Проект «Бессмертные»

Образец №66 не помнил момента, когда вдруг заметил, что Брайн стала носить каблуки. С каких пор удобные джинсы сменила строгая юбка. Как давно распахнутый медицинский халат отныне был наглухо застёгнут на все пуговицы. Он совершенно не мог понять, куда делась та небрежность, даже некая задорность, что же произошло с Брайн, раз она стала выглядеть по-другому, и вести себя тоже не как раньше. Пока в голове не появилась очевидная догадка — она повзрослела. Для него стала неожиданной новость, что прошло четыре года. Ему позволяли следить за датой ещё с самого появления здесь, но с каких-то пор он напрочь перестал обращать внимание на время. Просто считал, что скоро выберется. Как-нибудь подвернётся ему удача, чуть большая, чем при нападении эспера или землетрясении, и тогда он сбежит… Обязательно выберется на свободу, где его оставят в покое, и он вернётся к семье и друзьям. Но за ожиданием шанса шло время, и Шестьдесят Шестой сообразить не успел, как оно стало исчисляться годами. Четыре года — а он всё ещё здесь. И так и не смог вспомнить за это время ничего из прошлого. Будто и правда ему суждено навсегда остаться здесь. «Если выживешь, то выйдешь на свободу». Может из-за этих слов он и не заметил, как прошло столько преисполненных боли лет. Просто ждал и терпел. Брайн закончила манипуляции в очередном опыте, в этот раз бескровном, шумно вздохнула и, поймав на себе взгляд образца, улыбнулась, не так, как клонам и Генусу. Уставшие глаза прикрылись, и женщина отвернулась. Когда она взяла в руки планшетку и начала, не спеша, что-то выводить ручкой, от подопытного не укрылась странная вялость движений. — Приболела? Она, не отвлекаясь от записей, мотнула головой. — Нет. Устала. Кожа, приобрётшая фарфоровый цвет, смотрелась едва ли здоровее серой образца №66. И чуть тёмные круги под глазами в довесок подтверждали её слова. — Хах, ну так отдохни. Или Генус не позволяет? — Ты же знаешь, что тебе при этом отдохнуть никто не даст? — усмехнулась она. — Сам ведь говорил, что лучше пусть я буду проводить опыты. — Так ты ради меня перетруждаешься? — Может быть. От профессора тоже не укрылось неважное самочувствие учёной, однако в отличие от Шестьдесят Шестого он сразу понял в чём дело. — Ты ведь в первый раз взялась за такое масштабное дело и, к тому же, пожертвовала многим ради него. С твоей точки зрения, конечно же. Неудивительно, что спустя годы твой пыл поубавился, но я не могу допустить, чтобы ты впала в депрессию, ведь лечить её долго и весьма нудно. Я предлагаю такое решение, Брайн: отправься к людям. Посмотри на их общество и вспомни, ради чего ты сюда пришла. Она поехала в ближайший город, даже не держа в мыслях вариант своего родного. Брайн знала, что не сможет общаться с семьёй, когда отправилась в Дом Эволюции, и порвала все связи с друзьями и родными. Увидь она их сейчас, спустя столь долгое время и пока находится в сомнениях, то вряд ли бы вернулась к опытам. Такого допустить нельзя. К тому же профессор Генус наверняка ведёт за ней наблюдение, так что лишние действия просто недопустимы. Люди, спешащие по делам, не обращали на неё внимания, в отличие от Брайн, которая вглядывалась почти в каждого прохожего. Крайне непривычно видеть такое разнообразие лиц, что ограничивается в Палате Эволюции клонами и подопытными, и пускай лица эти ничего не выражали, Брайн всё равно была несказанно рада. Шум дорог, гомон из человеческих голосов встали в противовес лабораторной тишине и стонам подопытных во время экспериментов. Всё это стихло и осталось далеко за спиной, стоило Брайн завернуть за металлическую ограду. Перед ней распростёрлась парковая зона. Среди зелёной массы кустов и газона петляли извилистые дорожки, в лучах солнца блестела шумная струящаяся вода в фонтане, и её капли далеко взлетали вверх, осыпаясь настолько маленькими частичками, что женщина слабо улыбнулась, почувствовав мягкое их прикосновение к лицу. Людей было не так много, как за этой территорией, и одеты они были не так, как увиденные ранее. Брайн перестала улыбаться, увидев столь знакомую картину. За их спокойными лицами, за радостной беготнёй детей, за всей этой радушной атмосферой скрывалась боль. А высотное