Панцироносица. Наука против волшебства

7 Несмотря на позднее время, на парковке под окнами тридцать восьмой больницы было много машин. Ещё с тротуара Кира увидела приткнувшийся прямо к крыльцу милицейский «УАЗ», а рядом с ним пристроилась белая «Газель» с жёлто-красной эмблемой ФСБ на борту. Присутствие в лечебном учреждении федеральных служащих означало, что на таинственного злоумышленника идёт нешуточная охота по всем фронтам. Рассчитавшись с таксистом, Кира бегом устремилась к парадному входу, где едва не сшибла с ног Эммочку. — Кирка? Приехала-таки… — сказала девушка, — твоя мать перезвонила мне, просила встретить… — Сколько тут народа съехалось… — Кира замолкла, стараясь отдышаться, — что случилось? Норка где? — В палате под аппаратурой. Никому туда нельзя, только дежурной смене, и там светило какое-то по нейрофизиологии, которого гэбисты с собой привезли — то ли из Сербского, то ли из кремлёвки… — Норка совсем плоха, да? — упавшим голосом спросила Кира. — Жить будет, но как — неизвестно, — отличница взяла её за руку, — да не плачь ты, мама сказала, что всё это со временем лечится. — Я не плачу… — прошептала Кира, — у меня просто нет уже никаких слёз… — Давай зайдём, а то тут зябко как-то… Девушки вошли в проходную и свернули в коридор с окнами на парковку. Здесь Кира, к своему недоумению, увидела расположившегося на скамейке Мирослава Кратова. И не одного, а с высокой, спортивного сложения девушкой с собранными в «конский» хвост на затылке каштановыми волосами. Здесь же вдоль стены с рядом дверей прогуливалась туда и сюда новая словесница из 998-й школы — Александра Антоновна Яковлева. Эммочка увела Киру к дальнему окну, за кадки с растениями. Русовласка, покосившись на Кратова, спросила: — А он что здесь делает? И кто это такая с ним, вон та зеленоглазя? — Грамматичка с ним приехала, попросила подкинуть. А эта девчонка — Стешка Мамонтова, с ним вместе катается. У них сегодня, кажется, свидание… — И ведь не боятся, что на них тоже могут… — заметила Кира, — а с Норкой что? Зачем здесь ФСБ? — У Норки рука укушена. Ей вкололи антибиотики, перевязали, так что всё заживёт. А вот ФСБ… Кирка, я тебе что скажу… «Скорая» почему-то опаздывала, и Абдикен Абзалович привёз сюда Норку на своём транспорте, когда ей совсем плохо стало. А моя мама в приёмном покое была, всё видела и слышала… Это ещё до того, как фээсбэшники приехали. Там у Норки такая странная рана была, здесь ещё ничего подобного ни разу не видели… — Рана? И что? Она тяжёлая? — Нет, поверхностная и лёгкая. Она такая длинная, вытянутая, похожа на треугольник… отпечатавшийся на руке с обеих сторон. Норка, прежде чем отключиться, рассказала опергруппе, как грабитель выглядел, — Эммочка украдкой огляделась по сторонам и убедившись, что её никто, кроме Киры, не слышит, продолжила шёпотом, — ты знаешь, кто это был? — Откуда мне знать? — мотнула головой Кира. — Это был Чумной доктор. — Что… какой доктор? — Тот самый, что на Братеевской двух человек разорвал и мозги из их голов вынул… — и Эммочка начала пересказывать народную молву о появившемся недавно в Москве таинственном преступнике, серийном маньяке, который перед каждым убийством надевал на лицо маску в виде большого птичьего клюва. — Вот это и есть Чумной доктор, — говорила девушка, — но… понимаешь, он её укусил. По настоящему. Как только завотделением услышал про клюв, то сразу побежал звонить куда надо. А Норка его так описала… может, ей со страху что-то почудилось, но она говорила про длинный тонкий язык, про коричневую кожу, про когти на руках… я слышала, врачи там наверху вроде бы какие-то образцы на анализ брали, из раны, кажется. А фээсбэшники всех предупредили, чтобы не болтали лишнего, особенно если пресса появится. Как думаешь, может, они знают этого Чумного доктора? — Да ну тебя, страшилки какие-то рассказываешь на ночь глядя, — фыркнула Кира, — как это у человека может быть на лице клюв? И когти… его бы телевизионщики затаскали по студиям… — Ну да, — улыбнулась