***
Но, как это всегда случалось с Гарри Поттером, счастье долго не продлилось, подвергшись угрозе со стороны тети Петуньи. Однажды утром она пришла будить его, как обычно, но вместо того, чтобы вылить утреннюю порцию раздражения, замерла у его двери, дергая длинным тонким носом. — Гарри! — завопила она, — Гарри Поттер! Ты что, ел в постели и кинул огрызки яблок на пол? Она распахнула дверь и зашмыгала носом так, что сама стала похожа на мышь. — Гарри! — Нет, я не делал этого. — по привычке сказал Гарри Поттер, даже не успев еще проснуться и понять, в чем, собственно, его обвиняют. А поняв, похолодел. Сейчас тетя Петунья начнет обыск, заглянет под кровать, и… Ступеньки лестницы заскрипели, прогибаясь. — Петунья, у нас еще остались те пирожки со вчера? — дядя Вернон спускался на кухню, уже полностью одетый для работы. Петунья резко захлопнула дверь чулана, а, проводив супруга на кухню, подбежала обратно и прошипела: — Если через полчаса я найду крошки, ты будешь питаться ими всю следующую неделю, Гарри Поттер! Ситуация была безнадежна. Близость кухни — неоспоримое преимущество в борьбе за выживание, превратилось в западню: ведь избавиться от клетки, не попав на глаза Дурслеям, он никак не мог. Он заметался по чуланчику, по десять раз заглядывая под кровать и за коробки на стеллажах, словно надеясь, что там отворится дверца, в которую можно будет на время спрятать клетку. Гарри быстро сунул руку в клетку, изловил хомяка, перенес в банку и запихнул ее в самый дальний угол, насколько это вообще возможно в помещении, едва ли больше двух метров. Потом схватил первые попавшиеся пакеты и стал судорожно выгребать в них все следы пребывания грызуна в комнате, надеясь, что спрятав пищу, он хоть немного избавиться от источника запаха. Пакеты были маленькие, и он стал распихивать их по комнатке, совсем как его питомец, недавно прятавший так запасы. Хомяк нервничал, и Гарри сунул ему немного ягод, на какое-то время точно заняв. Клетку деть было некуда, так что мальчик вычистил ее насколько мог, надеясь, что сможет убедить тетю Петунью в том, что она тут давно хранится. Он так разнервничался, что не заметил, как стал почесывать кожу на руках — ему все казалось, что она зудит, как после комариного укуса. Гарри обратил на это внимание только после того, как посмотрел на свои ладони, выглядящие так, словно он месяц стирал белье в едком порошке — они были совсем розовые, и кожа на них словно стала тоньше и чувствительней. Руки ближе к предплечьям продолжали чесаться, вскоре это ощущение перекинулось на лицо и голову, и, проведя рукой по непослушным волосам, Гарри с изумлением уставился на ком пуха. Сперва он подумал, что подцепил его, забравшись под кровать, но потом провел рукой еще и еще раз, и испуганно пискнул — судя по всему, этот пух теперь рос по всему его лицу и голове. Из коридора послышались шаги проходящих мимо Дурслей. Тетя чмокнула дядю в щеку, провожая на работу, а после направилась прямиком к чулану. Гарри смирился. Он уже был в стадии «делайте со мной, что хотите, только, пожалуйста, поторопитесь, у меня есть важное дело — я собираюсь забиться в угол кровати и никогда больше не выходить наружу». Грозно чеканя шаг, тетя Петуния подошла к двери, рывком открыла ее, и, завопив, отшатнулась. Ей понадобилось не меньше минуты, чтобы признать в чудище чуланном своего надоедливого племянника. — Ты… Что ты наделал? — Что? Я ничего! Оно только что началось! И оно все еще чешется. — Гарри протянул вперед руки, до кистей покрытые дымчато-серым пухом. Сами же кисти выглядели будто их обварили кипятком. Петуния вжалась в стену, пискнув что-то, а потом собралась с духом, взвизгнула «Назаааад!» и мигом подскочила к двери, захлопнув ее на щеколду. — Дааадли! Дадли, не вздумай спускаться вниз, милый! У нас тут болезнь! Зараза! Чума! Гарри услышал, как она хватает телефон и одновременно судорожно листает свой записной блокнот. — Доктор Уильямс! Доктор Уильямс, приедьте к нам, пожалуйста! Это очень срочно! Нет, с Дадли все пока в порядке, я надеюсь, разве что, если он увидит то, что у нас тут произошло, это повергнет его в ужасный шок, он такой ранимый! Нет, дело всего лишь с Гарри, но вы бы видели ЧТО с ним сталось!***
Остаток недели Гарри наслаждался жизнью и спертым воздухом, не выходя из своей комнатушки. Даже все свои туалетные дела он теперь, сгорая со стыда, делал в ведро. Еду ему оставляли у порога, а пустые тарелки и то самое ведро забирали, когда он закрывал дверь. Миссис Дурсль развесила в коридоре у чулана чеснок и даже засыпала пол солью. Она настояла на том, чтобы самолично остаться в доме присматривать за пациентом, спровадив мужа и сына (последнего пришлось протискивать через окно в гостиной прямо на клумбу, чтобы ему не пришлось проходить мимо чулана с «этим прокаженным»). Несомненно, Петуния с удовольствием переложила бы эту обязанность на сиделку, но, очевидно, было нечто такое, что она не желала бы позволить людям узнать, так что именно ей пришлось «нести этот крест» вместо того, чтобы делить одну спальню со слюнявыми псами сестры