Звезда Полынь

      — Лита, ты приготовила травы?       — Да, тетушка.       — Хорошо. Помоги мне перебрать ягоды, и можешь идти гулять.       — Да, тетушка.       — Только не уходи далеко от дома.       — Да, тетушка.       И все. Два слова в ответ — да и только.       Морэндис устало вздохнула. Когда десять лет назад она приняла решение обучить девочку-чужачку, то не думала, что это будет так…       Поначалу все было легко — девочка быстро росла, не капризничала, ничего не требовала и не просила, не говорила странных слов, не задавала неудобных вопросов и не противоречила, когда ведьма рассказывала ей эльфийские легенды о победе над Морготом. Балроги побери, она даже не болела ни разу, хоть и выглядела болезненно маленькой и тощей, и ела, как птичка. На эльфийских детей такое тоже было не похоже — наставница говорила, что маленькие эльдар не сильно отличаются от человеческих детей, конечно, здоровых и сытых.       Послушное дитя, тихое, словно тень. А еще на лету схватывающее чтение, письменность и счет, лекарскую науку, наречия квенья и синдарин… а еще она совершенно не скучала о матери, покинувшей домик ведьмы ради служения Храму. Не задавала вопросов, не просилась к ней, как делали бы обычные дети…       Отчасти Морэндис этому радовалась. В последнее время у нее было много дел — неподалеку строили святилище и оттуда, что ни день, шли люди с ушибами и ссадинами. Литиэль помогала уже весьма ловко, готовила травяные смеси и примочки, подавала повязки и инструменты — словом, делала посильную для своих лет работу. Но делала ее с таким равнодушием, с каким падают с крыши капли осенней мороси. Худенькое личико не улыбалось и не хмурилось еще ни разу — и Морэндис была уверена, что такое бесстрастие происходило не от серьезности, но от равнодушия.       Вот и сейчас — сидит истуканом, лишь маленькие пальчики мелькают над миской сушеной брусники. Она никогда не выказывала живого интереса к занятиям, которыми пыталась увлечь ее Морэндис, любое дело выполняя старательно и усердно, но не выказывала и неудовольствия — не кривилась в отвращении, видя язвы, гной, открытые раны… она могла бы стать отличным лекарем, если подумать…       А могла бы — отличным убийцей.       Несколько недель назад к месту нового святилища приехали две молодые женщины в новеньких мантиях из беленого льна — одеждах служительниц Единого, но с зелеными перышками, вплетенными в косы. Ходили по деревням, рассказывали новости, расспрашивали людей, и в особенности, детей. Добрались и до Литы — и девочка совершенно их очаровала. За нее Морэндис сулили большие деньги — и чтобы отстали, пришлось пригрозить разбирательством в Круге. Впрочем, без добычи зимородки не ушли, забрав в учение двух девочек из ближних деревень.       Эх… а родители, небось, думают, что отдали детей в чистое и легкое дело… знала ведьма, как учат в Гнезде. Точнее — узнала, когда во время старой поездки в город Короля пообщалась с женщиной из «птиц». Она и впрямь была чем-то похожа на маленькую Литиэль, только ее бесстрастие и спокойствие не были врожденными, и происходили от воспитания.       Тогда Морэндис серьезно раздумывала над тем, нужны ли людям в благословенной Эленне такие, прямо сказать, орочьи традиции, как обучение «зимородков». Впрочем, поразмыслив, поняла: именно сейчас, в мирной земле, окруженной не врагами, а ласковым морем, они нужны даже более, чем прежде. И лучше, если держать их в руках будет новосозданный Храм Единого, а не всякий, кто заплатит деньги.       Но это не значило, что женщина не досадовала на несовершенство мира, где даже в благословенной земле, по соседству с Богами, власти не обойтись без шпионов и наемных убийц. Забавно выходит, кстати, теперь она сама — власть, маленькая, но все же не какая-то там лекарка, а служительница Единого! Ведьма улыбнулась, припомнив слова матери.       