***
— Живее! Живее! Ваши проклятые чемоданы никто на своём горбу бесплатно не потащит! Живее! — хрипло выкрикивал старый моряк с трубкой во рту, забитой до отказа табаком. Делая глубокие затяжки, он всякий раз заходился диким кашлем, браня и костеря не пойми кого: то ли экипаж причалившего парохода, то ли растерянных пассажиров, сходивших с трапа на набережную одной из Нью-Йоркских пристаней. К берегу то и дело причаливали буксиры, гружёные углём, запчастями для военных судов, барж и прочими вещами, необходимыми для жизни города и его районов. Где-то мелькали, сходя на пристань, рабочие, иммигранты, военные в гражданском — толпа давно заняла прибрежное пространство да и порт в целом. Именно в этом месте, у только что причалившего парохода, старик Том, около четверти часа раздававший «вежливые» советы сонным и медленным гостям города, в один момент замолк к огромному удивлению окружающих. Может сорвал голос? Охрип? — Прочь! — раздалось в стороне с тихим, но различимым рычанием. Какого-то юношу не устроило, что старик не только не озаботился поднять упавший чемодан, но и наступил ему на ногу. Моряк обернулся, выпуская кольцо сизого дыма в лицо нахалу. Моментально закипая, он собрался зайтись отборной портовой бранью, что накрепко вбила в его голову жизнь за долгие годы пребывания в море. Но замер, тут же проглотив все готовые вырваться наружу слова, и ощутимо придавил язык. — Ты!.. — старческие брови взлетели от удивления, а трубка с едва различимым стуком упала на каменную мостовую, рассыпав тлеющие листья дешёвого табака. — Убери свою ногу, — не обращая внимания на реакцию старика, парень демонстративно тряхнул отдавленной ступнёй, сбрасывая чужой башмак. В толпе кровожадно блеснула пара тёмно-бирюзовых глаз, и у самого уха Тома раздалось еле слышное шипение. На горле предупреждающе сомкнулись тонкие пальцы, впиваясь в дряблую кожу до красных отметин, и старик мгновенно стих, лишь сжал покрепче большие кулаки. Так, на всякий случай. Словно пытался сказать, что его, морского волка, уже ничем не испугать, но крючковатые пальцы всё же с трудом скрывали мелкую дрожь. — Если такое повторится — языком будешь слизывать грязь с моих ботинок, — хватка ослабла, и старик смог сделать глубокий прерывистый вдох. — Понял? Юноша наклонился, достав из кармана платок, вытер испачканную обувь и поднял чемодан. Вновь поправил складки своего длинного пальто и уже через мгновение слился с толпой. Последнее, что видел старик, прежде чем сорваться на бег, — тёмно-красную макушку, мелькнувшую за углом ближайшего здания.***
Народ нехотя расходился с набережной: дети старались разглядеть подошедшие пароходы, а матери, потакая своим чадам, останавливались на пару минут, решая чуть погодя забрать мужей из питейных и пабов, находящихся неподалеку. Тем временем старик Том забыл о потерянной трубке. Неуклюже протискиваясь сквозь толпу, он скрылся в малоприметном пабе с тусклыми окнами, внутри которого всё давно провоняло рыбой и мочой. За лакированной стойкой — единственной гордостью этого заведения — тщедушный старик-бармен вытирал серой тряпицей разводы со стаканов: выпивка здесь была хороша. Но не за ней прибежал разгоряченный моряк. Двери при толчке старых рук надломлено скрипнули, от чего в них дрогнули вставки из стекол. — Том? — тряпка полетела в сторону. Вместо неё на стойке появилась блестящая в тусклом свете бутыль хорошего бурбона. Янтарная жидкость знакомо блеснула на свету сквозь мутную, запылившуюся тару, и бармен выудил из дальнего шкафа рюмку, принадлежавшую старому другу. — Сколько сегодня этот плавучий гроб стоит в порту? — Пароход-то? — удивился старик, — сейчас черти мешки с углём догрузят, и вечером отчаливаем, — Том спешно приземлился у стойки, схватил серую тряпицу и промокнул выступивший от бега пот. Он коротко выдохнул, залпом выпил налитый бурбон и поманил крючковатым пальцем друга. Оглядевшись — не подслушивает ли кто? — еле слышно заговорил. — Мне нужно связаться с ним! Срочно. Я видел волшебника с фамильяром! — Где?! — воскликнул бармен, присев от