здание, стремящееся к чистому голубому небу, укоренилось в глубине парка и стало оплотом этой боли. И те люди, что не имеют возможности выйти, сидят там, взаперти, и наблюдают за этой обманчивой гармонией из окон, осознавая, что больше в этой жизни увидеть ничего не смогут. Внутри здания среди людей мелькали белые халаты и медицинские костюмы. Больница. Брайн ненавидела их, но одновременно эти учреждения, ставшие сосредоточием отчаяния и надежды, побудили её вступить в Палату Эволюции. В детстве она мечтала стать врачом. И, проявляя недюжую сообразительность ещё с малых лет, Брайн исключила всякие сомнения окружающих в том, что у неё получится стать прекрасным специалистом. Она рано окончила школу, рано получила высшее образование, и «золотым самородком» её называли ещё до того, как она попала в Палату Эволюции. Ей хотелось помогать людям, и она чувствовала в себе силы сделать действительно что-то стоящее, и, глядя на врачей, она до глубины души восхищалась их умением спасать жизни. Сейчас, когда она обводила взглядом проносящихся по коридорам докторов, в ней не возникло и толики того благоговения перед ними. Лицо женщины выражало холодное безразличие, с которым она, остановившись ненадолго, продолжила медленно идти по коридорам. Кто-то из мимо проходящих странно на неё покосился, но промолчал, и Брайн, встречая настороженные взгляды, даже не думала изменить выражение лица. Перед глазами словно встали воспоминания, неприятными картинами накладываясь на реальность. В палатах были прозрачные окна, и мало из них закрыты занавесками. Там лежали пациенты, и некоторые, судя по многочисленным проводам, ведущим к телу, и стоящим рядом капельницам, находились в койке безвылазно, может кто-то доживал последнее, что осталось от данного ему срока. Тяжело больные люди. И их не излечить. В какой-то момент, обучаясь в университете, Брайн поняла ничтожность силы, которой обладает нынешняя медицина. И когда она впервые увидела тяжело больных, то не сразу смогла поверить, что единственная помощь для них в больнице — это облегчение страданий. И то, рано или поздно, боль становится такая, что не помогает ни один наркотик, а отведённый врачами жалкий промежуток до смерти неумолимо приближается к концу. Тогда Брайн подалась в фармакологию. Изготовление новых препаратов, что спасут миллионы, казалось куда привлекательнее возможности спасти тысячи, работая обычным врачом. Это и стало началом опытов. Проводить эксперименты на животных было разрешено. За белыми мышами следовал кто покрупнее, а дальше, после нескольких улучшенных препаратов, пошло изготовление нового. В Палате Эволюции. Брайн свернула в усеянный окнами узкий проход, что вёл в другое крыло. Там детское отделение. Монотонные светлые стены приукрасились, с них, улыбаясь, глядели на прохожих персонажи мультфильмов, а мимо женщины теперь сновали не столько взрослые люди, сколько дети и подростки, не достающие ей и до плеч. Атмосфера здесь разительно отличалось от взрослого отделения. Смех и плач раздавались одновременно, где начиналась беготня, там же кто-то хныкал, стирая маленькими ладошками слёзы с щёк. Дети не стремились скрыть свои чувства, в отличие от взрослых, и в своё время именно они оказали на Брайн самое большое влияние. Один из них, убегая от другого, оглянулся через плечо и врезался в Брайн. Ту отшатнуло от удара, а мальчик и вовсе свалился на пол, удивлённо воззрился на женщину, и в глазах у него встали слёзы, готовые обрушиться целым водопадом. — Мальчик, ты не поранился? — проворковала она. — Давай руку. Маленькая ладошка, с неуверенностью протянутая навстречу, оказалась зажата в холодной руке Брайн, и последняя, подняв на ноги мальчишку, тут же оказалась окружена его сверстниками. Она с виноватой улыбкой потрепала его по голове, услышав, как он захныкал, и, так и продолжая держать на губах всё ту же улыбку, пошла вперёд, только когда дети вновь принялись за игры. Дальше никакой беготни не было, и коридоры опустели. Туда никого не пускали, и учёная прошла, накинув на себя медицинский халат. Брайн никогда не лежала в больнице, и ей ещё не выпадала возможность навестить кого-то из родственников, так повезло со здоровьем её семье. Она толком и