Эммочка, — а госбезопасность сюда не приезжала… сейчас с Норкиными родителями разговаривает какая-то большая шишка. Седой такой дядька в очках, наверное, прямо с Лубянки. — Что творится, — усталым тоном молвила Кира, — ворьё на ворье, Чикатило на Чикатиле… Чумной доктор, Такседо Маск какой-то… что хочу — то ворочу… — Не говори, — согласилась отличница, — кстати… Такседо Маск снова появился. Разгромил магазин, что Норкиной мамке принадлежит. Прямо этим вечером, перед тем, как Норку привезли… ну пошли сядем, что ли… Они вышли из-за кадок и сели на скамейку, причём Кира оказалась между Эммочкой и Мирославом. В Кириной голове царил настоящий бедлам. Тип с клювом и когтями, подслушанный в компьютерном классе разговор, заболевшая Норка… Если всё, что говорят о Чумном докторе, соответствует действительности хотя бы на треть, то получается, что в Москве поселился то ли Чернобыльский мутант, то ли оборотень, а то и вовсе пришелец с Бог знает какой планеты. «Да фигня это всё, — одёрнула себя Кира, — если бы человек родился с клювом, телевидение растрезвонило бы об этом… » Ей ещё только предстояло узнать о том, что земные СМИ поднимают дружный трезвон лишь тогда, когда им прикажут, и только по тем причинам, на которые им укажут. Одна из дальних дверей открылась и в коридор вышли мать и отец Норки. Следом за ними вышел седоволосый господин в очках, о котором упомянула Эммочка. Кира сразу узнала его. Он жил в их доме, почти по соседству, в квартире этажом ниже. Звали его Николай Николаевич, и работал он в управлении ФСБ по Москве и Московской области в доме номер двадцать на Большой Лубянке. Девушка попыталась вспомнить его фамилию, но не смогла. Затем из той же двери вышел ещё один знакомый субъект — начальник СКМ из ОВД «Братеево», Руслан Павлович Чудесов. Это был высокий, коротко стриженый человек в звании подполковника, с несколько обветренным, грубовато вылепленным лицом. Николай Николаевич сразу покинул здание. Вскоре следом за ним из больницы вышло ещё несколько человек в деловых костюмах. Начальник СКМ несколько задержался — к нему подошла словесница Яковлева, явно намереваясь что-то выспросить… Тем временем Мирослав, молча глядевший в пол, вдруг повернулся к Кире и взяв её запястье, спросил: — Можно, я скажу тебе пару добрых слов? Кира отняла руку, сунула её в карман и усталым голосом произнесла: — Если опять про хвостики, я тебя чем-нибудь тресну. — К ним мы ещё вернёмся, а сейчас я по другому поводу. Видишь ли, у тебя в сапоге спрятана интересная вещичка. Колюще-режущая, для разделки туш. Точнёхонько за молнией… — С чего ты взял, что там нож? — прошипела Кира. — Это корпоративный секрет. С твоего позволения, сердитая девочка… — с этими словами Мирослав протянул руку под скамейку, выудил из Кириного сапога нож и отправил его в рукав своего пальто. — Меня Кира зовут, а не сердитая девочка, — проворчала Кира, — как будто запомнить трудно… — Ну извини. Я и вправду не помнил. Димка называл тебя, да я запамятовал. Только ты запомни, что таскать с собой нож в больницу или ещё куда — себе дороже. Если бы его у тебя здесь нашли, то… и ещё. Ты ведь без спроса сюда приехала? — А тебе-то что… — зашипела девушка. — Ничего. Когда отец за тобой приедет, то Стеша… — он кивнул на свою каштановолосую спутницу, — вернёт тебе нож. Не бойся, отцу не выдадим. Но это был первый и последний раз, понятно? — Какой заботливый, тоже мне… — Кира отвернулась и встретила насмешливый взгляд Эммочки. Та слышала весь разговор от начала и до конца. Откуда-то сверху спустилась Светлана Григорьевна — мать Эммочки, и отличница, дёрнув Киру за рукав, сказала: — Ну наконец-то… поднимайся. Они оставили на вешалке куртки и облачились в халаты. Затем началось долгое блуждание по больничным коридорам. Кира совершенно не умела здесь ориентироваться и полагалась во всём на Эммочку, которой часто приходилось здесь бывать. Последней шла словесница Яковлева. — Я здесь всегда путалась, когда мне разрешили вставать после аппендицита, — шепнула