удивления. Говорить, какой именно это был волшебник, да и с каким ещё фамильяром, не требовалось — друг понял Тома прежде, чем тот осушил вторую стопку. Он забрал тряпку у моряка, быстрым движением руки так же смахнул неожиданно выступившие капли пота со лба. — На пристани. Высокий, с одним лишь чемоданом, — дрожащей рукой Том загнал в рюмку ещё пятьдесят грамм бурбона, разом опрокинул в глотку и занюхал линялым рукавом худой куртки. Бармен сдавленно икнул. — Уверен, что это именно он? — Да руку дам чертям на отсечение! Прям чуть на пристани не придушил! Вот следы ещё небось не сошли, смотри, вот! — Старик перекинул свою тощую шею через стойку, выпячивая её, словно гусь. Его друг лишь удивлённо окинул взглядом затылок и, ничего не заметив, пожал плечами. — Да не туда смотришь, чёрт! Вот, у края рубахи, там. У него еще татуировка какая-то была на лбу, и огромные глазища. Ей богу, как у дьявола! Точно тебе говорю, он! Бармен свел костлявые пальцы на горлышке бутылки, на немой вопрос друга осушил с четверть и стукнул напоследок мутным дном об стойку. Моряк сдавленно крякнул. — Тогда пошли! Нельзя медлить. Еле заметная дверца за баром с тихим скрипом впустила двух взволнованных волшебников. Лязгнула замком, схоронив за собой тайну, что должна была открыться лишь нескольким людям: первым в этой цепочке стоял директор школы Волшебства и Чародейства — Армандо Диппет.***
— Шукаку, мы прибыли. Выходи. Крышка чемодана-кейса упала на застеленную пыльным пледом кровать. Молодой волшебник невольно сузил глаза, вытаскивая палочку из самодельного чехла на запястье, для верности пару раз ткнул ею в спящего тануки. Существо с песчано-коричневой шерстью сонно фыркнуло, перевернулось на другой бок, проигнорировав парня. В гнетущей тишине оно слабо икнуло и недовольно вздохнуло: в воздухе тут же повисли тяжёлые пары алкоголя. Волшебник поморщился, но палочку убрал. — Опять нализался! Пустая бутыль со сломанной восковой печатью глухо брякнула в мохнатых лапах, наткнувшись на металлический корешок фолианта, на котором, собственно, и разлегся наглый тануки. Волшебник, устав от этого спектакля, протянул руку к кончику тупого носа и с силой щелкнул по нему. Уж слишком давно он знал это существо, чтобы отличить: спит оно или нет. Узкие прорези глаз вмиг распахнулись, приняли воинственно-надменное выражение. — Да как ты посмел! Орэ-сама спал, между прочим, после длительного и утомительного плавания! — рассердился тануки, резво вскочив на лапы. Гневно зыркая, явно пытаясь взглядом прожечь в волшебнике дыру, принялся вытряхивать последние капли крепкого напитка из бутыли, попутно ворча. Парень, словно не заметив восклицаний фамильяра, повернулся к письменному столу, стоящему напротив односпальной койки, и устало потёр виски. Существо продолжало ругаться, кроя почем зря злосчастного волшебника и переходя на его уже личные — разумеется, отрицательные — качества. — … надменный, самоуверенный, наглый!.. — Силенцио, — молодой маг бросил через плечо заклинание мгновенно выуженной палочкой, услышал сдавленный рык и, больше жалея о мимолетной слабости, которую себе позволил, чем о возможном дискомфорте тануки, повернулся к раскрытому чемодану лицом. Пусто. Глухой, но требовательный стук когтей об деревянную поверхность стола рядом за спиной вынудил волшебника сжать палочку худыми пальцами крепче. — А ещё ты наивный и глупый мальчишка, — не без удовольствия закончил фамильяр и, вытягиваясь, распушил хвост, устраиваясь поудобнее на письменных принадлежностях, сминая их под собой. Волшебник нахмурился, вытащил пергамент из чемодана и сел на кровать, пытаясь понять суть написанного. — Тебе ли об этом не знать? У Орэ-сама сильнейшая защита в этом мире!.. Парень, скрестив ноги, медленно разворачивал один пергамент следом за другим под бухтение существа о собственном величии и могуществе, с каждой секундой чтения склоняясь над ними всё больше и больше. Бирюзовые глаза начинали медленнее бродить от строки до строки, постепенно мутнея. Веки всё тяжелее расходились с каждым морганием. — Устал? — тануки, округлив