Не волшебник

Немая сцена в лучших традициях посредственного кино. Кровь зашумела в голове, он прямо почувствовал, как у него краснеют уши. Пытаясь только не стушеваться окончательно, Вольфганг с идиотской улыбкой поднял большой палец вверх и понес какую-то чушь: − О, круто, это Ваше, да? А зачем? Вы еще и лошадьми занимаетесь? Или не лошадьми? − Положи на место, пожалуйста, − устало вздохнул Антонио, приближаясь. – Или лучше дай сюда. Забрав у Моцарта хлыст, он направился к лестнице. − Твой кофе там, на кухне, сахар положи сам. Я сейчас вернусь. За дверью действительно обнаружилась кухня, а на тяжелой каменной столешнице – чашка кофе и сахарница. Видимо, Сальери зашел спросить, сколько ему класть сахара, но не успел. И все же интересно. Хлыст в гостиной. Что-то ему подсказывало, что к конному спорту он не имеет никакого отношения. А раз не к спорту, тогда… «Так, стоп, заканчивай с эротическими фантазиями, извращенец малолетний, и думай о деле!». Легко сказать… Сальери спустился минуты через три и сел в кресло напротив. Вольфгангу пришлось приложить все силы, чтобы не потупить взгляд. Но и Антонио тоже казался немного смущенным. − Итак, − откашлялся он. – Как ты играешь на гитаре, я видел, и был впечатлен. Но ведь не это нас интересует. Что насчет клавишных? − Чуть хуже, но, вроде, вполне прилично. − Хорошо, у нас через час репетиция, там и посмотрим. Ты почему не пьешь кофе? − Точно. Потягивая потрясающий кофе (уж куда лучше сомнительной жидкости в злосчастном стаканчике, даже не очень честно как-то!), Вольф осторожно разглядывал певца. Испорченную футболку тот поменял на черную – во избежание последующих форс-мажоров, наверное, – а под глазами можно было заметить следы черных теней. Взглядом с ним Вольфганг пытался не встречаться, ему казалось, что тогда случится что-то непоправимое, как некая точка невозврата. Залюбовавшись капелькой пота на смуглой шее, Моцарт снова забыл о кофе. И даже не почувствовал, что Сальери тоже его разглядывает. − Ты всегда так красишься? − Я не так крашусь, это я вчера не умылся, – усмехнулся парень. – У Вас, кстати, тоже тени чуть остались. − А, да, спасибо. И все же можно на «ты» и «Антонио», хорошо? Отлично, это прозвучало как обыкновенная, пусть и запоздалая, вежливость. Мальчик же не знает – и не должен никогда узнать – что эти распахнутые в неподдельном восторге глаза и чуть дрожащее «Вы» наводит его на совершенно не деловые мысли. − Ладно, пойдем, нам пора ехать. Гитару можешь оставить. Вольфганг возбужденно вскочил, задел злосчастный столик и направился к двери, проигнорировав снисходительный смешок за спиной. Получше рассмотрев автомобиль, Моцарт восхищенно присвистнул. Он не был большим автолюбителем, лучше разбираясь в гитарах, но узнал BMW седьмой серии. Подоспевший (и слегка польщенный такой реакцией) Антонио, улыбаясь, открыл перед ним пассажирскую дверь. − Я тебе что, девушка на свидании? – буркнул Вольфганг. − Увы, все прозаичнее. Включилась бы сигнализация. Авто, рассчитанные на личного водителя, немного странные. Ты садишься в машину или сколько мне тут стоять? − Так где же твой личный водитель? – язвительно осведомился парень, но на этом прекратил препираться, и уселся на переднее сиденье. Сальери не ответил, пока не занял водительское место и не повернул ключ. − Я сам себе водитель. Нравится, особенно если такая куколка. Он улыбнулся и почти с нежностью положил руку на руль. Автомобиль с кошачьим урчанием тронулся с места. И воздух в будто бы просторном салоне моментально сгустился и потяжелел. Надо бы поинтересоваться, что у него за парфюм – мелькнула мысль и исчезла. Проходили минуты, а напряжение никуда не девалось. - Расскажи мне о своем отце, - вдруг попросил Антонио. - Я был даже младше тебя, когда мы встретились в последний раз. - Ну... Папа очень требовательный. Гордый. Очень сдержанный, если только я его не выведу из себя, - на это Сальери усмехнулся. - И любит меня настолько, что я иногда спрашиваю себя, чем заслужил такого отца. Он сейчас все еще учит малышню. И пишет, но немного. Честно говоря, я давно перестал интересоваться, слишком был занят собственным творчеством. Он как будто совсем погас, когда мамы не стало. Сейчас мы оба оправились, а поначалу мне казалось, что я живу с мумией. - А... Ты? - А