Кира отличнице. — Спина сильно болела после лежания? — Ой, и не говори мне об этом… — скривилась девушка. Норка была помещена в отдельную палату с застеклёнными стенками и белыми шторами поверх стекла. Укрытая до пояса девушка лежала неподвижно, с целой кучей подключённых к телу датчиков и трубок. Зрелище было не из приятных. Правая рука Норки забинтована до локтя. Врачи из дежурной смены что-то рассказывали словеснице Яковлевой, но из их разговоров Кира ничего не поняла, за исключением того, что общее состояние девушки опасений не вызывает, разве что никто не мог сказать — сколько продлится кома… Разглядеть лицо Норки было нелегко, но было заметно, что ни страха, ни отчаяния на нём не запечатлелось. Норка как будто легла подремать. Простояв несколько минут у окна, девушки не спеша потянулись к выходу. Ничего они здесь не добьются, даже если просидят у палаты до утра. Уже на улице к стоящей на тротуаре в одиночестве Кире подошла Стешка Мамонтова. — Держи свою игрушку, — сказала она, протягивая нож. Кира засунула его в сапог. — Зачем ты взяла его? — поинтересовалась Стешка, — с Чумным доктором драться собралась? — Так просто, — буркнула Кира, — а ты что, нисколечко не боишься? Прям без ничего на улицу выходишь? — Всё моё — со мной, — кратовская пассия сложила на груди руки, и стало заметно, что под её кожаной, плотно облегающей тело курткой скрывается отнюдь не синтетический наполнитель. Кира ощутила лёгкую досаду. Она не имела таких мышц, не знала ни одного приёма для самообороны, и её успехи по части физкультуры были очень средними. — Знаешь, — сказала вдруг Стешка, — если когда-нибудь научишься драться — никогда никому не рассказывай, что тебя этому обучали. Прикинься сибирским валенком. Мне подружка так и советовала — никому не говори, что твой дядька учил тебя всякое отребье колошматить. Я её не послушала… теперь на комиссию отмечаться хожу. Киру кольнуло любопытство. Что, интересно, приключилось с этой здоровячкой? Но вслух она сказала совсем не то, что собиралась: — Славка, как видит меня, всякий раз говорит о моих хвостиках… они, видите ли, красивые. — Часто говорит? — улыбнулась Стешка. — Со счёта уже сбилась. — Вообще-то он прав, у тебя отпадные волосы. А хвостики на бабочкины усики похожи. — Что? — Кира с трудом скрыла изумление. «Бабочкины усики». Это название она узнала лишь в одном месте, том самом, где этой накачанной девчонке не было места… «А если было??? » — подумала девушка. Её медленно, но неуклонно охватывала паника. — Ничего, — с лёгким удивлением ответила здоровячка, — просто я слышала это название в каком-то дурацком сне про населённую динозаврами планету. Там ещё по ночам всходило что-то похожее на Сатурн и было два Солнца на небе… а вон, кстати, твой батя приехал, — сказала она, указав на парковку. Киру буквально раздирало любопытство пополам со страхом. Третий человек видит те же сны, что и она. Как всё это понимать? Из дверей корпуса вышла Эммочка. Она не слышала Стешкиных слов, а просвещать её уже не было времени, и девушки заторопились к зелёной четырёхдверной «Ниве». Кира отрешённо глядела на вереницу оранжевых огней на Каширке и отчаянно пыталась разобраться в происходящем. Уже не два, а три человека с одинаковыми снами… в этом было что-то пугающее. Почему, отчего? Куда всё это может завести? Что это за место, которое они видят? На самом ли деле оно существует, или это какой-то дьявольски хитроумный розыгрыш, затеянный неизвестно кем для непонятно каких целей? На Борисовских Прудах они на минуту остановились — папа вышел к ларьку за сигаретами, и воспользовавшись его отсутствием, Кира пересказала Эммочке свой разговор со Стешкой Мамонтовой. — Третий человек? — ахнула отличница, — да это… слушай, ты ничего не намудрила? — Да нет же! — взорвалась Кира, — два Солнца на небе, газовый гигант с кольцом… этого что, мало??? — Ну ладно, вон твой папа идёт… завтра поговорим. Они съехали на Паромную, и Александр Васильевич на пару с Кирой довёл Эммочку до дверей её