спину, свернулся в пушистый комок, принимая максимально безразличную, отрешенную позу по отношению к парню, но в голосе проскользнули, пусть и на долю секунды, нотки скрытой заинтересованности. «Или всё же волнения?» Гаара отмахнул эту мысль и, упав на жёсткую холодную подушку, вытянул ноги. — Можешь поспать часок, Орэ-сама разрешает. Парень надменно фыркнул, но глаза прикрыл. Под боком через полчаса прогнулся тонкий матрас, а под боком стало теплее. Нотки перегара заиграли в воздухе ярче, но волшебник давно уже привык их не замечать — слишком долго они были знакомы, чтобы возмущаться по поводу каждой мелочи. Сейчас он мог позволить себе немного расслабиться, поддаться единственной слабости — сну. Стиснутые в замке тонкие пальцы на груди, закрытые глаза с синяками от недосыпа и мерно вздымающаяся грудь — парень был в какой-то мере красив, но постоянные путешествия в тандеме с собственными душевными истязаниями оставили на нём обычно неприглядные на первом знакомстве следы: там, где волшебницы видели прекрасную бледность кожи, Шукаку замечал долгое отсутствие сна, многочасовые посиделки за старыми и пыльными книжонками, последствия голодных будней и прочную маску аристократа с самодовольной блёклой улыбкой, которая помогала скрыть все изъяны такого идеального образа. Ярким пятном выделялись лишь красные пряди волос да бирюзовые глаза, но и там всё равно не хватало… какого-то более глубокого, душевного и искреннего цвета? Чёрт его разберёт... Когда рушится внутренний мир, теряются жизненные ориентиры, волшебник обычно угасает и теряет собственные краски, становясь лишь оболочкой, призраком, сжигаемым изнутри собственной магией. А Гаара почему-то живёт. Несмотря на залёгшие глубокие тени, впадины бледных щек — румянец выступал на них лишь в детстве, — Гаара живёт. По-своему: нагло, надменно, холодно держась с остальными, но… Может это и не так уж плохо? «Совсем ещё ведь мальчишка, а строит из себя невесть что», — тихий фырк прокатился по маленькой комнате, и прежде чем Шукаку окончательно свёл вместе веки, он позволил себе подумать, что Гаара всё же не случайно опустил руку на него, прижав к себе сильнее. Сон был самым ценным сокровищем для него, когда отступали кошмары реальности.*Первая ночь, где-то около трёх часов после полуночи*
С громким треском дверь отлетела к стене. Вернее, не так: стена отлетела к двери, точнее — её больший обломок. В той части комнаты, где раньше располагались безвкусные занавески в мышиную серую клетку и пыльное с мутными стёклами окно, зияла большая дыра с человеческий рост; красивыми хлопьями бетонная и каменная крошка оседали на деревянный пол. Кто-то мог закричать или хотя бы, за малым исключением, удивиться этому, но Гаара, уже одетый в своё дорожное пальто с Шукаку на плече не повёл и бровью. Юноша был спокоен; руки, стянутые кожаными перчатками, небрежно смахнули осевшую пыль с воротника и вернулись обратно, в карманы. Чемодан у самых ног был давно собран — помимо книг из него за прошедший вечер волшебник доставал лишь зубную щётку и полотенце, пренебрегая гостиничным в силу собственной брезгливости — «А что поделать-то?» — поэтому собрать вещи и сорваться в другое место было делом двух-трёх минут. Проницательный взгляд бирюзовых глаз прощупывал обломки стены и пейзаж за окном, и то последний — так, мельком. Он ждал чего-то подобного — уже не привыкать, что в первую же ночь на новом месте ему приходилось искать, как не парадоксально, новое место. Но была в этом и своя толика пьянящего и весёлого азарта: палочка наготове, ноги в боевой стойке, тануки на плече гаденько улыбается. — И? — молодой волшебник, ни на секунду не теряя бдительности, сделал шаг вперёд. Стена не могла так запросто обвалиться, противореча всем маггловским законам физики. Тут явно что-то было не так, и пазл, очевидно, не хотел складываться в единую картинку. Шукаку в предвкушении возможной знатной бойни, мечтательно и пьяно лыбился, хотя с первого взгляда это было больше похоже на оскал, пока Гаара напряженно ожидал лучей с атакующими или