Стеклянный мир

      За чертой города виднеется, как бельмо на глазу, заброшенное здание старой швейной фабрики, почему ее пока никто из предприимчивых бизнесменов не взял в оборот — неизвестно. Может, место неудобное или просто затратно восстанавливать. Бим всегда видел старое здание с пустующими проемами вместо окон и дверей, и по коже будто пробегал легкий ветерок — его влекли места с историей, всегда. Даже когда, роясь на чердаке у бабушки, среди хлама находил какие-то забавные вещи вроде пожелтевших писем, причудливых брошей, частей старых нарядов, школьных тетрадей отца и фотографий, — он мог весь день напролет перебирать их. Ким только морщила носик — хлам, не проще ли выбросить.       — Это же история, понимаешь, вот это все, — бережно берет в руки фотокарточку, на которой бабушка изображена в традиционной одежде.       — И что она тебе даст? Только тянет на дно, зачем запоминать все, а тем более то, чего не происходило с тобой?       — Надо помнить не только себя, Ким, надо помнить тех, кто был раньше, каким мир был раньше. Без прошлого не было бы и будущего.       — Это просто хлам, Бим, он пылится на чердаке, а не в музее за стеклом. Да и бабуля не очень любит вспоминать былые времена, сам знаешь.       Бим знал. Родного брата бабушки убили во время таммасатской резни; он был активистом студенческого движения. Бабушка никогда не поддерживала его революционных взглядов и всячески отговаривала от участия в акциях. Но тот только улыбался, потому как не терпел несправедливости и считал, что именно от молодежи зависит будущее страны.       «Когда наступают на горло, надо продолжать петь, даже если вырывается только сдавленный хрип. Рано или поздно хватка ослабнет, а песня достигнет сердец», — писал он в своем блокноте для записей.       Бим не был так наивен, но храбрости и самоотверженности родственника отчаянно завидовал.       Потом бабушка умерла, а вещи так и остались пылиться на чердаке, пока родители не решили продать дом. Биму достались фотографии и старые тетради, которые он хранил теперь у себя в шкафу в коробке.       Наверное, поэтому у него вызывали трепет заброшенные дома, и вообще места с историей. Даже если это какая-то полуразрушенная фабрика.       — Почему мы приехали сюда? — говорит, заворожено глядя на потрескавшуюся кирпичную кладку.       — Займемся народным творчеством, — деловито отвечает Форт, доставая из сумки два баллончика с краской. — Хуи когда-то на заборах рисовать приходилось? — кидает Биму баллончик. Тот машинально ловит его.       — Мы что, стены разрисовывать будем? Серьезно?       — Ну, а что ты предлагаешь — взять бумагу и акварель, чтобы нарисовать кособокое солнышко? — хмыкает Форт.       — Тебе сколько лет, ничего лучше придумать не мог? — недоумевает Бим.       — Не всегда нужна причина, я захотел порисовать на стене — почему нет? Неужели и здесь нужно придумывать миллион аргументов и доводов. Считай, сублимация, знакомо это определение?       — Если твоя сублимация заключается в мелком вандализме, боюсь представить, что творится у тебя в голове, — бормочет Бим, аккуратно ступая по обломкам кирпичей и штукатурки.       — Смелей, — окликает его, становясь у куста папоротника рядом с потрескавшейся стеной.       Оборудование было либо разворовано, либо представляло собой плачевное зрелище. Окон со слоем вековой пыли здесь не было, поэтому солнечный свет проникал сюда беспрепятственно, освещая всеобщую разруху. По стене ползла паутинка трещин, а на стенах уже красовались надписи, таких же «художников», как и Форт.       — Ну, чего застыл? Пиши!       — Что?       — Ладно, рисуй солнышко, а ниже надпись «Люблю маму, папу, короля и святого Будду», — вырисовывая косую линию, говорит Форт.       — А ты что рисуешь? — подходит к нему.       — Тебя, разве не похоже? — встряхивая баллончиком, поворачивается к нему.        — Больше похоже на хуй, ты же его собирался изобразить, да? Сублимация, говоришь? — ехидно произносит Бим, отходя от него к пустой стене.       — Раскусил, сдаюсь. Я пишу тебе любовное признание и заметь, на английском! — торжественно провозглашает Форт, словно сообщает о том, что выиграл в неравном бою, сражаясь за родину. — Просто на тайском писать неудобно, рука устает, — тихо добавляет и, высунув кончик языка, выводит «want».       — Ты просто оригинал, — прыскает Бим, выводя на стене ряд чисел.       — А ты чего удумал, математический гений?       — Это простая шифровка: номер буквы в алфавите составляет формулу.       — Ты можешь просто написать «fuck you» и успокоиться? — закатывает глаза.       — Немного сложнее, чем, — смотрит на надпись Форта, — «I want you baby», не спорю, — усмехается.       — Ну и что ты написал? — продолжая вырисовывать закорючки, интересуется.       — «Немой крик», — пожимает плечами.       Форт останавливается и глухо произносит.       — Почему немой? Кричи, тебя услышу только я, здесь больше никого нет.       — Есть.       — Кто?       — Я. Боюсь, если закричу, просто распадусь на части, а так сохраняю иллюзию целостности, — просто объясняет Бим, а Форт чувствует, как несется вскачь в груди его сердце, как стадо гнедых. Бим ближе, чем кажется. Не в шаге, на расстоянии вытянутой руки, а внутри грудной клетки, между хрупкими прутьями-ребрами.       «Говори, кричи, я услышу, пойму!» — хочется сказать ему.       Вместо этого натягивает на лицо дурацкую улыбку, которая совсем не касается глаз.       — В фильмах я частенько видел сцены, когда главные герои орут, стоя на мосту над оживленной трассой, обычно, всем лучше становилось.       — Зачем кричать, если я сам не хочу слышать своего крика, а другие подавно?       — В фильмах выглядело эпично, а я обычно успокаиваю нервишки, разрисовывая стены.       — Интересное хобби, чем еще увлекаешься на досуге, кроме актов вандализма и телефонного терроризма? — иронизирует Бим, вырисовывая на стене пресловутое солнышко ярко-красного цвета.       — Насилую девственниц и делаю жертвоприношения, вымаливая прощение у богов.       — Что-то подобное я предполагал. Но мне правда интересно, — поворачивается и смотрит на его широкую спину. Казалось, что мышцы под футболкой закаменели, когда Форт услышал вопрос. И сам он напрягся, как перед прыжком или ударом.       — Тусуюсь с тобой, — пытается отшутиться.       Бим решает спросить в лоб:       — Что получишь ты в итоге? Мою благодарность? Вряд ли тебя это удовлетворит, хотя я вообще сомневаюсь, что твоя затея увенчается успехом.       — Мне не нужна благодарность, это… глупо. Да и я не благородный рыцарь. Просто хочу кричать вслух и чтобы легче становилось, — вновь трясет баллончиком и вырисовывает на стене закрытую дверь. Просто потому, что она всегда закрыта без всяких замков и засовов. И открывается, когда ей вздумается, чтобы продемонстрировать череду таких же запертых. Безысходность — вот как бы Форт охарактеризовал это.        — Понятно, — не пытается лезть на зыбкую почву Бим, понимая, что еще не время. — А давай напишем от чужого лица послания? — внезапно предлагает, и в глазах загорается огонек. — Это словно прожить несколько жизней, мне всегда было интересно, кто скрывается за этими нецензурными выражениями и любовными признаниями. Наверняка какой-нибудь озлобленный подросток, который самовыражается в такой вот необычной форме, но ведь не всегда.       Форт смотрит на его воодушевленное лицо, Бим активно жестикулирует, пытаясь объяснить. У него выразительные, какие-то лисьи глаза, растрепанные черные волосы, бледная кожа и розовые губы. Когда он чем-то увлечен, то, как ребенок, захлебываясь восторгом, не замечает ничего вокруг. Шаг, еще шаг. Восторженные глаза напротив. Форт легонько наклоняется и целует его в краешек губ, едва касаясь, не пытаясь обнять или положить руки на плечи. Ловит удивленный взгляд, который становится каким-то отрешенным, словно Бим погружается в себя. Форт отстраняется мгновенно и отходит на прежнее расстояние. Сиюминутный порыв отдается гулом в ушах и дрожью в пальцах. Хочется рисовать на стене кривоватые линии и пошлые надписи от чужого имени, только бы не встречаться с взглядом напротив.       — «Дядя Грэм тот еще говнюк, а у Лим классные сиськи», — машинально читает Бим фразу, которую Форт вывел дрожащей рукой.       «Мэй отлично сосет, и не только конфеты», — пишет рядом Бим, понимая, что это просто рандомные фразы. Мозг отказывается воспринимать действительность, и тем более сочинять что-то осознанное.       Его не трогают поцелуи младшеклассников из школы для мальчиков. Его давно уже никто и ничто не трогает. Форт совсем не в его вкусе, да и между ними скорее взаимовыгодные отношения… А еще он точно знает, что врет себе, вот только — в какой именно из этих непреложных истин?