Отзвуки

Когда Миэль заявила, что хочет выйти замуж за человека, Фейн едва не прибила обоих: где это видано, чтобы сестра Героини Иллефарна якшалась с оборванцем, нетерильцем, предавшим своих, без рода и имени? Если бы не военное положение, эта весть наверняка бы достигла приближённых к императору, и Фейн быстро нашли бы замену. Только некому встать на это место, некому принять клинки императора; её круг силён как никогда, сплочён, дружен и не знал поражений как в битвах, так и за столом переговоров. Среди знатных и талантливых эльфов и дворфов Фаугар высился нелепой каланчой: нескладный, загорелый, тощий, с длинными волосами — он походил скорее на бродягу, которому и медяк подать противно, но главное — не скрывал, что бежал из Нетерила в нейтральные земли. О причинах Фаугар всегда умалчивал или придумывал что-то новое, нелепое: то он бежал от брака по принуждению, то не разделял любовь магов к сыру, то был слишком умным для слепой ненависти к соседней империи. Словом, в круг бы его не приняли, не будь Миэль так милосердна. Она поручилась за человека, а потом — отдала ему своё сердце, вопреки запрету своего командира. Фейн могла лишь бессильно молить, требовать, угрожать их выгнать — Миэль игнорировала слова. К счастью, Фаугар не выставлял их отношения напоказ, понимая опасность публичности, и Фейн была ему за это благодарна. Он сам пробивался к вершине, в боях с собственным народом доказывая верность чуждой империи. Ему симпатизировали — и превозносили, как символ единения по чести, а не по крови. Только Фаугар позволял себе шутки в адрес Фейн и неудобные вопросы, ответы на которые никто не мог знать; он не терпел насмешки и оскорбления, поэтому часто лез в драку и сетовал, что дворфы всегда бьют ниже пояса. — Так игнорируй, не лезь к ним, — резонно замечала Фейн, на что Фаугар разводил руками. — А как же честь круга, миледи? Оскорбляя меня, они оскорбляют вас. — Тогда пинай их посильнее — у тебя же ноги длинные, — предложила Фейн прежде, чем поняла, насколько двусмысленно это могло звучать. Фаугар сделал вид, что комплимент — исключительно по делу. — Ха, попробуйте дворфа сбить! Они словно к земле прирастают! Шутки, связанные с искусством битвы, всегда импонировали Фейн — иных занятий она вовсе не знала, — поэтому взялась учить Фаугара грязным приёмам из техник ассасинов. Одним махом она укладывала на лопатки человека, выше себя на две головы, а тот, падая, заразительно хохотал и просил повторить ещё. Фейн и сама не заметила, как начала смеяться; они хватали друг друга за руки и ставили подножки, пытаясь повалить соперника, и упав в траву без сил, она чувствовала себя деревенской девчонкой, давным-давно сгинувшей. Если Фаугар дарил Миэль ту же радость каждый день, видит Ао, Фейн одобрит их союз… только внутренний протест не утих и жрал душу чёрной завистью. Мало кто даже в круге знал об их родстве: Миэль звали по имени, а Фейн — по имени их рода. Раньше казалось, что внешне они очень похожи, но время и невзгоды оставили свой отпечаток. Миэль была совсем другой: весёлой, общительной, к ней всегда подходили за советом или утешением. Вся кровь и грязь, шрамы и переломы, оковы долга и чести достались старшей сестре, в то время как младшая оставалась вечно юной и беззаботной. Так и должно быть; так правильно — но отчего-то невыносимо больно. Перед Фейн — суровой, закалённой в войне с Нетерилом — склоняли головы и благородные, но Фаугар держал свою гордо поднятой. «В битве все равны, — говорил он, — и кровь на всех одного цвета». Фейн ставила его на место — хоть и без толку, — в душе соглашаясь с каждым словом. Её бесило, что какой-то человек с повадками мошенника сыпал мудростями, точно друид. И хуже того — глядел на неё с какой-то щемящей тоской, когда невзначай касался или подходил близко, словно она была хрупкой, уязвимой. От одного сиплого, низкого голоса подрагивали