связывающими заклятиями, которые всегда шли вслед за дамой — стенкой, по-прежнему держа руки в карманах. Ветер лениво бегал по комнате, поднимал частички осевшей пыли и гонял их по полу змейкой. Лампочка давно не горела, позволяя сумраку захватить и этот уголок гостиницы — небольшую одноместную комнатку. На улице царили слишком уж непроглядная ночь и тишина: собаки не брехали в подворотнях, как бывает в портовых городах, коты не орали любовных серенад своим кошкам, из-за чего по обыкновению в них летали горшки с землей, или прибегал разбуженный и оттого злой дворник с потрёпанной метлой и звучной руганью. Было тихо. — Гаара, осторожнее… У Орэ-сама не будет потом желания отскребать тебя от пола, случись чего. — Заткнись. Без тебя знаю. — Тебя всему учить нужно. Кто, если не я? И где тогда моя благодарность за все эти годы, а? Да и как ты смеешь обращаться так грубо со мной, кретин! — Мою благодарность пятилетней выдержки ты вылакал ещё на пароходе. И ты сам виноват, что нарываешься. А теперь побудь ёжиком — свернись и не мешай. — Да чтобы я тебе ещё раз помог! Нарвешься же на приключения. И хрен, что от меня получишь! — Шукаку!.. — Ладно. Лучше бы сам заткнулся и за вон той грудой смотрел бы. Я так на тебя сейчас зол, что даже стану говорить, что там человек. Вот как! — Человек? Красноволосый маг пристальней вгляделся в небольшую кучку, покрытую мелкой каменной крошкой и пылью, и, переступив особо крупный обломок, подошёл ближе. Среди всего теперь особенно хорошо проглядывались темно-синие складки то ли мантии, то ли плаща неожиданного гостя, его дорожный чемодан, обтянутый кожей, и волшебная палочка, так беспомощно отлетевшая от запястья волшебника. Большего рассмотреть не получилось бы в силу отсутствия освещения в комнате, а пользоваться магией, привлекая к себе излишнее внимание, зажигая тот же слабенький Люмос, не хотелось. Волшебник, лежавший среди обломков, вяло дернул ногой, в то же мгновение пошевелил запястьем — Шукаку отшатнулся, выпучив глаза, воинственно поднял единственный хвост и начал шипеть, словно чёрт на кадило. — Гаара, чтоб тебя! Он шевелится. Убей! Хотя нет: не трогай его — чёрт его знает, что этот недоволшебник с испугу может вытворить! Внимательнее, кретин! Шукаку не упускал ни минуты жизни, чтоб не напомнить об этом: в парке, когда волшебник инкогнито почитывал газетку, в кафе, когда официант подавал блюдо. У наглого создания хватало смелости напоминать об извечной внимательности и без того нервной личности в святая святых — в ванне, за что сильнейший фамильяр волшебного мира вполне себе огребал по самые уши полотенцем или веником, которыми волшебник не стеснялся пользоваться не по назначению. Но главный завет — внимательность, кретин! — вошёл глубже, чем в подкорку, став чем-то на уровне рефлекса. Человек, чья макушка поседела от строительной пыли, тем временем приподнялся на локтях, заозирался по сторонам; явных признаков агрессии или намерений сражаться не выражал. Тануки подошёл ближе и намеренно шлёпнул лапой по ближайшей отставленной конечности гостя — по ноге. Тот сдавленно шикнул сквозь сжатые зубы, медленно потянулся к лодыжке, которую зацепили. По середине пути, в районе бедра, рука замерла, куда взволнованней и быстрее метнулась ближе к области головы — за палочкой. Тануки, предугадав это движение, оттолкнулся от земли сильными лапами. Растянулся в прыжке, в конце полёта впечатавшись всем весом своей тушки в лицо незнакомца, пригвоздив того намертво к земле, извернулся и перехватил основание палочки зубчатым ртом. Напоследок не преминул шаловливо подмигнуть потрясённо-возмущенному волшебнику. Гаара приподнял уголки губ, но при этом крайне выразительно посмотрел на фамильяра. Тот, в свою очередь, бессовестно потрусил обратно к чемодану, продолжая стискивать в пасти волшебную палочку. И, повозившись немного у собранных в дорогу вещей, устроился поудобнее, кивнул, мол «можешь начинать шоу». Гаара лишь обреченно потер глаза, едва махнул в его сторону рукой. Что взять с самодовольного и гордого фамильяра? Тот, кряхтя, перевернулся