квартиры. Та, впрочем, не стала ночевать у себя, а ушла к соседям — учитывая нервозную обстановку в городе, вызванную появлением Чумного доктора, люди уже не решались ночевать в своих жилищах в одиночку. По возвращении домой Кира не сразу ушла к себе. Первым делом она вернула нож на прежнее место, затем, как могла, постаралась успокоить переволновавшуюся за неё мать. Только убедившись, что изрядно притомившаяся за день мама заснула, девушка отправилась в свою комнату. Этой ночью ей приснилась Норка. В этом очередном, сверх всякой меры реалистичном сне Кира стала свидетельницей того, как любимая подруга почти утонула в болоте. Грязная жижа плескалась почти у Норкиных ушей, девушка что-то беззвучно кричала и с мольбой тянула к Кире руки. Сама же Кира не могла сдвинуться с места, словно приросла ногами к земле… Не спала в эту ночь и Кирина мама. Глядя в тёмный потолок, женщина тщательно перебирала в своей памяти всё, что только знала о Кире, все её привычки, склонности, вспоминала каждое её слово, каждую вещь или явление, которые её интересовали… Дочь сказала, что узнала о своём сиротстве из таблицы наследования групп крови. Тут она, пожалуй, не солгала. У Киры не было привычки шарить по личным вещам и документам родителей, пока те отсутствуют, в этом Анна Павловна была уверена твёрдо. Сейчас, когда правда всплыла наружу, мама извлекла из памяти множество мелких деталей, мало что значащих в отдельности, но если сложить их воедино, то получалось, что где-то в глубине души, не отдавая себе в том отчёта, Кира ощущала свою чужеродность. Ей с раннего детства нравился старый добрый мультфильм о мамонтёнке, который отправился искать маму… и нашёл слониху. Ещё ей нравились мультфильмы о Серой шейке и Гадком утёнке. Можно было предполагать, что на уровне подсознания она чувствует какую-то связь с главными героями, некую общность судеб… Ещё Кира любила телепередачу «Жди меня». Если демонстрировался эпизод, в котором дети находили родителей или родители — детей, она украдкой вытирала слёзы со щёк, наивно полагая, что мама этого не замечает. Теперь стало ясно, что это не просто подростковые, тщательно скрываемые от окружающих приступы сентиментальности. Все фильмы, которые предпочитала смотреть Кира, содержали в себе одну и ту же сюжетную линию — герой теряет память и пытается всеми силами узнать — кто он на самом деле. Или иначе: герой попадал в чужую, несвойственную для него среду, которую считает родной и единственно возможной, а затем, к своему удивлению или негодованию, узнавал, что его настоящий дом находится где-то в другом месте. Сам же он оказывался в чужой среде под влиянием непреодолимых, порой трагических обстоятельств. Анна Павловна была, мягко говоря, не в восторге от содержания этих фильмов. Зачастую это были картины американских режиссёров, которые, очевидно, больше думали не о смысловой нагрузке произведения, а о том, как в пределах полутора-двухчасового лимита разместить побольше сцен с удивительнейшими спецэффектами, головокружительными погонями, грохотом выстрелов и взрывов, не говоря уже о неумелых попытках изобразить совокупление между мужчиной и женщиной… Чем бы ни были заполнены эти фильмы, куда важнее другой вопрос — насколько вкусы девочки соотнесены с реальностью? Ощущала ли Кира себя «гадким утёнком»? Вряд ли. Её взаимоотношения со сверстниками-сверстницами не представляли собой тайны, в них и намёка на подобное не было. Уж не думает ли она (осознанно или неосознанно — не важно), что её вынуждены были бросить под скамейкой в силу безвыходного положения? Может, она считает, что её настоящая мать (или близкий ей человек)однажды вернётся? И что тогда? Она предложит девушке нечто, чего не сможет дать чета Беляковых? Хотя… «Девочка думала над этим не единожды, ещё до того, как заговорила со мной о своём происхождении, — мелькнуло в голове у Анны Павловны, — и сказала, что не хочет другую маму… это очевидно. Но насколько хватит её твёрдости? Вот ведь какая задача нарисовалась