Не волшебник

      — И тебе, чудовище, злоброе утро… — проворчал Моцарт в ответ забытому вчера будильнику и попытался наощупь дотянуться до телефона. Под пальцами то шуршали новые ноты, на которых музыкант и уснул под утро, то недовольно гудели струны прислоненной к кровати гитары… В конце концов источник шума все же удалось обезвредить.       Парень сонно протер глаза и, вновь обнаружив на пальцах следы от косметики, потащился в ванную превращаться из панды в человека.       Разбуженному отражению в зеркале чего-то не хватало… И наконец-то Вольфганг понял, чего именно — следов на шее и груди, где все еще горели фантомными ожогами приснившиеся поцелуи.       «Сильнее, Тонио, пожалуйста, это же всего лишь сон!..» Просто сон, то-то и оно. Разве что покусанные губы выглядели именно так, как и могли бы после действительно сладкой ночи.       «Впрочем, даже если это и был только мой сон…» — Моцарт злорадно усмехнулся и закопался в так и не разобранный до конца рюкзак.       «Неужели это мог быть только сон?» — едва не простонал вслух Сальери, успевая протянуть руку за телефоном за минуту до зверски бодрого сигнала. Ну уж нет. В памяти и так осталось больше жара, стонов, прикосновений, чем самой звучавшей в них мелодии, не хватало только упустить ее окончательно. Время до завтрака еще оставалось, так что, едва одевшись, Антонио поспешил в кабинет к черновикам и любимой гитаре.       Вместо ускользающего мотива в голове почему-то упрямо мелькали обрывки строчек. «Встань на колени, страдай ради нее… Все во имя любви…» — их музыкант все же записал, хоть и прокомментировал скептическим фырканьем:       — Сдается мне, у этой девиации есть иное определение, соседнее по алфавиту!       Окончательно перепутав разрозненные листы черновиков, Тонио спустился на кухню с намерением не то поискать истину в кофе, не то утопить в нем же алчные ночные желания. Последнее, впрочем, ему никоим образом не грозило. Не просто ведь так Моцарт с утра не похож был сам на себя: удивительно аккуратная подводка, тщательно уложенные волосы… и застегнутая под горло рубашка с длинным рукавом. Как будто одному хорошему мальчику есть что скрывать под белоснежной тканью, подумал Сальери и вздрогнул — а вдруг все-таки не приснилось? Хотя мало ли у Вольфа было причин прилично одеться?..       — Просто замечательное утро, не правда ли? Кстати, Антонио, а у тебя найдется минутка после завтрака? Мне тут кое-что пришло в голову и я хотел это кое-что тебе сыграть… — на сдержанное приветствие Вольфганг тут же ответил едва ли не фейерверком вопросов и улыбок. Широких, искренних улыбок, даже несмотря на то, что его губы оказались покусаны кое-где чуть не до крови. «Да нет, это был сон, и не иначе!»       В самом деле, убеждал себя Сальери, все это могло быть цепочкой двусмысленных совпадений, и Вольф мог иметь в виду что-то из уже подслушанных вчера композиций. И ничего удивительного в том, что он сам видел во сне откровенное признание своих желаний… А все потому, что пора бы уже разобраться со всей этой Моцартозависимостью, раз уж помимо далекого и почти выдуманного Леопольда теперь в непосредственной близости пребывает один вундеркинд-провокатор.       — Сыграй, почему бы и нет… только я сначала кофе себе сварю, — уже мягче улыбнулся он, от следующих слов напрягаясь снова.       — А можно мне тоже кофе, пожалуйста? С корицей, и…       — И карамелью? — машинально предположил Антонио, кусая уже собственную губу и задумчиво подмечая, как Вольфганг нервно одергивает край тесного манжета.       — И со сливками! А разве карамель добавляют в кофе? — как же хотелось поверить в это искреннее удивление!       — Можешь приготовить сам с чем только пожелаешь.       А вот этой виноватой улыбке можно было не верить, но не поддаться — многократно сложнее…       — Не то чтобы я знал, что делать с этой зельеварской утварью, — Моцарт завороженно наблюдал за чародейскими жестами красивых рук, но в самом деле не взялся бы повторить всю эту магию над изящной медной туркой. — Научите меня и этому, маэстро?       