Вернона Мардж. С Гарри же происходило нечто странное. Доктор Уильямс временами наведывался к больному, несмотря на то, что, миссис Дурсль пыталась этому воспрепятствовать, узнав о том, что жизнь племянника вне опасности. Доктору даже пришлось припугнуть ее тем, что он сообщит куда следует о том, что бедному ребенку отказывают в медицинской помощи. После первого же визита он заявил, что считает причиной такого состояния мальчика нервное потрясение, и, кто знает, может так оно и было? Во всяком случае, раньше Гарри не было свойственно распихивать снедь, которая могла какое-то время храниться не портясь, по всяким щелям и закоулкам своего чуланчика. Едва получив необыкновенно щедрую порцию еды, он съедал то, что испортилось бы в первую очередь, запихивал за щеку то, что планировал съесть в ближайшие пару часов, и начинал деловито искать места для новых заначек. Хомяк смотрел на это дело с озадаченным видом, но, пока с ним делились припасами, возражать не пробовал. Другое неудобство доставлял ему прямо какой-то физический зуд, толкающий на то, что он временами не мог просто лежать, наслаждаясь покоем и старыми комиксами — Гарри нестерпимо хотелось двигаться, и мальчик, едва не рыдая, умолял выпустить его из чулана, чтобы он мог размяться. Конечно же, никакие мольбы результатов не принесли. Тетя просто уходила наверх и делала телевизор погромче. Поэтому Гарри придумал качать пресс, делать приседания, бежать на месте, все равно сделать махи ногами или руками в этой клетушке, едва ли большей, чем хомячья банка, не удалось бы. Еще у него зудели зубы, и если первое время с этой бедой удавалось справляться, точа сырые морковь, яблоки и картофель, то потом он перешел на зубочистки, с зубочисток перекинулся на карандаши, а когда все они оказались сточены до грифелей, настало время ножек от игрушечного столика. Он был уверен, что сточил зубы до самых десен, но, глянув однажды в свое отражение на банке, увидел, что те, наоборот, вымахали едва ли не до середины подбородка. Хотя тут он не был уверен — в конце концов, выпуклая поверхность банки могла попросту исказить пропорции. В общем, Гарри, вместо того, чтобы радоваться, что его наконец стали вдосталь кормить, в чем была заслуга, конечно же, визитов доктора и то, что тетя Петунья привыкла проводить день в готовке для двух прожорливых Дурслей, страдал и маялся, мечтая лишь о том, чтобы выбраться на свободу. Возможно, именно отчаяние и некоторая помутненность сознания, вызванная стрессом, зудом и бессонницей, довели его до того, что однажды он обнаружил себя у двери, пытающимся найти возле замка слабое место, чтобы выгрызть его и выбраться наружу. — Так-так-так, — послышался тихий голосок у него за спиной. «Ушные галлюцинации!» — побелел Гарри, не вполне владевший докторской терминологией. Он повернулся. В клетке, в самом близком к мальчику углу, стоял хомяк и торжественно мыл за ушами. Почувствовав, что на него смотрят, мистер Бэггинс остановился и приподнял мордочку, нюхая воздух. — Ну надо же, еще немного, и он дойдет до кондиции. — Кто дойдет до кондиции? — переспросил Гарри. — Кто? Что? Никто! — хомяк нервно огляделся. — Дружок, ты говоришь, или мне это все просто кажется? — Думай как знаешь, малец, вот перестанешь лениться, приложишь еще немного усилий для превращения, тогда и решишь. — Какого превращения?! Я не хочу ни во что превращаться! — Поздно, дружок, — мальчику показалось, или Бильбо чуть насмешливо скривился, — тут уж или иди до конца, или прощай способность превращаться в животное. — Я смогу превращаться в животное? — Ты уже превращаешься в животное, глупый человечий детеныш. Фокус только в том, что если ты не сделаешь этого в ближайшие несколько дней, когда сама Луна способствует колдунам, питая их силы, то мне придется краснеть перед миссис Фигг за то… а, впрочем, неважно — Причем тут колдуны? И причем тут миссис Фигг? — У нее спроси. В конце концов, именно она решила подселить меня к тебе. — Но… но ведь тебя подарили Дадли? — Этому жирдяю? Должно быть, его мамаша все напутала, потому что я сам слышал, как миссис Фигг сказала, что отдает меня тебе. — Хм. — только и выдавил из себя Гарри, более чем успешно догадавшийся о причине забывчивости миссис Дурсль по отношению к подаркам для него. — Тогда все сложилось ужасно удачно. — Ну, это как посмотреть, — презрительно фыркнул хомяк. — Гарри Поттер! С кем это ты там разговариваешь? — раздался голос тети Петуньи с лестницы. — Ни с кем! — Я точно слышала твой голос! — Да это я так, сам с собой. Следующие пятнадцать минут ему пришлось слушать, как тетя беседует с доктором Уильямсом по телефону, рассказывая о том, что «мальчишку скоро придется отправить в психиатрическую лечебницу! Я лично слышала, как он разговаривает сам с собой!» Гарри приблизил лицо, покрытое дымкой пушистых бакенбард, к клетке и задергал порозовевшим кончиком носа. Хомяк, свернувшийся было клубком, недовольно приподнял заспанную мордочку. — Чего тебе? — Ты расскажешь мне, что нужно делать дальше, чтобы научиться превращаться в животных? — спросил Гарри Поттер шепотом.