колени, когда Фаугар произносил: «Миледи?» Глупо отрицать очевидную тягу к нему — нескладному, несерьёзному, быстроживущему человеку, да ещё и урождённому нетерильцу. Позор какой! Сам он сказал бы, что неизвестность — и есть суть приключений, по которым сходят с ума все, без исключений — от орков до эльфов; это такой наркотик их поколения. Вот и Фейн радовалась, когда император отослал их ближе к границе; на горизонте виднелись шпили нетерильских построек — нарочито вызывающих, роскошных и бесполезных. Люди обожали бросать пыль в глаза, а ведь ещё недавно — всего-то несколько сотен лет назад — эльфы учили их складывать буквы в слова. Граница очерчена огненными стенами, возведёнными магами, а значит, их уже ждали. Фейн в нетерпении касалась древка клинков, когда Фаугар смахивал непослушную кудрявую прядь со лба Миэли и улыбался ей так, как никогда не улыбнётся своей «миледи». Битвы пролетали одна за другой, заманивая Фейн в порочный круг чужих проблем; её узнавали, кланялись, просили о милости, славили, ругали и поносили, на чём свет стоял — и это было прекрасно. Миэль сочувствовала ей, решив, что Фейн слишком много на себя взвалила, и от этой искренней нежности становилось только хуже. Нетерильцы дотошно рыскали по округе, но Фейн понятия не имела, что привлекло их в ничейных землях. Фаугар от них отдалился и не шутил, как прежде, разрушая тягостное молчание у походного костра; всё думал о чём-то, всматривался в противоположную от огненных стен сторону и крутил какой-то жёлтый цветок между пальцев, на которые Фейн никак не могла насмотреться — живы в памяти движения, когда эти руки вытворяли с клинком настоящую магию. На рассвете он сам пришёл к ней в шатёр, не сомневаясь, что бессонницу они разделили из-за чувства вины; покрутился у входа, улыбнулся чему-то и с ходу протянул ей нелепый цветок с мелкими лепестками. Фейн не сразу поняла, что его нужно принять. — Это донник — сорняк, если честно, но в алхимии ценится. В нашей деревне им коз кормили, но когда тот заканчивался, несколько голов приходилось забивать. Увидел его и сразу подумал — как же похож на меня: вроде под ногами мешается, но ценный, скотина такая, не сразу и узнаешь… Фейн настолько опешила, что не сразу решилась его прервать. — Так и что ты хотел сказать? — Вы дали мне шанс понять, что я не простой человеческий сорняк, каких на континенте — тьма, не отличишь друг от друга. Спасибо за это доверие… миледи. Кусая губы, Фейн раздавила ответную правду: «Это Миэль тебя поддержала, а не я!» Жадность схватилась за горло и душила так, что темнело в глазах. Так, во мраке сознания, она позволяла себя целовать и касаться скрытых под туникой шрамов, чего не позволяла ни одному любовнику. Почувствовав власть, Фаугар не сдерживался — кусал шею, мочку уха, пока поспешно стягивал с неё штаны, — словно вымещал на Фейн давно сдерживаемую ярость и постыдную страсть. Она бесстыдно развела ноги и притянула его к себе, почти одетого, не желая тратить время на нежности. В этой горячей, колкой неге, когда все мышцы напряглись от возбуждения, время сузилось до пылающей точки на горизонте, и весь мир стал им — требовательным и возвращающим с избытком. Она хотела его больше всего на свете, но когда эйфория сгорела, остались лишь ужас и стыд. Фаугар наспех подтянул штаны, запахнулся и на едва гнущихся ногах покинул шатёр, не оглядываясь. Лишь его семя, поблёскивающее на бёдрах, да нелепый цветок на полу напоминали о том, что и эльфы, и люди равны в своей слабости. Им нельзя давать власть — особенно над собой. Люди, как нарастающие сорняки, вымещают собой упорядоченность мысли. Фейн так боялась разоблачения и разочарования в глазах Миэль, что не заметила отсутствие Фаугара в лагере следующим днём, но потом — обрадовалась возможности заткнуть предателю рот. Каким бы он ни был уникальным или полезным — некоторые тайны должны были сгинуть.