что я? Я был в истерике... И сочинял. Первый месяц очень много, а потом как отрезало, сейчас для меня написать песню это целый подвиг. *** Антонио _прошлое_ Он просто устал прятаться от самого себя, но признать это оказалось еще сложнее. Он искал спасения в музыке. Искал спасения в Боге. Надеялся, что, хоть священники и кричат с кафедры проклятия грешникам, Всевышний его поймет... Но не услышал ответа. Антонио боготворил своего учителя с десяти лет, с первой минуты знакомства, от этого никуда не деться, но когда это благоговение успело стать чем-то еще? Сегодня парень очень долго не мог подняться с постели. Но все же пришлось. − Мама, я хочу прекратить свои занятия с герром Моцартом. − Почему, Тонио? Что случилось, сынок? Разве мы можем найти кого-то лучше? Ты же его так любил. − А теперь я люблю его иначе... Нет, нет, не думай, пожалуйста, о нем тех дурных вещей, что ты собираешься. Герр Моцарт понятия не имеет о том, что творится у меня в сердце. И я думаю, так будет лучше... − Ох, сынок... − только и смогла выговорить мать и заплакала. − Ты же теперь единственная моя опора, единственный мужчина, − теперь это слово прозвучало с сомнением. − Я мужчина. И я поступлю, как мужчина. Сколько раз за свою жизнь каждый мальчишка гордо восклицает : "Я мужчина! "... Но приходит время, и он осознает весь тяжкий груз этих слов. *** _настоящее_ Сальери что-то еще спросил, но даже и сам не услышал ответа. Бросив осторожный взгляд на ушедшего в раздумья паренька рядом с ним, он отметил знакомые черты, но такого знакомого и такого чужого человека за ними не было. Вольфганг унаследовал некоторые жесты и манеры отца, в том числе и то самое презрительное хмыканье, что привлекло внимание певца утром. Но копией герра Леопольда он не был. Моцарт-старший помнился Антонио воплощением строгой элегантности, благородства и сдержанности – всех тех качеств, которые он пытался воспитать в себе. Тот его пристальный взгляд и редкие одобрительные улыбки он не забыл до сих пор. Младший же был полной противоположностью, огненным ураганом, хотя иногда хотелось выразиться куда менее романтично – «шило в заднице». И вот казавшиеся бесконечностью десять минут подошли к концу, и автомобиль остановился на парковке возле студии. Для Вольфганга дальнейшие события как-то размылись. Они куда-то шли, пока не оказались в уютном помещении – о такой базе для репетиций он мог только мечтать! Антонио представил его другим участникам группы, но ни одного имени он не запомнил. Все они не только были старше его, но и смотрели снисходительно. Кроме самого Антонио. Ах да, на попытку устроить стандартное прослушивание он обиделся и заявил, что лучше будет начать сразу с репертуара Adagio. Концентрация скептицизма в воздухе увеличилась вдвое. − Хорошо, − Сальери подошел к микрофону. – Пусть будет «Лабиринт». Вольфганг же занял место за синтезатором и попытался припомнить мелодию. Получилось вначале не очень, но все изменилось с первым аккордом, и он вступил так уверенно, словно видел ноты перед глазами. «Лабиринт»… Песня, пленившая его воображение своей темной эстетикой, и в то же время, немного цепляющая слух крошечной дисгармонией переходов. Моцарт не успел даже задуматься, как исправил неудачную высокую ноту – и мелодия потекла плавно, обволакивая и не отпуская. Последние мгновения – и тишина. − Что ты сделал? – донесся до него изумленный голос Сальери. – Она задумывалась именно так, но никогда не звучала. − Вот этот переход, − Вольфганг не глядя пробежался по клавишам. – Я его немножечко исправил. Ну, так что? Возьмете к себе? − Берем, конечно, − задумчиво отозвался Антонио, остальные неуверенно закивали. На душе у лидера творилось нечто странное. Этот мальчик пришел с намереньем учиться. Но Антонио засомневался, кто из них может чему-то научить другого. Несомненно, практики у него было больше, но Моцарт… Моцарт чувствовал его музыку лучше него самого. Все связные мысли смыло волной какой-то горячечной зависти, ревности, Антонио чувствовал, что без Моцарта он не стоит ничего, именно под его рукой все его песни оживают, обретают плоть, звучание, искру. Он нуждался в Моцарте…. И боялся его. − Вот только бросай привычку без спроса играться с чужой музыкой. Оставайся на своем месте – и все у нас сложится.