я полагаю, что Наташа – это просто демонстрация силы… Иван согласно кивнул, хотя для Людвига так и осталось неясным – согласились с ним или просто приняли слова к сведению. – Почему ты сразу не обратился ко мне, если тебя действительно беспокоила судьба сестры? Но Россия только пожал плечами с самым загадочным выражением лица, а потом, немного подумав, поинтересовался: – Зачем ты собираешь бумаги на своего же ребёнка? Загляни ему в сердце, оно куда доступнее… – Нет, это нарушение человеческих прав, – немец напрягся, – это поступление моралью, во имя интересов государства, и такой подход свойственен только тоталитарным режимам. Брагинский в ответ тихонько хмыкнул, и Людвиг почувствовал, что его буквально обожгло от этой насмешки – мол, как же… неплохо тебе мозги промыли на этой почве!.. Пришлось собраться со всей своей силой воли, чтобы слова не прозвучали излишне резко: – Думаешь, это смешно?.. Твоё право, однако, если ты собираешься и дальше со мной сотрудничать, тебе придётся признать это, как факт. Иван покорно кивнул, и насмешка, хотя уже и сошла с его губ, где-то еще то и дело вспыхивала на глубине глаз. Людвиг с напускным спокойствием перевернул ещё один лист среди документов. – Где она, по-твоему? – Строить клетку для страны – дорогое удовольствие, – Брагинский рассеянно улыбнулся, – мы гораздо сильнее людей, поэтому думаю, её закупорят в ту же «бутылку», что в своё время замуровали Гилберта… ну и заодно убедятся, что твой брат уже мёртв. – …Прости, что ты сказал? – Людвиг почувствовал, как пальцы, держащие бумагу, дрогнули, и лёгкие вдруг почему-то отказались пропускать в себя воздух. – Я говорю, что держать нацию в неволе – дорого, – терпеливо повторил Иван, – к тому же, для строительства требуется немало времени, если они, конечно, не подготовились заранее. А так – титановые плиты толщиной не менее тридцати сантиметров и это только внутренняя коробка. Понятно, почему они тогда так перетряслись – страна мало того, что сильнее, так у неё ещё и времени дохрена и больше, чтобы методично разнести обычное сооружение по камешкам. – Я не о том, – чуть тише проговорил Людвиг, – ты сказал, что Гилберт уже мёртв. Россия едва прищурил глаза, словно впервые видел Германию, и легкий налёт детской непоследовательности, свойственный обычно выражению его лица, вдруг уступил место серьёзной задумчивости. – Сколько может прожить нация без еды? – Наверное, долго, – предположил Людвиг, отчаянно пытаясь припомнить, когда он последний раз голодал. – Столько же, сколько и с едой, потому что еда, как и вода – необязательный фактор существования для страны. А без воздуха? – …не думаю, что кто-то ставил такие эксперименты. – Поверь мне, ставили, – как-то по-особенному зло улыбнулся Россия, – лёгкие будут гореть огнём только первые два-три часа, но потом ты поймёшь, что и наличие воздуха в крови для тебя не обязательно… Ну, а сколько страна может прожить без людей?.. Германия ни нашёлся, что ответить, но русский, похоже, этого и не ждал. – Ни секунды, – с мрачной решимостью подвёл он, – да, с большой вероятностью, мы переживём даже удар ядерной боеголовки, главное, чтобы собирание самого себя из молекул не заняло больше отведённого нам времени… Но стоит человечеству забыть о нашем существовании – всё, ты дописанная глава истории. Нации необходимо, чтобы хотя бы кто-нибудь из её детей помнил о ней… Сколько лет назад заключили Гилберта?.. Людвиг ощутил, как внутренности скручиваются морским узлом. Это всё ложь! Канцлер говорил, что он поднимет вопрос об освобождении Гилберта на встрече всех представителей Евросоюза… он обещал, он бы выполнил – это всё долбаный кризис, он отвлекал канцлера уже который год, если бы не это, Гилберта давно бы уже освободили… это стечение обстоятельств, но канцлер бы не позволил… – Я тебе не верю, – перед глазами всё плыло, и в висках отдавала пульсирующей болью, – моё правительство не допустило бы этого. – Людвиг, послушай… – немец, скривился от ласковых интонаций в голосе Брагинского: слишком искренне, слишком правдоподобно они звучали… – Катись ты к чёрту! Немец был уверен, что если Брагинский сейчас не уйдёт, он, Германия, его пристрелит. И плевать, что у него в доме далеко не ядерное оружие – обычное среднекалиберное, но вынимать свинец из собственных мозгов тоже удовольствие ниже среднего. Русский же, однако, не стал доводить до греха. – Знаешь, ты и будучи тоталитарным режимом не очень-то любил заглядывать людям в души, – напоследок бросил он, старательно пряча в голосе обиженные интонации, – уж не знаю, чего ты там отчаянно так боялся увидеть, но, может, именно поэтому моя разведка и смогла так хорошо укорениться в твоём штабе. А что касательно Гилберта… сейчас никто точнее тебя не может определить, жив он или нет.