Винегрет (сборник драбблов по Плову)

— Какой галстук лучше: этот или... — Плева-ать, — простонал Юра, заталкивая в рот конфету. На диване уже скопилась целая гора фантиков, руки Юры были испачканы в шоколаде, и пятна рисковали перекочевать на новехонькую рубашку Вити, которая висела рядом на спинке стула. — Или одеться менее официально? Как твой дедушка... — Послушай, Витюша, — сказал Юра так, будто обматерил Никифорова, — ты думаешь моему деду не будет пофиг, как ты одет, когда он узнает, что я сплю с тридцатилетним мужиком? — Про то, что мы спим, говорить не обязательно. — Это вообще не очевидно, да? Он видел у меня презики, сказал такой: "Ты хоть девушке цветочки купи, будь романтиком". — Прислушался бы к деду. Романтик из тебя, как из осла балерина. — Не поминай Барановскую всуе. И, кстати, я тогда тебе подсолнухи принес. Подсолнухи он принес — это правда. Как истинный джентльмен. Плисецкий развернул шоколадку "Аленка". — Тебя не стошнит? — Это от нервов! — Юра только-только собрался отправить в рот дольку, однако Никифоров перехватил его руку. — Шоколад на базу, хватит тебе. — Ты мне не мамочка! — Я тебе — твой молодой человек. Поэтому я за тебя беспокоюсь, уж точно не меньше, чем родители. — Уж точно не меньше, чем мои родители, которых нет. — Эй, ну ты это... — Не надо меня утешать — лучше руку отпусти, больно же. Виктор его отпустил, но шоколадку таки отобрал для надежности. — Забрал даже отломленный кусочек, гад, — буркнул ему вдогонку Юра, облизывая пальцы. *** — Ну, с богом. — Виктор, одетый в простой джемпер и джинсы, перекрестился. — Ты ж атеист. — Да? Я почти готов поверить в бога, если твой дед примет меня. Юра провернул ключ в замочной скважине. Они переступили порог — и тут же с громогласным "Мря-а!" на них вылетел толстый котяра. — Он не бешеный? — Виктор отпрянул. — Сам ты бешеный. Не обижай Потю. Юра сгреб кота в охапку и зарылся носом в шерсть. Из кухни выглянул Николай Плисецкий в клетчатой рубашке, выпачканной в муке. — Юрочка! И... А ты же вроде собирался меня со своей дамой сердца познакомить? — Ну да, — подтвердил Юра, нервно почесывая Потю. — Вот, дама моего сердца, деда: Виктория Никифорова. По паспорту, правда, пока Виктор. — Вы что, из этих, которые операции делают? Ну там, отрезать чего, грудь накачать... — Нет, дядь Коль, — просипел Виктор, будто его удавкой душили, — это Юра так шутит. — Да, он, конечно, шутник... — Только я и правда, вроде как... мужик сердца. *** — Ну, прошло все не так плохо, — подвел итог Виктор. — Угу, он всего лишь выставил тебя из квартиры. — Юра — мрачнее тучи — мял мягкие, но когтистые кошачьи лапки. Потя, в эмоциональном порыве забранный из квартиры деда, послушно терпел. — Зато ты пошел за мной — это что-то значит. — Это значит, что я теперь деду на глаза показаться не смогу. — Все образуется, он тебя простит. Ну и меня, наверно, тоже. — Почему он должен нас прощать, если мы ничего плохого не сделали? Что, мы разбили его любимый графин или убили кого? — Я хотел сказать, что он смирится. Примет тебя. Он же тебя любит... И я тебя люблю. И Потя тебя любит. — Спасибо, Потя. — Плисецкий коварно ухмыльнулся.