В последние годы госпожа Дайгрет занималась проповедничеством — бродила по стране, рассказывая людям о Богах, ибо многие эдайн до сих пор имели очень слабое представление о тех, кому посвящали молитвы. Учитывая то, что занималась она этим в компании прибывших из Валинора эльдар, зрелище было невообразимое: похожая на орка старуха в белых одеждах и три златоволосых красавца за спиной. Матушку такое очень забавляло.       Жизнь самой Морэндис не сильно изменилась с изменением статуса. Она по-прежнему лечила людей из соседних деревень, только лишь перед началом работы читая молитву Эстэ. Так поступала и Литиэль — тетушка сказала молиться, она и молилась. А сказала бы на голову встать — и встала бы.       Размышляя об этом, ведьма решила, что отношение воспитанницы к миру похоже на отношение рыбы к цветам – может быть, рыба знает о существовании цветов, но это ее никак не касается.       И Литиэль часто вела себя так, словно мир с ней не соприкасается. Она его словно не замечала, погруженная глубоко в себя — Морэндис дивилась на это. Знала она детей, с кем не хотели играть сверстники, но детей, не желающих играть, точнее даже, не замечающих других детей, ей прежде не встречалось. Притом, девочка не была слабой на голову — игры ее просто не интересовали. Почтенный Дагмор был прав — хоть и не прав одновременно. С Литиэль было тяжело.       И наблюдая за воспитанницей, ведьма все чаще задумывалась о повторном визите в город Короля, теперь уже — с ней вместе. Ее странности, в последнее время ставшие еще более явными, следовало обсудить со знающими людьми, да и с госпожой Айвиэль поговорить бы стоило…       Но поездка не понадобилась — этим же вечером, по первому морозу, матушка со свитой и наставницей сами приехали к ней.

***

      Все было не так.       Четыре простых слова были тем, что беспрестанно тревожило ее в этом месте.       Все было не так.       Как именно — она не знала, не могла вспомнить, не могла сказать — могла лишь чувствовать это странное и зыбкое, ускользающее, как туман — «не так». Она словно бы заблудилась, но где? Ведь это место, светлые холмы, поросшие березами, пихтами и лиственницами, она знала так же хорошо, как дом тетушки. И эти горы, светло-серыми уступами спускающиеся из неба в море — она не знала других, но почему ей кажется, что они не должны быть такими? Ведь она родилась здесь и выросла, и эта земля для нее… родная?       Форростар. Север.       Скоро зима.       Зима здесь, на севере Нуменорэ, совсем не то, что зима в оставленных землях ушедшего под воды Белерианда — так говорят старики. Женщины набрасывают на плечи легкие платки из козьего пуха, мужчины носят куртки нараспашку. По утрам льдом схватываются ручьи и лужи, звенят обледенелые сети, но даже в самую холодную пору, когда установится санный путь, море не замерзает, лишь делается свинцово-серым под снеговыми тучами.       Туман над волнами, дым над домами, пар над хлевами… а в паре часов пути, в пещерах у моря, бьют ключи раскаленной воды. Там строят святилище, еще там есть бани и прачечные, и какое-то небольшое хозяйство — там будут жить женщины с холодными змеиными глазами, недавно приезжавшие к тетушке…       Она шагала знакомой дорогой вдоль ручья у подножия высоких холмов. Русло блестело — серебряное на желтом, на старой траве, с пятнами алого, реже зеленого. Остановившись у куста, она нарвала голубики, выбрала из мха несколько молодых зеленушек, и пошла дальше, ни о чем особенно не размышляя. Она устала думать и гадать, что же в окружающем ее мире не так. Чувство чуждости жило в ней с того