Эту фразу Вольфганг повторил уже в который раз за короткое время знакомства с Сальери, и мог лишь надеяться, что успел ею надоесть только себе: ему и впрямь хотелось научиться у «маэстро» если не музыке, то всему множеству прочих мелочей, которые тот проделывал с небрежным совершенством.       — Ладно уж, невинная жертва растворимого кофе, смотри и учись, — Антонио невольно улыбнулся в ответ, в качестве финального штриха опустил в кофе дольку лимона и принялся за вторую порцию. Поначалу напиток не требовал пристального внимания, и Сальери перевел взгляд на «невинную жертву», терзавшую манжеты непривычной рубашки. Ну чисто первоклашка на торжественной линейке… и щурится так же очаровательно-лукаво, словно ребенок, задумавший шалость.       — Словами не выразить моей благодарности, о непобедимый герой! — рассмеялся Вольфганг, с кошачьим любопытством принюхиваясь к пакетикам и баночкам с ароматными пряностями.       — Осторожней со специями, шкодник! — прервал его веселье девичий голос.       — Buon mattino, signor! — уже совсем иным тоном добавила Криста, убедившись, что специи в безопасности.       — Доброе утро, моя хорошая, — Антонио приветственно взмахнул рукой и, снова обернувшись к плите, успел заметить странный блеск в потемневших глазах Моцарта. И что на сей раз могло взбрести в лохматую голову?..       — Вольф, ты, кажется, хотел что-то сыграть?       — Да, сейчас… Ой! Одну минутку, маэстро! — порываясь одновременно метнуться за гитарой и принять из рук Тонио кружку с кофе, Вольфганг чудом ухитрился забрызгать горячей темной жидкостью только пальцы, а не белую рубашку. И уже по дороге в комнату машинально лизнул обожженное место.       Мужчина проводил его долгим взглядом, сам чуть ли не облизываясь — но все же заметно переменившись в лице.       — Что с вами, синьор? — насмешливо подмигнула ему Криста. — E' l'amore che va… — тихонько замурлыкала она под нос одну из их любимых песен.       — Еще чего! Он мой ученик, если ты вдруг забыла.       — … rompendo le barriere e non ha, né razza né bandiere né età…* — возразила несносная девчонка следующими строчками припева. Пела она прекрасно, так что Антонио и сказать было нечего.       --… а мне так и не устроили ни единого урока итальянского! — вмешался вернувшийся Моцарт, разочарованно прислушиваясь к мелодичным и явно важным, но абсолютно непонятным ему словам.       Впрочем, наступил черед его символичной мести: перебирая струны, Вольфганг снова видел ему одному доступные картины сладкого сна, касался инструмента столь же ласково, как и соблазнительного ночного видения, улыбался тому, как вплеталось в музыку ускорившееся дыхание Антонио.       А тот лишь чудом сдерживал мелкую дрожь: чувственные на грани какой-то грубости аккорды будили в памяти каждую деталь все-таки оказавшегося разделенным на двоих сна. Жадно следя за руками ученика, как пальцы одной порхали над струнами, а другая чуть крепче необходимого зажимала лады, Сальери снова видел свою руку в спутанных волосах, и покорно запрокинутую голову, снова чувствовал не слышный еще, но уже дрожащий в воздухе стон.       — Не все сразу, друг мой… не все сразу. Учиться есть чему… — выдохнул Антонио, заканчивая про себя фразу: «Тебе, если хочешь быть со мной, и мне — если хочу, чтобы для тебя это хорошо кончилось…»       — И всегда будет, — промурлыкал Вольфганг лишь чуть громче инструмента, широко распахнув задумчиво прищуренные глаза и словно читая в темном взгляде напротив невысказанное обещание. С последними аккордами он расслабленно откинул голову, переводя дыхание и рассеянно поглаживая округлый бок гитары кончиками пальцев — Сальери сдержал тяжкий вздох только потому, что эти двое… единомышленников обязательно неправильно поймут!       — Ну что, маэстро, Криста, что скажете? — невинно улыбнулся Моцарт, оторвавшись от успевшего слегка остыть кофе.       — Скажу, что сюда обязательно нужен такой же… яркий текст, — подумав, определился с эпитетом пришедший в себя Антонио.       — А мне и так нравится, — отозвалась Криста, на что Вольфганг шутливо поклонился, поднявшись так порывисто, что едва не уронил табуретку. А Сальери в очередной раз подметил, как мешает тому застегнутая на все пуговицы рубашка… и в очередной раз не смог отогнать мысли о кожаных ремнях или веревках на тонких запястьях, о том, как невинно-насмешливый голос сорвется, захлебываясь его именем, как на светлой коже проступят алые полосы в тон окрашенным прядям в волосах…       — Ладно, будет тебе итальянский… если поможешь Кристе с уборкой. Я буду в кабинете, подумаю насчет текста, кстати говоря, — Антонио встряхнул головой и едва ли не сбежал от пары понимающих взглядов, прихватив по дороге шоколадку из холодильника.       — Слушаю и повинуюсь, свет очей моих, — уныло передразнил джиннскую интонацию Моцарт, которого сегодня несло в разнообразный фольклор. Все же послушался он всерьез: мытье посуды в прохладной воде быстро помогло успокоиться после музыкального воплощения безумного сна… и реакции Сальери наяву.       Увлекшись натиранием до блеска последней чайной ложечки, Вольф весьма удачно подставил ее под струю воды — и секунду спустя выдал сам себе индульгенцию на избавление от многострадальной рубашки, забрызганной мыльной водой чуть ли не до самого воротничка.       — Кристочка, ты же дальше справишься сама? С посудой я разобрался!       За «Кристочку» и схлопотать можно, фыркнула про себя девушка, но Моцарт предусмотрительно закончил фразу, уже взлетая по ступенькам.       Наконец окончательно разобрав свои вещи, Моцарт художественно разбросал их по всем полкам шкафа. Тем не менее, переодеться надо было… парень скептически оглядел сначала единственные ненадеванные джинсы, а затем клубок разнообразных ремней, ни один из которых с этой мечтой хиппи не сочетался. Ну и ладно, не так уж сильно он и похудел… наверное.       Вольфганг вынырнул из размышлений перед зеркалом и почти запаниковал, вспомнив, что выпросил-таки сегодня урок итальянского. По крайней мере, так можно было понять ответ маэстро… А если тот действительно его ждет?! Поэтому уборка уборкой, а испытывать терпение Сальери себе дороже.       Антонио, хоть и не ждал никого, поработать толком не успел. Сначала ему пришлось отвечать на «крайне личный и секретный» звонок, что отобрало у него минут десять, потом наводить порядок среди утренних черновиков, а стоило всерьез взяться за последние, как в дверь тихо постучали.       — Ну так как, маэстро, найдете несколько минут для нашего урока? — жизнерадостно поинтересовался Моцарт, с интересом и наконец-то легально рассматривая кабинет, и его хозяина, смотревшегося здесь удивительно органично.       — Да заходи уж, — не сдержавшись, широко улыбнулся Антонио. — Entra.       — Si, signor… — попытался ответить в том же духе Вольф — и, едва оказавшись в кабинете, бросился к окну. Надо же было как-то скрыть от маэстро, что от простейших слов по коже пробежали мурашки, а на щеках проступил румянец.       Сальери и сам порадовался, что ученик так увлекся видом из окна: пальцы сами собой сжались в кулак, а с губ слетел резкий выдох, только чудом оставшийся незамеченным. Скорее всего, конечно, Вольфганг просто передразнивал Кристу — в чьих устах это обращение устанавливало дистанцию, а не сокращало ее до отрицательных величин!       — Хотя, это, наверное, будет не совсем правильно… Антонио, а как по-итальянски «друг»?       — Amico, — чего стоил Тонио этот спокойный тон! — А обращение будет amico mio — друг мой.       — Grazie, amico mio, — завороженно повторил Моцарт, обернувшись к нему с широкой улыбкой. Сальери разглядел наконец чистую, без единого следа шею, рассеянно скользнул взглядом по растянутой футболке и потертым джинсам… и удивленно моргнул. Нет, у этого гениального шкодника действительно не нашлось хоть брюк по размеру, хоть подходящего ремня для этих, едва держащихся на бедрах?       — А вот с чего вообще начинают… кстати, ты ведь уже открыл шоколадку? — Вольфганг как бы между прочим скосил глаза на плитку, лежащую поверх черновиков вместо пресс-папье.       — Начинают что? — улыбнувшись непосредственной манере выпрашивать сладости, Антонио развернул обертку и отломил уголок плитки, но взять угощение Моцарт не спешил.       — Начинают учить языки! Вот например, как бы я должен был попросить у тебя кусочек шоколада на итальянском? — ожидая помощи с формулировкой, он невесомо коснулся руки Сальери и подчеркнуто быстро отдернул пальцы — мол, так не возьму, только когда правильно попрошу!       