перед, по сути, ребёнком… Но Кира уже заражена любопытством. Она и ждёт, и одновременно боится встречи со своим прошлым. Исподволь она будет искать пути для удовлетворения своего любопытства… » Анна Павловна думала почти всю ночь и под утро наконец рассказала мужу о том, что Кире стала известна их семейная тайна. Высказала она и все свои наблюдения и опасения по поводу дочери. Александр Васильевич если и растерялся, то не больше чем на минуту. Анализировать и сопоставлять факты и события, находить аналогии, принимать решения с молниеносной скоростью — всё это было неотъемлемой частью его деятельности. Поэтому и раздумывал он недолго. Уже по первому ответу стало понятно, что он просчитал ситуацию на много шагов вперёд ещё раньше, чем Кира узнала о том, что мать ей — не мать. — Всё так и должно быть, — сказал он, — ты правильно сделала, что ничего не пыталась скрыть от неё. Если на то пошло, то через три с лишним года Кира сможет попытаться найти настоящую мать сама. Может, ей повезёт больше, чем мне. Не стоит ей мешать в этом. Он признался жене, что в глубине души хочет того, чтобы настоящие Кирины родители никогда не нашлись. Но вместе с тем он хранил в сердце слабенький огонёк надежды — вдруг среди единокровных Кириных родственников — а таковые вполне могут существовать — найдутся хорошие люди, способные принять и понять происходящее? Впрочем, лишних иллюзий питать не стоило. Уж кому-кому, а Александру Васильевичу хорошо было известно, что окружающий мир злобен и крайне жесток. Люди годами судятся и воюют из-за детей и имущества, порой со смертельным исходом, но всё же… Анна Павловна напряжённо вслушивалась в предутреннюю тишину. Скоро надо будет приготовить детям завтрак… — Кажется, я что-то слышала… — шепнула она, — у Киры… пойду проверю… Она вышла из спальни и осторожно попробовала открыть двери комнат, в которых спали дети. Сашка закрылся на все запоры, даже тумбочку придвинул… Не ребёнок, а какой-то Колиостро в камере Бутырского изолятора. Он всегда боялся, что, пока его нет дома, сестра начнёт рыться в его вещах (сам же он проникал в Кирину комнату при всяком удобном случае и угрызениями совести не страдал). А Кира забыла о задвижке на своей двери. Немного поколебавшись, Анна Павловна вошла в её комнату. Ничего странного и пугающего с девушкой не происходило. Она мирно спала, обхватив руками скомканное одеяло. — Что же с тобой происходит, моя девочка? — прошептала мама, усаживаясь на краешек кровати, — что тебя беспокоит? Последние слова прозвучали очень близко к Кириному уху. — Индас… Мама замерла, вся превратившись в слух и чуть ли не окаменев. Она не думала, что Кира может услышать её, тем более не думала и о том, что она ответит… Она не шевелясь глядела на полусомкнутые губы девушки. — Мамочка… забери меня к себе… — шепнула Кира. «Похоже, ей очень больно в своём сне, — решила мама, — но почему она не рассказывает ничего из того, что видит там? Говорит, что не может запомнить ни одного сна. Если ей пересказать, что она говорила, то… Индас… что это за слово? Имя? Или… » Мама так и не решилась пересказать Кире её слова. Кто знает, какую реакцию они вызовут — ведь девушка и без того переживает о заболевшей подруге, а тут ещё и странные слова… Утром, собираясь в школу, дочь выглядела вполне нормальной (если к ней подходило это слово в данном случае) — проснулась позже, чем требовалось, ураганом носилась по квартире, разыскивая свои вещи, кое-как заплела свои оданго, едва не убежала в домашних тапочках и даже не позавтракала. Пришлось завернуть ей пару бутербродов с сыром в пакет и подложить в сумку. Кира вылетела из дома, словно на пожар, хотя ясно было, что опоздание неминуемо… А позже, когда Анна Павловна зашла в её комнату, чтобы забрать простынь и пододеяльник с наволочкой в стирку (сама Кира постоянно забывала это сделать)- то обнаружила, что подушка промокла от слёз, хоть бери и выжимай. — Вот не хочет ничего рассказывать — и хоть разбейся... — сокрушённо покачала головой мама.