мига, как она осознала себя — но разве эдайн не ее народ? Разве их язык не ее язык? Разве Эленна — не ее дом? И разве, наконец, она не беоринка? Конечно, она знала, что тетушка считает ее странной, но не знала, что с этим делать — вести себя, как другие дети, она не могла, занятая напряженными попытками осознать, что же неправильно в окружающем ее мире. По той же причине, она никогда не перечила тетушке — гораздо проще и легче было делать так, как положено, чем спорить о том, что ей не нравится, например, благодарить за исцеление больных какую-то Эстэ, ведь лечат-то она и тетушка, и никакой Эстэ рядом с ними нет. Но в состоянии постоянного мысленного усилия отыскать то-чего-нет, сил на споры просто не оставалось. Проще было принять необходимость молиться, как данность — как необходимость, например, одеваться.       Ей казалось — она что-то забыла. Как будто убрать котел с очага, или выставить на просушку травы, или проверить опару. Но она никогда ничего не забывала, и чувство было очень странным, неуютным и неприятным — ей не хотелось об этом думать. В последнее лето у нее наконец-то начало получаться — не думать, не пытаться вспомнить, а просто принимать. Отрешиться от впившейся в разум колючки, оставаясь в настоящем, жить идущим мгновением… быть в нем.       Ей внезапно и остро захотелось быть — здесь и сейчас. В этом ясном предзимнем дне, на тропе вдоль ручья, по дороге к морю, не тревожась ни о чем, кроме поучений тетушки и домашней работы. Застыть, как мошка в янтаре, чтоб этот день длился всегда, чтоб не приходило больше это странное, тревожащее, больное…       Тень памяти вновь ускользнула, как ветер меж пальцев. Вздохнув, она перестала думать об этом, и задумалась о сушеном багульнике, с которым ей предстояло возиться завтрашним утром, перебирая и укладывая на зиму. У него приятный запах, но после может заболеть голова — тетушка говорит, что такие малые закономерности являются отражением Высших Законов Мира. Сперва хорошо и приятно, а потом плохо — не бывает так, чтоб в жизни всегда было хорошо.       Но верно и обратное — если очень плохо и тяжело, то на смену однажды придут достаток и радость… так вот страдал ее народ в тяжелой войне — так и пришла награда, Эленна, чудесный дар богов, где даже зимой люди не болели и не голодали… и люди, помнящие Белерианд, говорили, что милость Единого одарила их силой и здоровьем — годы не тяготили их, и тот же Хельмир, староста деревни у моря, (приходящийся ей дедушкой, но об этом не следовало болтать) разменял седьмой десяток, но вовсе не выглядел стариком. Крепкий мужчина в годах, как и другие такие же…       Такова милость Эру, чудесный дар.       Не пришлось бы только тысячи лет спустя расплатиться за этот дар бедой и горем…              По узкой тропе она спустилась к морю. Утренним приливом на берег нанесло морской травы, и по ней ходили большие серые чайки, вытаскивая из клочьев водорослей мелкую рыбу и прочую морскую живность. Может, поискать морских раков? Мясо у них вкусное, и, как говорит тетушка, полезное…       Ее внимание внезапно привлекла большая птичья стая, собравшаяся в одном месте — видно, море выбросило на берег крупную рыбу. Следовало бы просто пройти мимо, не мешая чайкам питаться, но она почему-то остановилась. Ей захотелось подойти.       Так она и сделала, медленно приблизившись к галдящей стае. И верно — небольшая акула, уже хорошенько распотрошенная. Что интересного тут может быть? Пожав плечами, она наклонилась ниже, уступая внезапному интересу — и заметила в мешанине рыбьих кишок нечто блестящее. Перламутр ракушки? Не похоже… или рыба проглотила что-то металлическое?       