Антонио напомнил себе, что он-то уже не шестнадцатилетний подросток, которого секундное прикосновение может свести с ума, — помогло не то чтобы очень.       — Per favore, dammi un pezzo di cioccolato, — ответил он наконец, стараясь произносить каждое слово медленно и отчетливо. — Знаешь, Вольф, я все же не педагог, по крайней мере, в сфере иностранных языков. Сам учил английский с немецким, но это давно было.       — Значит, попробуем разобраться по ходу… per favore, да? — старательно выговорил Моцарт, забрал предложенную сладость и покосился на оставшуюся плитку — неплохая мотивация продолжить урок… даже не считая того, что итальянский в устах учителя звучит слаще всего шоколада мира!       — Раз уж у нас успехи вознаграждаются сладостями, повтори фразу полностью. Per favore, — позволив и себе немножко подразниться в ответ, Сальери мягко перехватил руку ученика — и тот едва не выпустил из дрогнувших пальцев успевший подтаять шоколад.       — А они награждаются? Un pezzo… di cioccolato за фразу? Тогда dammi назад мою руку, пер фавор! — не выдержал и рассмеялся Вольфганг, понимая, что иначе сейчас растает сам быстрее упомянутого кусочка. — Пер фаворе. Мешать итальянский с испанским я тебе не позволю, — сквозь смех поправил его Антонио. — И за фразу будет, пожалуй, многовато. Мне и так интересно, как у твоего отца вырос такой избалованный ребенок?       — Фаворе так фаворе. А что позволишь? — осторожно промолчав насчет отца, Моцарт изобразил вселенское огорчение, тщательно слизывая с пальцев остатки шоколада и даже не глядя на стол с «пресс-папье» в блестящей обертке.       — Позволю… спрашивать обо всем, что заинтересует, и просить повторить при необходимости. Разрешу практиковаться, благо произношение у тебя уже неплохое, и я могу не опасаться за свой слух. А все остальное урока не касается, — сбился с делового тона Сальери, засмотревшись на запачканные шоколадом пальцы и покусанные губы. — Grazie, amico mio… А если я, например, хочу сказать, что мне нравится шоколад… или конфеты, или что ты сам любишь больше всего? — продолжил тему Вольф, опять выглядывая в окно, но тут же переводя на «учителя» преданный и внимательный взгляд. — Mi piace i dolci diversi, — Антонио задумчиво облизнулся совсем не из-за мысли о сладостях: от ерзанья на подоконнике злосчастные джинсы снова сползли, открывая полоску светлой кожи и край нижнего белья. А Моцарт с его страстью к познаниям небось заметит двусмысленность собственного вида, только если скользнуть пальцами под плотную ткань…       — Ma più di tutto me piace il cioccolato. Это значит: мне нравятся разные сладости, но больше всего я люблю шоколад, — опомнившись, Сальери закончил предложение и помотал головой, словно надеялся наконец вытряхнуть оттуда лишние мысли и желания.       Послушно повторив первую фразу о разных сладостях, Вольфганг уже успел забыть, как в точности звучала вторая, но так просто сдаваться не хотел. Как бы призадумавшись, а что ему самому особенно по вкусу, он рассматривал кабинет и почти сразу заинтересовался статуэтками на одной из полок. Похоже, какие-то награды… Моцарт поднялся на цыпочки, пытаясь прочесть надписи — и здесь итальянский, надо же! — и машинально поддернул джинсы, когда поясницу чувствительно щекотнуло прохладным воздухом… или пристальным взглядом.       — Тонио, а как пишется вот это про больше всего любимый шоколад? — наконец-то придумал, как выкрутиться, он.       — Vieni qui… Иди сюда, — Антонио прогнал мысль о том, что еще немного, и над кромкой джинсов будут очень замечательно смотреться нежно-розовые следы от многохвостой плети-«кошки», раз кому-то ремня не хватило — и только дописав предложение на попавшемся под руку листке, заметил на нем же записанные утром откровенно неудачные строки.       — Я и так здесь… но за что ж так обозвали бедный шоколад? И… ради кого нам предстоит страдать в новой песне? — удивился Вольф, заглядывая в записи поверх его плеча.       — Почему-то когда в немецком V читается как F, тебя это не удивляет! — заступился за родной итальянский Антонио, замирая, когда беспокойные пальцы задели его руку — Моцарт машинально выстукивал на краю стола ритм новой мелодии. — А ради кого… да я сам пока не знаю, — признался он, вслушиваясь.       — Ради кого, непонятно, но подушечку под колени уже готовим? — хихикнул вредный гений, странным образом не отвлекая: новые фантазии только помогли крепче удержать ритм в памяти, да и обрывки строк ложились на него все точнее… «Но как бы тебе самому, мальчишка, не оказаться на коленях и без подушечки!»       — Вольф, я уверен, ты найдешь с чем еще помочь Кристе. Урок на сегодня окончен, — с этими словами Антонио достал из шкафа любимую гитару в футляре, и во всем его виде читалось желание остаться с той наедине как можно скорее. — Si, signor… то есть, mio amico. Большое спасибо за урок! — мгновенно исправился Вольфганг, когда его обожгли темным взглядом. — Аmico mio, — машинально исправил неудачную фразу Сальери, уже обнимая гитару так, что замерший на пороге Моцарт прикусил губу, вспомнив ощущение ласково-властных пальцев в собственных волосах.       Вынырнул из мира нот и аккордов Антонио только через пару часов, запоздало удивился, что за это время его не потревожили, и отправил Кристе сообщение: «У вас там все в порядке?». Почти мгновенно полученный ответ: «Ага, мы убираем» почему-то сопровождался рыдающим от смеха смайлом, и Сальери все же спустился в гостиную поинтересоваться, что именно в процессе уборки так насмешило его помощницу.       Ну разумеется. Одеяние Вольфа явно предназначалось для активной уборки по принципу «чего не жалко», и сейчас тот с энтузиазмом взялся за мытье пола, встав на колени ради Нее — предельной чистоты. В чьем угодно исполнении все эти растянутые джинсы и выглядывающие резинки белья выглядели бы просто неопрятно — но Вольфганг ухитрился сделать из этой детали что-то непристойно-откровенное и в то же время по-детски забавное. Быть может, потому, что сам по себе такой и есть… Однако ж с этими показательными выступлениями нужно срочно что-то делать!       Как минимум подобрать слюнки и решительно отбросить вариант «отшлепать так удачно подставленную нахальную задницу». А быть может, заодно и достойно отблагодарить за марципановое безобразие в постели… С этой мыслью и ласковой улыбкой Антонио вернулся в кабинет за кошельком и ключами от машины, и отправился в любимый магазин аксессуаров.       Выбирая подарок для любимого ученика (а в некотором смысле — и для себя), Сальери уже предвкушал возможную реакцию. Догадается, что это для него будет означать, и смутится, или тут же радостно примерит?.. Конечно, оставлять подарок в его спальне будет смешно? Или нет… В чем Тонио был абсолютно уверен, так в том, что шаловливое Моцартово настроение оказалось заразным.       Определившись в конце концов с выбором, дома он удачно застал Кристу в одиночестве (Вольфганг, по ее словам, утомился от их изысканной кухни и пошел за хот-догом) и поручил деликатную миссию по вручению компактной коробочки ей. Девушка честно заглянула внутрь тут же и рассмеялась.       — А вы умеете делать подарки, signor! — видимо, от удивления заметила она по-немецки.       — Кто сказал «подарки»? — Моцарт появился как всегда вовремя, торопливо слизывая с пальцев острый соус и тут же неловко оттирая руки салфеткой: тяжелый взгляд Сальери на его пальцы и губы ощущался не слабее укуса.       Что ж, упустить возможность все-таки это увидеть было никак нельзя…       — Я сказал, во всяком случае, подарок от меня. Иди сюда, — Антонио улыбнулся так ласково, что кто другой передумал бы интересоваться, и передал ученику коробочку с вряд ли знакомым ему логотипом.       — Подарок… мне? — завороженно переспросил Вольфганг, приподнимая крышку вновь задрожавшими руками. «Это мне за Моцарта в постели, что ль?! Маэстро, такие намеки, что почти предложения — вот уж от кого не ждал!»       Новенький ремень казался идеальным: достаточно узкий, чтобы подходить к злодейски спадающим джинсам, а еще чтобы, как во сне, фиксировать запястья… Да и для наказания, вероятно, тоже…       — Спасибо! — не подавая виду, что смутился, Вольф приподнялся на цыпочки и в порыве чувств чмокнул в щеку удивленного Антонио, затем — рассмеявшуюся Кристу, после чего умчался примерять обновку и успокаивать пробужденные столь многозначительным намеком желания и надежды.