на другой бок, потом вновь на другой бок. Выругался под нос и вмиг исчез из поля зрения. Затишье продлилось не больше секунды. Гаара повел плечом — тяжело; Шукаку нашёл себе наконец местечко. Поднял руку, пытаясь смахнуть тяжелую тушку, чтобы в случае опасности повысить маневренность, на что тануки лишь огрызнулся в зоне слышимости молодого волшебника и, не без удовольствия побольнее вцепившись короткими коготками в пальто, зафиксировался ещё крепче на спине, обвивая худую талию хвостом. Маг, представлявший собой довольно странное зрелище — всклоченные волосы, потрепанный полосатый шарф, обвивавший бледно-пыльную шею, дорожный плащ с вполне очевидно смятыми полами, — оглядывался по сторонам в поисках, видимо, хоть какой-нибудь реакции на своё, к слову, неожиданное появление или хоть какой-нибудь помощи. — Простите, не могли бы вы сказать, как?.. — парень зацепился взглядом за единственный силуэт, освещённый уличным светом. Гаара удивился и замер, словно каменное изваяние, с выставленной в боевой позиции палочкой. — Кажись, в Америке домушники совсем оборзели! Хотя какие домушники? Тут на лицо явный тупица: стену не увидел, ночью вломился, меня выбесил. Чего смотришь, аппарировать вас тут не учили? Не зря говорят, что хоть ты дай криворукому палочку или не дай, всё равно обезьяной останется!.. Гаара тем временем сильнее стиснул рукоять палочки и тряхнул головой, ударяя затылком по тупой морде тануки — и без его ненужной ругани было тошно. Шукаку недовольно замолк. По комнате пролетело недовольное фырканье, пока не смешалось с шумом ночной жизни, что мало-помалу набирала обороты там, по ту сторону большой дыры в стене. С долгую минуту продолжалась игра взглядов, пока Шукаку это не надоело. Он, показательно махнув хвостом, спрыгнул на подушечки лап, и вновь уселся возле чемодана, бросая на Гаару нечитаемый взгляд. — Чего ждёшь? Прикончи его. Времени мало, может нас они уже нашли благодаря этому тупице, а нам трупы девать уже некуда, — Шукаку не без удовольствия подчеркнул елейным голоском мелькнувшее «уже», кивнул на чемодан, поймав удивленный взгляд «бедолаги», что заметно оживился. Мысленно порадовавшись наивности молодого волшебника, сдавленно икнул, развернулся к чемодану мордой и открыл замочек, извлекая из расширенных магией недр интересный бутылёк с фирменной этикеткой, напоминавшей лондонский огневиски. Гаара стойко терпел это безобразие на «поле боя» до последнего: на висках уже проступали тонкие часто бьющиеся венки, подбородок поднялся выше, а губы заметно плотно сомкнулись. — Назовись, — голос полный холода разошелся по комнате, вмиг придав необходимой серьёзности ситуации. — Ньютон, Ньютон Саламандер, для друзей просто Ньют, — кивая головой, словно подтверждая, что говорил правду, осторожно начал парёнек, и, чуть помедлив, попытался добавить. — Я прибыл сюда по поручению… — Молчать, — не дал закончить фразу волшебник. — Ты ворвался в мой дом поздно ночью. Разгромил эту чёртову стену и… Договорить Гааре не позволил неожиданно вставший между волшебниками тануки. Фамильяр казался напряжённым: кончики ушей непредсказуемо трепетали, то и дело замирали, нос внимательно прощупывал воздух вокруг, хвост нервно метался из стороны в сторону. В тот же миг по комнате прошла быстрая и мощная волна энергии, отдалённо напоминавшая буйный всплеск. Зацепилась за присутствовавших в комнате волшебников, заставив отозваться их палочки лёгкой вибрацией, и так же, как и появилась, исчезла. Шукаку выгнулся дугой, четырёхконечные звезды зрачка расширились, жёлтая радужка сузилась, став еле заметным ободком, утопающим в чёрном омуте склеры глаз. Хриплый от пары глотков огневиски голос пробежался вдоль позвонков волшебников, вызвав отклики паники, которую Гаара привычно задушил: — За гадёнышем хвост! Прикончи его сейчас же, — Шукаку был как всегда хладнокровен. В такие моменты мечущийся хвост выдавал злость, бурлящую в звере. Обходя груду камней с незваным гостем, он начал внимательно вглядываться в темноту улицы, где пару мгновений назад потух единственный фонарь.