Отзвуки

Есть что-то притягательное, демоническое в плясках пламени — дерзкое, жестокое в своей честности. Треск дерева отзывается в душе приятной дрожью, нежностью и воспоминаниями из детства, полными неги, сонливости и уюта перед очагом. Тьма учтиво, в страхе забивается по углам, за укрытия, когда комнату опаляет мягкий танцующий свет. Для Дэйна нет ничего прекраснее. Он мог бы просидеть перед костром всю ночь, вглядываясь в изгибы пламени и скармливая ему сухие ветки, искренне считая, что оно живое. Внутри, в истоке, куда и руку и близко не поднести, точно должно биться сердце, потому и вздрагивает без ветра этот чистый жар, отчаянно тянется за пищей, чтобы протянуть ещё немного — ярко, жадно, скоротечно. Однако Дэйн не дурак, чтобы бездумно тянуться к пламени: он лично на себе испытал силу неуправляемого пожара и знает, что разрушительная стихия требует почтения. Её легко спровоцировать и сложно убить — даже залитый огонь может доставить неприятности, а тлеющие болота так и вовсе головная боль всех жителей Мерделейна. Дэйн согласен жить в хрупком балансе страха и благоговения — лишь бы не замёрзнуть, не сгинуть в темноте… в одиночестве. Он смотрит на Кару и чувствует то же самое: инстинктивный страх перед её возможностями и неуправляемым нравом, но и согревающую сердце теплоту, уважение перед внутренней силой. Её всегда видно и слышно; только попробуй не воспринять всерьёз — тут же начнёт шипеть, как озлобленное пламя от капель воды. Её великолепные огненно-рыжие волосы Дэйн примечает даже в толпе, но больше его восхищают глаза — полные жизни, гордости, уверенности в себе. Рядом с ней он сам себе кажется маленьким, хрупким — вот-вот да и лопнет кожа от простой близости, а коснуться попросту страшно. Дэйн восхищён, заворожен и влюблён по уши. Точно ребёнок, он не знает, как подступиться к чистому пламени: не тыкать же в Кару с расстояния веткой, чтобы наконец заговорить по душам? Она смеётся, что у него в башке опилки, а значит, вспыхнет быстро. Резкие слова и грубые шутки летят точно искры, но Дэйн не чувствует ожогов — он уже давно страдает от жара иного толка, куда более прожорливого. Он может вечно восхищаться моментом, когда её руки играючи выплетают стрелы из огня, вихри, стены, шары и щиты. Нет искусства более опасного и утончённого — прекрасного. Она словно повторяет за движениями языков пламени, изгибается и улыбается новой жизни. Жар волнами расходится от одного её слова, и голос, которым Кара читает заклинания, не уступает пламени в силе; от него расходится гул и треск смертоносного лесного пожарища. Говорят, что к ней подходить не стоит, да и связываться тоже не следовало, но разве можно упустить шанс сблизиться с пламенем душой и сердцем? Дэйн готов принять, что и любовь её будет такой же — яркой, жадной, скоротечной. Однако это будет время света, тепла и колкого, пылкого счастья. Как бы ни было жестоко пламя, в центре — в самом сердце — оно наиболее уязвимо. Он сгорает, но не боится выгореть до пепла: даже одно прикосновение стоит самых глубоких ожогов.