не знала о смерти, пока не начала посещать больницы как студент-медик. Стены заглушили далёкий шум, и тем страшнее показалось Брайн безмолвие, витающее в этом месте. Дети в палатах спали. Безволосые, худые и мертвецки бледные, они лежали по ту сторону стёкол, «привязанные» к аппаратам жизнеобеспечения. В семье Брайн никто не болел. И она занималась наукой не ради неё или себя. Она делала это ради них. Очутившись вне давящих стен, Брайн вновь окунулась в ту обманчивую жизнерадостную атмосферу на аккуратной зелёной территории больницы. Солнечный свет казался таким мягким по сравнению с холодным свечением ламп, что женщина, не удержавшись, подставила лицо под тёплые лучи. Мальчик, на скамью к которому она приземлилась, покосился в её сторону и чуть отодвинулся. Брайн повернула к нему голову, наткнулась на слегка раздражённый, но в то же время донельзя спокойный образ ребёнка, и взглянула на книгу, в которую тот уткнулся. — Почему ты не играешь с остальными? — Не хочу. Его обособленность от других напомнила Брайн себя в детстве. Она также предпочитала чтение бессмысленным играм, и потому шла по пути будущего учёного в гордом одиночестве. Правда в руках мальчика была художественная литература, а не научная, как у Брайн раньше. — Как тебя зовут? — Генос. — Болеешь, Генос? — Ключицу сломал. Неохота Геноса вести разговоры заставила женщину улыбнуться. Она сама не знала, отчего решила заговорить именно с ребёнком, когда вокруг столько новых лиц. Может поумиляться захотелось, всё же четыре года взаперти с серьёзными взрослыми людьми наполнены были далеко не весельем. Мальчик скосил на неё янтарные глаза: — А вы? — Наблюдаю за жизнью больных. — На его недоумённый взгляд она расплылась в мягкой уставшей улыбке. — Я учёная и создаю лекарства, так что, можно сказать, я здесь по работе. Он поднял брови, и его изумлённое лицо изрядно повеселило Брайн. — А кости починить можете? — Хах, это лекарство ещё в стадии разработки. В памяти возник Шестьдесят Шестой, которому она самолично ломала кости, а после, наблюдала, как они сращиваются. «И зачем я только пришла сюда? Это ни черта мне не дало». Даже после тех детей… Ей всё ещё сложно было вернуться к опытам. Перестать испытывать к себе отвращение, вытворяя с подопытными всякие мерзости на пути к идеальному препарату. И человечность, которая поставила её на этот самый путь, сейчас являлась тем, что сбивало с него. — Чёрт, придётся и дальше здесь лежать… А сколько ещё ждать ваше лекарство? — Пару-тройку лет, наверное. — Но это ведь ужасно долго! «Что есть, то есть. Это даже для меня невыносимо долго». Те препараты, что она уже изготовила, несомненно, принесли пользу. Вот только люди всё равно болеют, и всё равно умирают. Такое чувство, будто прожитые годы прошли впустую, как бы Брайн ни пыталась что-то изменить, и проклятые больницы всё ещё переполнены. Стоило ли бросать друзей и семью, променяв их на развязанные руки и расплатившись одиночеством? Спасёт ли препарат «бессмертных» всех этих людей? — Генос, читай с кем-нибудь вдвоём, а лучше — присоединись к играм. Только с ключицей поосторожней. Он проследил за ней удивлённым взглядом, когда она поднялась с лавочки, и легкий ветер, словно был солидарен с Брайн, перелистнул бесчисленное множество страниц ближе к концу. Учёная побрела к воротам, как вслед раздался детский голос: — Тётенька, только вы обязательно создайте лекарство! Вдруг я снова что-то сломаю! Генос не понял, почему она так удивлённо на него взглянула, а мелькнувшую затем в глазах грусть — и подавно. Профессор встретил учёную прямо на входе в лабораторию с чашкой кофе в руках и крайне изумлённым выражением на лице. На улице только начало смеркаться, когда Брайн, ещё более мрачная, чем обычно, переступила порог своего «дома». — Не думал, что ты так быстро вернёшься. — Завтра ведь опыт над Шестьдесят Шестым… — Не хочешь никому доверять этот образец? — усмехнулся Генус. — Понимаю. У меня тоже есть любимые подопытные, я их не доверяю даже собственным клонам. Вот только сейчас я хочу поговорить о другом. Как тебе прогулка? Брайн подняла на него глаза. Конечно, он не спроста это спрашивает. Хочет увериться, что учёную тоже не устраивает положение дел в мире, что