Следующее действие не было осмысленным ни в коей мере. Так же бездумно — как перебирала ягоды или перетирала семена на отвар — она погрузила руку в вонючее месиво, сжав кулак на странной вещи…       …Больно!       Вихрь видений — осенней листвой, россыпь алых капель — белые псы лижут траву, лед-стекло, осколки, дымный туман, горький запах пожара…       Я…       Звезды! Звезды и Эа, о нас ли плачет она? Почему такой равнодушной кажется черная бездна? О, Тьма, дети твои идут к тебе, прими нас, Эа…       …Прости, Мельдо, мэл-кори, ты сердце мое, и сердце говорит мне — иди… не в моих силах отринуть этот зов во имя клятвы. Я сохраню эту память… осколок звездного льда — зеленый кристалл.       Лаан-Гэлломэ — Лаан Ниэн.       Аст Ахэ, дом мой, что рожден песней из Тьмы, Огня и Камня. Аст Ахэ, сердце твое — ломкая тень, тонкие пальцы так хрупки, что страшно сжать ладонь — черная корка ожога, и не увидеть улыбки — незатянувшиеся рубцы готовы лопнуть кровью… но разве это важно? Ведь глаза его по-прежнему светлы, как звезды, и искры звезд в волосах… и крылья…       Крылья.       Распахнутое окно. Чаша вина, разговоры за полночь. Пучок сухой травы — «скажи-цветами», руки, ладонь к ладони…       Любовь не задает вопросов.       Горькая правда — признание искренних чувств…       Надежда…       Чужая воля.       Я знаю, Учитель, ты не желал мне зла. Ты хотел спасти — и я бы приняла любую боль, но почему мой разум окутал туман, а в груди так пусто? Так холодно… что со мной стало? Кто я теперь?       Ахтэнэ — Дочь Тьмы.       Ахэ-тэн-Эа — возвращение к дому…       Пальцы, судорожно сомкнутые на том, что было когда-то серебряным ожерельем, потерянным на поле боя у Хэлгор… больно. Болит голова. Почему?.. что это? Что происходит? Крики чаек… море, волны… надо к морю, надо умыться — не надо спать мордой в рыбьих потрохах…       Все качается. Так плохо… боль. Болезнь. Наверное, это она и есть — ни разу раньше не болела… да. Она просто больна. Пойти, спросить у тетушки — она поможет… только умыться сначала. Платье жалко, почти новое.       К воде… соль и горечь, упругая сила волны толкает в ладонь — разожми… отпусти. Выбрось.       О… боги.       Как она измазалась! Что на нее накатило?       Она приподнялась, села прямо на полосу прибоя, не обращая внимания на холод воды. С недоумением уставилась на по-прежнему зажатую в кулаке вещь — темный от времени смятый металл, когда-то бывший серебряным ожерельем тонкой работы — до странного легко оказалось представить, каким оно было, когда было целым…       И зеленоватый прозрачный кристалл, похожий на льдинку, заманчиво мерцающий… резко отвернувшись, она так и не смогла заставить себя разжать руку. Стараясь не смотреть, песком оттерла грязь, после, как смогла, привела себя в порядок.       «Скажу тетушке, что сорвалась с тропы».       А после, точно вспомнив о чем-то, снова взглянула на свою находку, по-прежнему зажатую в кулаке.       Толкнуло в виски, тесным обручем легло на лоб… качнулся мир, на миг меняясь — не берег моря, подножие черных скал, три стройных башни… и тут же — другие горы, снежная равнина, лёд и звездный свет…       Придя в себя, она обнаружила, что сидит, прижимая ко лбу кулак с зажатым камнем. Плохо… надо рассказать тетушке…       Нет.       Почему? Она почувствовала себя сбитой с толку.       Нельзя. Враги…       Кто? Тетушка?       Швырнуло виденьями — точно листьями в лицо. Лица-лица-лица, знакомые, но чужие, тетушка, дедушка, бабушка Дайгрет, госпожа Айвиэль — печать гнева, мертвящий свет — Зло должно быть уничтожено…       Нет, это невыносимо… не думать, не думать, не думать об этом.       Надо вернуться. Надо домой. Это бред, такое бывает у людей. Она просто заболела… она…       Она задохнулась, внезапно поняв, что забыла свое имя.