она, как и он, презирает ту непомерно низкую ступень развития, на которой так долго топчется наука, и которая кажется такой жалкой и ничтожной с высоты прогресса Палаты Эволюции. Конечно же он хочет убедиться, что всё осталось, как раньше. И Брайн не пришлось лукавить: — Там ничего не поменялось. — Как и следовало ожидать. Ты убедилась, что совершила правильный выбор, отыскав путь сюда несколько лет назад, ведь ты бы и никогда не добилась того, что имеешь сейчас с теми ограничениями, что накладывают эти мягкотелые недоумки на каждого учёного! Словно они пытаются сохранить эту… эту… — Человечность? — Именно! Глупую мораль, которая въелась в их маленькие мозги! На следующий день он уехал в основной корпус, возвращаясь к Ашуре Кабуто, к которому сводился буквально каждый разговор с учёным. Брайн не могла сомкнуть глаз всю ночь, и от образца №66 это не укрылось: он долго рассматривал мрачное уставшее лицо женщины, прежде чем прокомментировать её внешний вид. — Может это не мое дело, но… Ты, кажется, немного утомилась. — Да, совсем немного. – Почему-то после его слов мешки под глазами стали тяжелее. — Намекаешь на то, чтобы я отложила опыт? — Если только тебя не подобьют на то, чтобы провести его немедленно. Брайн даже не взглянула на него, продолжая подготовку к опыту. Он был зол за бесчисленное множество поступков, но случай трёхлетней давности особенно запал ему в сердце, и он ни раз упоминал о нём. Будто в тот момент Брайн совершила что-то непоправимое, хотя даже сам Шестьдесят Шестой не мог объяснить себе, почему именно этот её поступок вывел его из себя. Почему он ожидал от неё чего-то другого? Учёная негромко хмыкнула и поставила рядом с подопытным кювету с инструментами, чей вид до сих пор вызывал у последнего неприятные мурашки, толпами бегущих по коже. Стойкий условный рефлекс, как сказала ему однажды на это Брайн. Следом за этим неприятным ощущением подопытный всегда закрывал глаза, хотя каждый раз осознавал, что со стороны это выглядит довольно жалко, и потому он тут же с мрачным лицом поднимал веки и смотрел в потолок. В начале экспериментов даже на лицо Брайн не хотелось смотреть, пускай большую часть дня ему и оставалось глазеть лишь на собственное расплывчатое надоевшее отражение в стекле камеры содержания. Однако в этот раз он открыл глаза не из стыда за страх. Внезапно исчезнувшее давление от фиксирующих металлических дуг застало врасплох, и Шестьдесят Шестой в неверии взглянул на освободившееся тело. Обычно после экспериментов его отвозили, всё так же связанного, в своё одинокое обиталище, и уже там хватка фиксирующих систем автоматически прекращалась. Подопытный перевёл изумлённый взгляд на учёную, чьё спокойное, но мрачное лицо говорило о твёрдой намеренности происходящего. Но Шестьдесят Шестой счёл этот случай её ошибкой. — Поосторожнее, а то Генус тебя прибьёт за такое. — А может мне как раз только это и нужно? — Под удивлённый взгляд собеседника, Брайн протянула ему скальпель. — Или ты поможешь мне? — Хах, это какая-то проверка или ты просто шутишь? — озадаченно усмехнулся он, как вдруг выхватил инструмент и приставил лезвие к горлу учёной. Быстрота и ловкость движений, как дополнение к нечеловеческой регенерации, полученной препаратом, во всей красе показывали потрясающие результаты четырёх лет труда. Словно бы действительно перед Брайн сейчас стоял не человек. Горящие красным пламенем глаза в упор уставились на учёную, но та, словно следуя примеру Шестьдесят Шестого в начале опыта, опустила веки. Отступать она явно не собиралась. Помедлив, мужчина убрал лезвие, не оставив и царапины на шее. На вопросительный взгляд Брайн он пояснил: — Если ты умрешь, то опыты надо мной будет проводить Генус или один из его пришибленных клонов, что, впрочем, одно и то же. Лучше уж будешь ты. Ответить ему было нечего. Брайн действительно только что собиралась бросить его на произвол судьбы. И Шестьдесят Шестой, думая о том же, не преминул напомнить: — Брайн, ведь ты дала мне обещание. Вряд ли его исполнит Генус. В полнейшем молчании он взял её ладонь, вложил в неё скальпель и заставил сжаться в кулак. Поднимать глаза она не решилась, до того было стыдно. — Доработай уже препарат, Брайн.